Родом из СССР ч. 2, гл. 11-15

                Г л а в а  11

           - Ведь это здорово, если завтра купим холодильник, а послезавтра я получаю паспорт и смогу пойти работать. Хоть месяц поработаю до приезда наших гостей, и мы сможем прикупить продуктов в холодильник, чтоб было чем их питать.
           - Знаешь я теперь себя просто идиоткой чувствую, сама устроила так, что тебе придётся поработать на наших гостей. Ведь Анна просила, чтоб я лишь вызов им послала. А жили бы они на Кропоткинской улице в отдельной квартире, которую им любезно предоставит, уезжая в отпуск, знакомая их. Так нет же, у нас у советских людей - собственная гордость. Пригласила их, в расчёте на эти комнаты, чтоб жили у нас. И ведь получили-то мы эти две комнатки, с такой трудностью – чуть из очереди на отдельную квартиру не вылетели.
           - Посмели бы они мою Белку вытолкать из очереди. Думаешь, Дед бы Великий не вступился? Знаешь, ты всё правильно сделала. Плохо только, что ребята хотят пробыть в Москве тридцать дней. Что им в такую жару в городе делать? Нет бы скромней – на двенадцать дней – как мы к ним тогда съездили.
           - В основном Петька – этот двадцатилетний тугодум желает прохлаждаться в Москве месяц. Пришлось согласиться. Нет бы, сказать Анне, что и половины времени им достаточно.
           - Ну, не надо так, ты вроде не злилась раньше на выходки Петра, даже когда он выводил из себя родную мать. Подозреваю, что 30 дней придумала сама тётя Аня, Петька ей наверно уже поперёк горла встал. Вот и надумала спихнуть его опытной воспитательнице.
           - И еще, потому что считает меня соперницей, хотя я не была влюблена в Юрия. Мщение, которое я должна теперь терпеть, раз уж шею подставила. Придётся поднапрячься - у их старшего Петра ум шестилетнего ребёнка.
           - Но Алик совсем не такой, - возразил я. – его думаю и посылают с Петром, чтоб он сдерживал порывы своего ненормального брата?
           - Тут такой фокус – с кем поведёшься, от того и наберёшься. Ныне четырнадцатилетний Александр – будем так звать его – когда они уехали из Москвы, уже в Варшаве, как раз когда он пошёл в школу, попал под машину, переходя дорогу. И пять дней лежал в реанимации в коме. Что такое кома не мне тебе говорить. Твой друг Серёжа, которого ударило летящей сверху палкой, которую он сам и кинул – какой он теперь?
           - Да он слегка странный теперь, ребята его чокнутым зовут, получил инвалидность и учится теперь на дому. Думаю, в институт и даже в техникум ему дорога закрыта. Будет работать, если захочет на дому – коробки клеить, авоськи из ниток плести, как тётя Настя плела когда-то. Но кажется мне, что ему нравится ездить по санаториям, где он живёт по полгода.
           - Александр, конечно же, не такой – он гораздо умнее Серёжи – на тот момент, когда я его видела. Но все эти травмы головы могут сказаться со временем. И какой он к нам приедет после трёх лет разлуки приходится только гадать.
           - Тогда я не понимаю зачем ты согласилась, чтоб они теперь тебе вдвоём – Петька и Алька нервы тратили? Хорошо я ещё дома живу, а не в училище. Могу тебе помочь сдержать их и прокормить. Но больше, пожалуйста, их не вызывай, поддавшись на уговоры тёти Ани.
           - А они могут напрашиваться. В Москве же через три года Олимпиада. Им захочется на Олимпиаду приехать. И не потому, что они любят спорт, а повертеться среди спортсменов, выпрашивая значки и или ещё какие сувениры.
            - Ох, - откликнулся я, - мне Алька как раз про это и говорил, когда мы у них жили. И жаловался, что у него не будет возможности, как у меня, заводить знакомство со спортсменами.
            - Что ты ему ответил на это? – Заинтересовалась Белка.
            - Как-будто ты не знаешь, что я никогда к иностранцам не лез, выпрашивая значки или жвачку. Хотя из нашего класса многие из богатеев ходили к «Метрополю» ради этого. А Алику я ответил, что у них сейчас в Польше очень много всяких значков, которыми можно обмениваться, с приезжими иностранцами, что мы и делали с тобой, находясь в Польше.
            - Да, хорошо, что советские значки повезли. Как студенты были им рады. И сколько тебе надарили из польских значков. Но это всё по-честному – не выпрашивать.
            - Вот я Альке и посоветовал обмениваться значками с венграми, с чехами, да мало ли кто к ним приезжает. А не забивать себе голову Московской Олимпиадой, куда его могут не пустить, если он не знаменитый спортсмен, а просто так хочет приехать. А насчёт этого приезда, мам, ты не сильно страдай. Вот поработала в неврологической реанимации, и теперь тебе всюду мерещатся больные на голову.
            - И, правда. Устроила тебе тихую истерику. Но если парни будут себя вести плохо, я их быстро отправлю на Кропоткинскую улицу, в отдельную квартиру, где будет жить их родная сестра Кристина – вот пусть готовит братьям обеды и ужины.
            - А что? Кристина тоже приедет?
            - А как же! У неё в Москве парень, за которого она собирается замуж. Ей, разумеется, рано выходить – я и Анне это говорила. Жених и невеста живут в разных государствах, редко видятся.
            - Шустрые полячки! – Удивился я. – Прямо как их бывшая родственница Марина Мнишек спешат покорить Москву.
            - Я радуюсь, что ты знаешь историю. Поляки давно хотели поработить Москву – много зла здесь наделали. Вот и Анна, я чувствую, хочет мне отравить это лето своими сыновьями.
            -  Не волнуйся, ты справишься. Уж если ты умела обслуживать больных в реанимации, то с недоразвитым Петькой найдёшь язык. Альку я беру на себя, даже если он будет буйным. Шучу.
            - Спасибо! – У Белки брызнули слёзы – это я почувствовал. – Ты всегда мой помощник и опора. Если бы не было тебя – не знаю, как бы я жила на этом свете.
            - Вот такой ты мне больше нравишься. Спокойной ночи! – Хотя сам я долго не мог заснуть, но не из-за этого разговора. Я усиленно начал вспоминать нашу прошлую поездку в Крым, и он увлёк меня так, что я даже услышал бой часов на Спасской башне – главной башне страны. Но это потом меня призвали ко сну Куранты, а сначала мне нарисовалась мать – радостная и окрылённая, пришедшая с ночной смены из реанимации и потрясающая передо мной – только проснувшимся двумя красивыми бумажками:
            - Что это? – Спросил я, не догадываясь, какую радость, принесла мне моя попрыгунья Белка, хотя и очень усталая после тяжёлой ночи. Но поскольку её окропил тёплый дождь, она явилась как майская гроза, - в августе месяце, с блеснувшей молнией. А радугой были билеты, которыми она потрясла, перед моим носом.
            - Мой дорогой. Солнышко моё ненаглядное! - Не сказала, пропела мне нежные слова, которые говорила редко, но метко. – Через три дня мы летим в Симферополь, город, где ты родился. А потом к морю и увидим города, стоящие возле него и все их достопримечательности.
            Я сначала думал, что Белка шутит. Но билеты привели меня в замешательство. Единственное, что я мог возразить, были слова: - Но ты же не должна была идти в августе в отпуск. Ты же мне говорила, что в вашем женском царстве за август месяц дерутся?
            - Дерутся, ругаются, потом по месяцу не разговаривают друг с другом. И я никогда в эти склоки не лезу. Но вот медсестра, которая отвоевала себе этот месяц – вдруг у неё что-то поменялось и ей уже нужен сентябрь – месяц, когда должна идти в отпуск я. И мы меняемся. Хорошо, что она не успела получить отпускные. И деньги сегодня утром, в срочном порядке начисляют мне. Я дожидаюсь этих денег – кстати сказать, начислили немало.
            - Так ты и работаешь много.
            - Да. Я получаю деньги, и, зная, что мой лежебока ещё спит – вчера ведь поздно лёг, верно?
            - Телевизор смотрел, - говорил я, поднимаясь с кровати, и не выпуская из рук билеты, которые скоро унесут нас в Крым. Первый раз я еду в Крым, первый раз лечу на самолёте, если не считать, что когда-то меня, в ползунках, привезли на Ту–104 в Москву. Но тогда я ничего не запомнил, а сейчас полечу. – Ты не ругайся, мам, что я поздно лёг и поздно встал сегодня.
            - Да я мечтала принести тебе билеты прямо в постель. Так что хорошо ты сделал. И три дня теперь мы будем собираться, и жить в предчувствии полёта.
            - Но как ты смогла купить билет на меня и на себя? У меня ведь нет паспорта. А метрику ты вчера, уходя на работу, не взяла. - Говорил я, поднимаясь с постели и начиная одеваться.
