Лики божеств на наших лицах

Мастер Консю сидел в своей келье и медитировал. Слово "келья" на самом деле, не очень-то подходило для небольшой комнаты с мягким подогреваемым полом, освещением, приближенным к естественному и чистым теплым воздухом, поддерживаемым системами вентиляции и кондиционирования. Название было данью традиции, пришедшей из давних времен. Обстановка комнаты не была богатой, однако в ней имелось все, что было необходимо старому монаху - низкая кровать, небольшой столик, невысокое сидение у него, настенный шкафчик для книг, встроенная в стену узкая секция для одежды, домашний алтарь и две картины, висевшие у входа. Одна содержала в себе изображения большинства божеств, которых признавала его Община. Другая - несколько пейзажей лесов, гор, полей и космических просторов. Картины были небольшие - две рамки из углепластика со встроенными миниатюрными генераторами голограмм и слотом памяти для файлов. Как раз таки, файлы и были самым ценным составляющим картины. Сами рамки стоили чуть больше одноразовых пластиковых палочек для еды. А вот изображения, которые они воспроизводили, ценились куда выше, конечно, в зависимости от содержания. Некоторые редкие экземпляры были доступны только богатеям-ценителям, способным отдать за них столько же, сколько за самую современную межзвездную яхту, обставленную по всем правилам мира роскоши. Однако стоимость изображений мало заботила монаха. Когда на его счету накапливалась необходимая сумма (а случалось это порой раз в несколько лет) - он покупал очередную приглянувшуюся ему картину. Старик повесил две рамки справа и слева от двери, так что когда он созерцал одну из них, то находился лицом к тому, кто мог бы войти. Случалось это теперь уже не так часто, поэтому мастер мог спокойно медитировать в свободное от повседневных дел и обязанностей время.
Эту привычку он приобрел не так давно - лет шесть назад. Но при довольно необычном стечении обстоятельств.
Консю помнил, тот день, когда к нему прибежал сияющий, довольный Лхара - мальчик двенадцати лет, недавно ставший послушником.
Тогда, да и теперь, многие состоятельные семьи считали хорошей идеей отдавать младших детей в обители Общины. С одной стороны - дань традиции и проявление уважения к богам, с другой - возможность неплохо пристроить своих отпрысков, решив разом проблемы с образованием, воспитанием и наследством. Конечно, первое время большинство родителей тратились на обеспечение детей. Но постепенно Община брала это на себя - когда новички становились способными приносить пользу, занимаясь хозяйством, участвуя в молебнах, ритуалах и обрядах. В этом плане Лхара не был исключением. Однако он радовал своего наставника усердием в повседневных делах и еще большим рвением в учебе. А так же тем, что немалые средства, присылаемые отцом, известным политиком, он тратил большей частью на книги. Обширная библиотека Обители Облаков не всегда могла удовлетворить его любознательность. А старый мастер не препятствовал ему, не видя в этом ничего дурного. Возможно, именно из-за этой всепоглощающей жажды знаний Консю и согласился принять мальчика в ученики. Остальным он вежливо, но непреклонно отказывал.
Лхара вошел, почтительно поклонившись. На его выбритой голове блестели капельки пота, желтая ученическая накидка была поправлена в спешке, но он старательно делал вид, что вовсе не бежал только что.
- Ну, что на этот раз привело тебя ко мне, маленький плут? - монах напустил на себя показную строгость, - Я надеюсь, ты хочешь сказать мне, что выучил "Восхваление имен ста восьми божеств"?
- Да, Учитель, - Лхара разогнулся, снял обувь и, сделав несколько шагов, уселся на тонкой подушке перед Консю.
- Хорошо, хорошо. Тогда, я думаю, тебе пора задать следующий урок. Как насчет "Наставлений о смирении"?
- Хорошо, Учитель, - лицо мальчика поскучнело.
- Я вижу, тебя это не очень-то вдохновляет, - едва улыбнувшись, заметил старый мастер.
- Но, мастер Консю, неужели нет трактата, менее пространно объясняющего значимость смирения? Хотя бы в одном томе, а не в трех.
- Менее пространно тебе может объяснить это палка Хранителя Дисциплины. А это вряд ли тебя устроит.
- Но Учитель, - осторожно начал Лхара, - возможно, есть что-то среднее между палкой уважаемого Хранителя и "Наставлениями о смирении"?
- И что же это, по-твоему, может быть? - Консю понял, куда клонит его ученик.
- Взгляните на это, Учитель, - послушник с поклоном поспешно протянул монаху книгу в простом черном переплете, которая до этого лежала у него на коленях.
