Братство волков

 (небывальщина)

                Волки голосят созвучно -
                Заснеженный вечер.
                Дзёсо


Есть ли оно, это братство? Когда на поясе добрый нож, то и волк может стать братом. О прочих тонкостях не стал бы рассуждать человек, шедший ранней весной по заснеженной глухой тайге во многих днях пути от жилья и дорог. Там, откуда ему удалось уйти, он не знал братства людей. Он научился быть жестоким и пренебрегать жизнью, чтобы выжить. Слабым бывает тот, кому есть чего терять, а у него не было ничего, только тяжелый нож из хорошей рессорной стали в брезентовом чехле (заполучив его, суеверно выбросил свою заточку). Он знал свою отчаянную силу, она дышала во взгляде холодных серых глаз и не раз отводила беду. Этот взгляд пробил ему дорогу из мира людей в тайгу.

Была ли погоня? По-настоящему нет. Высшая мера, которую он сам для себя выбрал, покрывала его прежнюю вину, а дойти до пристанища, где бы его не ждали, было невозможно.
Приговор себе приводился в исполнение. Мир вокруг был полон пустого безжизненного света днём и изнуряющего холода ночью. Мир был равнодушен к присутствию живого человеческого существа, и взгляд бессильно опускался: смотреть по сторонам - скучно, вперед – бесполезно. Лучше было ночью – в темноте.

Бескормица. Две чудом уцелевшие с осени кедровые шишки, сухие мерзлые ягоды только усилили боль голода. Сухари закончились после недели пути. На большее он не рассчитывал, но упорно не хотел сдаваться бесконечности окружающего мира, ел липкий тонкий снег, испачканный лесной почвой, и продолжал идти.
Лицо стало чёрным от ночного холода, он ощущал его как глинистую скорлупу, на которой болели язвы от непомерного полуденного солнца. Днем он обгорал, когда спал, ночью, чтобы не замёрзнуть, шёл без остановки при свете облаков, луны или только звёзд.
Шёл в темноте легко не потому, что хорошо видел; он вернул себе обоняние, присущее зверю. Тут нужен не острый нюх, а умение чувствовать внутреннее состояние всего сущего, что тебя окружает: вот кто-то рядом ощущает испуг, настороженность, свирепость… а сам он не нёс на себе ни частицы запаха страха, скорее - коросту угрозы, вот почему ни сверху, ни сзади, ни сбоку он ещё не испытал нападения.
К тому же он был умён; что всё же бесполезно в мёртвом мире, украшенном чёрно-еловой зеленью.

Каждую ночь пройденный путь становился всё меньше, всё труднее было дотянуть до утреннего света. Заря занималась за спиной и покачивалась красной волной усталости в глазах.
Он уже никогда не думал, только чувствовал - сверх остро и глубоко; чувствовал по ночам близость жизни, и она его влекла к себе как надежда; шёл, не глядя по сторонам, не оборачиваясь, пока в последний непосильный рассвет жизнь сама не встала на его пути.
Это было несколько - даже много - мягких подвижных очертаний, огоньки невидимых глаз, и теперь можно было отдохнуть и нужно было подобраться спиной под густой заснеженный кустарник.
Он ждал, волки подходили. Впереди – вожак. Человека удивило исходящее от него недовольство; чёрные точки внимания встретились, и человек своего взгляда не отвел. Его вмиг переполнило ощущение жизни, мир безмолвия отступил.
Всякая жизнь дает надежду на жизнь - зверь ответил рычанием. Остальные подошли по сторонам по двое, один позади вожака. Тот подошел уже на прыжок, он медлил. Рука человека была готова. Остаток жизненных сил вдруг дал высокое пламя, как догоревшая до жижи свечка. Это было упоение жизнью. Странно сказать, но он радовался, как ребенок. Чему? Происшествию в жизни? И только!..
Зверь медлил; он уже проиграл схватку, и человек уловил это тёмным, неведомым чувством.
Сам бросок волка оказался неточен! длинный нож и тяжелая рукавица избавили от зубов, а стремительная схватка не оставила чётких воспоминаний. Вожак затихал, а человек от мгновенного тёмного бессилия стал равнодушен к происходящему. Было удивительно, что остальные ждут. Наступило торжественное событие – в воздухе разлился запах крови, она заполыхала, как знамя на снегу, всех потянула к себе: и зверя и человека.