            - Глупый, ты же у меня в паспорте записан. Да и женщина, которая продает билеты в кассах Аэрофлота, оказалась мамой девочки, которая ходила ко мне в группу - Эльвира. Помнишь её? Такая, очень симпатичная девочка, прямо чудо. И вела себя как взрослая барышня. Потому что отец её так и называл, приходя за ней: - «А где тут моя барышня?»
            - Помню. Я ещё был влюблён немного в неё, - усмехнулся я. – А в меня была влюблена девочка из нашей группы, с которой мы приходили, помогать тебе, одевать малышей. Тоже татарка, так она мне к Эльвире не разрешала дотронуться.
            - Какие страсти, оказывается, разыгрывались у меня на глазах, - засмеялась Белка. – Но вы так хорошо мне помогали, спасибо вам, что малыши у меня не парились в раздевалке и потому почти не болели. И Татьяна Семёновна, которая потом, после дачи в Клязьме, меня, может и ненавидела – потому что я шугнула всех дармоедов от детского питания.
            - В том числе двух её взрослых племянников. Один из, них даже влюбился в тебя, - вспомнил я, о чём говорили няньки, прославляя мою мать, что вот она – какая героиня – не побоялась влюблённого в неё парня (или мужчину?) выгнать.
            - Ну, чего дети знают, - засмеялась мама. – Но я продолжу, что было до дачи. До дачи хоть Татьяна Семёновна и выговаривала мне за Юрия Александровича, а то, что у меня дети не болеют в группе, ей даже очень нравилось.
            - Ты мне не говорила, что заведующая тебе выговаривала за дружбу с дядей Юрой.
            - Выговаривала немного и то, потому что на меня, её натравливали две Галины, одна из которых жила в нашем доме. Помнишь Галину Ефимовну? Они сейчас переехали в Орехово-Зуево, но десять лет мы с ней и её сыном тесно общались.
            - Конечно. Мы вместе с её Максимом ходили в одни детские ясли на улице Воровского. Мы там с ним не очень общались, потому что Галина Ефимовна сразу, как Максим начал ходить, отдала его в ночную группу, чтоб самой погулять – вы же тогда ещё не учились с ней.
            - Правильно, а ты у меня ходил в старшую дневную группу. И вас тоже выходили на прогулку, как и ночную группу. Но, отработав, я тебя забирала, и мы ещё гуляли по ночной Москве, если это было зимой. А весной заходили подышать свежим воздухом, к нашему любимому пруду. Смотрели, как просыпается природа, как прилетают птицы.
            - Чего был лишён Макс в суточной группе, поэтому он завидовал мне. Но потом, когда мы оба попали опять в один детский сад Галина Ефимовна, потому что вы с ней учились по вечерам, сразу отдала Макса в суточную группу. Поторопилась, наверное, занять место, чтоб самой опять гулять, - я искоса посмотрел на Белку – не отругает ли за эти слова.
            Но мама любила детей больше, чем своих бывших сотрудниц и соседок по дому. Тем более что Галина Ефимовна ей много доставила неприятностей, возводя на маму поклёпы, с  соседкой нашей по квартире – Марьей Яковлевной. Обе сплетницы довольно неприятные особы.
            - Да могла бы Галка месяц подержать мальчишку в другой группе, пока мы не учились, и забирать Максима домой. Но даже этот  месяц ей был нужен для своих дел. А я тебя отдала сначала в малышовую группу. Через год ты перешёл в среднюю, к Ольге Викторовне. Затем перешёл в старшую, и подготовительную группу к школе. В этих группах, ты развивался, мой дорогой, в ногу со своими сверстниками. Вы играли в развивающие вас игры, читали вам, подходящие возрасту, книги. И лишь изредка – когда я училась по вечерам, отдавала тебя в суточную группу на ночь, где была сборная солянка – от трёх до семи лет – дети не особенно нужные в своих семьях. Или у очень занятых родителей, бывало, что и матерей одиночек.
            - А суточной группе, - вспомнил я, -  где такой разброс был по возрастам, конечно с ними так не занимались как с нами. Значит, хорошо, что я мог там иногда переночевать и нестись в свою группу. Но ты, отдав меня иногда в суточную, прибегали с практики, и забирала меня. Зачем?
            - Там же двое писунов было – не буду тебе имена называть – сейчас они взрослые ребята, как ты. Но я, только представив, что ты будешь дышать их испражнениями, неслась с практики, чтоб вызволить тебя. И тебе нечего жаловаться. Мы шли по вечерней Москве – усталая мать и не довольный ребёнок – потому что ты не всегда радовался, что я тебя забрала.
            - Ну да, потому что только привыкнешь к мысли, что спать будешь не дома, как раз тебя выхватывают и волокут домой. Но что было хорошо – это афиши по дороге, по которым я и научился читать. Стал сначала слоги складывать и читаю себе понемногу.
            - Самоучка, - вздохнула Белка, - зато как обрадовал меня, что не бежишь вечером в кухню, где я готовлю нам ужин – «Почитай!»
            - А уж как я обрадовался. Помнишь, прочёл по афише «Неуловимые мстители». И мы с тобой пошли смотреть этот фильм. Но я, кажется, знаю вторую Галину, которая на тебя жаловалась Татьяне Семёновне, что ты ходишь по Москве, и ездили мы по Подмосковью с Юрием Александровичем. Это Галина Николаевна – моя воспитательница в подготовительной группе к школе. Она же дружила с нашей соседкой – Галиной Ефимовной – мамой Максима. Хотя это были очень разные женщины по характеру, по складу ума.
            - Ого! Как ты стал разбираться в людях. Да, Галина Николаевна считала себя выше своей подруги, и ей приходилось подделываться под неё. Может, знаешь, по какой причине?
            - Ну, если вспомнить дачу в Клязьме, где Галина Ефимовна, как ты потом вычислила, развела дизентерию. Не повара, как можно было подумать, когда ты шугнула их родственников от дармовой пищи, а именно Галина Ефимовна. И целую неделю приезжали машины «скорой помощи» и увозили очередную группу детей.  Ужас объял не только детей, но и их родителей, пытавшихся, забрать детей домой. И вот уже дизентерия стала стихать, как меня тоже взяли в изолятор, с маленькой неприятностью. Анализы были нормальные, а меня вдруг пронесло.
            - Съел что-нибудь, возможно плохо приготовленное поварихой – ведь вторая из них тоже попала на Соколиную гору. Но я, уезжая в Москву, на экзамен, который никак нельзя было отменить, сказала нашей соседке, что разорву её надвое, если она посмеет тебе отправить в инфекционную больницу.
            - И только ты уехала, как у меня всё наладилось, но Галина Ефимовна не отпускала меня – хотела тебе сдать с рук на руки. Она помнила, что ты ей много хороших дел сделала, ещё когда мы с Максимом были в детских яслях. Ну, я сижу в изоляторе, скучаю, книгу какую-то читаю потихонечку – ещё не так хорошо умел читать. И вдруг слышу разговор. Даже не разговор, а как бы это тебе нарисовать – крик не крик, но говорили очень громко. Возбуждённо, как пишут.
            - Господи, ты мне прямо интонации  разговора хочешь описать. Я уже поняла – дамы не стеснялись мальчишки – книгочея. Может, они тебя и не видели?
            - Наверное, не видели – до того Галина Николаевна была взвинчена. Ведь до дизентерии к нам, на свидание с сыном, приехал из тюрьмы Арсений – сын Дины Григорьевны – старой такой женщины.
            - Не такая она и старая, - возразила Белка, - но вот сыночек, сев в тюрьму за групповое убийство сделал мать такой. Она очень переживала за судьбу сына и писала куда-то, что он не так виновен, как другие в его группе. Вот его и выпустили через шесть лет раньше срока. И он приехал в Клязьму, чтоб повидаться со своим сыном – тоже Арсением.
            - Да не один, - сказал я, - а с ним приехал ещё какой-то мужчина – тоже из тюрьмы. И вот питались ли они возле нашей кухни, не знаю, а жили в Клязьме ещё неделю, пока чума это – дизентерия – стала затухать.
            - Что сын Дины и его подельник из тюрьмы не питались детским питанием могу сразу сказать. Во-первых, Дина бы им не позволила, зная, что я уже не раз там выступала, против дармоедов. Даже если бы они среди поваров завели любовницу. Ой, что я говорю. Прости.
            - Будто бы я не наслушался в детском саду, потом в школе – взрослые как сойдутся где-то в коридорах, на переменах, так и слышишь, если мимо проходишь – «любовник», «любовница» и никто не извиняется как ты.
            - Тогда я за них извиняюсь задним числом. Или ты уже и в книгах это всё читал?
            - Наивная ты или забыла, как сама училась. Нас даже заставляют читать книги, а потом повторять, что Катя Маслова – была проституткой, а Анна Каренина – любовница Вронского. Да ладно – вернёмся к причине нашего разговора – к сыну Дины Григорьевны.
            - Да, мы говорили, что сын Дины Григорьевны не питался на кухне детского сада.