Тот принял ее, раскрыл и прочитал вслух:
- "Алмазный тростник. Драгоценные слова мудрости". О, мне не знакома эта книга.
- Она не из библиотеки Обители, мастер.
В этих словах не было необходимости. В Обители Облаков было не более двадцати старых бумажных книг. И их названия все монахи знали наизусть, несмотря на то, что немногим довелось держать драгоценные тома в руках. Остальные пользовались электронными файлами, хранящимися на современных носителях. А замененные ими более ста лет назад книги являлись теперь предметом роскоши.
- Что ж... Ты хочешь сказать, что у Общины недостаточно мудрых наставлений, маленький плут? - Консю сурово посмотрел на мальчика.
- О, нет-нет, Учитель. У Общины более чем достаточно мудрых слов, - Лхара  сложил руки на груди в жесте почтения.
- Тогда иди и читай то, что я тебе задал. Читай хорошенько и вникай, это пойдет тебе на пользу.
- Да, мастер Консю, - мальчик поклонился, встал с подушки и поспешно покинул келью, не желая сердить старика.
Только через несколько минут после того, как он вышел, монах позволил себе рассмеяться.
- Каков наглец! "Более чем достаточно"!
Затем он перевернул страницу книги, все еще лежавшей у него на коленях и погрузился в чтение.

На следующий день, во время небольшого перерыва между обедом и вечерним молебном, он позвал Лхару к себе. Войдя в келью с обычным поклоном, послушник застал Учителя против обыкновения, стоящим в задумчивости перед настенным шкафчиком с книгами.
Мальчик потоптался в ожидании, но старик, кажется, не заметил его.
- Добрый день, мастер Консю. Вы звали меня?
Тот еле заметно вздрогнул, как от слабого электрического разряда.
- Да, Лхара, здравствуй, - он помолчал, обдумывая с чего лучше начать разговор.
- Лхара.
- Да, Учитель?
- Откуда у тебя эта книга? – он достал с полки «Алмазный тростник». В груди Лхары шевельнулось смутное беспокойство.
- Как я уже говорил, Учитель, она не из библиотеки Обители.
- Так откуда же?
- Мне продал ее один торговец в лавке древностей.
- О, ты недавно был в городе?
- Да, мы отправились за подношениями для Обители с мастером Эддом, - поспешил объяснить мальчик, - Я и еще семеро послушников. А затем, когда мы закончили, он дал нам немного свободного времени. Для приобретения личных вещей.
- И ты купил книгу у продавца антиквариата.
- Да, Учитель.
- Что ж… Судя по всему, она достаточно старая, и, к тому же, не похожа на подделку.
- Да, Учитель. Я немного разбираюсь в старых трактатах. Торговцу было бы нелегко обмануть меня, - улыбнулся Лхара, немного склонив голову.
- Это хорошо. И я так полагаю, ты уже успел прочитать ее?
- Да, Учитель.
- И что же ты усвоил из прочтенного?
- Думаю, что не так много, как Вам хотелось бы, Мастер. В книге говорится о необходимости понимания, добродетели, гармонии, смирения и других важных вещах. В «Наставлениях о смирении» это раскрывается более… понятно.
- Раз ты начал читать «Наставления», кое-что из текстов ты все-таки усвоил. Но, похоже, маленький плут, ты понял несколько больше, чем хочешь показать, раз упомянул об «Алмазном тростнике».
- Учитель, я…
- Ничего, ничего, - посмеиваясь, прервал его Консю, - Ты ведь заметил нечто общее у этих двух трактатов?
- Да, Учитель, - расслабился, уже было испугавшийся Лхара.
- Я тоже. И зная твою любовь к книгам, могу предположить, что ты обнаружил то же, что и я, - старый монах немного помолчал, - Основу нашего нынешнего Учения.
- Да, Учитель, - поколебавшись, ответил Лхара.
- И что же ты думаешь по этому поводу? – Консю в упор посмотрел на мальчика, ожидая ответа, лишая его возможности увильнуть, спрятаться за общие фразы.
- Они схожи, но есть и существенные различия. Учение претерпело в наш век достаточно сильные изменения.
- Хорошо, - старый монах кивнул, закрыл шкафчик и протянул книгу своему ученику.
- Но, Учитель. Я хотел бы, чтобы она осталась у Вас. Как подарок, - Лхара поклонился, сложив ладони.
- Что ж, пусть будет так, маленький плут, - улыбнулся Консю.

С тех пор многое изменилось. Лхара повзрослел, Консю еще больше постарел. Не изменилась, разве что, келья старого мастера. Но и этому скоро придет конец. Монах подумал, что этот день ничем не лучше и не хуже других для того, чтобы…
Его мысли прервал вошедший Лхара.
