хроника 9-10

                Хроника 9

      -  Дорогие товарищи!.. - донесся до меня знакомый  голос. Напрягая   память, я не мог понять - кому он принадлежит... - ... В канун Нового года хочу поздравить вас... .- Голос усилился и зазвенел в каждой клеточке тела. И только  позже дошло - кто-то прибавил радио на полную мощность.
         Инстинктивно рванувшись убавить его к чертовой матери, я почувствовал, как что-то упругое и шершавое впилось в руки и ноги.
         Еле разлепив веки, сразу их зажмурил, от нестерпимо резкого и болезненно-белого света. За считанные мгновения, кто-то бывший вне меня, успел нашептать  про высокую кафедру с двумя мужчинами в белых колпаках. О рядах железных коек, привинченных к полу болтами, про темно-синие одеяла, какие-то взгорбленные и смятые, с торчащими из-под них сухими костлявыми руками; про толстую решетку на большом окне и... ноги, часто виденные мной где-то... Мои? А почему  на них сыромятные ремни,  туго притягивающие их к холодной спинке железной кровати?!..
         Это что же получается? Встречать Новый год в какой-то абстрактной больнице: то ли в психушке, то ли в дурдоме, (кстати, в чем разница?) да еще вдобавок привязанным?! Но ни сил, ни желания вырваться у меня не было…
         …Когда разбудили, поставив перед кроватью табуретку, с тарелкой овсяной каши, стаканом чая и кусочком батона, развязали ремни на руках и ногах; с трудом преодолевая сухость в горле, я спросил у высокого дядьки, что разносил еду:
      -  Какое сегодня число?
         Мужик обернулся.
      -  Второе января, семь часов утра. Температура на улице минус два градуса, - зачем-то добавил он и перешел к следующему пациенту.
         Есть не хотелось. Хотя слабость, в виде мелкой дрожи, присутствовала. Поковырявшись в каше, я отодвинул ее, зато теплый чай выпил весь. Тут же захотелось в туалет. Поднимаясь с койки, пришлось сделать еще одно неприятное открытие - на мне не было никакой одежды!  Даже трусы сняли, заразы. Закутавшись в простыню на манер римского сенатора, я стал искать туалет, бродя от одной стенки к другой.
         Прогулка явно пошла на пользу - самочувствие улучшилось настолько, что подойдя к пульту, где заседали два врача, спросил у них о своей одежде и возможности побыстрее скипнуть отсюда. Мужчина демонстративно отвернулся,  а женщина,  ответила, что одежду выдают при выписке. Которая возможна после разговора с психиатром. Посмотрев на часы, уточнила, что он будет после обеда.
         “Я псих! - размышлял я, лежа на койке и вспоминая многочисленные истории о том, когда вполне нормальных и здоровых людей упекали в дурдом. - Перспектива оказаться в “Пнях” или на Пряжке улыбается тебе все шире и шире. На кой хер я нажрался этих таблеток?.. Вот теперь лежи и гадай: повезет или нет...!
      -  А может есть какая-нибудь возможность выйти отсюда сейчаc? - Вновь подошел к пульту.
      -  Травиться не надо было, - отрезал мужик. - Иди спи лучше, а то снова привяжем...
         Как противно было чувствовать себя зависимым от этих людей. Как мерзко все это выглядело. А представив, что все (или почти все) сейчас опохмеляются, доедая остатки с праздничного стола, я и вовсе расплакался, накрывшись одеялом, и не заметил, как снова погрузился в сон.
         К обеду разбудили, но есть не стал, зная по опыту, что после него неимоверно захочется курить. Попил компоту и стал ожидать психолога, уже почти смирившись с мыслью, что, может быть, долго не смогу обонять воздуха свободы; и снова впал в тягучую полудрему.
         Проснулся, словно от толчка. Показалось, что психиатр (или психолог, кто их там разберет) уже ушел и мне в этом бедламе придется кантоваться  неизвестно сколько. Но это только привиделось. Рядом с моим соседом,  сидела женщина приятной внешности,  бальзаковского возраста, слушала его сбивчивые описания и что-то записывала, почти не глядя на бумагу. Невольно прислушиваясь к разговору, я узнал, что браток пытался сделать харакири, но вовремя был удержан отцом, - нож только разрезал кожу, и препровожден к нам в гости. Правда, уже первого января.
         Задав пару наводящих вопросов, она подчеркнула что-то, и сказала, что с ним вопрос еще не решен. Браток, аж побелел весь, спал с лица, видно ему тоже несладко здесь было. А кому сладко?!
         Следующим опрашиваемым, по идее, должен стать я.
         Она подошла, присела на табуретку, представилась и стала спрашивать  ровным, спокойным, даже несколько участливым голосом; прямо как с ребенком. После нескольких формальных выяснений личности, она перешла к сути.
      -  Какой мотив заставил вас, Антон, уйти из жизни?
         Да, черт меня побери! Если бы я сам знал!
      Но попробуй сказать, что не знаешь, - сразу подумает: скрывает. А раз скрывает, значит не прошло. Раз не прошло - будет пытаться еще, а раз еще... Короче, в дурдом...
      -  Да, собственно,  не было никаких мотивов - как можно беззаботнее сказал я.
         Марина Владимировна - психолог, сделала пометку и приготовилась слушать.
      -  Понимаете, - продолжал я, - по роду занятий мне приходится общаться со многими разными людьми...
      -  Вы имеете в виду работу?
      -  Нет. Я э... музыкант.
      -  И на чем вы, позвольте спросить, музицируете?