            - Дина Григорьевна им бы не позволила там есть ещё по одной причине, потому что вела своего сына – высокого, красивого, чтоб познакомить с тобой. Тебя хотела поженить со своим сыном. Ты знала об этом?
            - Что-то мне говорила Ольга Викторовна – твоя воспитательница на то время – но я всё равно не пошла бы за арестанта, который участвовал в групповом убийстве. И вообще, я замуж не хотела и до сих пор не хочу, хотя меня многие упрекают в этот. Или уговаривают. И не знаю, какие слова мне говорила бы Дина – она хорошо знала моё нежелание не выходить замуж.
            - Не знаю, какими бы словами она тебе говорила, но ей нарушили все планы. Галина Николаевна себе присмотрела красавца Арсения. И хотя дама была замужем – об этом все – даже дети – знали в саду, она так закрутила голову Арсению, что он так и остался в Клязьме, питаясь видимо в местной столовой. Или чем Галина Николаевна его кормила. Потому что в дни, когда всем мозги заняла дизентерия, она перестала подкармливать вкусностями своего Алёшку.
            - Да что ты! А я думала, что она испугалась страшной болезни.
            - Нет же! Всё, что ей муж привозил из магазина «Берёзки» для Алешки, она скармливала сыну Дины Григорьевны. Это мне Алёшка сам говорил и грозился сказать отцу. Как уж Галина Николаевна выкручивалась, не знаю, но роман закрутила на даче лихой.
            - Да откуда ты всё это знаешь?
            - А только ты уехала сдавать экзамен, а я, узник изолятора, сижу и читаю знакомую книгу, как прибегает Галина Николаевна и зовёт к окну Галину Ефимовну. Мне делать нечего, приходится слушать их разговор. А там – вот сейчас уже точно не помню, но упоминается твоё имя, и что Дина Григорьевна мечтала познакомить сына с тобой. Но его перехватила Галина Николаевна и ни за что тебе его не отдаст.
            - И спасибо ей за это, - сказала мать, засмеявшись. – Я, конечно, ни за какие коврижки не пошла бы замуж за этого надменного сидельца тюрьмы. Да ещё я видела, как мать Арсения-младшего в первую же встречу сына с папой увела мальчика и увезла с дачи. Значит он человек страшный даже для собственного сына. И как бы я, если бы сошла с ума, прилепила его к тебе?
            - А вот Галина Николаевна не побоялась прилепить этого человека к Алёшке – своему сыну. Помнишь, как я встретил в нашем дворе Макса и Алексея – они там, в войну играли. Вот, Галина Николаевна – дама замужняя не побоялась ходить на свидания с сыном. А встречались они у Галины Ефимовны, которую моя будущая воспитательница познакомила с другим мужчиной из тюрьмы.
            - И этот Яша, стал потом у нашей соседки законным мужем, потому что ему некуда было деваться – его в Москве не прописывали бывшие жёны. И я всё мечтала, что он станет хорошим отцом Максиму. Но, судя по тому, что Галка, даже окончив учёбу, не забирала Макса из суточной группы, отцом этот тюремный Яша так и не стал, даже когда они свадьбу сыграли.
            - А свадьбу они сыграли, своровав дорогой магнитофон у дачной старенькой врачихи.
            - Да ходили такие слухи потом, уже когда мы вернулись с дачи. Но ты у меня всё хорошо помнишь. Я про роман Галины Николаевны и свадьбу нашей соседки изрядно забыла. Правда есть или были какие-то записи в дневниках. Но прошло почти десять лет с тех пор. А ты всё помнишь. Но, наверное, тебя держит воспоминание, что Алёша сорвался и чуть не загремел в Кащенко, когда его отец разгромил всё в доме, узнав о длительном романе своей жены.
            - Да, Алёшкин психоз помню до сих пор и благодарю тебя, что ты мне не привела такого отца, как этот буйный Арсений. Я бы с ним дрался, если бы он посмел на тебя руку поднять.
            На этих воспоминаниях меня и застали бьющие Куранты. И под их мерный бой я, кажется, заснул. И проснулся под бой Курантов. Но было уже утро и Москва медленно, но верно просыпалась. Я сразу вспомнил, о чём я думал вчера. И удивился. Хотел думать о нашей поездке в Симферополь, но почему-то вспомнил разговор с мамой, который хоть не совсем не интересный, но к Симферополю не имел никакого отношения. И вдруг завертелись воспоминания как надо – уже не отходя в сторону.
 

                Г л а в а   12

           - Ура! Летим! – Я окончательно поверил в авиабилеты (всё проверил – даты, фамилии, каким рейсом). – Значит надо вещи собирать – плавки, ведь в море, наверное, покупаемся.
           - Конечно, покупаемся. А вещи все те же, которые мы брали в поездки с Домасом, которые он нам и привозил из Прибалтики, потому что там легче всё это купить. Спасибо ему, дорогому.
           Я удивился, что Белка не заплакала. Но прошло уже почти четыре года, как дядя Домас «ушёл» и видимо она уже наплакалась. Жёны столько не плачут, а мама даже не была женой Домасу. И мы всё-таки собирались в Крым, когда-то очень ею любимый, где родился я, и мама не хотела портить нам настроение. Да и Домас, если он находится на небесах, порадуется за нас.
           И трое суток мы вставали и ложились с этими мыслями - «Ура! Летим!» Восторг души. Мама уже летала на большом самолёте из Киева в Москву. Я тоже тогда летел вместе с ней, но будучи в младенческом бессознательном возрасте ничего не запомнил. Получается это мой первый полёт, когда сознание не будет отключено, и я не просплю в какой-то люльке. И, наконец, увижу Крым, Симферополь - город, где я родился.
           И вот мы направляемся во Внуково. По дороге Белка рассказывала, как впервые она увидела Москву с высоты, а я всё слушал и слушал, надеясь тоже увидеть, что и она. И представлял, как поднимаюсь по трапу самолёта. Наверное, и лётчиков увижу, и помечтаю, что когда-нибудь и я выучусь, и стану летать – сколько захочу. Сосед по переднему месту, услышав из разговоров, что мы летим в Симферополь, передал нам маленькую книжечку о городе, где с первой же строчки мы прочли: - «Симферополь встретил нас приветливо», - и засмеялись. А как ещё может встретить город, где мама прожила три года, до моего появления? Но вскоре поняли, что смеяться было рано.
           Во Внуково нас разочаровали. Уже отменили несколько рейсов в южном направлении. Не говорят, по какой причине – будто это военная тайна. Но бывалые товарищи, кто летает много, сразу определили – где-то гуляет гроза, и самолёты из южных городов не могут вылететь. Кто- то уже и по аэродрому определил – он наполовину пуст. Есть прилетевшие самолёты, кто-то прошёл или облетел грозу, но пускаться в обратный путь лётчики не торопятся. Или их не пускают диспетчера. В пятнадцать лет, я, кажется, начал входить в курс дел бывалых «лётчиков» и летающих пассажиров.
           Ещё прошёл подленький слух, что, возможно, откладывают рейсы не из-за погоды, а ждут какого-нибудь значимого гостя в Кремль, или, наоборот, кто-то из Кремля решил прокатиться за границу или даже ближе. Не из-за этих ли людей отменяют рейсы, чтоб самолёты не столкнулись и кто-нибудь из них не погиб. Какая нелепость – рассуждали зрелые мужчины: - «Выпускайте рейсы по правилам, тогда никто, нигде не столкнётся. А то, может, едет человек, вражеский нашему государству, а российский люд должен его часами пережидать на аэродроме».
           И мы ждали, ждали, ждали – казалось вечность. Наконец измученному люду объявили посадку. Причём три рейса на Симферополь свели в один. Видимо – теперь уже рассуждали по другому – в дневные рейсы было мало народу – вот и «пихают» в один, чтоб не жечь лишний керосин. Но этим объявлением ввели народ в панику – как же теперь разобраться с местами?
            Но пришла полная бортпроводница и сказала, что мест хватит. Надо садиться на те места, которые будут свободны. И не спешить и не бежать, а идти рядом с ней. И все шли спокойно, только не Белка. Она спросила, где наш самолёт и понеслась по аэродрому, словно птица, в серебристом плаще, купленном в Польше и ещё не разу не надетом в Москве. Вообще-то плащ не купленный, а подаренный Белке, чуть ли не насильно. У меня перед глазами пронеслось, как это произошло.

           Варшава. Мы входим в полуподвальное помещение, думая – и на вывеске было написано, что Харчевня – мы спускаемся вниз, чтоб поесть. Но попадаем в магазинчик где «Дзинь-дзинь» - звенят колокольчики и из-за ширмы появляется хозяйка или продавщица: - «Прошу пани».
           - Это мы у вас просим прощения, - почти по-польски говорит Белка, - но мы думали, что это кабачок, где можно покушать.
           - Вы русские? – обрадовалась продавщица. – Откуда. Из каких краёв?
           - Мы из Москвы, - говорим мы с мамой вместе.