- Я боюсь, мастер. Боюсь того, что может завтра произойти, - с порога выпалил юноша, не забыв, однако, почтительно поклониться.
- Мальчик мой, зачем бояться? Все наши страхи, все устрашающие образы находятся у нас в голове. Мы позволяем им там находиться и оттого страдаем. Но все это иллюзия, созданная нами же.
- Но учитель, ведь опасность-то реальна! - не унимался Лхара.
- Не более чем твои страхи. Ты позволяешь себе поверить в это, поддаться своим опасениям. Относись к происходящему спокойно, - старик вздохнул, - и опасность пропадет. Во всяком случае, для тебя это уже не будет опасностью - потому что ты воспринимаешь происходящее иным образом.
- Учитель, но как же можно относиться к тому, что Вам предстоит как к чему-то не опасному? - со смесью слез, осуждения и восхищения в голосе тихо проговорил Лхара.
Старый монах рассмеялся.
- Смотреть на это как на закономерность. Ты не можешь убежать от начавшегося дождя, чтобы не намокнуть, ведь так? Тогда зачем бежать от него? Раздражаясь или боясь намокнуть тогда, когда уже упали первые капли, ты только все ухудшишь.
- Но ведь можно где-нибудь укрыться от него, - с сомнением проговорил Лхара.
- Конечно, стоит укрыться, если ты не хочешь намокнуть. Но дело в том, что мне негде укрыться. Поэтому бегать, злиться или переживать нет смысла. Я не смотрю на дождь как на демона или как на гнев божества. Я смотрю на дождь как на дождь - и все иллюзии уходят, - задумчиво проговорил Консю, - А теперь тебе пора. Начинается дневная служба.
- Хорошо, мастер, -  юноша встал, поклонился, сложив ладони, и вышел.
Консю не будет присутствовать на сегодняшнем дневном молебне, впрочем, как и на вечернем. Все монахи Обители соберутся, чтобы вознести молитвы, почтить богов подношениями, а в конце церемонии дать благословение от их лица пришедшим мирянам. Последнее время особо ревностно поклонялись трем божествам. Белолицей четырехрукой Ядхе в зеленых одеяниях, с изумрудной короной - покровительнице женщин, семьи и благочестия. Краснолицему Авишу, в черном плаще, с пылающей короной в смоляных волосах – покровителю мужчин, силы и справедливости. И особенно тонколицему шестирукому Лау’Таку, в белом и золотом, с неизменной улыбкой на губах – покровителю счастья и духовности, дарующего радость и удачу. Который является так же главным богом-защитником Обители Облаков. Их изображения – объемные, искусно созданные голограммы появлялись по необходимости в церемониальных залах. Или же на центральном дворе по большим праздникам. Голограммы порой двигались, отчего могло возникнуть впечатление, что они живые. На большинство прихожан уже это оказывало нужное действие. Для остальных существовало объяснение, что они помогают настроиться на связь с богами, которые благодаря своей мудрости могут следить за верующими. Но и для них изображения служат своеобразным указателем, облегчая божественный труд. Искренние молитвы услаждают их слух, а подношения являются знаком бескорыстный веры.
Бескорыстной веры! Община культивирует этим разве что укоренение веры в возможность торга с мирозданием, возможность получить удовольствия независимо от поведения и моральных качеств. И получает с этого прибыль, как посредник. Так думал старый мастер. И имел неосторожность или, скорее смелость (поскольку действовал осознанно) открыто заявлять об этом.
И теперь он не будет присутствовать на дневном молебне. Так же, как не присутствовал на утреннем. Поскольку монахом он уже не был. Еще вчера Хранитель Дисциплины огласил решение Совета Общины на Судебном Собрании.

Просторный Зал Собраний был полон – присутствовали, кажется, все монахи, и даже некоторые послушники. Ведь повод был из ряда вон выходящий – не какой-нибудь там проступок вроде отсутствия на молебне или тайного присвоения подношения. Лица восьми глав Совета, сидевших на подушках на возвышении, были суровы и выражали общий настрой, исключавший любые компромиссы. Конечно, были высказывания в пользу старика, призывавшие смягчить наказание или даже попытаться прийти к какому-то согласию. Все-таки, Консю за долгие годы монашества получил репутацию мудрого и ученого человека. Но большинство, а особенно верховные иерархи, содрогались от негодования при одной мысли о том, в чем обвинялся «этот впавший в безумие и ересь монах». Как же! Подрыв самих основ Учения, устоев Общины и авторитета Обители Облаков! Он говорил, нет, он даже проповедовал и пропагандировал свое мнение о том, что драгоценное Учение является неверной интерпретацией, изменением и искажением более древней религии! Что оно от этого потеряло свою суть и обросло множеством бессмысленных ритуалов! Что все наши боги, боги которым мы поклоняемся и прибегаем под их защиту – это иллюзия, вымысел первых колонистов! Немыслимо!