      -  О, - воодушевился я, - с детства мне приходилось играть на баяне, скрипке, пианино, на духовых инструментах, в частности  теноре и баритоне, и на гитаре… Но со временем интерес остался исключительно к струнным инструментам. - У меня даже настроение поднялось от собственной тирады. - И время от времени приходится играть в разных группах. В тот вечер пришли ребята и уговорили произвести опыт над сознанием - выпить несколько таблеток какого-то лекарства...
      -  Не помните, какого именно?
         Сказать, что обычного снотворного - не поверит. Лихорадочно ища в памяти название какого-нибудь мощного успокоительного, я сделал вид, что вспоминаю.
      -  По-моему, промедол. Но не помню точно, - упаковка была не у меня в руках.
- Вы даже не поинтересовались названием таблеток?
- У нас не принято высказывать недоверие друг другу. И потом, я  человек весьма доверчивый...
      - Вам не мешает пройти курс психотерапии. Не бывает чувства, что  пребываете в полной растерянности?
         Может я, с недоверием относился к людям в белых халатах, но она четко выразила мое состояние. Только сейчас под ее уверенным взглядом, наконец-то смог определить, что толкнуло к “запасному выходу”.
      -  Не буду настаивать, но рекомендую. - Она достала из нагрудного кармана халата визитку. - Сейчас вам принесут вещи, а когда закончится мой обход, будет выписка, - она встала и перешла к соседу слева.
         Я ужаснулся, когда принесли мешок с одеждой. Похоже ее подбирал Иван. Вряд ли кому-нибудь еще пришло бы в голову откопать коричневые хлопчатобумажные “треники” с пузырями и дырками на коленках, шерстяной серый свитер, что служил одно время тряпкой для убирания пыли с пола, и старую ватную куртку-ковбойку со сломанной молнией. Откуда он вообще откопал это, в моей квартире? Однако я не стал сильно переживать из-за своего внешнего вида, а стараясь держать спину прямо, быстрым шагом удалился за пределы любезно раскрытых стальных дверей.
         Как только воздух свободы наполнил мои легкие, сразу  захотелось курить; даже пальцы на ногах похолодели. Как раз навстречу попался мужик, но на мой вежливый вопрос, молча прошел мимо. Больше никого в округе не наблюдалось. Пройдя через длинный вестибюль и приемное отделение, я вышел на улицу и, спустившись по пандусу, сел на скамейку, потирая озябшие руки.
         Трудно передать, что я чувствовал в тот момент. Самое острое и болезненное, всем в этом мире, было наплевать, что несчастная единица  общества решила его покинуть. Оно легко отфутболила меня, так же, как и приняло. Как жить после всего этого? Как трудиться на благо и достояние? Как понять его и любить?! Подняться над всем этим? Или же забыть?.. “Фу, черт, докатился!” - подумал я и увидел прямо перед ногами огромный чинарик с фильтром. Видно кто-то прикурил, но подошел автобус - остановка рядом. Я подобрал его и жадно вдохнул запах табака.
      Знаете, как в том анекдоте, когда попадает наркоман в ад и черт водит его по комнатам, чтобы тот выбрал себе вечное наказание. Долго выбирал и вдруг видит. Сидит толпа около огромной кучи анаши и косяки забивает. «Все, - говорит наркоман, - это мое». Сказано - сделано. Подлетает к куче, стреляет беломорину, забивает косячок. Хлопает себя по карманам и обращается к соседу,  дай, браток, спичек, а то мои отобрали. А сосед отвечает: «если бы у нас были спички, то здесь был бы рай, а не ад»...
         Так вот спичек  не было и все, что оставалось делать - это терпеть и добираться до дома. Я поднялся и почти уверенно двинулся вперед, но из-за дома показался человек. Он был одет в темно-синий плащ, широкополую шляпу, а на плече болтался коричневый кожаный планшет. “У него есть спички”. - Мелькнуло в голове, и я решил подождать пока он подойдет поближе.
  Как только он подошел на расстояние вытянутой руки, то остановился. Мы посмотрели друг другу в глаза и одновременно спросили, - он закурить, а я спичек. И вслед за этим так же одновременно показали, - я - чинарик, а он обшарпанный коробок, и одну спичку.  Наконец, после этого, мы одновременно сели на скамейку; я взял чинарик в рот, а он зажег спичку. На двоих мы со смаком выкурили мою находку. У меня закружилась голова и в легкой эйфории, я, совершенно не представляя зачем, сказал:
      -  Антон Комиссаров, неудавшийся самоубийца и автор “Кочегарских хроник”.
      -  Вот как!.. - искренне удивился человек. - Надо же! Некоторые называют меня Навигатором, другие Господином оформителем, Художником, или просто Майком. Выбирай любое.
         Мы пожали друг другу руки.
      -  Я  недалеко живу, может заскочим? Дома еще новогодние пироги остались, - предложил Навигатор.
         Самое интересное, что больше всего сейчас мне хотелось именно пирогов с чаем в уютной кухне, и какой-нибудь призрачной беседы с малознакомым человеком.
         На подошедшем автобусе мы проехали остановок пять или шесть, прошли метров сто между двумя девятиэтажками и торговым центром,  затем, на первый этаж кооперативного дома, где располагалась квартира Господина оформителя.
         Это действительно было похоже на жилище Художника, потому что по всем углам стояли картины. На стенах висели зарисовки, эскизы, поделки из дерева, какие-то воздушные создания из веревок и цветного пластика, витражи, коллажи и объявления. И вообще атмосфера была наполнена творчеством.
         На кухне, где он предложил располагаться, на полках стояли банки с краской, лежали тюбики, коробки, пеналы, а на отдельном месте сложен набор кисточек, карандашей, линеек и лекал, а так же масса подручного инструмента и материала.