           - Как приятно. А я из Киева. Вот вышла замуж за поляка. Теперь имею этот магазинчик.
           - Очень рада за вас, если вам это нравится.
           - Что вы! Так скучаю за Киевом. Была бы птицей, так и полетела бы.
           - Мы с сыном были недавно в нём, - сказала Белка, чем вызвала в хозяйке тоску. – Если точнее, то в прошлом году.
           - Как Киев? Отстроился после войны? Его же бомбили нещадно.
           - Красивый. Мы ездили по нему с экскурсиями – обзорная по всему городу. Индивидуально Крещатик. Дом с химерами. Потом где жил Сикорский. Ну, и разумеется «Золотые ворота». А потом Киево-Печерская Лавра. Ну, и Андреевский спуск. Всего сразу не расскажешь. Были уголки, откуда уходить не хотелось. И, естественно, Днепр – мы в нём купались.
           - Ой, не расстраивайте, заплачу.
           - Разве вам так трудно поехать на Родину?
           - Так никого ж нет уже там.
           - Но из Польши организуют экскурсии. И повезут, и покажут, и голодными не останетесь.
           - Знаю, но муж, дети не пускают. Но я как встречу русских или украинцев – так радуюсь. И знаете что? Я ради нашей встречи хотела бы подарить вам что-нибудь. Скажите, чего бы вы хотели купить. Вот джинсы для вашего мальчика. В Москве я знаю, их нет в магазинах.
           - Нет, - отозвался я, - спасибо, конечно, но подарите маме чего вам не жалко.
           - Не говори глупостей, - покраснела Белка. – Ничего не надо. И денег у нас почти не осталось – только на еду.  Мы уже скоро уезжаем.
           - Как это не надо! Красивой женщине и ничего не надо? Конечно, в Варшаве всё дорого, кроме государственных магазинов, где наши соотечественники стоят в очередях, много часов. Так я же хочу подарить. Вот, посмотрите на плащик. Я сама его шила. И многие бы польки хотели его купить, но муж загнал сначала цену, что польки обижались, и уходили. Так муж приказал, не продашь до зимы, отдай так женщине, которая тебе понравится. А кто мне может понравиться как не русская женщина, которая знает мой Киев, и которой этот плащик как раз будет, по размеру, потому что вы худенькая. Вы померяйте.
           - Я померяю, если вы скажете, за что это я так могла понравиться вам? Кроме Киева.
           - Так светлая вы женщина. Со светлой душой. Я это сразу почувствовала. Скажешь не так, молодой человек?
           - Светлая, - подтвердил я. – К ней хорошие люди, дети, собаки и кошки все тянутся. А плохие люди отталкиваются.
           - Так вот и я так притянулась. Так меряем? Вот вам как раз плащик – будто по вашей фигуре шила. Носите и вспоминайте Галю, которая так скучает, за Киевом.
           - Спасибо за подарок. Возьму, - сказала мама и покраснела. – И знаете, за этот подарок вам Небо пошлёт во много раз больше.
           - Я это почувствовала сразу, как вы вошли в магазин. Не простая женщина – твоя мама, мальчик. Береги её. И как оденешь его, то вспоминай меня.
           Не знаю, вспоминала ли Белка, после такого томления в Аэропорту свою благодетельницу, но сейчас она неслась прямо  к нашему самолёту.
           - Смотрите, женщина в серебряном плаще и юбке с цветами по краю её несётся как птица, а мы плетёмся,  - и несколько мужчин поспешили за Белкой.
           А я шёл рядом с полной бортпроводницей и остальными усталыми людьми и радовался за мать. После многочасового сидения в Аэропорту, она не растерялась и обрела крылья. Белка первая влетела в самолёт, и заняла там кресла, которые и были помечены в наших билетах, возле иллюминатора, в центре самолёта. Все остальные люди входили вяло, будто уже передумав лететь, и занимали места, где достанется.  Уместились все.
           А мы сразу стали смотреть в иллюминатор – как разгоняется самолёт, как отрывается от земли, радовались солнцу, которое так осветило различной конфигурации облака, что из них можно было представить и дядьку Черномора, который выводит своё войско из моря. И чародея, который тащит на своей могучей бороде Руслана за облака. Руслану мы сочувствовали, подбадривали: - «Держись крепче, он несёт тебя к Людмиле». А уж, сколько было зверей – обезьяны, крокодилы Гены и не Гены, Красная Шапочка. Однажды появился и Чебурашка, но под ручку с Мальвиной, а следом нёсся Буратино. Короче небо нас порадовало концертом – мы с мамой веселились. А прилетели – прослезились.
           Когда самолёт приземлился в аэропорту Симферополя, там  оказалась ночь. Вернее сумерки. Но пока мы получили багаж, пока вышли из аэропорта, туман сгустился так, что еле были видны столбы с фонарями, которые плохо освещали дорогу пассажирам, идущим к такси или к автобусам. По сторонам нашего прохода стояли женщины, предлагавшие ночлег за деньги.
           - Нам не надо? - спросил я, на всякий случай.
           - Нет. У неизвестных людей опасно ночевать. Видят, что мы одиноки, с нами больше нет никого. Я имею в виду друзей, родных, поэтому могут ограбить и даже убить.
           - Где ты это слышала или читала в газете?
           - К сожалению, в нашей прессе про происшествия не пишут. Даже то, что наши рейсы задержали вчера, в иностранных газетах живо бы написали и почему разъяснили, - Белка из-за полёта (или из-за ночной мглы?) сбилась со времени – ещё не было полуночи. – Но ты не волнуйся. Сейчас любой таксист довезёт нас до свободной гостиницы – им это известно, надеюсь. И переночуем там, а утром махнём на улицу Виноградную, где я жила у хозяйки и куда внесла тебя после роддома.
           - А почему не сразу на Виноградную улицу поехать?
           - Дорогой мой! Я не люблю тревожить людей. Возможно завтра им на работу, хотя завтра суббота и у многих выходной день. Но работают же продавцы, медики, как теперь мы с тобой знаем, и ещё много других профессий люди. А я не знаю, кем выучились дочери Наташи – может, как раз их и потревожим.
           - Как ты боишься кого-то потревожить. А к нам, наши нахальные родственники, которых натравила на нас бабушка, звонят по телефону уже из Москвы и едут в любой час дня и ночи – не очень мучаясь мыслями, что, возможно, стесняют хозяев. Но ты хоть телеграмму послала, что мы летим?
           - Представляешь, я забыла номер дома, где жила – хотя и писала оттуда письма и получала сама. Но, видимо, твои болезни, когда ты чуть не умер от подсаженной инфекции тебе в роддоме, а потом и в Москве болел ужасно – тогда я чуть не умерла от страха за тебя. И никому не писала – уже из Москвы. А потом, когда ты выздоровел забота, чтоб оздоровить тебя, совсем отбила у меня охоту к письмам.
           - И всё забылось, - подытожил я, - как с белых яблонь дым. – Блеснул я стихом Есенина, но мама не заметила этого – до того была озабочена своими  мыслями.
           -  Представь, забыла номер дома. Но помню, что он стоит в середине улицы, за два дома от него колонка, куда я за водой, по несколько раз на дню ходила, попросив смотреть за тобой спящим девочек моей хозяйки.
           - Конечно за деньги, - сказал я.
           - А что делать? Мать у них была жадновата. Она сама им наказывала, чтоб просто так не сидели, а спрашивали на мороженое. Хотя сама работала, получала на дочерей приличные алименты, имела во времянке жильцов, ещё с меня, за малую комнатку тянула как за большую.
           - И ты к этой жадине хочешь ехать?
           - А что делать? Не в общежитие же на Поточной улице, где я была прописана. Не узнают через столько лет – там, наверное, весь персонал сменился, я не говорю о девушках. Но тихо! Подходим к стоянке такси. Радуйся, что очередей, как в Москве нет.
           - Куда ехать? – Таксист шёл к нам навстречу и взял у меня чемодан.
           - В любую гостиницу, где, если вы знаете? - есть места, - отвечала Белка.
           - Э, нет, дорогие гости. В Симферополе в гостиницах бронируют места за неделю или месяц вперёд. Сейчас все к морю рвутся – хотя в Крыму погода этим летом не очень хорошая – но Симферополь город проездной – тут останавливаются на день – два и едут дальше. Так что в гостиницы я сегодня возил, по просьбе пассажиров, ещё днём было всё забито.
           - Но давайте теперь ночью попробуем. Вдруг кто-то выехал.
           - На случай освобождения номеров ещё днём сидели люди в холле.
           - Как это плохо, - Белка была сражена. – Тогда везите нас на улицу Виноградную в самую её середину. Это надо ехать сначала по маршруту десятого автобуса, а затем по маршруту трамвая – не помню какой номер.
           - Там он один ходит, - вспоминал водитель. – Так это вам почти на окраину города.