Вопросы в основном задавал Хранитель Дисциплины, мастер Джейкон. Остальные главы больше слушали и оценивали ответы обвиняемого. Его мощный бас разносился по залу, перекрывая легкий гул и перешептывания.
- И ты утверждаешь, что большая часть наших священных текстов – это переделка более древних трактатов? А так же, что в них не только допущена масса ошибок и неточностей, но и умышленно внесены множественные изменения?
- Да, - стоявший перед возвышением Консю был невозмутим.
- И кто же, по-твоему, посмел совершить такое?
- Я полагаю, первые колонисты. Не могу до конца понять их мотивы. Но подозреваю, они поначалу пытались упростить Учение, но возникли пробелы и неясные моменты. И их пришлось восполнять.
- И ты утверждаешь, это, несмотря на то, что в «Даровании Учения» ясно написано обратное?!
- Тексты пишут люди.
- Не просто люди, Консю! Учение даровал сам Лау'Так первым святым подвижникам! И они из любви преподнесли его нам! Запомни это.
- Я знаю «Дарование Учения». Не хуже любого присутствующего здесь монаха. Однако мое знание не ограничивается этим трактатом.
- Совету известно то, о чем ты говоришь. Эти книги, - Хранитель Дисциплины пытался подобрать нужные слова.
- Эти книги написаны достаточно давно. Хотя и они не являются первоисточником. Но они не искажают основ Учения, только облекают в иную форму мысли, которые не так-то просто передать словами.
- Это ложные мысли! Мы изучили некоторые из них. И признали ересью! Несмотря на кажущееся сходство, их суть далека от мудрых наставлений, записанных в наших книгах. Мне, - мастер Джейкон кашлянул, - Нам непонятно как тебе могла прийти в голову сама мысль о том, что эти подделки могут быть как-то связаны с истинным Учением.
- Если бы вы, изучали их так же пристально, как это делал я, то пришли бы к такому же выводу. Хотя цепляние за привычное может стать помехой. Страх и предрассудки не имеют ничего общего с непредвзятостью, - по залу пробежал гул удивленных голосов.
- Ты забываешься, Консю! Любой послушник знает, что заблуждения и ложь опасней яда. Их следует опасаться и избегать. А ты заблуждаешься. И пытаешься распространять свои заблуждения на доверчивые и неокрепшие умы!
- В том, чтобы поделиться истинным знанием, нет ничего дурного. Скорее, скрыть, утаить его – вот это было бы плохо. Это было бы преступлением, - Консю был все так же спокоен, но в голосе его чувствовалась тяжесть печали и сожаления.
- Это ересь! И я говорю тебе это от лица глав Совета, от лица Обители, от лица Общины. Но ты виновен не только в распространении лжи. Ты нарушил и другие законы Общины. Неужели ты плохо помнишь «Наставления о Дисциплине»?
- Я помню их хорошо, Хранитель.
- Тогда ты не станешь отрицать, что нарушил сразу несколько запретов. Не принимал положенных подношений, сделанных для Обители.
- Только от бедных людей. К тому же, монах имеет на это право.
- Не тогда, когда Обитель переживает трудные времена. И не тогда, когда это может стать причиной того, что перестают создаваться изображения божеств, не строятся новые залы для церемоний, да и сами церемонии могут перестать проводиться.
- О, церемонии все так же проводятся, здания строятся. Разве так необходимо забирать последнее у бедняков, чтобы создать на одну голограмму больше?
- Изображающую божество! – Хранитель Дисциплины раскраснелся из-за усилий, прилагаемых голосом.
В зале становилось все менее спокойно, и он несколько раз ударил по полу своим посохом, призывая соблюдать тишину.
- Они делают это добровольно, получая взамен благословение! – продолжал он, - А после твоей деятельности подношения уменьшились почти на десятую часть. Ко всему прочему, ты предаешься праздности, забывая о делах. Многие монахи заметили, что ты подолгу сидишь в келье, ничего не делая! Поначалу все подумали, что ты болен. Но ты отказался от посещения врача, заявив, что здоров.
- Так и есть, я здоров настолько, насколько это возможно в моем возрасте. Но сидеть в медитации и просто ничего не делать – разные вещи.