      -  Уютно здесь. - Вырвалось у меня.
      -  Ну, так. - Майк поставил чайник на газ и зажег духовку. - Сейчас пироги подогреем...
         Вскоре запахло грибами и картошкой. Художник, словно заправский пекарь, ловко вытаскивал противни, скидывал на расстеленное полотенце румяные коржи, при этом, что-то напевая;  магический ритуал, или песенку. Ни одно движение не тратилось понапрасну. Он заварил чай в термосе, добавив три сорта травы, и накрыл стол, не забыв поставить маленькую сувенирную елочку.
      -  С Новым годом, брат Антон, - почти официально процитировал он, наливая в пузатые бокалы, нечто пахучее.
      -  Взаимно, - ответил я, выбирая взглядом кусок пирога с картошкой.
         Минут десять мы очень сосредоточенно жевали. Причем Майк издавал при этом утробные, гортанные, носовые и иные звуки, оценивая и расхваливая продукт собственного изготовления.
         Не знаю почему, но я ему открылся. Рассказал, про страхи и сомнения, про то, что уже боюсь самого себя...
         Поразительно то, что он не слушал. Спокойно продолжал кушать пироги и запивал их чаем, а в перерывах между выбором кусочка с сочной начинкой,  мельком поглядывал на меня, сочувственно кивая, или скептически улыбаясь. И я не мог на него обижаться, елы-палы!
Выслушав до конца, Художник, достал из стенного шкафчика четырехгранную бутылку, два зеленых стакана, и налил, как полагается - на два пальца.
      -  Хей, Джу! - сказал он и выпил. - Вот ты и родился.
         Я молча пригубил свое. Это оказалась ароматнейшая клюквенная настойка очень вкусная.
      - Все, что ты рассказал - поучительно, да... Для тебя в первую очередь, - он пристально смотрел на меня, ожидая реакции.
         Я не отреагировал; молча продолжал проталкивать внутрь рубиновую жидкость. Подобный ответ устроил Навигатора, и он стал загибать дальше. И то, что он вешал мне на уши, неким образом перекликалось с тем, внутренним, и даже некоторые слова мы повторяли вместе - он вслух, а я про себя.
      -  ... Не мудрствуя лукаво, хочу сообщить такой факт из моего сегодняшнего утра, - он сверился взглядом, слушаю ли я его.
         Я слушал.
      -  Так вот. Человек я относительно свободный, то есть, проще говоря, не обремененный многими общепринятыми обязательствами и посему предпочитаю передвигаться в пространстве автономно, о’кей?
         Я непроизвольно кивнул.
      -  ... И не далее, как в обед возвращался домой пешком, предполагая весь отрезок пути преодолеть одиннадцатым номером. Но каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что тротуар, по которому проходил мой путь, оказался перекопанным на такую глубину и ширину, что не задумываясь, я свернул к автобусной остановке. Той самой, - он ловким движением поставил чайник на конфорку. - Тебе это о чем-нибудь говорит?
      -  Да в некотором роде...
      -  Вот как! - Майк восторженно вскинул брови. - Надо же. Тогда все проще... - он пошевелил губами, настраиваясь и собирая в единую мысль слова. - В жизни каждого человека постоянно присутствует выбор. Хорошо, если человек осознает это. Именно осознание выбора и предопределяет шаг. Если человек не делает его, то ему прелагают сделать это. Кто - другой вопрос, - он снова сверился со мной. - Так вот тебе предложили и даже больше - помогли сделать выбор. И в этом ты гораздо в более выгодном положении, потому что в свое время мне это далось большей кровью...
-  ... Теперь перед тобой открылось такое поле экспериментов, - он мимикой лица показал, какое, - что чертям тошно станет! - он рассмеялся и без всякого перехода предложил. - Я тут на днях пару работ закончил, есть желание взглянуть?
         Желания, может, и не имелось, но посмотреть хотелось.
         Он, не сходя с места,  выдернул бумажную канцелярскую папку - у нас на работе в такой начальник держит “черные” списки, и, ловко сдвинув пироги в сторону, расположил передо мной.
      -  Нечто вроде дневника, - пояснил он, -  наброски, линии от которых потом навернется рисунок... Вот, смотри. - Художник взял из середины лист четвертого формата и протянул мне.
  Сначала я не увидел ничего, кроме хаотичного расположения загибулистых штрихов и жирных черточек, заключенных в ровную рамку. Но поймав в левом верхнем углу нечто вроде глаза, зацепившись воображением за знакомый, так сказать, орган, постепенно стал расшифровывать. И расширяя сферу восприятия, мне стало понятно, что это, не обычные картины, где люди или предметы изображены застывшими. Это не поражает, не возбуждает и даже не восхищает. Просто заставляет участвовать, дополнять, додумывать и предопределять. Может, конечно, я слегка фантазировал, - но в то мгновение я хотел, чтобы было именно так.
         Отложив рисунок в сторону, я взял второй, третий... десятый, и в каждом находил нечто принадлежащее себе. Как ни странно, не думал, что человек их написавший гениален или талантлив. Мне просто импонировало его творчество, если это выражение будет уместно.
      -  По кайфу, - только и мог сказать я, откладывая последний рисунок и посмотрел в глаза Навигатора.
         На его цветущем лице блуждала радостная улыбка. Я подозреваю не от того, что труды заслуживают похвалы, ему, это и так было ясно; от того, что мне! - пришлось по душе. Уловив это, я заразился его радостью, напрочь забыв, что пару дней назад не хотел жить. Ничего не хотел...
         И здесь раздался звонок в дверь.