           - Но Симферополь небольшой, - возразила мама. – За 15 минут довезёте. Но если захотите, показать нам немного центр ночного Симферополя – я не против, заплатить больше.
           - Знаете, уловки таксистов? – усмехнулся водитель, устанавливая большие вещи в багажник. – И зачем я такую красивую женщину буду выставлять на деньги. Поедем короткой дорогой, а Симферополь лучше днём смотреть, чем ночью, хотя центр у нас хорошо освещён. Кто сядет рядом со мной, не побрезгует? Вы, молодой человек?
           - Нет. Пусть лучше мама. И смотрит на свой любимый город.
           - Так вы мама и сын? – удивился водитель, когда мы сели. - Я думал, что муж и жена или, по крайней мере, влюблённые. Простите, не рассмотрел в сумерках.
           - Не за что, - улыбнулась Белка, рассматривая проносящиеся мимо красиво освещённые дома – мы быстро въехали в Симферополь. – Нас и в Москве, днём, принимают за брата и сестру.
           - Причём, меня за старшего брата, - вставил я, чем вызвал небольшой смешок в салоне.
           - Вот если бы вы не сказали, что вы москвичи, принял бы вас, по весёлости за одесситов.
           - А что, одесситы приезжают в Крым? - удивилась Белка. – У них свой город «Жемчужина у моря», как пели и поют в песнях об Одессе.
           - Оно-то жемчужина, но и другие края хочется посмотреть. Кроме того, иногда едут к морю аферисты, которые играют в карты и обыгрывают приезжих с Севера. Те большие деньги везут и иногда без штанов остаются.
           - Я в молодости всё это наблюдала, когда ездила по Крыму.
           - Не говорите мне про молодость – вы и сейчас как девочка, - пробормотал водитель. – Но вот мы едем по пути 10 автобуса. Сейчас и трамвай покажется. Следите, где нам сворачивать.
           - Ой, хорошо, что сказали. Следующий переулок направо. Да, здесь. А вот и Виноградная улица. И как раз выезжаем к колонке, где я воду когда-то брала. Но её нет. Что за чудо?
           - Сейчас и на крайние улицы провели воду во дворы. Так что колонку убрали за ненадобностью. Выходим, и будем искать ваш дом.
           - Где-то здесь, на правой стороне улицы, если стоять лицом к крайним домам. Кажется мне, что вот этот дом. Там и хозяева на веранде пьют чай. Можно спросить.
           - Хозяева, - позвал водитель, - выйдите на минуточку. К вам гости.
Вышли женщина и мужчина – оба пожилого возраста. Но мама не узнала их.
           - Здравствуйте, - сказала она вежливо, но волнуясь, - я жила пятнадцать лет назад у Гапоненко Наташи, на вашей улице Виноградной. Не скажете, в каком это доме? Знаю точно, что по этой стороне, вот только номер дома забыла.
           - Мы тут живём двадцать лет. А Гапоненко Наташи не знаем. Может, напомните что-нибудь, про неё?
           - Она с мужем, построила большой и красивый дом в Евпатории, но он был варвар – бил её. Они разошлись, продав дом, а деньги поделили пополам. И Наташа тоже лет двадцать назад приехала в Симферополь, с двумя девочками, и купила себе за сорок восемь тысяч дом с летней кухней, где у неё проживали и жильцы зимой, переоборудовав кухню.
-            Вот где-то в памяти вертится, что была такая женщина, лет сорока, да?
           - Когда я поселилась у Наташи и вынашивала на вашей прекрасной улице своего сына, ей было тридцать четыре года. Ещё помню колонку, где я брала воду, за два дома от вас.
           - Колонку помню. Женщины такой молодой не было.
           - Может, она, после развода с мужем выглядела не очень, - подал голос шофёр.
           - Может быть, - отозвался старик. - Это не ей бил окна муж, приехав из Евпатории  на развод?
           - Да, - Белка моя вздрогнула. – Я как раз в это время рожала и не видела всего, потом мне рассказали. Покажете, где этот дом?
           - Вот как раз я все эти истории помню, а дом указать не могу. Старый я, девушка.
           - Тогда не укажете, кто тут может комнаты на ночлег сдать? – спросил шофёр.
           - Это ночью-то. Здесь люди, ночью, боятся нос на улицу высунуть – разбойников развелось. И мы со старухой пойдём спать. Приезжайте днём. Может и надеется хозяйка, которую вы ищете.
           - Ну, куда вас теперь везти? – Спросил шофер, когда мы разместились в машине. - К сожалению, у меня нет знакомых, которые сдавали бы койки. Да и к ночным гостям, видите, как относятся. Правда есть алкаши, которые встречают людей даже у поездов – но к таким не советую. Как сказал нам старик, могут быть и лихие люди.
           - Понимаю. Везите в ближайшую гостиницу. Если нет номеров, так хоть в холл они обязаны пустить. За деньги же. В креслах пересидим ночь – сколько тут осталось.
           - Едва ли. Но попробую.
           В первую же гостиницу мать даже не пустили в холл. Швейцар или кто иной разговаривал с ней через цепочку, даже не открыв полностью дверь.
           - Пустите за плату хоть в креслах посидеть до утра.
           - Не положено, - сказал он громко. И шёпотом: - Кресла все заняты – там люди спят.
           - Что, швейцар не пустил, скудной лепты не взял и пошли они, ночью гонимы, - переделал таксист слова Некрасова, когда печальная мама вернулась в машину. - И вот что я вам  скажу. Повезу я вас на вокзал, где вы сдадите тяжёлые вещи в камеру хранения – кроме сумок, где у вас деньги и личные вещи лежат. И будете до утра на вокзале – удастся ли заснуть – не знаю. А и задремлете, сумочку с деньгами  и документами храните как зеницу ока, - это он к маме.
           - Только и остался этот вариант, - вздохнула Белка.
           Мы сдали тяжёлые вещи в камеру хранения. И облегчённые ушли в залы ожиданий, которые все как один были забиты людьми до отказа. Здесь проводили время пассажиры, ждавшие поездов, местные бездомные, которые вели себя как хозяева, собираясь в кучки  и перешёптываясь. Они же и шпана, просящая у проезжих деньги, мол, их убогих ограбили по пути. Многие отмахивались, не давали, они их потом обворовывали, стоило тем заснуть.
            Это нам поведал дедушка, сидящий напротив телефонных кабинок. Мы с мамой потихонечку вышагивали по залам и слушали тихие разговоры, то на русском, то на украинском, то на татарском, вовсе нам не известном языке – только бы не заснуть. Через час дошли опять до переговорных кабинок. И вдруг мама сказала мне, чуть ли не на ухо:
           - Сейчас, я чувствую, крайняя кабинка освободится надолго. Ты зайдёшь туда и сядешь на стульчик, поспишь немного.
           - А ты?
           - Я займу следующую кабину, которая освободится.
           - Хорошо. – Я последовал совету ведуньи  (от слова «ведать»),  и зашёл в кабинку, которая освободилась. С удовольствием пристроился на сидение и провалился в сон. Не знаю, сколько я спал, но какому-то чудаку потребовалось поговорить с Армавиром. И меня, разумеется, попросили выйти. Я не стал спорить – вышел и огляделся. Белка, прижав к себе сумочку с деньгами и документами, спала в соседней кабинке.
            Взглянув на часы, я определил, что спал всё же час и пятнадцать минут. И готовился, как только парень наговорится с любимой, (звучало такое слово), занять своё место  опять. Но не тут-то было. Влюблённый вышел из кабинки и туда буквально протиснулся, дурно пахнувший дядька, который уже стянул у кого-то дамскую сумочку и вот решил отдохнуть от трудов «праведных».
            Я стоял, ругая себя за не торопливость, как пришла гневная женщина с двумя милиционерами и указала на свою сумочку, хотя, притворяющийся спящим вор, сунул её за спину. Его живо вытащили из кабинки и повели в милицейский пост вместе с хозяйкой, которой отдали сумку, только после того, как она сказала, что в ней находится.
            Пересмотрели, пересчитали, но всё равно повели, чтоб она подписала милицейский протокол. Глядя на это представление, я опять проворонил свою кабинку. Впрочем, тот парень, который зашёл в неё, тут же выскочил: - «Дышать нечем», - объявил мне, смущаясь, и ушёл искать другое место. Я не стал заходить в вонючую кабинку, которую опять объявили по рации, что в ней кто-то желает поговорить. И не стал ждать, когда и желающий поговорить выскочит из вонючей кабины, ушёл тоже искать себе другое место, уверенный, что мама поспит ещё.
            Нашёл уголок на скамейке, где сидела старушка, обставленная сумками и мешками, из которых пахло клевером и люцерной – видно собранной для козы или коровы травой. И то ли из-за душистого запаха, то ли из уважения к козе или корове, к бабушке никто не подсаживался. Но я решился спросить:
           - Можно мне на уголке скамейки с вами присесть? – Почему-то думая, что у женщины полно родственников, которые сейчас придут и это она им места бережёт.