- Называя безделье другим именем, ты никого не одурачишь! Монах призван участвовать в церемониях, наставлять мирян и послушников, заниматься изучением трактатов. Но никак не бездельем, прикрываясь иным названием.
- О, я полагаю, вы просто не понимаете, о чем идет речь. Вам стоило бы попробовать…
Собрание Совета длилось долго. К его концу старый мастер почти оставил какие-либо попытки пробудить в своих судьях понимание и отвечал по большей части односложно. Он не строил иллюзий по поводу того, что фактически, решение было вынесено заранее верховными иерархами Обители. И шанс повлиять на их мнение разумными доводами был крайне мал.
Его приговорили к лишению монашеского сана и пожизненному отправлению на работы по разведке полезных ископаемых в ближайших астероидах. Равносильно смертному приговору со случайной датой приведения в исполнение – из десяти человек за год погибало восемь. Если бы законы предусматривали саму возможность смертной казни – скорее всего, Судебное Собрание такой возможностью воспользовалось бы.
По законам колонии, Община своими внутренними делами управляла сама. Для монахов решение Судебного Собрания имело такую же юридическую силу, как постановление любого гражданского суда. По принципу «Становясь членом официальной религиозной организации, гражданин соглашается с законами этой организации». А официальных религиозных организаций в колонии было немного, причем все остальные имели совсем мало последователей. Так что Община пользовалась непререкаемым авторитетом.

Консю с утра находился в своей келье. За весь день его посетил только преданный учителю Лхара, и три раза другой послушник приносил еду. У старика не было желания покидать свою келью. Возможности сделать это не было так же – он находился под арестом. Единственной причиной, по которой его еще не поместили в небольшую тюрьму у восточных ворот Обители, было то, что он был осужден только земным судом. Предстоял еще так называемый «Суд богов». Это давний ритуал, в ходе которого, как считалось, боги могли вмешаться в происходящее.
Вечером его отведут в специальную небольшую залу, в которой установят изображение Ра’Двишу – яростной формы Авишу, вставшего на путь защиты справедливости, несущего кару грешникам. Там Консю проведет всю ночь до утра, находясь перед божеством. И, как надеялись главы Совета, раскается. Многие раскаивались. Но если этого не случится, то к вечеру следующего дня состоится сам Суд богов. Но до этого, согласно ритуалу – ночь в зале Ра’Двишу.

И вот, старый мастер совершенно один в полутемном помещении, куда его отвели поздним вечером. Спать в эту ночь строжайше запрещалось, хотя мало кто смог бы спокойно уснуть в этом месте. И все же, ему дали отвар из трав и какие-то пилюли, которые заставят Консю бодрствовать до утра. И только тогда ему позволят немного поспать днем, до суда. А сейчас он сидел один, запертый в зале Ра’Двишу.
Гневный лик божества пристально смотрел на него. Багровые блики скользили по могучему телу темно-красного цвета загустевшей крови, по яростно оскаленным клыкам, отражались в шести выпученных глазах, от чего казалось, что они сверкают необузданной яростью. На голове - корона из языков пламени, двенадцать мускулистых рук, сжимающих символы "дхору" - человеческого греха и божественного возмездия за эти грехи. Одна рука держит за волосы голову с разинутым в крике ртом, горящую изнутри - символ дурных мыслей. Другая сдавливает сердце, из которого сочится кровь - символ пагубных чувств. И так далее: отсеченные гниющие руки, вырванный язык, фигурки, подвешенные за половые органы - все двенадцать символов.
Многие пришли бы в ужас при виде этой искусной иллюзии. Начали бы копаться в себе, выискивая проступки, за которые их настигнет кара, тем самым взращивая, раздувая свой страх, позволяя ему завладеть собой полностью. Но старый мастер был спокоен. Именно - искусная иллюзия. Все, что он видел перед собой – это созданная людьми голограмма божества, созданного человеческим разумом. Это не судья. Боги, если они даже есть, вряд ли стали бы тратить время на то, чтобы заниматься мелкими делами людей.
Люди совершают проступки, и люди же их осуждают. А раз так, то решение не может быть истиной в последней инстанции, каким бы оно ни было. Прозреть Истину, увидеть все взаимосвязи вещей и событий способен разве что просветленный. А суждения обычного загрязненного человеческого ума – относительны.
Стало быть, принимать их за истину – значит ввязаться в игру с крайне изменчивыми правилами. Как же ошибались те люди, которые сидели здесь до него, моля божество о милости, исповедуясь перед ним, или просто застыв от ужаса перед грядущим.