         Удивившись, Майк пошел открывать. Как только он открыл, то расплылся в неимоверно широкой улыбке и сразу же отступил, впуская трех девушек. Последовал ритуал встречи, включая поцелуи и объятья. Не успев нас познакомить, он снова отвлекся на звонок, впустив парня и девушку. Эти с порога орали про Новый год, и трясли шампанским. Минут через двадцать пришли еще пара, затем еще. В конце концов,  я уже не знакомился, а просто приветствовал всех, как старых знакомых.
         Народ рассредоточивался по квартире, образовывая компании из трех-четырех человек, и периодически их составы менялись; уходили одни,  приходили другие. На меня никто не обращал внимания, включая самого Художника, который,  пил шампанское, ел пироги и салаты, чем-то восхищался, шутил, словом, вел себя, как радушный и гостеприимный хозяин.
         На кухню, где я рассматривал альбом с коллажами под Макаревича, заглядывали редко, и то в основном по надобности. Так что, погрузившись в созерцание, я преспокойненько уснул прямо под окном на искусственной шкуре, подогнув ноги ближе к батарее.
         Сновидений не наблюдалось, или же они были, но не запомнились. Во всяком случае, проснулся я очень резко, но безболезненно, и спросонок окунулся в монотонный, почти безэмоциональный и медитативный монолог Майка, обращенный барышне, что сидела рядом с ним и внимала. Её, вроде, звали Оксаной.
      -  ... Это как раз примечательно еще тем, что человеческая единица, индивид, э... обладая способностью осознавать себя, почему-то упорно не хочет этого делать. При этом, - при этом, - располагая набором необходимой информации или занимаясь ее раскодировкой, что э... тоже возможно, все равно не отваживается сделать шаг к осознаванию своего сознания... Во! Да?... Слушай, как здорово звучит, у?
         Я открыл глаза и сел.
      -  О! О! - Майк моментально переключил внимание на меня. - Чаю?
      -  Неплохо бы, - ответил я, добавив. - Чаю.
      -  О чем разговор! - Майк тут же сообразил заварки, кипятку, сахара и, опять же, кусок пирога.
         По- моему, эти пироги были просто безразмерными, ибо вовсе непонятно, как после такой оравы гостей могли еще сохраниться.
      -  Кстати, вот, - он качнул головой на Оксану, - тоже пишет, и весьма положительно...
         Договорить ему не дал звонок в дверь.
      -  Может кто-то что-то забыл? - предположил Навигатор.
         Но дверь оказалась незапертой. Она открылась, когда Майк только-только встал, и в коридор вошли два здоровых мужика в кожаных куртках наброшенных прямо на белые больничные халаты. От их вида сразу стало, неуютно; габариты дома Художника померкли, и вообще появился диссонанс ситуации. Плюс ко всему меня посетила нелепая мысль, что это за мной, - выпустили по ошибке, а теперь выследили и... цепочка не подтверждалась логикой, да и некогда ей было подтверждаться.
      -  Кто хозяин? - на фоне какой-то тихой, убаюкивающей музыки подобная тональность и мощь голоса были поистине громогласными.
      -  Да я вообще-то, - лицо Навигатора  сделалось бледным, щеки запали, а глаза стали метаться, выдавая напряженную, быструю работу мозга. - А в чем, собственно, дело?
      -  Собирайся, поехали.
      -  Куда? - голос Навигатора слегка дрогнул.
      -  Как куда? Домой...
      -  Ребята, да вы что. Я только недавно с терапии вернулся...
         Ребята, проникнувшись искренностью Художника, переглянулись, один из них достал бумагу, что-то прочитал.
      -  Это одиннадцатая?
      -  Нет, - улыбаясь, ответил Майк, - сто. Сто одиннадцатая. - И протиснувшись между ними, открыл дверь, показывая на номер.
         Суть состояла в том, что прибит он был внизу двери, и учитывая освещение наших парадных, ребята впопыхах могли одной единички не заметить. Еще раз сверившись с бумагой, они посмотрели на номер квартиры, но все равно спросили у Майка паспорт и только после этого удалились, сохраняя гробовое молчание.
         Захлопнув за ними дверь, Майк несколько раз проверил, хорошо ли она заперта, после этого облегченно вздохнул и перекрестился.
      -  Семь раз вот так забирали, суки, - он закурил и жадно затянулся. - Это соседка наколку дала, - размышлял он вслух, - в этой конторе не ошибаются. Точно говорю. Вот ведь не живется старухе спокойно... Ну, то, что она не умрет своей смертью ясно, так ведь и другим не дает...
         Было очевидно, что посещение братьев из мест не столь отдаленных разрушило не только благодушное настроение Художника, но и мое. И потом пора мне, наконец, и честь знать. Энергии вполне хватало на то чтобы ехать домой и... Что будет после, думать не хотелось.
      -  Я, пожалуй, поеду, - как можно естественней сказал я, чтобы Навигатор не смог и мысли допустить, что это связано с открытием его тайны.
      -  Ага, - неопределенно кивнул он. Однако, следуя мотивам какой-то посетившей его мысли, достал с антресолей журнал в твердом переплете со всеми признаками самиздата, и протянул мне. - Вот, тебе. Почитать в дороге...
Я взял.
      -  И как надолго?
      -  Ну, - Майк хитро улыбнулся, - как прочитаешь так и... Или может кто-нибудь еще захочет почитать.
      -  Хорошо. Спасибо, - я засунул журнал подмышку. - Счастливо всем и до свидания.
      -  Ждем-с. - Майк пожал мне руку, а Оксана ограничилась кивком.
