хроника 5-6

Х  Р О Н И К А  N 5.


          Солнце, играя на позолоченных куполах Никольской церкви, ласкало небосвод своими лучами, но уже не грело. Опавшие листья, багряными осколками дополняли палитру поздней осени, и навевали легкую  меланхолию. Ветерок, проскользнув между оголенных ветвей гордых деревьев, расшевелил несколько оранжевых куч, собранных накануне дворниками и, подхватив наиболее понравившиеся, бросил их в канал.
          Облюбовав скамейку посередине аллеи, мы умиротворенно наполняли свои легкие табачным дымом, не забывая, естественно, о желудке, который в произвольной последовательности впитывал нарезанную колбаску, кусочки хлеба, рыбу холодного копчения и, конечно же, водочку.
         Редкие прохожие относились к подобной картинке с пониманием, а некоторые и с явной симпатией, так как многие в этом районе знали, что сегодня “день адмиралтейца”, то есть получка. И после трудового, наполненного суетой и физической работой дня, нормальные мужики имеют полное моральное право расслабиться и опрокинуть стаканчик какого-нибудь благородного напитка.
       -  Леша, наливай поменьше. Я такими дозами не привык, - в третий раз попросил я, и в несколько глотков, опустошил стаканчик.
       -  Хорошо. В следующий раз поменьше будет, - снова согласился со мной Лешка и налил Сане.
          Шурик легким движением руки, почти мановением, поднес стаканчик к губам, резко перевернул его и вернул обратно.
          Я часто слышал фразу “и ни один мускул не дрогнул на его лице”, но постичь всю ее глубину и содержательность мне помогли именно такие профессионалы (в самом хорошем смысле этого слова) пития. Я специально пробовал пить холодный чай перед зеркалом - никакого эффекта. И кадык двигается, и подбородок провисает, и щеки растягиваются. А тут даже веки не шевельнулись, - взгляд как был прикован к Николе, так и остался. Грамм девяносто за раз.
       -  Санек, ты хоть вкус чувствуешь, когда пьешь?
       -  А как же, - растягивая гласные, отвечает Шура, и протянув ладонь (раза в полтора больше моей), выбирает бутерброд потолще. - Приятная водочка.
       -  Ты ее как воду...
       -  Ну, с моим-то опытом...
          Надо признать, что опыт у него действительно богатый. Саша, как почти все старшее поколение кочегаров, пришел на котельный участок с флота, где честно отходил десять лет; сначала матросом, а потом “сундуком”. Воспитанный на “шиле”, одеколоне и браге из пожарных огнетушителей, он имел полное право считаться специалистом в этом немаловажном для русского человека занятии.
         Санек, как опытный скалолаз, медленно, но верно доходил до своих высот и, казалось, что делает это только ради одного - из-за облаков выглянуть на уже далекий, живущий собственной жизнью океан. Взглянуть, улыбнуться своим мыслям, и вернуться к нам, сухопутным.
          Леха же, пройдя три года срочной, и вернувшись высоким, спортивного вида старшиной второй статьи, в совершенстве изучив машинное отделение крейсера “Жгучий”, не смог с таким успехом постичь премудрость застолья и поэтому достигал финишной черты со скоростью спринтера. Говорят, что когда он не был мастером, то не пил вообще. Бегал на заводских спартакиадах, ходил на лыжах марафон и тягал штангу... Все это в далеком прошлом, и я, зная своего мастера уже много-много лет, редко вижу его не пьяным или не с похмелья.
       -  Интересно, есть Бог или нет? - созерцание куполов настроило Саньку на определенные размышления.
       -  Нет. -  Лешка, “поддав”, становился не в меру категоричным, когда дело касалось потустороннего, работы и женщин. - Экстрасенсы есть, колдуны есть. Бога - нет.
       -  А зачем тебе-то это, Санек? - я тоже смотрел на купола.
       -  Как зачем? Грешу я или не грешу? Чего душа моя хочет, что мечется, как прокаженная? Если нет Бога, то и ее, курвы, тоже нет. Значит, со всеми остальными я как-нибудь разберусь. А если есть... - он замолчал.
       -  Ладно, мужики, давайте по- последней и по домам. - Алексей протянул мне стакан.
       -  Лешка, я же просил поменьше! Не пью я по столько, елки-палки!..
       -  Как скажешь. В другой раз поменьше будет.
       -  Куда торопиться, - это Санек не насчет по- последней, а относительно по домам. - Антоха, сгоняй за мэтром.
       -  Сейчас, зажую только.
       -  А зачем церкви тогда, если Бога нет? - Саню не оставляла мысль “разобраться в себе”, но что ответил Лешка я расслышать не успел.
          Ларьки, в которых продавались четвертинки, поллитровки и мэтры, надежно расположились на площадке за Ново-Никольским мостом, перекинувшим свое тело через Крюков канал, куда я и направился легкой покачивающейся походкой.
          Не знаю почему, но настроение в эти минуты у меня было прескверное. Может быть вопрос заданный Саней совершенно не ко времени и не к месту нарушил внутреннее спокойствие, только-только навеянное осенью. Или осознание того, что я совершенно не нужен здесь, в компании чужих мне людей, с которыми если что и связывает, так это необходимость некоторое количество отведенного мне времени отрабатывать с ними добровольно-принудительную повинность за проходной.
         А, может быть, уже чувствовалось, что желание расслабиться и испытать что-нибудь новое и приятное, скорее всего, опять закончится головной болью. В такие мгновения я страстно жаждал войти в храм, упасть на колени перед иконой Божьей Матери, и, размазывая по щекам слезы, пожаловаться ей на всю свою жизнь. Но будучи пьяным, сделать этого не мог по каким-то  моральным соображениям, а трезвому подобная мысль казалась неискренней. Сразу вспоминался разговор, с одним “голубым” музыкантом, некоторое время певшим в церковном хоре.
       -  Знаешь, - нежно ворковал он, куря на лоджии и стыдливо глядя в мои глаза, - сейчас столько геев среди священнослужителей. Эта профессия входит в тройку лидирующих, вместе с врачами и учителями.
       -  А как же танцоры балета?
       -  Ну... Это элита.
       - Тебе что, предложения делали в храме?
       -  Нет, но я в таких вопросах психолог. Голубых сразу видно... - и смущенно улыбался.
          Очень хочется думать, что психолог из него никудышный, но все равно неприятно ...
          Зажав под мышкой бутылку “Фанты”, и прижимая свободной рукой литр “России” уютно спрятавшейся в кармане плаща, я возвращался к своим собутыльникам. Они ожидали на прежнем месте, но что-то в их позах заставило насторожиться. “Поругались, что ли?” - подумал я.
          Саня, краешком глаза заметив мое появление, постучал ладонью по скамейке и прижал палец к губам. “Садись быстро, только тихо”, - расшифровал я.
       -  Что случилось?
          Леха, кивком головы, указал на зажатую между двумя толстыми тополями скамейку.
       -  Что делает подлец, а? - возмущенно произнес он.
          Проследив за их взглядами, я обнаружил сухощавого мужика лет сорока в клетчатой расстегнутой рубашке. Посмотрев ниже, я обнаружил также, что он расстегнул не только рубашку, но и свои видавшие виды джинсы, и спустив их ниже колен, сверкая волосатой задницей, чем испохабил всю прелесть осеннего пейзажа, вьюном вертелся вокруг лежавшей на скамейке дамы неопределенного возраста, уже достигшей определенных высот. Признаться, подобное порождало во мне не очень приятные воспоминания.
       -  Ты только ушел, как он эту... - Леша запнулся, - приволок, и все старается примоститься поудобнее.
       -  И что?
       -  Пока не выходит. И сзади пробует, и спереди, стервец...
          Мужчина, не обращая внимания на робкие потуги своей подруги избежать определенного процесса, пристроился сзади и стал дергаться . Сашка плюнул.