           - Та чего присесть. Ложись, внучек. Вот я тебе сейчас мешок под голову дам, набитый сеном. Вот, это под голову. А сюда и ноги можешь протянуть. Не стесняйся, что в юбку уперся, я могу, и ноги твои прикрыть, чтоб думали, это маленький ребёнок лежит.
           - Спасибо, - я положил на мешок с травой свой пакет, где лежали мои вещи и мамин плащ, вытянул ноги, по велению доброй бабушки, и заснул мгновенно – будто провалился в сон.


                Г л а в а  13

            Проснулся оттого, что мама стояла рядом, наклонившись надо мной, и шептала: - Дорогой ты мой! Как же ты меня напугал! Думала, что ушёл куда-то и заблудился. – Мне даже показалось, на меня капнули её слёзы. Но слёзы Белки не достигли, видимо, своей цели – я сердился.
            Совершенно очумелый, я сел на скамье: - Вот что! Не нужен мне твой Крым и Симферополь. Бери билеты обратно в Москву. – И тут же подумал, что веду себя грубо, как Алёшка с покойной тётей Настей. Мне стало стыдно за свой выпад. Мама тоже может умереть от моих капризов. Ей самой неприятно, что так получилось, а я предъявляю ей претензии.  И только хотел извиниться, как Белка сказала:
            - Как же я перед тобой виновата. Прости ты свою маму глупую.
            - Ты не в чём не виновата, - совсем проснулся я. - Во-первых, задержали самолёт. И он прилетел в Симферополь не днём, как мы рассчитывали, а ночью. Днём ты бы живо нашла дом твоей Наташи, а ночью не получилось.
            - Значит, ты веришь мне, что днём я разберусь с улицей Виноградной и найду дом?
            - Даже не сомневайся. Деньги, я вижу, ты сохранила, а то ночью в кабинку, где я спал, забрался вор и его, потом увели в милицию.
            - Как это забрался вор, в кабинку, где ты спал, и почему его увели милиционеры?
            Я, как мог, рассказал маме всю картину, которую увидел ночью, и мы посмеялись, что, забравшись поспать в тепло и где светло, вор выдал себя с потрохами. И вдруг я опомнился: - А где бабушка-старушка, которая уступила мне почти всю лавку, ещё и мешок под голову мне положила?
            - Какая старушка? Когда я пришла, ты спал тут один. Видимо она уехала ночью с каким-то поездом. Но как она вытащила из-под головы будущего лётчика мешок, чтоб он ничего не заметил. Хорошо, что нашу сумочку не увезла с собой. Я впервые вчера одела подаренный мне плащ, и было бы жалко, если бы он уехал с бабушкой.
            - Нет, мама. Это какая-то необычная бабушка – может быть добрая фея. Смотри, она нам в пакете оставила персики – это, чтоб мы немного подзаправились, перед тем как ехать на Виноградную улицу. Будешь есть?
            - Ой, я таких персиков у нас в Москве даже на дорогом рынке не видела. Вот это подарок от феи. Но всё равно их надо помыть, да и руки заодно. Поедим, они сытные, и поедем – чемодан и сумку тяжёлую оставим в камере хранения.
            - Симферополь всё же встретил нас приветливо, да? – Мы рассмеялись и пошли искать, где бы помыть руки и персики, а заодно лица, чтоб смотреть на наш милый город открытыми глазами. Мы умывались, вытирались полотенцем, из нашей сумочки и ели персики, переживая прошедшее с нами:
            - Ты испугалась, когда меня не нашла в кабинке? И плакала, когда нашла?
            - Ой, я думала, у меня сердце разорвётся, когда ходила по нескольким залам и всё никак не могла тебя найти. И увидела, слёзы потекли, но это от радости.
            - Да куда же я от тебя денусь? Где я ещё найду такую мать – другой такой в целом свете нет. - Мы уже ехали в автобусе, и я немного рассматривал город, где я родился, который хоть и хмуро нас встретил, но потом передумал и дарил много интересного и даже загадочного. Здесь жила моя мама, ходила по этим улицам, нося меня под сердцем, возможно, ела в красивом  - вон том кафе, видимом  из окна автобуса, чебуреки. Надо будет сходить в него позавтракать, если мы найдём дом на Виноградной улице.
            Мы вышли из автобуса, и мама вела меня на Виноградную улицу, при нахлынувших воспоминаниях. Вот здесь, где вроде бы ничего нет, сидела на лавочке, под развесистым деревом, беседуя с древним стариком, в котором всё же признала своего давнего знакомого. Тот знакомый предсказал девочке Реле родить меня, когда они ехали с Дальнего Востока.
            - И того знакомого звали Степан, - не выдержал я, - и он был молодой?
            - Значит, ты всё понял из моих дневников, что прочёл? Да это был Степан, но не признавался, потому что притворился дедом в день, когда полетел в космос Гагарин. Кстати, тогда, в поезде, когда мы возвращались с Дальнего Востока, в тринадцать моих неполных лет, он не только о тебе, но и русском космонавте говорил, правда, не называл фамилии. Но на скамейке, через восемь лет, отказался от своих предсказаний. А говорили мы с ним всё же о космосе, о будущем его – старик мне много чего сказал, не всегда хорошее. И всё это исполнилось – не буду тебе говорить чего – сам знаешь.
            А что я знал? Что погиб сначала Комаров, оторвавшись от земной орбиты. Услышав первую весть о гибели Комарова, да ещё ей наплели, что полетел Комаров вместо Гагарина, Белка моя загрустила.
            – Значит, - сказала она доброжелательной соседке, которая никогда про маму не сплетничала,  – бывшей дворянке Екатерине Федоровне, - что и Гагарину грозит смерть. Комаров полетел вместо Гагарина, а он вроде бы не был готов к полёту – перед тем за неделю сильно выпил, под давлением его поклонников. Вы же знаете наших мужчин – видят лицо артиста, лицо футболиста, или знаменитого космонавта – тащат в ресторан.
            - Что вы, Релечка, это всё сплетни, - отвечала полная, но довольно представительная Екатерина Фёдоровна. Она столько невзгод пережила за свою долгую жизнь, в годы революции, а потом войны, что, казалось бы, ей должны быть равнодушны земные тревоги. В годы революции Екатерина Фёдоровна потеряла всех своих родных – кого убили, а кто уехал за границу, и обосновались в Париже. А молодая на то время Катя – хотя ей было уже двадцать шесть лет, вышла замуж за бывшего служащего её отца – директора завода и никуда не поехала, так как её муж стал служить Советской власти. Хорошо служил, потому их семью не трогали. Но ходили с «обыском» по бывшим дворянам, подделавшие документы разные интерпретаторы.
            Однажды Екатерина Фёдоровна вернулась домой с мужем из театра и сняла с себя одиннадцать дорогих украшений – положила в шкатулку, которую не прятала дома. И вот эта единственная роскошь, что осталась от родителей, досталась «проверяющим «нет ли оружия?» «бойцам», как рассказывала Екатерина Фёдоровна Белке. Солдаты (или переодевшиеся воры в эту форму) пришли искать оружие. И пока молодой лейтенант, по приглашению хозяев, пил с ними деликатно чай,  «братва», пришедшая с ним, рыскала по всем комнатам.
            Потом все дружно ушли, ласково попрощавшись и пообещав, что больше приходить не будут. Они ушли, а с ними ушло всё золото Екатерины Фёдоровны. Заметив пропажу, она в слёзы, а муж утешает, говорил, что купит ей ещё золотых вещей – главное, что живы остались. Муж уже тогда понял, кто были эти гости и заявлять, никуда не стал. И золото покупать не стал, подозревая, что и оно будет от ограбленных людей.

            Тем более, по стране гуляли разные инфекции - оспа, (или тиф?) – болезни, которые не обошли Москву стороной. Заболела и Екатерина Фёдоровна. Попала в больницу, где тифозные лежали. И голову бывшей дворянки безжалостно обрили. Муж приходил, приносил апельсины и говорил, что волосы вырастут, ещё лучше станут. Они и правда стали кудрявыми у бывшей дворянки, что обоих супругов радовала – не надо делать причёску.
            – «Кудрявые волосы, - говорила Екатерина Фёдоровна, глядя на такую же кудрявую мою Белку, - хороши тем, что встал, немного смочил водой, и делай, какую хочешь причёску сам». С чем мать моя быстро соглашалась – уж кто-кто, а она по парикмахерским не ходила. Зато послушать Екатерину Фёдоровну любила. И выслушала все её страдания до конца. Во время Отечественной войны 1941 года, завод, на котором муж Екатерины Фёдоровны был директором, эвакуируют за Урал. И вместе с мужем едет и Екатерина Фёдоровна.
            И всё бы ничего, если бы не острая нужда в людях и муж Екатерины Фёдоровны стал не только директором там, а и завхозом и бухгалтером. Он сам ездил в областной центр за продуктами и зарплатой для рабочих. А шофера ему прислали, или сам прибился, был беглый каторжник. Но кому-то надо баранку крутить. И в первую же поездку с новым шофёром, мужа Екатерины Фёдоровны убили и ограбили – не довёз он зарплату рабочим.
