Блюз для одинокой Кошки

 Плюх.
 Тяжелая, налитая капля, отливающая всеми цветами радуги на осеннем солнце, тяжело шлепнулась в пыль мостовой. Спустя минуту все солнечные лучи скрылись за тучами.
 По мостовой цокали каблучками и топали ботинками последние прохожие – что будет гроза, знали заранее. Несколько недель стояла ужасная жара, а сегодня было особенно душно, да и на горизонте весь день наливались свинцом пухлые обидчивые тучи.
 Плюх.
 Упала вторая капля.
 Мерно застучал по крышам дождь. Капли мгновенно сливались, неслись вниз, образовывая ручейки, сначала небольшие, потом больше, больше, больше, и вскоре по пыльными улицам потекли чуть ли не реки с почти настоящими водопадами.
 Она недовольно дернула хвостом, когда на нос упала одна из первых капель, но осталась на месте. Да и куда можно было пойти?
 Это была последняя, девятая из всех девяти её жизней. Она не могла похвастаться тем, что прожила её лучше восьми других, впрочем, и не хуже, что её почти полностью устраивало. Почти…
 За свои девять жизней, которые сливались в одну большую, более чем вековую историю, она повидала немало разных людей. Одни кормили её, другие бросали камни вслед; девочки тискали в своих объятиях, а глупые мальчишки неизменно хватались за палки или гибкие, со свистом рассекавшие воздух ивовые пруты.
 Она фыркнула, вспомнив, как однажды такой прут хлестнул её по мягкому боку, вырвав клок шерсти и оставив длинную незаживающую рану. Сейчас увечье не причиняло боли, но по всему боку тянулся уродливый шрам…
 Она вздохнула, совсем по-человечески. Вода уже ручьями текла по голове и скатывалась с впалых боков, но она продолжала сидеть на самой середине мостовой. Просто идти больше некуда.
 Она вновь погрузилась в воспоминания…
… Тогда она еле смогла уползти и спрятаться в сыром, пропахшем плесенью, гнилым деревом и чем-то приторно кислым подвале старого дома. Там, касаясь боками, стояли деревянные круглые штуки; то и дело в подвал спускался человек, открывал крышку той или иной шутки, опускал что-то в неё, вынимал и уходил.
 Кошка совсем ослабела, лежа в тёмном углу. Шерсть, длинная и лоснящаяся когда-то, теперь свалялась в тяжелые комки. Рану нещадно саднило, бок болел.
 Она тяжело и шумно дышала.
 Дверь скрипнула.
 В помещение опять зашел человек, но на этот раз он был не один. Стуча кирзовыми сапогами, второй вошедший принялся ходить по подвалу, изредка говоря другому:
-Эта!
 Слышался скрип мела и второй шел дальше.
 Кошка навострила уши. Скрип приближался. Вскоре обладатель сапог стоял рядом с ней. Он повернулся так, что задники сапог почти касались шерсти.
 Она подала голос, пытаясь привлечь к себе внимание. Конечно, он мог ударить её прутом, как тот мальчишка, но было бы хуже оказаться под сапогами. Под тяжелыми кирзовыми сапогами.
 Человек обернулся. Кошка с недоверием наблюдала за ним. Убежать хотелось, но она не могла даже подняться. И тогда она, молча, отдала право главенства человеку, не соглашаясь с этим внутренне, но понимая, что выхода другого нет.
 Человек присел на корточки и принялся рассматривать существо, лежавшее в углу подвала. Его глазам предстала помятая мордочка с длинными белыми усами, ярко выделявшимися на фоне остальной чёрной шерсти, острые ушки и заметный изящный хвост. И рана. Больная красная рана на боку…
 Кошка смотрела осмысленно, во всяком случае, так ему показалось. И так ему захотелось погладить это жалкое существо. Он пообещал себе забрать его с собой. К тому же этому коту или кошке нужно было помочь.
…Она видела перед собой испещрённое морщинами лицо, волосы, посыпанные сединой и глаза, ярко-голубые, пронизывающие и смотрящие прямо в душу.    Казалось, годы нисколько не повлияли на них, и не будут влиять. Цвет неба всегда будет в этом человеке.
 И в этих глазах она увидела интерес, сменившийся озабоченностью и раздумьем, когда он перевёл взгляд на её бок.
 «Конечно, - подумала она, - Разве ему нужно заботиться о больном животном? Ведь проще взять новое». Обычно другие хозяева так и поступали. Восемь раз она старела и все восемь оказывалась на улице. В этот раз будет то же самое.       Последняя жизнь прожита не лучше других.
Человек ушел. Но вскоре вернулся, неся старую потрепанную куртку, и бережно завернул в неё кошку. Она не фыркнула и разу, позволила завернуть себя, словно ребёнка и поднять на руки.
О, эти руки… Сильные, они крепко держали куртку с кошкой. Пахло опилками и табаком, дымом и рыбой, вином и мясом, и многими другими известными и неизвестными запахами.