       -  Давай, Антоха, наливай. Ничего на эту мразь пялиться.
          Леша по-хозяйски отобрал бутылку и, изредка бросая взгляд на скамейку с совокупляющимися, налил в стакан.
          Мужичек тем временем издал победный возглас и, не обращая внимания на свою партнершу, стал одеваться. Вид он имел удовлетворенный и, можно сказать, счастливый. Подняв с пожухлой травы куртку пепельно-бурого цвета, он застегнулся и бросая по сторонам взгляды, вышел на середину аллеи, держа курс прямо к нам.
       -  Если что-нибудь скажет, то я его... - Саня опрокинул в рот содержимое стаканчика.
       -  Шурик, только покультурнее, хорошо.
          Шурик что-то пробормотал.
       -  Му-зы-ки, - этот кобель еще и буквы не выговаривал, - дайте закурить. Так хоцется, аз все тело цесется.
       -  Пшел, сука, отсюда, - Саша был сама вежливость. - Ты, говноед, хоть видишь, где ****ством занимаешься?
       -  Ты сто? - “говноед” оторопел.
       - Я тебе сейчас покажу - сто, - и Саня, не вставая со скамейки, умудрился развернуть его левой рукой, а правой ногой придать ускорение по тому самому месту, что недавно сверкало на фоне куполов.
       -  Ах так, да?! Ну я вам сейцас...
       -  Пшел, я сказал!
          Мужичек возмущенно подпрыгивая побежал к ларькам.
       -  Все- таки нет Бога видно, - Санек накрыл пятерней хвостик рыбы, - если каждая мразь может подрезать твоей душе крылья, когда она только-только взлететь хочет.
       -  Не обращай внимания, Шура, - я принял от Леши стаканчик. - Это же фантик. Это - нормально... Бабу жалко, замерзнет... Может сходить посмотреть?
       -  Не вздумай. Замерзнет - оденется. Ты пей давай...
       -  Чего вы так рассердились, ребята? - пережевывая колбасу, я задумчиво вглядывался в пустой стакан. - А может им негде. Сколько сейчас бомжей...
       -  Да при чем здесь «негде»? - Саня поморщился. - Пусть они хоть на деревьях е...! Но я сейчас похороны Великого кочегара вспомнил: как он  т а м  теперь, наверху? А тут этот...
       -  Этот? - Леха остекленевшими глазами всматривался в подходивших к нам потертого и небритого вида личностей. Предводительствовал данным отрядом “специального назначения” в количестве четырех бойцов недавний знакомый.
          Надо заметить, что по мере приближения к нашему застолью, темп и справедливый гнев стихал, поскольку одно дело, как я понимаю, услышать: “да их всего трое”, а другое - лицезреть совершенно спокойных мужиков, двое из которых почти квадратные и имеют не меньше центнера живой плоти.
       -  Вот этот меня обидел, - было указано на Саню.
       -  Ты еще здесь? - Шурик поднялся. - Я же сказал: пшел отсюда, - и увесистым пинком, правда, левой ноги, подтвердил свое желание, не вступать в диспуты с кем бы то ни было.
       -  Не, вы видели?! Он меня опять пнул, а, музыки!
       -  Ты это... зачем человека обижаешь? - мужики, держась на почтительной дистанции, сделали попытку прояснить ситуацию.
          Саня прищурился.
       -  Еще вопросы?
          Этот вполне приличный диалог совершенно испортил Лешка. Слегка покачиваясь, совершая одному ему понятные движения руками, так, что можно было принять за тяжело больного из “желтого” дома, либо за начинающего кунг-фу из школы пьяницы, он сделал несколько шагов навстречу оторопевшим борцам за справедливость и, сжав кулак, грозно изрек:
       -  Сейчас морду бить буду!
          Больше всего я не люблю, когда выяснения отношений переходят в изучения слабых физиологических мест, в противнике, путем надавливаний с различной физической силой. Поэтому, быстро вскочив (относительно быстро, разумеется), я вклинился между ними.
       -  Спокойно, ребята, спокойно. Это ваш друг? - я указал на обиженного.
       -  Да нет вообще-то, - мужики, видя такой поворот дела, пошли на попятную. - Но человек хороший. Участковым врачом работает...
       -  Значит будем бить морду, - Леша, похоже, слегка зациклился, что означало несомненную близость его финишной черты.
       -  А зачем вы тогда пришли?.. А! Он пообещал что-нибудь, да? - внезапно догадался я.
       -  Литр, - грустно подтвердил самый низенький и вздохнул.
       -  Ну и хорошо. Здоровьем своим вы уже рискнули, так что я думаю, вполне заслужили некоторое количество микстуры... сорокоградусной. А поскольку он, - я кивнул в сторону нанимателя, - врач, тем более хороший мужик, то он вам сейчас выпишет. И будем считать, что инцидент исчерпан, ладушки?
          На их физиономиях моментально отпечаталось неимоверная усталость и твердая уверенность в том, что с доктором они сумеют договориться. Похоже, что это понял и сам потерпевший, ибо в ответ на жаждущие взгляды он кивнул, правда скорчив гримасу неимоверного страдания.
       -  Только бабу с собой заберите, - вставил свое хозяйское слово Шура.
       -  А то...
       -  Давайте, давайте, ребята. С Богом. - Перебил я Лешика, и мы снова остались втроем.
          Испытывая легкое возбуждение и приятную удовлетворенность от выполненной миролюбивой миссии, чтобы полностью разрядить обстановку, я предложил бахнуть (по чуть-чуть, Санек, не торопясь), и закусить. Леша, посоловевшими глазами долго и упорно всматриваясь в мое лицо, соизволил кивнуть и почему-то склонился к другому краю скамейки. Услышав характерные звуки, сопровождающие известные внутренние позывы, которые можно назвать легким очищением, мы с Саней поняли, что Алексей наконец-то дошел до своей стадии освобождения от фантомов.
       -  Так, этому больше не наливаем, - Саня протянул стаканчик мне.
       -  Как это?! - Леша поднялся и, вытирая губы, удивленно посмотрел на Шурика. - Я в порядке.
       -  Тогда нальем. Антоха, знаешь, за что Пушкина убили?
          Я знал. Выпив и закурив (закуски почему-то совсем не осталось), мы сосредоточенно всматривались в сгущающиеся сумерки. Каждый думал о своем.
       -  Все... - Лешка попытался подняться. - По последней и домой.
       -  По последней, так по последней. - Саня разлил. - Антоха, давай... Эй! Ты пить будешь или...
          Надвигающаяся темнота все больше и больше манила мое тело в головокружительную карусель. Очутившись в ней, я, стоя одной ногой на  голубом с белесыми прожилками шарике, балансировал в абсолютном вакууме. Мимо, размахивая ножами, проходили небритые женщины, дружно крутя  дынеподобными ягодицами, и выкрикивали отвратительные, пошлые лозунги о величии матриархата. За ними, печатая шаг, топали длиннохвостые медведицы с алюминиевыми ковшиками в зубастых пастях. Стройные мускулистые охотники разбегались, побросав свои арбалеты...
           Устав от этой фантасмагории, я, взлетел вверх и, сделав несколько сальто-мортале, избегая столкновений с осклизлыми звездами,  сметая своим дыханием планеты, улетел за несколько мегапарсеков. Не стучась, ворвался в фешенебельный коттедж уютно расположенный где-то в потаенном уголке Галактики. Великий кочегар, как всегда, попивал водочку. Правда, в одиночестве.
       -  Как дела, Антоша? - ласково спросил он. - Выпьешь пятьдесят грамм?
       -  Прости, Великий. - Я засмущался. - Я бросил.
       -  Как бросил? - Великий удивился. – Наверное, у тебя большие неприятности? Давай, рассказывай.