            И в первую очередь стали теребить жену – куда муж делся? Да не сбежал ли с большими деньгами за границу? Верная жена отвечала, чтоб искали не живого, а труп – не мог её оставить любимый человек. Искали и нашли беглого шофёра с немалой суммой денег, уже в Воркуте, откуда он, по всей видимости, хотел перейти границу. Нашли вора, и привезли на место, заставили показать, где он труп спрятал.
            Оказалось недалеко от города – в снегу. Екатерина Фёдоровна, похоронив мужа, не могла оставаться далее за Уралом. Вернулась в Москву, от которой на тот момент отогнали фашистов и гнали их дальше. Но в Москве их большая трёхкомнатная квартира была забита другими жильцами с детьми, которые лишились крова из-за бомбёжки. Что делать? Дали вдове заслуженного человека комнату в коммуналке, где и застала её моя мать. Но из-за моих болезней и страшной занятости Белки поговорить им редко удавалось. Только и поговорила, когда погиб Комаров, и ясновидящая моя предсказала гибель Гагарина.
            И то быстро забыли об этом, потому что Екатерина Фёдоровна открылась матери, какие она несла бедствия. Живя в стране, в которой убивали её родных, и грабили, и мужа убили. Ещё работать заставили в возрасте, чтоб дать хоть малую пенсию. Уж будто нельзя было назначить  пенсию за директора большого завода, который с первых дней Советской власти служил ей верой и правдой. Но она не жаловалась – просто рассказала моей матери, чтоб она не думала, что бывшая дворянка никогда не работала, а пенсию (хоть и маленькую) получает.
            В следующий раз они поговорили по случаю гибели Гагарина и предчувствию моей матери. Екатерина Фёдоровна плакала, узнав о гибели Гагарина: – «Это же наша гордость, его надо было под стеклянный колпак посадить. Но как ты, Реля знала, что он погибнет? Это в тебе такой дар?»
            - «Это не дар, Екатерина Фёдоровна, это несчастье, если видишь или угадываешь быстрый уход человека с земли».
            – «Я знала таких провидцев. Но эти люди, если сердились на кого-нибудь за плохие дела – те люди недолго жили на этом свете».
            – «Поэтому я, Екатерина Фёдоровна, не сержусь даже на злейших своих врагов – пусть живут», - то ли шутила, то ли плакала мама и ещё просила бывшую дворянку не говорить ничего мне о смерти Гагарина.- «Он ребёнок ещё – пусть не сейчас узнает, а когда подрастёт».
            А ребёнок всё слышал, и не совсем понимал, о ком они плачут. Лишь спустя несколько лет, когда пошёл в школу, на меня хлынули все смерти космонавтов, потому что в нашей школе учился сын космонавта Волкова, который погиб не один летая, а втроем. Все трое погибли. И эти гибели русских космонавтов предсказал моей беспокойной Белке, старик, задолго до их кончины.
            Они ещё были живы, смеялись, женились, заводили детей, а какой-то странный человек – может из Космоса - уже знал, что придёт момент, и их на земле станут лишь вспоминать добрым словом и оплакивать. И дал этот «дар», как назвала сиё свойство, Екатерина Фёдоровна моей матери. Какое ещё таинство передал старик или другие люди моей Белке, что она знала больше иных учёных, правда, не делясь с ними – а то бы обиделись. Или заставили бы маму быть подопытной мышью и так пока не загнали бы её в гроб – так думал я, не догадываясь, что когда-то услышу о подобных людях.
            - Но самое удивительное, - продолжала бодрым голосом Белка, не подозревая на какие воспоминания меня навели её рассказы о старике, -  что на следующий день я не нашла ни дерева, ни скамейки – было всё пусто, как сейчас. И дедушки не было – я чуть не рыдала, рыская по округе.
            - Всё прямо как в сказке. Поставили у уставшей беременной женщины на пути скамейку, на которой она посидела, беседуя со старым знакомым, который притворялся дедом. А на утро скамейка и развесистое дерево исчезли. Как исчезла моя бабушка с травами, сегодня, которая дала мне немного поспать. Хорошие воспоминания. Но дом, на Виноградной улице ты найдёшь, надеюсь? – Я и не догадывался, что мы уже шли по Виноградной улице. Ночью было всё темно – фонари не горели. Зато днём улица обрела совсем иной вид. Красивые домики, похожие на дачи в Подмосковье, которые затеняли посаженные впереди фруктовые деревья, на которых я узрел даже немного фруктов – где абрикосы, где персики, а у некоторых даже поздние вишни.
            - Вот  он, - мама остановилась перед домом и встала как вкопанная. – Только ворота и калитка новые, а дом тот самый.
            - И номер дома такой незапоминающийся, - пошутил я. – Всего-то две пятёрки.
            - Пятьдесят пять, как это я могла забыть? – Белка выглядела виноватой. – Пошли я телеграмму, может быть, нас бы встретили в аэропорту, и не было бы ночных мучений.
            - Ну да! Кто бы стал ждать в аэропорту шесть часов полузабытых (а, может, и вовсе неизвестных) людей? Развернулся бы и поехал домой.
            - Ты хочешь сказать, что Наташа могла продать этот дом и переехать в другое место? Но, как ни странно, она этот дом любила. Любила сад, посаженный ею.
            - А кто это к нам приехал? – Услышав наши голоса, на крыльцо вышла молодая женщина,  пошла к калитке и раскрыла её. – Ой, Реля. Боже ж ты мой! А к нам соседка пришла рано утром и говорит, что спрашивали о Гапоненко Наташе. И вот же хоронила она маму, а ночью не могла вспомнить. Да вы заходите во двор, чего за калиткой стоять?
            - Наташа умерла? – Поразилась моя мать, заходя вслед за мной во двор, где я, в первую очередь, заметил стоящую автомашину. – Давно?
            - Через девять лет, как вы уехали от нас. А это Олежка, которого я на руках носила? Надо же, какой большой! Здравствуй, - она протянула мне руку, которую я с удовольствием пожал. – И наклонись, тётя Тамара тебя поцелует. – Она поцеловала меня в щёку. – И загорелый же, Реля, весь в тебя.
            - Так вы Тамара – старшая дочь Наташи, - мама всхлипнула. – Давайте и я вас поцелую, потому что помню ещё маленькой девочкой. – Они поцеловались по русскому обычаю трижды в щёки. – А Оксана тоже тут живёт?
            - Нет. Оксана вышла замуж за моряка и уехала жить во Владивосток. Где вы когда-то маленькой девочкой жили. И говорите мне на «ты», потому что я на «вы» ещё не привыкла.
            - Хорошо. А с кем ты теперь живёшь в этом доме, Тамара?
            - Я тоже вышла замуж и у меня двое деток – мальчик и девочка. Хотя надо было сказать наоборот, потому что девочка Наташа – названная в честь мамы – старшая. Что, Олег, нравится тебе двор, по которому с тобой на руках мама твоя гуляла?
            - Нравится, - хотя видел лишь часть двора, потому что дальше не мог зайти. Собака на цепи хоть и поглядывала дружелюбно, но если пойти с ней знакомиться, ещё неизвестно, как себя поведёт. Собака была привязана так, что курировала весь двор, находящийся позади дома.
            - Здравствуйте, - на крыльцо дома вышел одетый в брюки и майку мужчина. – Что это ты, Тамара, держишь гостей во дворе – не зовёшь домой. Они и так где-то целую ночь маялись, так пусть хоть теперь отдохнут.
            - Это Гена – мой муж, - представила хозяйка дома. – Гена, это Реля и Олежек – её сын – они раньше жили у нас, ещё, когда мама была жива.
            - Уже догадался. Так веди людей в дом, да покорми завтраком – голодные же.
            - Ой, не спешите, - взмолилась Белка, - прежде, чем я зайду в дом, разрешите мне сходить в сад, посмотреть на деревья.
            Тут на крыльцо вышла девочка – на мой взгляд – первоклассница. А за нею мальчик лет пяти, не больше.
            - Познакомься, Наташа, это тётя Реля – помнишь, я вам о ней рассказывала. А это тот самый Олежка, которого внесли в наш дом в пелёнках, а сейчас смотри, какой большой парень.
            Наташа посмотрела на меня внимательно и сказала застенчиво: - Пойдём, я тебе кроликов покажу. – И оглянулась, проверяя, следую ли я за ней. По пути укоротила цепь собаки, чтоб она не так вольготно следовала за нами. – Сиди. Гостей наших не смей кусать. Сейчас тебя покормит мама.