         Улица встретила легким ветром и редким падающим снежком. Температура колебалась у нулевой отметки, прохожие спешили в магазины, заодно выгуливая собак... Ничего не изменилось снаружи меня. Но, похоже, кое-что стало меняться во мне.




























Х Р О Н И К А  N  10.

         Неисчислимое количество раз я поднимался по этим ступенькам: грустный и бесшабашный, трезвый и упившийся, перепрыгивающий через две ступеньки и колдыряющийся на четырех конечностях. Но никогда прежде я не шел по ней так, как сейчас. По чужой, незнакомой мне лестнице в странной, освещаемой таинственным светом парадной, где на четвертой площадке ютилась дверь в мою квартирку.
         Я уже не мог сказать, что вот этот и этот углы были помечены моей мочой тогда-то и в такой-то стадии просветления, а здесь я тискал Нюру (или Клаву, или кого-то там еще), нет, все совершаемые тогда действия, не имели никакого отношения к происходящему сейчас, как может быть и сам я никаким боком не касаюсь  т о г о  Антона, который... который...
         Остановившись перед дверью собственной квартиры, я внимательно осмотрел содержимое всех карманов. Потом еще раз, но более тщательно, после чего сел на холодную бетонную ступеньку и... рассмеялся. Смеялся я долго. 
          Да! Все начинается сначала. Когда ты хочешь уйти, пусть даже по глупости, и особенно по глупости, перед тобой распахиваются все двери. Но стоит тебе вернуться, и таких  обычных вещей, какими являются ключи, ты, естественно, не находишь. А как по иному открыть замок ты, конечно, не знаешь.  Я действительно не перешел в лучший мир. И только что я полностью осознал это. Я вернулся в свой говенный, любимый, замечательный мир!
         Здравствуй, дорогой, здравствуй.
         Но что это? Дверь, моя дверь сама собой стала открываться - медленно, притормаживая, словно раздумывая, но все равно открываться. Не надо! Только не это! Я не хочу конкретно “сдвигаться”!..
      -  Антоша, ты чего? - голос принадлежал кому-то знакомому, край уха слегка припорошенный волосами я вне всяких сомнений видел неоднократно, а появившиеся зрачки, если из них убрать колючую настороженность и плохо контролируемый испуг, принадлежали, конечно же, Глюконтею.
         Если бы не эта настороженность, то я бы рассмеялся снова, но Гриша, похоже, готов был сам  свихнуться, или захлопнуть дверь перед моим носом, а что более вероятно - это стукнуть по голове хорошего товарища, если самые худшие опасения подтвердятся.
         Еле сдерживая хохот, я сделал умное, спокойное выражение лица и подмигнул левым глазом.
      -  Гриша, я, кажется, ключи потерял.
      -  Уф! - мой серьезный вид несколько ослабил его подозрения насчет этой... как ее... моей ненормальности. - Ничего ты не терял. Мы в спешке забыли их тебе в куртку положить, когда «скорая» приехала.
      -  Тогда можно войти, а? - я робко улыбнулся, чем вызвал жалкое подобие усмешки на его лице.
      -  Входи, - пожал плечами Глюк. - А я чай недавно заварил.
      -  Липтон?
      -  Да нет, индюхи достал, со слоном. Помнишь, в советское время самым вкусным был. Рязань, первый сорт. Да ты заходи, заходи...
         Я встал, и, сделав несколько шагов, переступил порог...
         ... Мы сидели на полу и в тяжелом, давящем молчании пили чай, изредка причмокивая и покряхтывая, чтобы издать хоть какие-нибудь звуки...
         ... Мы приглядывались и, по-моему, даже принюхивались друг к другу, не зная, как вести себя в таких ситуациях, боясь спугнуть эту хрупкую, призрачную оболочку “нормальности” невпопад произнесенным словом, или несвоевременной грустью во взгляде, словно две девственницы в темном пустынном парке, окруженные толпой наглых и безжалостных насильников...
         ... Мы смотрели по-новому на, казалось бы, изученное и привычное лицо товарища, и только сейчас я заметил, что в густой шевелюре старого, доброго, веселого Глюка много седых волос...
      -  Тебе еще подлить?
      -  Да, немножко. - Гриша протянул чашку.
      -  Покрепче?
      -  Не так, как себе, конечно. Хватит, хватит...
      -  Сахару две?
      -  Спасибо, я сам положу...
         Тишина... Только настенные часы, как всегда самодовольно щебечут что-то на своем тарабарском языке, вечно куда-то поспешая, и постоянно оставаясь на одном и том же месте.
-  Все, Гриша, хватит. Давай сразу и начистоту. Я - совершенно нормальный. То, что произошло, всего лишь минутная слабость и больше она, скорее всего, не повторится. Иногда каждому человеку надоедает пинать ногами дерьмо. Прости меня за то, что мне стало тошно так не вовремя. И давай замнем это, ладно?
      -  Замнем, говоришь? - Глюк задумчиво посмотрел на потолок сквозь свои элегантные очки, снял их, аккуратно положил на пол и неожиданно треснул кулаком об мой несчастный покрытый ровным слоем серенький пыли паркет. - Замнем?!! - завопил он во весь голос и даже вены вздулись на его шее, а кожа на лице пошла бурыми пятнами. - Ты, хрен общипанный, где целые сутки шлялся, а? Ты знаешь, что Ванька вчера, когда из больницы твоей долбанной прибежал, все морги обзвонил?! Ты знаешь, что я вторые сутки из твоей вонючей квартиры не выхожу, жду: может явится, может не подох где-нибудь, с крыши не поскользнулся и под льдиной на Финском окуней не кормишь!.. Позвонить ты мог или нет? У меня дома два литра водки плесенью покрылись, жена звонит через каждый час, а ты, долбадон, где-нибудь Новый год пьянствуешь, да? Сам ты сволочь, понял, Антоха!..