       -  А, что рассказывать... Устал я, Великий... Очень устал. Плохо мне...
       -  От чего же ты так устал, Антошечка? - кочегар наклонился и достал из-под огромного кактуса трехлитровую банку с маринованными бананами. – Может, выпьешь все-таки?..
       -  Не могу. Завязал.
       - Раз завязал - ступай с миром, Антон Борисович. Непьющим у меня делать нечего, - и отвернулся.
          Страшные, заросшие рыжей шерстью лапы подхватили мое тело и под сатанинский хохот выбросили из коттеджа, предварительно раскрутив и пощипав. И падая в ужасную пустоту, я почувствовал, что становлюсь все меньше и меньше, меньше и меньше...
          Первое, что я увидел, открыв глаза, была наволочка, из-под которой выглядывало сиротливое перышко. Окутывающая подушку, белая и чистая, она возлежала на чуть ли не накрахмаленной простыне, на которой, раскинув руки, расположилось мое тело. Подняв голову, я узрел длинный ряд лежанок, на коих спали, ворочались и сидели совершенно незнакомые мне люди.
       -  Э...э... Где это?.. - услышал я себя со стороны.
       -  Все нормально, Антоха, - голос показался мне знакомым, - мы в вытрезвоне.
          Я сел.
       -  Санек? - сказать, что я ничего не понимал, значит, ничего не сказать. - Как в вытрезвоне?
       -  Да как обычно, - Шура сидел по-турецки, на рвотного цвета, одеяле. - Подъехали, вышли и сментили. Я не хотел вообще-то, но понимаешь, дубинки такие, - Санек потер бок, - убедительные. Вас под ручки, меня под задницу и, с комфортом сюда.
       -  А Лешка где? - ситуация начала проясняться и в памяти промелькнули улыбающиеся физиономии, коридор и еще что-то.
       -  Дрыхнет, - Саня указал влево через пять кроватей от себя и я увидел знаменитые Лешкины семейники в красный цветочек.
       - И что теперь будет? - Впервые оказавшись в таком знаменитом учреждении я даже слегка протрезвел. - Домой-то отпустят или на пятнадцать суток?
       -  Сейчас на пятнашку не берут, - коренастенький мужчина с легкой сединой в волосах и татуировкой пантеры на плече улыбнулся. - Деньги при вас были?
       -  Блин, сегодня ведь получка!.. - я застонал.
          Мужик пожал плечами.
       -  И чего он сказал? - обладатель татуировки повернулся к Сане, продолжая, прерванный разговор.
       -  А вот Антоха его живым видел. Расскажи ребятам, какой из себя был Великий кочегар.
       -  Да о чем рассказывать... - я отмахнулся, страшно жалея свои кровные и проигрывая в голове ситуации, как их можно вернуть, и вдруг... Озарение, откровение, не знаю что именно, но словно пелена сошла с глаз. Словно  нашел ответ на давно мучивший  вопрос. Внезапно. Я чуть не заплакал.
     - Ребята... – очевидно,  выкрикнул это, ибо сразу несколько голов повернулись в мою сторону и даже Лешкины трусы шевельнулись. - Мужики! Я прямо не знаю!.. Но только сейчас, здесь, я понял, насколько он был велик! Понимаете, он ведь почти не выходил из котельной, там и жил. Конечно, были у него какие-то напарники, сменщики. Они придут в день получки, деньги отдадут и исчезнут... Сейчас один случай вспомнил. Меня к нему знакомый привел, - пойдем, - говорит, с Человеком с большой буквы познакомлю. А я глупый был, молодой, авторитетов не имел да иметь не хотел. Взяли мы с собой литр и пошли. В котельной человек восемь и все пьяные. Кто, думаю, здесь может быть с большой буквы?! Осмотрелся. И в очках есть, и длинноволосые, и пижонистые - разные... А в сортир, загаженный дверь открыта, и кто-то там над унитазом склонился. Короче в котельной с корешком пить не стали - вышли на улицу. Из горлышка бахнули, и уж очень мне захотелось... в общем, туда, где занято. Подхожу, встал у двери, смотрю - мужичек такой невысокий, в телогрейке, вата торчит во все стороны, борода заблеванная, глаза голубые-голубые, грустные... Поднял голову, посмотрел на меня тоскливо, улыбнулся и говорит: «почему я пью в городе? Потому что не могу смотреть на него трезвыми глазами»... И опять к унитазу. Вышел я на улицу, обмочил угол, и спрашиваю у товарища: кто, мол, здесь Великий? А он серьезно так показывает на этого, в сортире. Я как раз стакан к губам подносил,  чуть половину не расплескал, поперхнувшись. А все кругом,  словно по команде, головы наклонили. Думаю, с чего бы это,  пригляделся - улыбаются. Наклонились, значит, чтобы не увидел и себя неловко не почувствовал. Дебилы они все, что ли, думаю. Как можно такого задрипанного, возвеличивать?! Подобных великих я по утрам у пивного ларька пачками лицезрею. И тут он выходит. Лицо умытое вытирает рукавом - там рядом кран был, корешок наливает стакан и ему протягивает: знакомься, говорит, Николаевич, это Антон... Ну, за встречу, Антоша, - Николаевич стакан берет, мелкими глоточками опорожняет и... улыбается. И как-то тепло у меня на душе стало. Не знаю от слов ли, от улыбки... Весь он мягкий был, как и всегда, впрочем - это я потом понял. Флюиды доброты от него прямо струились...
          Я замолчал, и тишина мягким шелком повисла на зеленых стенах нашей палаты (или что там у них в вытрезвителе). Даже старший сержант вышедший проверить своих подопечных, замер в дверях.
       -  И понимаете, - я старался собраться с мыслями, - потом  к нему заходил, когда плохо было, да и так - попить, посидеть, людей послушать, но дошло только сейчас... Бог с ним, с этим мочевым пузырем, но встать бы мне тогда перед ним на колени в этом заплеванном сортире, прямо в джинсах, да вытереть его бороду рукавом рубашки... Вот чего душа просила. Но потерял  свой шанс. Упустил! - я в сердцах стукнул себя по колену.
       -  Та! - на удивление звучно отозвалось оно.
          Я стукнул дважды.
       -  Та - та! - послушно повторило колено.
          Кто-то хлопнул в ладоши.
       -  Ха-ха! - отскочило от стен.
       -  Та-та-тат-та-та! - сыграл я двумя руками.
       -  Ха-ха-хах-ха-ха! - поддержали слева.
          И вскоре тишина была уничтожена дуденьем, хлопаньем, щелчками, постукиванием, притопыванием, свистом и даже подвыванием.
       -  Та-та-ха-ха-у-у-виж-мыр-тыр-татан-топ...
          Сержант куда-то исчез, но вскоре появился в сопровождении взлохмаченных милиционеров. Пройдя сквозь ряды “музицирующих”, они остановились напротив меня.
       -  Этот, - указал сержант.
          Тот, что был с погонами лейтенанта, крикнул: “Тихо там!” и, глядя мне прямо в глаза, процедил сквозь зубы:
       -  Еще один звук и пойдешь с нами, понял?!
       -  Понял - я сделал самое понятливое выражение лица.
       -  Смотри... - и по-хозяйски оглядев притихших подопечных, они медленно удалились.
       -  Почему я пью в городе? - как бы самого себя спросил я.
       -  Потому что не могу смотреть на него трезвыми глазами, - Санек вздохнул. - Эх, покурить бы сейчас!
       -  Неплохо бы, - я заглянул под лежанку. - Когда нас отпустят, как ты думаешь?
       -  Утром... Ты спи пока.
          Я уткнулся в подушку.
       -  Антоха. - через некоторое время позвал Санек.
       -  Чего?
       -  А корешок-то твой, где сейчас?
       -  Какой?
       - С которым, ходил к Великому.