Взгляд волка бывает открытым, когда он норовит смотреть по-собачьи, наклоняя голову от любопытства. Все смотрели, а человек, будто нехотя, точными движениями начал разделывать тушу.
Мутное, древнее, беспощадное заиграло в глазах, тощие животы стали сосредоточием ужаса.
Когда первый шмат тёплой плоти полетел к волкам, они отпрянули назад. Вот ещё и ещё шмат - каждому. Человек оставил себе самое вкусное – внутренности, - по охотничьему обычаю, а также голову, оголённую возле ушей, и хвост.
Соплеменники приблизились, все стали есть.

Еда, как неотрывна ты от жизни, какое простое наслаждение даешь изголодавшимся существам! В обществе ты сближаешь, видимо, всех.
Волки больше не смотрели на человека, но в них не было и озлобления друг на друга, они словно исполняли вечный строгий обряд, неотъемлемый от природы. Затем они отошли и улеглись. Кто догладывал кость, нежно слизывая кусочки, кто начинал дремать; удовольствие было всеобщим.

Человек уже давно привык спать на четвереньках, чтобы в тепле сохранялась грудь. Теперь это было к месту. Он задремал, пьяный от сытости, как зверь среди зверей: хвост под головой, а голова волка в коленях. Нож спокойно лежал в чехле. Теперь было всё равно. Утро началось.

Против привычки он проснулся от солнечного света. Он был один, полон жизненных сил и чувство подсказывало, что его новые друзья неподалеку.
Наелся снега, а они напились где-то талой воды; придя, догладывали кости. К вечеру необычная стая отправилась в путь.
Голова волка осталась птицам, добытый хвост свисал из-под шапки, грея спину, искореженные куски шкуры обернули ноги.

У них не было нового вожака, а человек не стал бы им доверять свою спину. Так все беспорядочно брели в одном направлении: сроднившись друг с другом - или отложив охоту? Так или иначе, для всех присутствующих она оказалась удачной.

Три волка были молодые, волчица - взрослая, матерая; последний волк - старый, видимо, приблудный одиночка, шёл всегда в стороне - ближе к человеку - с излишне прижатой холкой. Те же трое были веселы, покусывали друг друга, толкали равнодушную самку.
Что им нужно было всем вместе? Возможно, общения, как это ни странно в подлунном мире.

А мир грезил пробуждением! Стали попадаться мелкие птицы, дважды празднично поднимались в воздух тетерева. Сколько было пройдено за последующие дни без основательной добычи? Достаточно, чтобы возродить голод во всем его величии. Чувства были вновь напряжены, но не хотелось возвращаться к событиям первой встречи.

Его не задрали исподтишка во сне. Он не спал теперь, как всякий зверь, а лишь наблюдал себя со стороны – сверху. Не раз он, поднимая голову во сне, встречал спящий взгляд. Но главное – то, что они общались теперь на одном языке и совершенно понимали друг друга.

Из всех только старый волк вёл себя нехорошо, но он и был голоднее других; их общая отстранённость в пути была залогом надёжной вражды. Не раз человек из-за него прерывал чуткий сон, когда тот ещё не был готов к нападению.
Волки чаще стали уклоняться в сторону от прямой пути человека, прихватывая мелкую живность, и однажды, оставшись под утро в одиночестве, человек почувствовал, увидел в зверином сне своих новых приятелей за едой. Он встал и двинулся в сторону от дорожки следов – наугад (по запаху). Не прошло много времени, как послышался шум грызни.
Человек пришел вовремя и теперь не торопился; олениха была весомой добычей, и он шагнул вперед, когда освободилось удобное место, зашёл на пиршество, быстро отхватил ножом кусок сыромятины, чувствуя, как у него на загривке подымаются волосы, и отошёл, пятясь.
На второй раз, он выждал, когда все изрядно насытятся.

День спустя отдохнувшая стая ушла без него. Волчица медленно пошла первая, не взглянув на человека, другие: безразлично обнюхали снег, чуть переводя глаза в его сторону - это было прощание - и быстро двинулись вослед. Старый поплелся, будто нехотя. Сутулые спутники скрылись навстречу наступающей ночи.
Идёт тепло, просыпается жизнь и с началом оттепели хвоста волчицы распадётся их стая, изменится закон их жизни.

Человек остался один, грозный и понурый, словно медведь на двух лапах. Он был сыт до отвращения (тут припасы делать не полагалось); лениво стоял на просеке, глядя на золотистую кромку неба, ожидая ночного холода, и всеми оживающими душевными окончаниями ощущал приближение встречи с людьми там, южнее заходящего солнца, в нескольких переходах.

Он начинал мыслить, или - вспоминать. Что ожидает его в мире людей, где не признаётся братство волков?