         Господи! Боже мой праведный! Как приятно было снова услышать “благозвучную” речь из уст милого, хорошо знакомого Глюка. Ни один из концертов Шопена или Ференца Листа не мог по мелодичности даже рядом стоять с ангельским звучанием голоса моего товарища. Я чуть не расплакался от умиления - Гришка помирился с женой. Боже мой...
      -  Вот подожди, Ванька придет, он тебе все скажет, надеюсь, что не только морально, но и физически. Чего ты лыбишься?! Антоша, ты чего, а? - Глюк, выплеснув из себя все накопленное за эти дни, снова надел очки и удивленно меня рассматривал, словно палеонтолог узревший живого мамонтенка, совершенно не понимая, что он сказал эдакого смешного.
      -  Гриша, ты - прелесть. Давай я еще чайку подолью.
      -  Да? Подогрей, а то он остыл... Слушай, надо же Ваньке позвонить, может он дома. Я сейчас, - и Глюк направил свои стопы к телефону.
         Ручка чайника, привычная и от того невыразимо приятная на ощупь, нежно прижалась к моей ладони, а газовая конфорка на кухне вспыхнула с первого раза, когда я поднес к ней спичку. Да, это моя квартира, а это я сам стою около окна и вслушиваюсь в бормотание Глюка, разговаривающего с Ванькой.
         По дороге, мимо проносятся машины, в основном легковые, где водители крепко сжимают в натруженных или не очень ладонях, руль, мечтая добраться хотя бы до куда-нибудь и продолжить праздновать приход Нового года, поскольку таблетки и порошки, снимающие похмелье и устраняющие запах, - это совсем не то, что нужно русскому мужику на следующий день...
      -  Антон, тебя Иван к телефону хочет. - Гриша смотрел мимо меня и, как видно, в мыслях он уже был далеко, там, где два литра водки и хорошая закуска, и вообще все остальное, пусть даже уже не свежее, но все-таки ожидает именно его.
      -  Да, иду, - я медленно подошел к телефону и, наморщив лоб, произнес самое мудрое и глубокомысленное слово, которое придумали для начала телефонных разговоров. - Алле?
      -  Как ты там, Антоша? - голос Ивана звучал немного устало.
      -  Как после санатория, - я мило улыбнулся, но к сожалению мой собеседник не мог этого видеть. - А ты чего такой утомленный?
      -  Лешка вчера позвонил, как раз когда я из больницы приехал. Нас с тобой на вахту поставили. Я после ночной сегодня, Гриша только что разбудил, а тебе в ночь, на Динабурку. Сможешь или мне отстоять?
      -  Да нет, Иван, отдыхай. Я сам.
      -  Куда ездил-то?
      -  Так... С одним хорошим человеком познакомился. Потом расскажу, при встрече...
      -  Ну ладно, пойду еще покемарю, а то устал с непривычки. И тебе тоже советую.
      -  Я уже поспал, Вань. На полжизни вперед. В общем все нормально, отдыхай давай.
      -  Тогда хоп.
      -  Хоп...
         Пока я разговаривал, Гриша, не спеша, обувал свои ленвестовские ботинки.
      -  Меня там ждут, Антон, так что побегу, пожалуй. Тебе ничего не надо?
      -  Нет, Гриша, беги, конечно. Я тоже на работу скоро собираться буду.
      -  Может лучше и правда Ивану отстоять?
      -  Зачем? Я, честно говоря, чего-то по котельной соскучился...
         Вспоминая эти слова через несколько дней, я совершенно неожиданно подумал, что все наши поступки, имеют какой-то глубокий эзотерический смысл.  Собственная смерть, хотя бы пережитая просто внутренне или даже придуманная и по-мазохистски обсмакованная со всех сторон, открывает странные и до безумия страшные границы ирреального, которые неведомы людям не испытавшим этой мучительной и в то же время притягательной боли.
         О мистическом, нельзя разговаривать с человеком, который не видел со стороны свой собственный труп, покрытый легкой пеленой разложения. Ни одна библейская книга не сможет раскрыть Тайну, если пролистать ее только с карандашом в руках, выискивая рациональное решение голым разумом, и не подключая к этому загнанную в самые невзрачные уголки тела душу. Я сам слишком часто не понимаю себя, в течении одного дня проходя почти по всему кармическому колесу, по всем цветам духовного и кармического спектра, созданного нами с Ванькой, и, скорее всего, тысячи раз до нас, но гораздо более круче и понятнее...
        Обо всем этом я думал только через несколько дней, а тогда, захлопнув за Гришкой дверь, я вернулся на кухню, заварил чай прямо в чашке и, сидя на полу, прислонившись спиной к дивану, ни о чем конкретно не думая, постарался с головой окунуться в тишину и размеренное тиканье ходиков. Не помню точно: может я все таки уснул на несколько секунд или погрузился в то состояние, которое достигается путем длительных медитаций, но внезапно, до этого совершенно привычные и неизменные в течении многих лет обои на стенах, заполыхали темно-зеленым светом и какие-то странные фигуры отдаленно напоминающие человеческие, заскользили по поверхностям.