       -  А, этот... - я почесал ухо. - Года два назад на родину уехал.
       -  Откуда он?
       -  Не знаю, Шура. Разве важно, откуда мы? Важно - кто...
       -  А-а... - и Саня перевернулся на другой бок.

          Рано утром, когда дворники монотонно сметали листья с тротуаров, мы втроем снова стояли около остановки напротив Никольского собора. Настроение у нас, мягко говоря, было нехорошее. Голова побаливала, а в кармане кроме пропуска, пробитого трамвайного талончика, зажигалки и ключей от квартиры, ничего не было.
       -  Мне этот лейтенант понравился, - Лешка сплюнул, - за услуги, считайте, что заплатили, говорит, но никаких денег у вас не было. Гондон штопанный...
          Я покачал головой.
       -  Пива хочется...
       -  А водочки? - Санек прищурился.
       -  Тоже неплохо бы.
       -  Были бы деньги...
          Санек улыбнулся и достал из кармана купюры.
       -  Тебе что, оставили?!! - у нас с Лешкой просто не нашлось слов от изумления.
       -  Они оставят! В трусах спрятал, там не ищут. А когда сюда ехали - вытащил. Ну, как, остограммимся?
       -  А может остаканимся? - робко предложил я.
       -  Лучше обутылимся! - Лешка крякнул. - А придем на работу, я, Антоха, внеплановый аванс выпишу. Как-нибудь выкарабкаемся. Ну что, к ларькам?
          Мы кивнули.
          Ровно в семь ноль-ноль, сливаясь с потоком людей, которых объединяли две вещи - место работы и крепкий запах перегара, мы дружно пересекли заводскую проходную, неся три бутылки “Русской”. Одну я спрятал в штаны, вторую засунул в рукав Саня, а третья нежно волновалась в наших желудках.
          Впереди был обычный, наполненный физической работой трудовой день.












































Х Р О Н И К А  N6.


          Вы знакомы с теорией Зигмунда Фрейда о сновидениях?
    Если, к примеру, кому- нибудь приснится огромная труба, возвышающаяся над котельной или, не дай Бог, над ТЭЦ вы, сделаете определенные выводы об его, (или ее), сексуальных проблемах. Сделали? А теперь представьте, что испытывает человек, стоя в позиции “раком” внутри пароводяного коллектора и скручивая крепеж с питательных труб*. Правильно! Ощущения такие, словно ты в... и на... одновременно.
         Гайки - те, что побольше, совершенно не желают отдаваться, а маленькие стремятся вырваться из моих пальцев, более привыкшим к струнам гитары, и обязательно провалиться в опускные* трубы. Когда это происходит, все слышат музыкальный перезвон ее падения в нижний, водяной коллектор. И матовость стен, еле освещаемая тусклой лампочкой, кажется нежным отражением витиеватых идиоматических фраз, которые подготовил бригадир специально для таких случаев.
          Эротизм обстановки  дополняет веселый хохот проникающий внутрь барабана через томно расширенные “губки” люка, да чье-нибудь лицо изредка заглядывающее с “воли”, с глупой ухмылкой вопрошающее: “А чем ты здесь занимаешься?!”
      И если, совершенно случайно, у меня вырывается ключ или колено ударяется о трижды вздрюченную растяжку*, то все, что я мысленно прокручиваю в голове, об интимности моих отношений с котлом, заводом, начальством и остальными, совершенно непонятно для чего придуманными Создателем этого мира, существами, изливается таким потоком анатомически- физиологических терминов, что каждый уважающий себя литератор (за небольшим исключением) выбрал бы из них единственную, часто употребляемую Иваном фразу: “В жопу!”, да и то, смущенно улыбаясь.
          Ну не хочу сегодня работать! Не-хо-чу!!! Вчера вечером, роясь в старых записях, обнаружил вполне приличный стишок и часов до трех ночи пытался подобрать мотивчик. Вроде бы неплохо получилось, нечто среднее между блюзом и рок-н-роллом, но сегодня от этого ничуть не легче. Голова словно ватой набита, руки-ноги не слушаются - и все из-за Ваньки. Это его шизофреническая идея: “Давай завяжем с выпивкой, давай не будем пить водку, давай бросим, конечно, на время, сколько сможем”. После того, как нас с вахты сняли и на ремонт бросили, и самое главное из-за чего! Идея показалась блестящей. Еще бы! И так двое суток в себя приходил: сердце, словно шальное, руки дергаются, пот ручьями прямо по мурашкам от озноба... Врагу не пожелаешь. Так, когда это было?.. Две недели назад. Нет! Семь суток на пепси и йогурте, еще куда ни шло, но пятнадцать. Да мне в последнее время только пиво и снится! Пусть Ванька сам за здоровый образ жизни борется, а сегодня...
       -  Эгей, Антоха, - легкий на помине Иван засунул свою непутевую башку в люк, - как ты здесь?
       -  Честно?
       -  Как  хочешь.
       -  Никак не хочу. Задолбало меня все это!
          Иван молчит, но, судя по взгляду,  у него опять зародилась какая-то “шиза”.
       -  А Славик за шилом побежал, - как бы, между прочим, проронил он.
       -  И что ты предлагаешь? - мы давно свыклись, что мысленные флюиды вполне уловимы и неоднократно в этом убеждались, но все равно каждый раз в таких случаях внутренний голос вопил: “Вот так совпадение!”
       -  Я не знаю... - протянул Ванька. - Как у тебя настроение?
          Вот зараза, еще спрашивает!
        -  Какое там настроение. На нуле.
       -  Может того, взбодримся немного?
          Давай, давай, - думаю, - произнеси волшебную фразу. Сам это дело затеял, сам и распутывай”.
       -  В каком смысле?
       -  Я смотрю, ты с утра молчаливый... - он начал выкручиваться, а сам глазки-алмазки в сторону отводит. - Может, думаю, случилось что...
       -  Не тяни, у меня еще работы часа на полтора.
       -  Я не тяну. В общем,  Славику пятерочку дал, на всякий случай. Ты как?
       -  Хорошо бы. А, насчет завязать? - иногда с ним играть одно удовольствие; даже голова прошла. Если в каких-то вещах он может сморозить что-нибудь неожиданное, то в бытовых, совершенно читаем и пластилинчатен, - лепи что хочешь, только похвали сначала.
       -  А мы и так молодцы, - Иван, чувствуя мою податливость, размяк. - Две недели это тебе не фунт изюма. Да много не будем, - по чуть-чуть, чтобы стресс снять.
       -  Ты, фильтр вскрыл? - я перешел к следующему хомуту.
       -  Давно уже.
       -  Может, поможешь?
       -  Лег-ко, - Иван полез в барабан.
          Вдвоем работа пошла веселее и минут через сорок мы уже вытаскивали начинку из коллектора, аккуратно складывая ее на пайола.
          Внизу, за вахтенным столом, все еще пили газированную воду, а это означало, что Славик пока не появлялся. Он имел уникальную, доведенную до совершенства способность пропадать на неопределенно долгое время именно тогда, когда лучшие представители человечества (а к ним, как известно, относятся те, кто дарит людям тепло), крайне нуждались в его присутствии на рабочем месте. Слава, слесарь-ремонтник высшей квалификации, знал все злачные точки на нашем объединении и, что самое главное, везде был встречаем  с искренней радостью и дружелюбием. Казалось, что каждая пробегающая мимо дворняжка начинала вилять хвостом более умиленно, когда плотный запах его перегара достигал чуткого собачьего обоняния. Очевидно, они улавливали родственность души этого человека, уже два месяца не выходившего за ворота завода, и живущего прямо в котельной.