Консю усмехнулся при этой мысли. Да, он видел за долгие годы нескольких таких. И у каждого после проведенной здесь ночи, в глазах читался страх, мертвой хваткой хищника вцепившийся в душу. Некоторые пытались это скрыть, загнать глубоко внутрь. Некоторые были не способны даже на такую борьбу. Один, помнится, даже сошел с ума.
Что ж, это их выбор. Никто не сумел разглядеть за искусно созданным образом Ра’Двишу исключительно человеческой воли. Намерения запугать, придав ему такой яростный вид. Навести на мысль о возмездии за реальные и мнимые грехи, вложив ему в руки символы дхору. Желания лишить стойкости, так искусно использовав музыку. Она звучала поначалу чуть слышно, появляясь отдельными, еле уловимыми звуками, но постепенно, очень медленно, звуки сливались в мелодию и становились громче. Это должно было вызвать ощущение, что звук рождается внутри, исходит из сознания. Бой барабанов, похожий на стук сердца, завывания духовых инструментов, напоминающие шум роящихся в голове мыслей, шорохи, которые можно принять за собственное учащенное дыхание.
Теперь музыка стала достаточно громкой. Ровно настолько, чтобы полностью завладеть человеком, и больше не усиливалась. Но со старым мастером этот трюк не прошел – он с самого начала заметил, что она исходит из небольших, скрытых в проекторе динамиков.
Он смотрел на голограмму, обдумывая какие наставления следует дать напоследок своему юному ученику. Затем закрыл глаза и отстранился от музыки, от полутемной залы и от мыслей, постепенно погружаясь в медитацию. Сосредотачиваясь на ровном, спокойном дыхании.

Утром мастера Консю отвели обратно в келью. Двое пришедших за ним монахов были крайне удивлены, увидев, что прошедшая ночь не отразилась на старике никак, кроме легкой усталости от вынужденного бдения. Удивлен, и даже поражен был и Хранитель Дисциплины мастер Джейкон, пришедший с ними. Хотя он всеми силами старался скрыть это, голос его дрогнул и прозвучал неуверенно, когда он в последний раз задал вопрос:
- Признаешь ли ты, Консю, что виновен в совершенных тобой преступлениях? Пробудил ли воистину справедливый Ра’Двишу раскаяние в твоей душе?
- Сегодня, точно так же, как и вчера, я не считаю совершенное мной преступлениями или грехами, - спокойно ответил Консю. Как будто повторил прописную истину недоходчивому мальчишке.
Джейкон поморщился, но только нетерпеливо махнул рукой, давая знак увести старого мастера, резко повернулся и зашагал прочь, постукивая на ходу своей палкой. А два смущенных монаха сопроводили Консю до кельи, не осмелившись сказать хоть слово.
После завтрака к нему пришел взволнованный Лхара. Но убедившись, что с наставником все в порядке, успокоился.
- И все же, мастер, я думаю, что стоило попытаться достичь согласия с Советом. Признать, что некоторые действия были несколько… резкими. И опрометчивыми. Может быть, удалось бы смягчить их. И приговор не был бы таким суровым. Если бы вообще был.
- Дождь уже прошел, Лхара. К тому же, они взяли бы меня под пристальное наблюдение. Установили жесткий контроль. И что тогда? Нет, это была бы не жизнь, а насмешка над жизнью – делать исключительно то, что сказано. И так, как сказано.
- Но может, со временем можно было бы убедить их, заставить по-новому взглянуть на Учение, - без какой-либо надежды в голосе сказал юноша.
- Я это и попытался сделать, - проворчал Консю, - Но они держатся за установившиеся порядки крепче, чем тонущий за протянутую руку. Ха! И тут вопрос не в Учении, нет. Они слишком дорожат своим благосостоянием, и еще больше – своим положением.
- Тогда, может быть… Может быть стоило покинуть Обитель? Снять с себя монашескую одежду и…
- И? Что? Не забывай, мой мальчик, я уже стар. Я большую часть жизни был монахом, и пытаться найти новое место в жизни, в жизни мирян, уже слишком поздно. То, что я сделал… Это был мой шанс. Я его использовал, но видимо, он был слишком мал. Что ж, таково сложившееся положение вещей, - Консю покачал головой.
- Да, Учитель, я понимаю, - грустно сказал юноша, - Облака заволокли небо, и дождь пролился. А у Вас не было ни подходящего укрытия, ни даже зонта.
- О! – старик рассмеялся, - Тогда скажи мне вот что. Ты хорошо обдумал то, что я объяснил тебе вчера?