       Сначала я испытал только удивление, но потом на мое бедное, подточенное последними событиями сознание обрушился липкий всеохватывающий страх. Я вскочил с пола, чуть не опрокинув чашку, и стал загнанно озираться по сторонам. Нет! Почудилось, примерещились мне эти потусторонние существа. Может быть они и есть где-либо, но только не здесь, не в моей квартире, доставшейся от умершей тетки, наполненной воспоминаниями об огромном количестве выпитых бутылок. Есть только я, вещи и пыль. Господи, сколько пыли, какое множество ненужных предметов загромождает и без того маленькое помещение!
           Я больше не мог ни сидеть, ни стоять спокойно, - то ли от испытанного страха, а может от прилива энергии клокотавшей внутри. Пересыпав содержимое мусорного ведра в полиэтиленовый пакет, я, наполнив ведро до краев горячей водой, как следует промыл, и, достав из шкафа старую тельняшку, принялся за генеральную уборку.
         Мытье полов с тщательным выскребыванием комков грязи из всех углов и протиранием сухим куском тельняшки заняло у меня минут сорок, поэтому коридор домывался уже не так скрупулезно. Но оставалась еще грязная посуда. Позволив себе перерыв, ровно на одну папиросу, я взялся и за нее. Странно, но когда последняя тарелка, радуясь собственной чистоте, встала на сушилку, я не испытал чувства глубокого удовлетворения, а только легкую ненавязчивую усталость. Что-то было еще не сделано, нечто важное, что нынешний Антон Комиссаров должен совершить обязательно.   
            Раздумывая над этой идеей, я вытер стол, стулья и перешел к мебели, о чем, наверное, стоило позаботиться до мытья полов. И только подойдя к тумбочкам, совершенно отчетливо осознал, где именно необходимо навести порядок в первую очередь. Дневники, тексты к песням, написанные рассказы и наброски к еще не сотворенным, черновики... Конечно же черновики, которые я, бывший я, аккуратно собирал в отдельную папку, коллекционируя свои никому не нужные мыслишки, лелея где-то внутри надежду, что они искренне обрадуют комиссароведов двадцать первого века!.. Но, к сожалению, сейчас они не нужны и мне самому. Эти бумаги не имеют права занимать так много места, потому что пока они существуют, сознание ни за что не захочет отринуть это прошлое. Нет, я не собираюсь становиться мыслителем, праведником, трезвенником и всеми существами, которые являются образцами добродетели и самопожертвования. Срать я хотел на все это с самой высокой колокольни! Я просто хочу разобраться сам в себе, в том, чем я стал. А для этого необходимы чистые, не замаранные листы, на которых будут напечатаны пока что неизвестные мне знаки... Стоп! Кажется, я уже думал о чем-то подобном? Да, конечно, думал, но только теоретически. Но... Хватит теорий, пора заниматься практикой.
         Несколько тонких тетрадей с уже готовой повестью, где спокойный и уравновешенный главный герой (мой, естественно, прототип) нравоучительно наставлял зеленых, ничего не понимающих в жизни хулиганов, как надо правильно жить, чтобы под старость не плевать в собственное зеркальное отражение, тут же отлетели в сторону... Я не знаю, как надо жить и тем более, что такое “правильно”, и никогда не знал этого. Современная сказка о борьбе хорошего парня, занимавшегося восточными единоборствами и горячо любящего симпатичную девушку, против злого и упрямого колдуна... В мусор! Девушка чересчур красивая, а парень - полный дебил. Наброски к будущему роману. Забавные такие наброски. Жалко, но я не напишу этот роман...
        О-о! Развернутый план “Кочегарских хроник”. Надо перечитать... Нет, они закончатся совсем не так. Устаревшие планы обычно сжигают. Кстати, я не буду выбрасывать все это или кромсать ножницами, а возьму свое прошлое на работу, где оно сослужит доброе дело, которому, собственно и предназначались - выделять тепло на благо других людей. Котел меня поймет и простит - он добрый. Так, а это что? Тетрадь с аккордами, с еще не написанной музыкой и не прочувствованной аурой. Сжечь ее, пожалуй, рука не поднимается, ибо кое-что можно изменить, переработать, да и в конце концов это же не пародия на мысли, а вполне реальные чувства: хорошие, плохие, но чувства, от которых нельзя отказываться. Пусть себе полежит еще, до более лучших времен. Стихи... Тексты к песням. Мои, Пашкины, Ванькины... Вот это интересное, помнится, к нему наклевывалась неплохая мелодия; надо вырвать. Наверное, и это тоже, и это... Все, хватит, остальные, скорее всего, не пригодятся, поскольку я ни с кем более не собираюсь играть на пару - слишком много энергии расходится понапрасну и в пустоту, а у Ваньки куча своих листочков с каракулями в столбик, и всегда можно покопаться. В огонь. Все в огонь...
         Когда я посмотрел на часы, то - черт меня подери! - оказалось, что это нехитрое занятие заставило просидеть возле тумбочки около двух часов. Я совершенно потерялся во времени и “на попить чаю” и собираться оставалось каких-то пять-десять минут, а опаздывать именно сегодня совершенно не хотелось. Даже наоборот, желательно приехать пораньше. И еще необходимо собрать весь этот дорогой моему сердцу мусор в какой-нибудь отдельный пакетик, учитывая еще и письма... Да, письма я возьму с собой и перечитаю их за вахтенным столом - так будет лучше.
         Пока чайник сопел, пыхтел и тужился, пытаясь привлечь к себе внимание, я на три четверти наполнил свой штопанный и латанный бэг, облачился в более подобающее честному труженику огромного предприятия, выпускаемого необходимые стране корабли, одеяние, выбрал несколько книжек на случай, если захочется впитать в себя чужие мудрости, и одну тоненькую тетрадочку для сотворения собственных, и стоял в полной прострации посреди кухни, решая вопрос не менее важный, чем удовлетворение потребностей духовных и разумных, а именно: что нынешней ночью может побаловать мой нежный и горячо любимый желудок?