        Недостаток общения (в смысле духовного) с супругой, с которой он, как каждый порядочный человек воспитанный в советское время, разошелся из-за противоположности взглядов на Честь, Совесть и Достоинство российского мужика, он восполнял с каждым попавшимся  навстречу работягой, при условии, что и тот, слегка “просветлился”.
          Поэтому, не загадывая, сколько может продлиться ожидание и, памятуя, об висящем в нашем цехе плакате : “Все 492 минуты рабочего времени - с пользой для дела”, я зевнул, и, попросив разбудить если что, полез наверх - отсыпаться.
          Едва голова коснулась промазученного ватника, как сознание, преодолев временной барьер, вернулось на пятнадцать суток назад, то есть в актовый зал заводского общежития, где мы давали первый совместный концерт с Павлом Корчагиным...
          Вы думаете, что Павка Корчагин не умеет лабать рок-н-ролл, ненавидит загнивающую буржуазию и все время посвящает построению светлого будущего под знаменами диктатуры пролетариата? Ничего подобного! Стереотип - вот главный враг и бич цивилизованного европейского человека. Вот с чем надо бороться и что необходимо искоренять. Я могу смело заверить, что Пашка Корчагин никогда не принимал участия в коммунистических стройках, не любил разговоров о политике ( если они не задевали русское национальное сознание), тихо-мирно жил в общаге, а если за что и бился, так только за извечный философский вопрос, после принятия строго определенных доз: “Ты меня уважаешь?”
          А еще он любил гитару. И хотел петь, сочиняя что-то свое, перекладывая мысли на собственные аккорды. Именно это родственное чувство соединило нас года полтора назад, в своеобразный дуэт, и мы частенько сотрясали стены моей квартиры или его комнаты импровизированными или давно наработанными тактами.
           Как-то получилось, что Пашкины соседи, едва заслышав первые звуки извлекаемые из гитар, обычно тихо протискивались в дверь, и, приложив палец к губам, молча рассаживались, стараясь занять как можно меньше места. Иногда они приносили с собой заварку, картошку и вообще... И вдоволь наспорившись и налетавшись где-то за пределами обычного восприятия, мы, возвращаясь обратно, всегда имели возможность промочить горло, закусить или просто перекусить. Когда же уединение становилось просто необходимым, мы играли у меня.
      Самое забавное, что сами того не желая, мы вынудили коменданта общежития (сорокасемилетнюю одинокую женщину) решить чрезвычайно важную и актуальную проблему: нарушаем ли мы спокойствие и порядок в ее маленьком государстве и нужно ли принять какие-либо меры. Но поскольку даже в наше время разгула безответственности и наплевательства комендант остается все тем же контролируемым “сверху” лицом и основной его обязанностью является поддержание мира, а так же проведение некоторых мероприятий, то она нашла выход устраивающий обе стороны. Однажды, как бы случайно оказавшись рядом с Пашкиной комнатой, в самый разгар репетиции, она, разогнав всех курящих, пьющих и просто оттягивающихся, сделала нам предложение. В результате под конец года у нее в отчете появилась  галочка, а мы, отыграв два с половиной часа ( это было в субботу) совершенно непонятным образом вышли из штопора ирреальности только во вторник. И выход этот легким назвал бы только самый законченный садомазохист...
       -  Антошка! Вставай давай, уже пол обеда прошло. - Иван легонечко потрясывал мое плечо, пытаясь совместить прошлое с настоящим.
       -  Сейчас, еще пять минут... - я никак не хотел возвращаться.
       -  Знаю я твои пять минут. Вставай, а то из шланга окачу.
       -  Славик пришел? - Язык почему-то всегда опережал сознание.
       -  Мы уже приняли по чуть-чуть. Я и чаек заварил.
       -  Оставьте мне грамм пятьдесят, - я перевернулся на другой бок.
       -  Не смеши. Пойдем бахнем, а потом еще поспишь, если захочешь.
          Не знаю, кто как, а я просто не перевариваю, когда нудят над ухом. Это монотонное нытье олицетворяет собой весь пошлый, глупый и  отвратительный мир, куда опять приходится возвращаться, и чего делать совершенно не хочется.
          Иногда я мечтаю о коме. Не о смерти, а о долгом-долгом сне - года на полтора, чтобы вся Вселенная давящая извне, исчезла, растворилась в том, которая близка и понятна - во внутреннем. Самое противное, что я знаю, как события развернуться дальше - я разозлюсь на все окружающее, и это будет возвращением в настоящее... Я сел.
       -  Пойду умоюсь. Не выспался что-то.
       -  Давай,  а я пока чаек разолью.
          Да, все как всегда. Надо сегодня напиться. Обязательно.
          Трап, отделяющий меня от туалета, располагался на втором этаже. В этом просматривалась житейская умудренность садиста- архитектора даблившего только в цветочные горшки, в своем кабинете и после этого тщательного моющего руки ароматным мылом, какой-нибудь псевдоанглийской фирмы. Судя по его крутизне трап предназначался для людей переполненных рабочим энтузиазмом, легко взлетающим по любой кривой, но ни в коем случае, для еще не совсем проснувшихся. Естественно (уже в который раз) я споткнулся, больно ударившись голенью о железную ступеньку. Удивленные аппаратчицы выскочили из лаборатории, с очаровательным укором, вслушиваясь в нескончаемый ливень, рабоче- кочегарских терминов, кои смогла прервать, лишь холодная струя воды, из медного, давно потерявшего последние представление о чистоте, крана.
       Душ несколько примирил меня с действительностью и вниз я спускался уже почти одухотворенным, романтически настроенным человеком.
       -  О, Антоша! - Слава растянул губы в широкой улыбке, как делал это любому потенциальному собутыльнику. - Тебе со штрафной, или без?
       -  Как нальешь, Славик...
       -  Тогда со штрафной, - он щедрой рукой плеснул мне полстакана. - Бахни.
         Я сделал большой глоток, поперхнулся, и, схватив какой-то бутерброд, быстро засунул его в рот. Полностью. Разбавлял” шило”, конечно, Николай.
       -  Мда... - промычал я. - Этой смесью можно котельную взорвать.
       -  Ой, прости, Антоша, - голос Славика источал нежность и сострадание, - я тебе случайно, не разведенного налил.
       -  Да ничего, - вытирая слезы рукой, я встал. - Сейчас вернусь.
          Отдышавшись и закурив беломорину, сходил за полиэтиленовым пакетом и молча извлек из него два куриных яйца сваренных вкрутую, и четвертинку позавчерашнего хлеба. Расположив его между бутербродов с салом (скорее всего Славиных), тарелкой картошки с упаковкой сосисок (вне всякого сомнения Ванькиных), окинув это богатство хозяйским взглядом, я потер руки и спросил:
       -  Какой повод сегодня?
          Николай налил из литровой бутылки мутноватой жидкости (видно еще не отстоялась) в закопченную эмалированную кружку и протянул мне, грустно улыбаясь.
       -  Давай, Антон, мы уже помянули... Сегодня ровно три года, семь месяцев и двенадцать дней, как ОН ушел...
          Ни о чем, не спрашивая, я встал и выпил. Молча.

          Да! Если в этой  Вселенной, и существуют какие-нибудь Высшие Силы, от начала и до конца контролирующие наш Путь, Карму, Дао или назовите это так, как больше нравится, они были справедливы, оборвав нить жизни Великого Кочегара, в самый разгар лета. Когда душа каждого котла, отделяясь от могучего железного тела, могла встретить одинокого путника, где-то там, в небесах, и поприветствовать на языке понятном только им.
      Надеюсь, на меня не обидятся властелины Ада, но человек, который здесь, в материальном мире, все свои заботы и помыслы посвящал единению огня и воды, просто, не имеет права, после своей смерти, не вдохнуть ароматы райского сада. Не облачиться в белое, чистое, незапятнанное одеяние, такое же непорочное, как голубой шелк  небес  в день ЕГО похорон.