И тогда, впервые за многие дни и ночи кошка спокойно уснула. Прямо на руках у человека. Мордочка её свешивалась через руку несущего ценную поклажу старика, и усы смешно топорщились в разные стороны; она глубоко вздыхала во сне и пыталась поймать что-то лапкой, неизменно цепляя рукав куртки. Старик осторожно убрал лапу и поправил другую. Он шел, пытаясь не сильно трясти свою ношу, но быстро.
… Он положил куртку на стол.
- Билл, помоги.
Пухлый розовощёкий ветеринар подошел к столу, вытирая руки полотенцем.
Старик вышел. Ему не хотелось смотреть на жуткое действо, он и так знал, что будет дальше. Острый нож, вата, пинцеты… Он зажмурился…
Долго сидел под дверью и ждал. Ни звука.
Наконец Билл вышел из кабинета. Старик посмотрел на него вопросительно. Тот ухмыльнулся, вернулся обратно и через пару минут вышел, неся больную всё в той же старой куртке.
- Повезло, старик. Пару часов ещё – и всё.
- Сколько я тебе должен.
- Считай, что нисколько. Ты мне как-то ящиков принес, считай, что я тебе сейчас долг вернул.
Старик с облегчением прижал кошку к себе. Он никогда не любил животных, но эта кошка чем-то привлекла его. Чем? Он не понимал. Решил: «Поухаживаю пока, окрепнет, а там посмотрим».
… Она проснулась от запаха свежего парного молока. Старик сидел рядом и смотрел на неё. Перевернул аккуратно на живот, подвинул миску ближе. Сил хватило ровно на половину. Снова захотелось спать…
День за днём старик терпеливо ухаживал за питомицей. Слабая, беспомощная… он менял мокрые тряпки, стелил чистые, приносил молоко (больше ничего есть она не могла) и гладил её. Иногда расчесывал. Постепенно он вычесал и выстриг всю свалявшуюся шерсть.
Несколько недель спустя кошка уже нежилась на солнышке. Силы вернулись, но уходить от старика не хотелось. Привыкла, наверное. Решила: «Поживу пока, а там будь, что будет».
Так и нежилась.
Две весны кошка прожила бок о бок со стариком. Изучила все его привычки.
Он плел корзины. Иногда ходил на базар, тогда она располагалась в одной из корзин, которые мгновенно расхватывались покупателями, или бежала рядом.
По вторникам он ходил в баню, и она спала на шерстяном пледе в старом деревянном кресле. Просыпалась от скрипа двери и сворачивалась клубочком в кресле, мол, и не спала я вовсе!
- Ждала, детка? – говорил он ей и шел на кухню. – Будешь есть со мной?
Она садилась около тарелки, и он резал ей рыбу.
По средам он уходил в винные погреба – проверял, не прохудились ли бочки, не нужно ли какую заменить или починить, не погрызли ли мыши. Кошка ходила с ним и терпеливо ждала у выхода. Темнота манила, но больше притягивала, и приходилось смотреть на грязные ботинки, пропитанные вином рожи пьянчужек, горланящих «In vino veritas» (Истина в вине) и запылённые бутылки.
Как-то она вышла на улицу и сидела, смотря на луну. Из бара вышли двое и стали размахивать руками. Один из них вытащил острую палку и ударил другого.
Вышел её старик и бросился к упавшему. Того после унесли, закрыв простыней. Кошка поняла – умер…
Но чаще старик сразу шел домой, и она кралась за ним, забегала вперед и выпрыгивала навстречу – «А вот и я!» Он смеялся, садил её на плечо, и дальше они шли вместе – старик и сидящая на его плече кошка.
Но сегодня…
В который раз они вышли гулять в парк? Каждый вечер он брал трубку, набивал её ароматным табаком и шёл в парк. Садился на потемневшую от старости лавочку и пускал колечки дыма. Кошка сворачивалась клубочком у него на коленях и дремала, изредка открывал глаза и наблюдала за улетавшим в небо дымом.
Но сегодня всё пошло не так.
Кошка в очередной раз открыла глаза и не увидела дыма. Трубка валялась возле лавочки, а человек уронил голову на грудь и не шевелился.
Она встала, мурлыкнула и схватила когтистой лапой седую прядь. Человек не шевелился. Она вертелась на коленях, играла с волосами, но старик молчал. Тогда она выгнула спину и принялась тереться головой о щеки и подбородок старика, в надежде, что тот откроет глаза и усмехнется, как прежде, погладит её по черной лоснящейся шерсти.
Но он оставался неподвижным. Она поняла…
Не желала верить…
Это попросту не могло произойти с ЕЁ человеком.
На город надвигались тучи.
Она соскочила с колен и вышла на мостовую. Села.
Её жизнь тоже подходила к концу. Девятая из всех девяти её жизней.
И в груди, там, где у кошек сердце, заныло, зарыдало, защемило что-то. Будь она человеком, заплакала бы.
Старик так любил блюз.
Плюх…
Это упала первая капля…

Эпилог.
 
Старик взял её на руки и посадил на плечо.
«Я ждал тебя»
Если бы кто-то в эту минуту выглянул в окно, он бы увидел солнечный луч, летящий до самой земли и отражающийся в лужах.
И в свете луча к солнцу поднимались две фигуры.
Человек и сидящая на его плече кошка.