- Да, Учитель. Теперь я лучше понимаю, что произошедшее было закономерностью. Этому были причины, а из них возникло следствие. И Вы, скорее всего, предвидели такой исход. И не испугались этого. И мне тоже следует воспринимать это спокойно.
- Именно. Я вижу, ты отбросил свои иллюзии, по крайней мере, часть из них. Продолжай в том же духе и дальше. Это постепенно приведет тебя к равновесию и внутреннему спокойствию.
- Да, мастер. К тому же, если к одним причинам добавляются другие, то следствие может измениться. И это так же нужно принимать спокойно.
- Это верно. Но что ты имеешь в виду? – у Консю зародилось смутное подозрение. Уж не собирается ли его ученик сделать что-то, что, как ему кажется, может изменить судьбу его наставника? Лучше бы это было не так. Старый мастер совсем не хотел, чтобы Лхара подвергал себя какой-либо опасности из-за него.
- Все может неожиданно измениться. Ну, скажем, всех членов Совета посетит просветление во время сна. Или в государственной политике что-то изменилось, и сегодня обнародуют закон об отмене юридических полномочий Общины.
- О, вот это вряд ли. Особенно на первое я бы не стал надеяться, - рассмеялся Консю, подозрения которого отступили, - Но все, и вправду, может измениться, если случится что-то, о чем мы не подозреваем. Как знать. Но и слепо надеяться на это не стоит. Лучше изначально бесстрашно смотреть на реальность, чем испытывать затем боль и разочарование от несбывшихся эфемерных ожиданий.
- Да, Учитель. Хотя немного надежды не помешает бесстрашию.
- Может ты и прав, мой мальчик. Но давай поговорим о чем-нибудь другом.
Они еще немного побеседовали, а затем Лхара оставил старого мастера, чтобы тот мог выспаться перед вечерним ритуалом.
Зал Собраний на этот раз был почти пуст. Все в Обители уже знали приговор, а значит, присутствовать на Суде Богов не было необходимости. Все же, это был большей частью обычай, официально завершающий вынесение приговора. И ничего не изменится. Просто установленные на возвышении изображения божеств подтвердят решение «земного суда». Кто-то из Совета, стоящего перед их ликами зачитает приговор, последует несколько предписанных фраз, а затем все голограммы по очереди кивнут, признавая верность решения. Мало кого смущал тот факт, что такое проявление божественной воли обеспечивается внесением некоторых изменений в программу генераторов. И за всю историю существования Обители Облаков лишь один раз случилось иначе. Тогда Лау’Так не кивнул. Как выяснилось, это было вызвано непредвиденным сбоем, который сочли знаком. А поскольку одним из эпитетов бога было «Даритель Сострадания», то приговор заменили на более мягкий. Конечно, надеяться на подобную удачу всерьез было бы сущей глупостью. Генераторы голограмм каждый раз проверялись крайне тщательно.
Два монаха провели Консю в центр зала, где тот совершил поклоны, обращенные к богам. Он решил не нарушать традицию, тем более, если бы он поступил иначе – его заставили бы силой.
Стоявшие за его спиной  члены Совета уселись. Все, кроме Хранителя Дисциплины, который принялся громко оглашать приговор, перейдя затем к заключительной части ритуала.
- И вот он стоит перед вами, отринув всякое почтение к Учению. Вы слышали, и он слышал, - мастер Джейкон обращался к богам, - Отказавшись покаяться, он оборвал нить спасения на земле. Теперь мы призвали вас, о, Великие Хранители Учения, дабы вы даровали нам знак. Знак, который укажет – верно, ли мы решили.
- Ясно ли ты видишь перед собой богов наших, преступник закона? – обратился он к Консю.
- Да.
- Веришь ли ты в их справедливость?
- Да.
- Почитаешь ли за великую милость их внимание к судьбе твоей?
- Да.
- Так надейся, преступник закона, на их еще более великое милосердие.
Мастер Джейкон перевел взгляд с Консю на изображения и произнес заключительную фразу:
- Мы смиренно ждем от вас знака, о боги!
Затем поклонился и сел на расшитую узорами подушку.
В зале повисла тишина, все присутствующие замерли в ожидании, хотя и знали, что должно сейчас произойти. Но ни одна из статуй не кивнула. На лицах собравшихся, всех, кроме Консю, начало появляться удивление.
И тут изображение Лау’Така перестало улыбаться и взмахнуло рукой. По залу разнесся голос, сильный как гром, и в то же время, мелодичный как флейта:
- Слушайте меня, монахи! Слушайте! Я, Лау’Так, обращаю к вам свое слово и слово всех богов! Внимайте, ибо это великий знак!