          Я хорошо помню  запах сирени, который обрушился , едва мы с Андреем и Игорем вышли из электрички, и пошли в сторону последнего пристанища, сливаясь с потоком молчаливых и сосредоточенных мужчин. Все были, по-разному одеты - от смокингов до драных костюмов, но каждый нес с собой сумочку или пакет, саквояж или портфель, рюкзак или дипломат. И их содержимое не вызывало сомнений.
      Уже на подступах к кладбищу мы увидели длинную и прямую колонну людей, движущуюся в одном направлении. От которой, если и отделялись люди, то, чтобы расположиться на травке,  в доброй и тихой компании, обсудить  бренность собственной жизни. Мы же, присоединившись к концу уравновешенной и дисциплинированной очереди, в которой я когда-либо стоял, шаг за шагом, продвигались к свеженасыпанной могиле. Когда впереди оставалось человека три-четыре, я достал пол-литра “Столичной”, и открутив винтовую пробку, настроился отдать усопшему последние почести так, как он  завещал. Как это делали те, кто был передо мной, и те, кто будет следом. По-кочегарски.
          Остановившись около могилы, я подождал, пока отойдет мой предшественник, подошел к надгробью, которое несколько лет лежало в его котельной, укрытое ватником, подаренное старинными друзьями, и часто служившее кому-нибудь лежанкой. Как-то раз на нем возлежал и я, но эти золоченые буквы на черном фоне, и желтый круг смотрового окна, в котором виднелись робкие языки пламени, видел впервые. И даже никогда не слышал из его уст изречения, так понравившегося кочегарам крематория, что они заранее заказали своим друзьям выбить на мраморе эпитафию:

                “Чего бы ты попросил у Высшего?
                Уйти из этого мира в свой срок.
                С Любовью к  НЕМУ”

          Плакать совершенно не хотелось. Ничего не хотелось... Может быть, только раствориться в этом горе, в опустошенности, которая наступает к моменту, когда рвется путеводная нить Ариадны, а ты в самой глубине таинственного лабиринта. Шел, шел, впереди маячила щель, и вдруг - темнота, потерянность, полная отрешенность после диких метаний, царапаний ногтями о стену, криков на которые реагирует только эхо...
          Как все, я вылил пол бутылки на Его источающую запах ликеров, коньяков и портвейнов размытую могилу, а остальное выпил из горлышка. После чего сказал слова, которые сегодня говорили многие:
       -  С Тобой мы были полные, как бутылка, которую я нес сюда. Сейчас - так же пуст. Прости меня, Великий...
          К тысячам опорожненных сосудов, начинающихся у Его могилы, и заканчивающихся где-то у ограды, (потом говорили, что их везли в город на трех “КАМАЗах”, не считая того, что смогли вынести с кладбища старушки и бомжи), я поставил свою бутылку, и только тогда две робкие слезинки показались в уголках глаз. Когда подошли Андрей и Игорь, я уже жевал бутерброд. Мы выпили еще понемногу - уже поминая самих себя. Я хорошо помню тот день...

       -  Так, пьем, значит, - в дверях мастерской появился Леша. И как всегда не вовремя.
       -  Ну что вы, господин-товарищ мастер! - Славик смотрел на Геннадьевича самыми честными глазами в мире. - Обедаем.
       -  Обед пять минут назад закончился.
       -  А у нас часов нет. И вообще мы сегодня уже тройную норму сделали. Больше нельзя - расценки упадут. Ты как по двадцать грамм?
       -  М... - Леша задумался. - Мне через пятнадцать минут к начальнику цеха, на совещание. А потом зайду может.
       -  Так, Алексей Геннадьевич, - Иван развел руками, - вы уж не просто заходите, а с чем-нибудь.
       -  Понял, не дурак. Закуски хватит?
       -  Хватит, хватит. Но и лишней не будет.
       -  Смотри аккуратнее там. Начальник злой с утра чего-то. Видно жена не дала.
       -  Дело житейское... Но тебя сейчас точно поимеет. Может мыла?
       -  Сплюнь три раза, - и Лешка исчез - пошел получать ежедневный пистон.
          А наше застолье тем временем только начиналось.
       -  Да... Идиотская должность, - Славик вытер губы и поставил кружку на стол, не отрывая взгляда от дверного проема. - И сверху имеют, и снизу пристраиваются. Тяжело мужику...
       -  Было бы дома все в порядке, - еще пол беды. А так, на заводе  - котлы старые, кочегары пьяные, а придешь домой и там стресс. Говорит, последнюю неделю на собачьем коврике спит - жена гонит. Хорошо, что хоть пес понимает...
       -  Иногда собачка лучше жены, это точно. - Слава сел на любимого конька. - Его доберман любит? Любит. Не рычит? Нет. А это очень важно чтобы хоть кто-то на тебя не рычал. Вот я со своей, как жил? Здесь накрутишься, набегаешься... Ты наливай, Коля, наливай... А домой придешь - крик, шум - опять пьяный, ничего дома не делаешь, да когда это кончится!.. А ведь все, что есть в квартире - сам сделал. И зеркальные потолки ей повесил - ходи смотрись, и туалет вагонкой обил, и обои в прошлом году переклеил... Живи - не хочу. Нет, ей обязательно надо, чтобы я домой без запаха приходил, тапочки бы одел и сидел, газету читал, да кофе попивал... Разбаловал ее по молодости - теперь здесь живу, в грязи, в тараканах, но зато духом свободный. Пил, пью и буду пить. Захочу - брошу, я не алкаш какой-нибудь, но с такой жизнью... Давай, Коля, по чуть-чуть...
       -  Это точно, Славик, - Николай, будучи также давно женатым, принимал близко к сердцу его страдания. Особенно под шило. - Вот вчера случайно плюнул мимо унитаза. Так крику было... Минут на двадцать. Чтобы просто взять и вытереть - нет! Ей надо уставшего мужика унизить, растоптать его достоинство. А поорала, поорала, потом как ни в чем не бывало, носки мне заштопала. В крови у них что ли, крик этот?
       -  На работе о бабах, с бабами о работе. – Иван, пережевывая картошку, улыбался. - Что вы, на самом деле, на женщин  ругаетесь. Они просто другие и все. Это надо воспринимать как должное.
       -  Много ты понимаешь, - Славик махнул рукой, - Холостой еще, зеленый.
       -  Холостой - не холостой, а с женщинами жил. И немало.
       -  Ну, сравнил. - Коля налил в мою кружку. - Когда с бабой живешь просто так - это одно дело. А только женишься... И сидишь не так, и пердишь громко...
          Мы засмеялись.
       -  Хорошо, Коля. - Иван полез за пачкой “Северной Звезды” в нагрудный карман спецовки. - Вот ты женат. А пробовал ли ты хоть раз свою супругу понять, а? Почему она именно такая: и как все, и на других не похожа?
       -  Я ее по всякому пробовал.
       -  В духовном смысле, пошляк. В психологическом.
       -  Я тебе что, доцент в очках? Я обыкновенный кочегар и во всякие там психологи-мудологи не лезу.
       -  А вот и зря. Потому что ты для нее  не кто-то там по профессии, а сказочный принц из детства. Каково ей видеть, что то романтическое, воздушное, сказочное, о чем она мечтала, медленно, но верно превращается в... плюющее мимо унитаза! Приятно?
      -  Ну, ты даешь! - Коля ошеломленно смотрел на Ивана. - Да я и плюнул-то только один раз...
      -  Это я образно, к слову. В более глобальном смысле.
      -  Да какой я к черту принц в любом смысле! Как был работягой, так и буду!.. И горжусь этим.
      -  Правильно. Потому что внутри тебя есть нечто, что только твое, понимаешь?
      -  А чего тут не понять. Я  в нашей деревне, самым сильным парнем был. Меня все уважали, - он гордо расправил плечи.