            В квартире, словно после нашествия Мамая, Батыя, Чингисхана и Орлы-Берды-Манды бес знает какого, вместе взятых, если что и было съестного, так только рыжее, усатое, быстробегающее в двойном экземпляре и озабоченное тем же вопросом, что и я. Даже кетчуп, очевидно намазываемый Глюком на Святой Дух, которым он питался, отсутствовал напрочь. Но не это в данный момент повергло меня в глубокие размышления, а то, что вне всяких сомнений, укрывшись даже от моих похотливых глаз, после аванса где-то скромно возлежали маленькие невзрачные бумажки, способные разрешить не только вопрос об ужине (обеде, завтраке, полднике), но и могли обеспечить меня кое-чем булькающем, бултыхающимся, расширяющем сознание и снимающем нервное напряжение.
       В конце концов могу я встретить этот Новый  год по-человечески, если он действительно пришел на все мои страдания? Могу! Конечно, водоньки я сейчас не хочу (а не хочу ли я водоньки?), нет, не хочу. Что-нибудь легонькое, сухонькое, чисто символическое, что поможет быстрее совершиться обмену веществ и улучшит пищеварение... Правильно, как я мог забыть! Книжка называется “Кулинария для всех”, которую я пролистывал перед праздником, думая чтобы такого приготовить особенного, и вместо закладки положил именно то, что сейчас необходимо извлечь. Все-таки как полезно иногда просто постоять и подумать, забыв о неизменной спешке озабоченного современного человека... Стоп! О чем это я? Ничего не понимаю... А, вот они, родные, украшенные водяными знаками червончики. А как радует взгляд полтинничек, скромно зажатый со всех сторон. Маленький, тебе скучно лежать в этой толстой книжке? Давай я положу тебя в свою “Аляску”. Конечно, она не новая, но не волнуйся, ты не задержишься в одном из ее многочисленных глубоких карманов, поскольку очень скоро свершится обмен, и ты, словно водяные пары пустишься в новый виток, но вот это как раз тебя совершенно не касается. Твое дело - лежать и помалкивать, раз нашелся, понял?
         Я слышал несколько версий характеризующих людей, которые разговаривают сами с собой вслух. То, что у них не все дома меня совершенно не устраивало, особенно сейчас, после посещения своеобразного “желтого” отделения. Но года два назад (а может и три) в одной из газеток, в сортире котельной на Подзорке, мне попалась статья то ли по психологии, то ли по психиатрии (я тогда не различал эти понятия), в которой прямо указывалось, что разговор сам с собой ни в коем случае не свидетельствует о психических отклонениях, а даже наоборот, способствует устранению внутренней дисгармонии, помогает разрядиться, и собраться с мыслями. К тому же, как я думаю, нарабатывается стиль описания каких-нибудь мистических переживаний, разговоров с потусторонним или реальными героями произведений, которых никогда не существовало в действительности. Конечно, когда ты идешь по улице, желательно совершенно не шевелить губами, не морщить нос, если твой воображаемый оппонент опять сморозил очередную глупость и, естественно, не размахивать руками, дабы не услышать вполне нормальные высказывания от людей случайно оказавшихся рядом, и не имеющих никакого отношения к твоему внутреннему миру.
         Но если нет никого, с кем бы ты хотел поговорить, сейчас, (да и о чем?), а все мысли, едва дашь им волю, сходятся к самобичеванию и ничего с этим поделать невозможно, то самое лучшее и доступное - это отвлечься от основного, и сосредоточиться на каком-нибудь второстепенном диалоге с самим собой или вещью тебе пока что не принадлежащей. Поэтому, не прекращая выяснять, у полтинника,  в каком именно магазине, и на какой благородный напиток он пожелал бы быть обменяным, я  закинул за спину “бэг” и аккуратно захлопнув дверь, (дважды перепроверив наличие ключа в кармане), отправился на свою первую в этом году трудовую вахту, заглядывая в каждый попадающийся по дороге магазин с целью обнаружения... ну, понятно чего, хотя именно мне и самому было пока непонятно.
         Определившись, что водочка, по крайней мере сегодня, мне совершенно ни к чему, я окидывал придирчивым взглядом до отказа набитые всевозможными напитками прилавки, но ничего не прельщало мою жаждущую хоть какого-нибудь тепла хрупкую и трезвую душу. Шампанское и различные “фирменные” вина напоминали о бывших застольях в такие же праздники, как только что минувший и о них вспоминать было особенно неприятно. Бренди отрыгивалось жареной курицей, которая обычно выпархивала из моего желудка в унитаз совсем не из того места, которое отведено ей по жизни... Никакие коньяки и виски не имели даже малого преимущества перед водонькой, но от нее я уже отказался. А ликеры никогда не могли похвастаться моим вниманием. О да! Я, кажется, понимаю откуда берутся в нашей стране привередливые и придирчивые покупатели...
         Я подходил уже к пятому магазину, ругая самыми последними словами полтинник, обещая ему смерть в обмен на “Пепси-колу” без сдачи, как увидел на витрине толстую, добродушную бутылку с приятным и многообещающим названием - “Монастырская изба”. Интригующее словосочетание возвышенно-овальные формы полуторалитрового сосуда, таинственные переливы света в зеленом стекле... Все это в совокупности и по отдельности подвигнуло меня расстаться с надоевшим полтинником и, прихватив в том же магазине триста грамм колбаски, полбуханки хлеба, возложил на себя обязанности нигде более не задерживаться и двигаться прямо к месту своей работы. То есть в котельную.