Все изумленно застыли, некоторые почти перестали дышать. Бог спустился на землю и говорит с ними!
- Из милосердия предстал я здесь, через этот рукотворный образ. Поскольку не столь чисты сердца многих из вас, чтобы узреть меня в них. Слушайте, монахи! Как и все люди, за жизнь успевают совершить довольно ошибок, вы совершали их. Ибо мудрость – удел святых. Но сегодня ваша общая ошибка – не просто отсутствие мудрости, а величайшая глупость. Вы собрались осудить этого воистину достойнейшего из вас! Слепцы! Его помыслы чище, а ум острее, чем у любого из вас. Но вы, забыв слова Учения, не следуете за мудрым. Забыв Учение, вы мните мудрецами себя! Так слушайте же, монахи! Слушайте! В словах его нет лжи, а в деяниях нет греха. И нет у него вины перед нами. И нет перед вами его вины. С великой радостью внимаем мы его мудрым наставлениям, ибо мы – земные боги, и нам ведомы печали. Это так же верно, как то, что число наших лет непредставимо, все имена, пусть даже одного, перечислить не хватит человеческой жизни, а ликов великое множество. Слушайте, монахи! Раз боги внимают с почтением этому старцу, пристало ли вам презирать его мудрость? Прислушайтесь к истине, что в вас сокрыта и встаньте на Путь, пусть Консю вам в этом поможет.
Лау’Так улыбнулся, почтительно поклонился Консю, и все голограммы померкли.
В Зале Собраний царило молчание.

На следующий день Лхара вошел в келью старого монаха, поклонился и сел перед ним на подушку, беззастенчиво улыбаясь. Консю пристально посмотрел на него.
- Это ведь твоих рук дело, маленький плут? – сердито спросил он.
- Учитель, я только немного подправил программу! Посудите сами, разве сумел бы я так быстро создать такие сложные построения? На это ушел бы месяц, если не больше!
- То есть ты признаешь, что тайком пробрался к генераторам и внес изменения?
- Да, но я только убрал ту часть с кивками! Голограммы должны были появиться, но ничего больше. Они просто стояли бы там. И больше ничего не должно было произойти!
- Но это все равно обман, Лхара, - печально проговорил Консю.
- Учитель, Вы же сами говорили, что все эти изображения – человеческих рук дело.
- Остальные так не считают. Не стану отрицать, что я благодарен тебе за свое спасение. Но ты ввел монахов в заблуждение. А в этом нет ничего хорошего.
- Они и так пребывали в заблуждении, Мастер. Я собирался лишь немного подтолкнуть их к верному решению.
- А они приняли бы это подталкивание за проявление божественной воли.
- Но, Мастер, ведь Вы говорили, что все боги на самом деле – проявления нашего ума. А остальное – дело нашего восприятия.
- Это так. Однако никак не возьму в толк, каким образом случилось так, что изображение Лау’Така заговорило.
- Не знаю, Учитель. Но я думаю, что может быть, кто-то из богов этого относительного мира проявил к Вам свой интерес. Ведь Лау’Так говорил…
- Ты всерьез полагаешь, что они существуют?
- Да, Учитель. Но это – всего лишь мое мнение.
- А что говорят специалисты по генераторам? Уверен, они все уже проверили, и не один раз.
- Я слышал, что они не знают в чем дело. Программа во всех проекторах такая, какой была всегда. Без каких-то изменений, даже моих.
- Очень странно. Ну, ты-то, я полагаю, позаботился о том, чтобы твое вмешательство не обнаружили?
- Да, Учитель. Иначе все было бы бесполезно.
- Да, - Консю задумчиво посмотрел на него, - Теперь во всей Общине переполох, не говоря уже об Обители Облаков. Надеюсь, это начало перемен к лучшему.
- Я тоже, Мастер. К тому же, скорее всего, сегодня на Общем Собрании, Вас изберут главой Обители. Или даже всей Общины.
- Ох, к чему мне такие трудности в моем возрасте.
- Но, Учитель, без вас теперь будет полная неразбериха. Если вы откажетесь – не представляю, что может случиться.
- Знаю-знаю, - проворчал старый монах, - Дождь прошел, выглянуло солнце. Но от него тоже негде укрыться. Что ж, пока у меня есть свободное время, я хотел бы помедитировать.
- Хорошо, Учитель.
Юноша встал, поклонился, поправил желтую накидку и вышел. Направляясь к себе, он размышлял: «Все-таки, порой без прямого вмешательства богов бывает не обойтись». И Лау’Так, опять поправив постоянно съезжавшую с плеча непривычную накидку, улыбнулся.