      -  Ну вот. А в Питер приехал, чтобы добиться большего. А она уже тогда это увидела и решила, что ты именно тот принц, который ей нужен. Может быть, разумом еще не понимала, а душой решила. Я прав, Антоха?
         Я кивнул. Хотя, честно говоря, вся эта болтовня мне уже надоела до чертиков. Поэтому, отобрав бутылку от Коли, я стал наливать сам.
      -  Промочи горло, Иван. И расскажи  лучше теорию о пауках и мухах...
      -  Фу! Хорошее шильцо. - Ванька громко выдохнул. - Кстати, это, наверное, ближе будет.
      -  Ты, Иван, заливаешь красиво. - Слава прищурился. – Я своей, по молодости, тоже умел, мозги пудрить. Да только, со временем, привыкаешь, друг к другу и смиряешься, что ты не принц, а она не принцесса. Витать в облаках приятно, ничего не скажешь, но и на грешную землю, когда придет пора, опустишься. И чем выше ты порхаешь, тем больнее падать...
      -  Подожди, Слава, - Коля заинтересовался разговором. Как видно воспоминания о юности, навеяли на него нечто приятное, ностальгическое. - Что ты там хотел сказать о мухах-то?
      -  А то, что законы природы неизменны. И все, что происходит с нами, мы можем увидеть воочию,  если  захотим этого. Вот смотри. Каждая муха обладает тем, чего нет у паука - крыльями. Она может перемещаться в пространстве на такие далекие расстояния, о которых паук даже не имеет представления. Она видит то, до чего пауку не додуматься. Но он плетет паутину - красивую, аккуратную, геометрически правильную, специально, заметь, специально, для того чтобы в нее попадались мухи. Это закон. Но ты думаешь, что ему нужна только чужая кровь? Единственная цель паучьего существования - это набить свое брюхо и тихо-мирно сидеть, где-нибудь в уголке, ожидая старуху-смерть?! Нет! Он ко всему этому испытывает эстетическое, духовное наслаждение от самого процесса создания паутины, от созерцания ее нитей, от момента ожидания добычи. И за его видимым спокойствием кроется азартная, тонко чувственная душа... - Иван быстро закуривает - чтобы не могли прервать. - Мухи обладают небом, на своем, конечно, уровне, сосут из тебя кровь, когда уснешь, переносят микробов, а пауки плетут свою паутину и ждут. И они созданы друг для друга, они дополняют друг друга. У них нет того, что есть у других - у паука нет крыльев, у мухи нет паутины, в которую они могли бы ловить добычу. Такова природа или жизнь. Единство и борьба противоположностей!..
      -  Ну и что? При чем здесь я?! - Коля пожал плечами.
      -  Мы здесь причем, не только ты. - Иван снова выпил. - Мы - мухи. Мужика постоянно тянет во что-нибудь неизведанное, непонятное, небывалое. У нас крылья неудержимого воображения заложены изначально. Потому и пьем, что ни попадя, и во всякие авантюры ввязываемся, и из дому бегаем. А женщины привыкли плести паутину вокруг себя. Они матери, их вторая натура - забота о человечестве. Не умственно - натурально. Здесь и сейчас. Но мы, мухи за эту заботу должны отдавать им свою энергию - словом, лаской,  вниманием. И если они увидят, что ее у нас не осталось, то есть мы обескровились, опустели... Сами знаете, что делают пауки с засушенными мухами. Они ловят новых. Это тоже закон...
      -  Нет, ну ты, Ванька... Как-то неправильно это все - пауки, мухи. - Николай схватил бутылку и выплеснул остатки в свой стакан. - Антон, разведи еще, а?
      -  Хорошо - было забавно наблюдать за его неподдельным волнением, но когда компания ждет - задерживаться с приготовлением продукта - грех величайший. Я быстро разбавил, краем уха прислушиваясь к разговору. Вообще-то эту теорию мы с Иваном вывели на моем лоджии, предварительно спровадив из квартиры двух симпатичных, но очень желающих нас окольцевать подружек.
      -  ... Я свою бабу паучихой не считаю! - Коля по обыкновению всё воспринял буквально. - Бывает, что поругаемся, с кем не случается, но и помиримся все-таки. И вообще, я ее люблю.
      -  И я не считаю. - Слава стукнул кулаком по столу. - А уж себя выброшенной мухой и подавно! Я свою тоже люблю, заразу!
      -  Я, свою, больше люблю. - Коля сжал ладони.
      -  Нет, я! - Не сдавался Слава. - Потому и ушел, что люблю. Пусть мне будет плохо, а ей хорошо.
      -  Вы бы это своим женам говорили, почаще.
      -  А что?! Приду домой и скажу. Бля буду, скажу. И гвоздику куплю просто так, без повода. - Николай загорелся новой идеей. - Вот так и так, скажу, это тебе за то, что я тебя так обожаю, стерва ты такая!
      - А мне некуда идти. - Слава погрустнел. - Некуда и не к кому... Отстоялась, Антоха?
      -  Процесс идет, Славик. Все будет хорошо, - я прямо политическими лозунгами заговорил. - Помиритесь вы еще со своей.
      -  Дай-то Бог. У меня надежда на это есть, а надежда, как говорят, умирает последней.
      -  Давай за надежду!
         Мы опять выпили и закусили.
         Легкое эстетическое опьянение, словно робкая любовница, нежно поглаживала своей маленькой ладошкой по моим волосам. От этих ласк мысли прекращали метаться, как мошкара вокруг светильника, и выстраивались в ряд - плавно и грациозно исчезали в необозримых высотах несознаваемого. Уже совсем не хотелось спать и таким образом защищаться от внешнего мира, поскольку сама жизнь превращалась в сон, красивый и непредсказуемый, и поэтому прекрасный. Две недели реальности - это слишком много для человека мечтающего о недостижимом. Но, кажется, ее тиски стали разжиматься, отпускать грешную душу и не менее грешное тело на волю. И в голосах окружающих меня людей я снова услышал музыку, пение ангелов, Гармонию. Чувственность...
         Она звучала во взмахах рук Николая,  которому мешало взлететь только незнание того, что он это может.  В тоскливом взгляде Славика, где маэстро виртуозно дирижировал целым оркестром ущемленной гордости, самолюбия, страсти и какого-то наивного, детского непонимания случившегося. В изредка улетающих внутрь себя взорах Ивана, когда наши взгляды встречались, и делающего вид, что он все понимает. И даже в приближающемся топоте  ч ь и х - т о  ног слышится малая терция труб. И ты чувствуешь себя маленьким Моцартом падающем в обморок, ибо надо скорее прятать, накрывать паранитом или на худой конец газеткой, и срочно вскакивать, подрываться, хватать первый попавшийся под руку ключ, клапан или молоток. И как приятно звучат последние аккорды, когда в дверях появляется не начальник цеха или кто-нибудь из его заместителей, а наш, родной, понимающий и сострадающий Алексей Геннадьевич. И, судя по пакетику под мышкой, появляется не просто так...
      -  Расслабьтесь, свои, - он прикрывает дверь в мастерскую. - Вы бы хоть крючок сюда сделали.
      -  Хорошая идея, Геннадьевич, - мы побросали инструменты на верстак, и расселись по своим местам. Славик сразу потянулся к бутылке.
      -  Тебе как, со штрафной или без?
      -  Знаю я твои шуточки. Мне разведенного, но побольше. Стресс снять надо...
      -  Что, ругался барин?
      -  А фигли ему еще делать. Хозяйство на ладан дышит, вот-вот развалится, так ему стрелочник необходим - свою задницу прикрыть... Ну, за здоровый образ жизни, - и Лешка в три глотка осушил кружку. - А-а! Хорошо пошла...
      -  Ты куда мужиков-то, спровадил? Что-то никого в котельной нет.
