Ипатыч-2

Фельдшерица быстро осмотрела Ипатыча, обратив внимание на поздние трупные явления и сделав в уме скидку на низкую температуру, прикинула:
- Мертв примерно двое суток. Наружных повреждений нет. Наверное, смерть ненасильственная.

- Насильственная или нет, не нам решать, - важно сказал участковый Колька. - Короче, направляем на вскрытие и экспертизу. Жизнь у Ипатыча была странная, мало ли кто... Может, траванули, - заключил Колька и с важностью перетянул себе на живот болтавшуюся сбоку кожаную планшетку, собираясь строчить какие-то бумаги.

- Тьфу на тебя! - гаркнула фельдшерица. - Что ты, как с Марса, упал? Кто его травить-то будет? К его избе и за версту подойти боялись!

- На саму на Вас тьфу! - обнаглел Колька. - Во-первых, какая здесь верста, так, метров двести всего. А во-вторых, вот именно!

- Что "вот именно"?

- А то, что боялись. Сами же говорите!

- Колька, ты вот где умный, а где так совсем дурак! Какое там вскрытие? Чего туда-сюда машину гонять, бензина и так в обрез. А обратно его кто повезёт? Похороны опять же… - не оставляла надежд вразумить участкового отчаянная фельдшерица.

Фельдшерица, и впрямь, была отчаянная. Тьма народу, особенно пожилого возраста, её не любила за грубое, неделикатное обращение. Самым излюбленным её выражением было: "Ну что ты хочешь? От старости лекарства ещё никто не придумал!" А если пациентка была её близкой знакомой или уж сильно досаждала, то фельдшерица могла и матерком загнуть. Нужно сказать, что заковыристее этой светловолосой, очень милой на внешность женщины бальзаковского возраста, в селе не ругался никто, ни один мужик. Но мало кто знал, что эта грубиянка, сама едва держась на ногах от высоченной температуры, могла сопровождать экстренного больного в районную больницу, где её уже откачивали коллеги по медицинскому цеху. Мало кто знал, как она рыдала от жалости и бессилия, закрывшись в процедурной, когда понимала, что ещё одной очередной "бабе Мане" не в силах помочь. Потому что пенсия у "баб Мань" с гулькин нос, лекарств и специалистов в районной больнице практически не осталось, и помещаемые в стационар старики, умирали гораздо раньше тех, кто ещё кое-как кряхтел и перемогался в родном доме, наотрез отказываясь от госпитализации. "Сиди, лягушка, в луже, а то будет хуже", - отговаривала она очередную дышавшую на ладан бабулечку от помощи российской медицины, скрывая за напускной грубостью своё нежное, доброе, израненное сердце.

- Вы как хотите, но если сейчас направите на вскрытие, сами и похороны будете организовывать. Ничего никому не будет, ни гроба, ни оплаты могилы. Я замучаюсь эти бумажки оформлять. Знаю я ваши экспертизы, затянут бог знает на сколько, а потом ещё и труп потеряют! - подала настырный голос глава местной соцслужбы и утёрла очередной раз пот со лба.

Она вспомнила, как год назад хоронили полуразложившуюся Маринку Петюнину, завзятую алкоголичку, которую родная сестра по пьянке зарубила топором, а потом ещё и отрубила ступни, потому что та полностью не помещалась в подполье, куда зарубленную благополучно спрятала. И ещё две недели жила в этой избе, беспробудно пьянствуя, пока очередной собутыльник не решил заглянуть в подполье за закуской, надеясь обнаружить там хоть банку квашеной капусты. Сестру сразу арестовали и упекли, а сама Маринка, никем не востребованная после экспертизы, провалялась среди горки безымянных трупов в теплом старом ангаре за областным моргом до тех пор, пока её закадычная подруга Наташа, невесть с какого перепоя, во что бы то ни стало решила подругу разыскать и похоронить по-человечески. И разыскала же! Правда привезла страшно вонючую в плотном целлофановом черном мешке, который никто не решился вскрыть. Заведующая сельской соцслужбой выделила по смете деньги на гроб и рытьё могилы. Гроб Наташа купила, а дружки её вырыли могилу сами, благополучно пропив оставшиеся деньги на традиционный "помин души". Сколько пришлось Татьяне Петровне оформить бумажек на эти похороны, и не сосчитать. И она, памятуя тот печальный опыт, встала стеной против вскрытия Ипатыча.

Участковый Колька обиженно засопел. Его очередной раз унизительно лишали возможности проявить законную власть. И кто? Какие-то бабы! Что они вообще могут смыслить в важных мужских делах, курицы ощипанные? Но пойти против столь мощной группировки он не решался:
- Да ладно! Ваша взяла. Но учтите, если что, сами отвечать будете.

- Ответим! Не впервой! - резанула фельдшерица. - Давайте лучше посмотрим в бумагах. Нет ли адреса того мужичка, что к Ипатычу каждый год приезжает?

И все разбрелись по избе, заглядывая в ящики комода и прочие уголки, где могла сохраниться хоть какая-то бумажная переписка.

- Будет Вам адрес, как же... - озабоченно думал отиравшийся тут без особого дела Сидор Ильич, снедаемый сильнейшим любопытством по поводу содержимого деревянного ящичка: "Ётить! А может, и адрес у него там же?" На этой мысли Сидор Ильич тихо выплыл в дверь, надеясь незаметно извлечь заветный ящик из дровенника и, прикрыв его полой длинного ватника, донести до дома.

(Продолжение следует)