      -  На Центральной, солевая яма полетела, - дыры с кулак. Послал чинить. Может среди вас добровольцы есть?
      -  Геннадьевич, имей совесть. Ты сказал - котел разобрать - мы раскидали. Даже из пароперегревателя щиты вытащили*! Пускай молодые кости разомнут, честное слово...
      -  Хорошо, хорошо, мужики. Это я так спросил, ради интереса... Кстати, я тут пару винегретиков прихватил из столовой.
      -  А к винегретику чего-нибудь?
      -  Ну... - Леша полез в пакет. - Грамм четыреста, но чистого. Хватит?
      -  Маловато будет.
      -  А что, вы уже все оприходовали?!
      -  Есть немножко. Давай, Геннадьевич, за нас, за российских мужиков... У нас здесь интересный разговор был.
      -  Да у меня еще от предыдущего на место не легло
      -  Тогда мы. Держи, Иван. - Славик протянул кружку. - Ну-ка, загни чего-нибудь про законы природы и единство противоположностей!
      -  А чего тут... - Иван выпил и передал кружку обратно. - Хм!.. загибать. Вот мы сейчас должны гайки крутить или ху...ть в солевой яме - нам за это деньги платят. Это единство. Но мы сидим и бухаем. Это - противоположность. Но нам все равно деньги платят. Вот тебе и закон природы...
      -  Мы работу сделали? Сделали! - Николай принял кружку. - Имеем право! - и выпив, снова отдал Славе. - ... Мне вообще отпуск теперь положен...
      -  Нет, это мне положен, - дождался я своей очереди. - Геннадьевич, дашь отпуск, по состоянию здоровья?
      -  Вот месяцок на ремонте покорячишься - дам. Все, что хочешь, дам. - Леша опрокинул кружку. - Тебе как, с открытым переломом или с закрытым?
      -  Шуточки у вас, гражданин начальник, мягко говоря, дурацкие.
      -  А что? Как живем, так и шутим.
      -  А мы живем? - Слава оглядел нас почему-то почти трезвыми глазами. - Дом, работа, водка, работа, дом! Это жизнь? Кончил на стороне и рад - смысл в жизни появился. Вертел я такую... жизнь на одном месте!..
      -  Шел бы в бизнесмены, или в политики. Чего здесь сидишь?? - Коля обиделся. - Я жизнью доволен. Мне и так хорошо. Квартира есть, семья есть, телевизор цветной, дачу скоро дострою...
      -  А дальше?
      -  А дальше  подохну, как все, и похоронят меня в могиле. И не кто-нибудь, а дети мои похоронят, да еще может и цветы, когда-нибудь принесут. Чего еще надо? Что, те, кто на мерсах, не так же как я крякнуться? Или на тот свет мешки с деньгами потащат? Так там ими даже задницу не вытрешь - нечего вытирать-то!..
      -  Нет, Слава, ты не прав!..
      -  А может и прав, - я закурил. - Видишь, Коля, тебе цветы может быть принесут, а вон у могилы Великого пустые бутылки и зимой  и летом бабульки собирают. Он даже после смерти об убогих печется - жить помогает. А мы? Напьемся, наорем друг на друга, и разойдемся довольные. Сидел бы сейчас вместо любого из нас другой - ни хрена бы не изменилось. А если бы Великий кочегар сел?
      -  Да что ты заладил - Великий, Великий! Так же напились бы и валялись под столом.
      -  А вот тут ты не прав. Его еще и чужая душа интересовала, а не только грязь из себя выплеснуть. Он Истину знал, смысл. Понимаешь?
      -  И что он тебе раскрыл этот смысл?
      -  Раскрыл, да я не понял.
      -  Ну и что он тебе раскрыл?
      -  «Что есть Истина, - говорил он.- Скажи ложь. Подумай и скажи ложь противоположную ей. Все, о чем ты умолчал – Истина».
      -  Галиматья, хотя и красивая. Слава, давай, наливай.
      -  Так... - Леша в упор посмотрел на Колю. - Пока я еще здесь старший. И Великого ты не трогай, если ни хрена не понимаешь, понял?.. Давайте его помянем.
      -  Да мы уже помянули...
      -  Тогда еще два раза. За него и за Истину. Я так понял, Антоха, что тот, кто все понял и познал, об этом не говорит, да?
      -  Примерно. Грубо, но похоже... Слова, ведь это зашифрованный код нашей внутренней энергии. Мы есть то, что мы думаем. Но если говоришь сразу, не пережитое, не прочувствованное, да еще человеку не подготовленному, а как подготовить собеседника к разговору, мы и понятия не имеем; то ничего кроме лжи сказать не можем. Так и получается, опять же, по Великому: «чем отличается правдивый от лжеца? Оба пребывают в обмане, но один знает об этом, а другой – нет»... Давай выпьем...
         Мы выпили. Потом выпили еще. Потом, развели Лешкино, снова. Бессонная ночь, воспоминания и усталость незаметно закутали меня в свои одежды, и я, совершенно не помню, в какой момент мое сознание прорвало барьер реальности и воспарило в миры, которые недоступны контролирующему себя разуму. Очнулся я почему-то в раздевалке на деревянной скамейке, абсолютно не понимая, какой сейчас час, число и день недели. На полу, подоткнув под себя ватники, томно похрапывал Иван.
      -  Иван... Эй... Сколько время?
         Иван открыл один глаз, потом закрыл его, поморщился и открыл оба.
      -  Домой пора... Давно - добавил он.
      -  А как я здесь оказался?
      -  Как, как - просто. Мы на плечах донесли. Ты как ушел в туалет, так и пропал. Выходим минут через двадцать - ты среди котельной валяешься и зачем-то задвижку на сто пятьдесят, под голову положил. Ну, мы тебя подняли и отнесли. А что потом было... - Иван вздохнул и махнул рукой.
      -  Что?!
      -  Да этим... Лешке и Коле мало показалось. Слава вырубился прямо за столом, вот Николай костюм натянул и к проходной побежал. Глаза в кучу, сам понимашь, руки по локоть в мазуте, идет, посвистывает, дорогу кренделями измеряет. Навстречу мужик - лицо знакомое, улыбается. Ты куда, - спрашивает, -  Коля душа открытая, на котельную показывает, мол, выпивки мало, мужики послали за бутылкой. Ты, просит, только нашему начальнику ничего не говори. И пошел дальше. А этот мужик знакомый бегом сюда... Мне немного плохо стало, решил прочиститься, только над воронкой склонился, смотрю - мать моя, стоит начальник цеха! Ни слова не говоря, влетает в мастерскую. Я сразу за фильтры и наверх, чтобы посмотреть, что дальше будет. А там Слава на столе спит, Лешка на верстаке прикорнул, а кругом остатки винегрета и бутылки по углам. Шеф сразу в раздевалку, а здесь ты. Ширинка расстегнута, - Иван указывает на мои штаны, - слюни текут... короче, завтра  будет всем вставлять пистоны и поджигать...
          -  Так какого, он с шефом-то трепался, мудак!
      -  Я и говорю - мужик знакомый вроде показался. Я ему потом пару ласковых сказал. Аж, протрезвел...
         Я сел.
      -  А остальные где?
      -  Спят еще... В душ пойдем? Седьмой час уже.
      -  Да... - мысли вихрем заметались в еле сдерживающем их мозгу. - Похоже дело труба...
      -  Может быть,и пронесет. Завтра короткий день.
      -  Слушай, точно! Сегодня девятое?
      -  Да, вроде...
      -  А у нас там осталось чего-нибудь?
      -  Не-а. Все вылакали. Пойдем помоемся, а после пивка попьем.
      -  Пивка - это неплохо. Эх, Коля-Николай...
         Раздевшись, мы пошли смывать с себя грязь, пот и неимоверную усталость, накопленную за напряженный и очень плодотворный рабочий день.