            Я шёл за ней с удовольствием, уже поняв, что в этом доме мы дорогие гости. Не то, чтоб от нас что-то ждали, как ждала бабушка моего приезда, а вместе со мной множество продуктов, которые надо было маме купить, да ещё привезти и не испортить в дороге. Собака была уже приятелем, которая мне усиленно моргала и хвостом виляла. Кролики, которых мы принялись кормить просто чудо, увиденное городским подростком в таком количестве впервые. Братец Наташи вертелся возле нас, иногда выкидывая коленца, будто показывая, что с ним не соскучишься. Между тем мама с хозяйкой обходили молодые деревья, и я слышал о чём они говорили:
            - Ой, Реля, как мама умирала весной, то обошла все деревца на прощание, все руками потрогала. Я думала, она у них силы наберётся и поживёт ещё, а оказалось, она их – все деревья, забрала с собой. Как мама умерла, так и деревца стали засыхать один за другим. Видно и на том свете она маме понадобились. Так мы новые посадили – этому саду ещё нет шести лет.
            - Деревья как люди, - отвечала моя Белка. – Они скучают по тем, кто их посадил. Если посадили их, при  частном доме, а не в колхозном саду. В колхозном саду тем деревьям и веселее и тоскливее. Весело, когда с них снимают урожай и тоскливо осенью, зимой, когда к ним никто не приходит. Зато весной все стремятся – особенно влюблённые – побывать в цветущем саду. А потом и детишки – прячась от сторожа - спешат отведать не совсем спелые фрукты.
            - Тебе сколько лет, - спросил я Наташу, чтоб отвлечь от мамы – уж слишком пристально она смотрела на мою Белку.
            - Мне десять лет уже исполнилось недавно. А братику скоро семь – он в школу пойдёт осенью. А ты думал мне меньше? Нет. Это я такая маленькая, потому что как родилась, много болела. Ты тоже болел – мне мама рассказывала, но такой большой вырос. Тебе сейчас пятнадцать лет, да?
            - Считать умеешь, - похвалил я. – Но ты не волнуйся, вырастешь ещё. Уже в это лето так подрастёшь, что тебя в школе не узнают.
            - Конечно. От радости, что вы приехали. Мамка столько раз вас вспоминала. И говорит, приехали бы они к нам сейчас, а потом мы бы к ним поехали Москву посмотреть. Примете?
            - Даже не сомневайся. Мы сейчас расширили наше жильё, так рады будем.
            - Какая красивая у тебя мама, - сказала Наташа. – Ходит по саду и деревца будто к ней ветки с фруктами тянут. Ой, наконец-то солнце появилось. Мама, - закричала она, - смотри, в Симферополе  солнце появилось.
            - Значит, добрые люди к нам приехали и привезли солнце. - Отозвался хозяин, появившись на этой стороне дома. – Целое лето не было солнца – фрукты не вызревали, как следует. Видите, какие мы бледные, против вас, Москвичей.
            - А у нас, в Москве жарило, как в Африке, - сказал я. – И спасались мы с мамой, а иногда я с друзьями ездил на Москву-реку. И вот результат. Нас, правда и в Москве неграми считают.
             - Негры! Негры! – Запрыгал на одной ноге брат Наташи. – Они привезли нам  солнце, - сообщил он соседке, через прозрачный забор из плетёной проволоки, вышедшей в огород.
            - Спасибо вам, люди добрые, - поклонилась та. – Без солнца суставы мои так болели, что хоть кричи. Теперь вот, может быть, отогреюсь немного.
            - Если мы привезли в Симферополь солнце, то и по другим городам Крыма его повезём, - сказала удивлённая Белка, будто она не знала за собой такой особенности. И вот  же добрые люди ей подтвердили, теперь, может, вспомнит, что и к Юлии Петровне – своей маме, а моей бабушки она однажды так сделала. Но бабушка не заметила этого,- ей подавай лишь продукты из Москвы, а вот люди оценили, и будет им добро.
            - Так вы к нам ненадолго? – Огорчилась хозяйка Тамара. Я только сейчас понял, что она всего лишь на десять лет (или 12?) старше меня. А поскольку мы не родственники, то никакая не тётя. Потом спросил у Наташи, и, оказалось, что хозяйка старше меня на пятнадцать лет. Как к ней обращаться?
            - День-два побудем в Симферополе, если вы не против, и поедем дальше – надо Олегу показать его полуостров, где золотой, где голубой – короче все красоты Крыма.
            - И море, - добавил я.
            - Так к морю же мы вместе можем ехать, - возразила хозяйка, - Гена заведёт свой автомобиль, и поедем. В Евпаторию, Реля – у меня же там отец живёт, который нам всегда рад, как и гостям нашим.
            - Нет, Тамара. Так долго вас стеснять мы не можем. Сами поедем, где на электричке, где автобусами будем пробиваться, чтоб больше увидеть.
            - Конечно, так долго путешествовать мы не можем – только на воскресенье. Гене на работу и мне тоже. Работаем же, Реля, на том самом телевизионном заводе, который вы строили с мамой. Она потом тоже там работала, пока не заболела.- Тамара остановилась, вспомнив, наверное, что нельзя так много говорить гостям о грустном: – А где ваши вещи? – Удивилась она. – Не без багажа же вы приехали?
            - Ой, - спохватилась мама, - чемодан и сумка на вокзале, в камере хранения.
            - Вы поездом ехали?
            - Летели на самолёте. Да если бы в своё время из Москвы отправились, то я бы, при свете дня нашла ваш дом под номером две пятёрки, - пошутила.
            - А то так опоздали, - откликнулся я, - что мама ночью голову таксисту морочила, что у него, наверное, мозги закипели.
            - Да соседи ваши не помнят Гапоненко Наташу, - добавила Белка.
            - А они нас знают уже по фамилии Гены. Чеканал – наша теперь фамилия. Я вам запишу, когда будете уезжать, чтоб письма писали правильно. А если бы написали Гапоненко – почтальоны уже её забыли, и письмо бы отправили обратно. И пошли завтракать, а потом Гена съездит на машине за вашим багажом.
            - Я уже позавтракал, - отозвался Гена. – И готовлю машину на выход. Давайте, Реля, ваши квитанции. Я сейчас съезжу на работу, чуток поработаю, а вечером привезу ваши вещи.
            - Спасибо, - Белка полезла в сумочку и достала квитанции.
Гена завёл машину, и Наташа позвала меня, чтоб мы вместе открыли отцу её ворота, что было проделано с удовольствием. Я уже любил Симферополь. Он вовсе не суровый, как нам с мамой ночью показалось, а ласковый, но своевольный.
            - Значит, Гена работает на том телевизионном заводе, который мы с твоей мамой строили? Получает хорошо?
            - Было бы хорошо, если бы не пил. А когда трезвый, сама видишь, не муж, а золото.
            И тут братик Наташи, играющий с собакой, упал и ударился головой об небольшую загородку. Поднялся и хотел заплакать, глядя на мать. Но Наташа сказала интересные слова, чего никогда не сказала бы моя Белка. Медицинская сестра кинулась бы оглаживать и осматривать меня на предмет ран. А другая мать сказала:
            - Что сын? Ударился? Заплакать хочешь? Не хочешь? Тогда сделай так ещё – порадуй маму. Не хочешь? Больно. Тогда пойдём, я тебе рану замажу зелёнкой, чтоб все видели, как Андрюша сегодня отметился. Не удивляйся, Реля, сына я рощу солдатом. Да ещё мечтаю, чтоб служил рядом, где твой Николай служил. Чтоб как Коля, перепрыгнул через стенку и дома, у мамы борщ хлебает.
            - А ту часть разве не расформировали? – удивилась Белка.
            - Ха! Такую удобную часть, почти за городом, да расформировать! До сих пор гуляют по нашей улице солдаты. Девчонок, чуть подрастут, тут же влюбляются и женятся – хороший пример твой Николай ещё подал – так мама говорила. Ох, мама тебе завидовала – такой красавец, говорила, твой Николай. А теперь на тебя бы посмотрела – ты на свой возраст не выглядишь и как маков цвет. Мама в твоём возрасте старухой была. Это развод с папкой ей дался тяжело, и болела она. И тебя терзала немного от жадности своей. А ты, как легко разошлась?
            - Почему ты думаешь, что я разошлась? – Удивилась Белка.
            - Да не отпустил бы Николай тебя, такую красивую хоть и, со взрослым сыном, в Крым, где, мгновенно будут к тебе цепляться мужики.
            - Во-первых, я, действительно, разошлась. Почти не мучилась от развода – у меня Олег и в Москве болел. Мне надо было его спасать. А когда немного сын дал мне вздохнуть, у меня глаза на Москву открылись. И друзья у меня появились – тоже любители Москвы.
            - В первую очередь они, наверное, в тебя влюблялись?
            - Возможно, - скромно сказала Белка, - но я всю их влюблённость переводила на Москву, на театры, которых в столице множество. И так мы и жили – по Москве я сначала одна ходила, потом с друзьями-поляками – им показывала.  А они, в благодарность доставали через своё посольство билеты в театры и водили меня. А потом мы осваивали с подрастающими детьми Подмосковье, Золотое Кольцо Москвы. Короче, скучать мне по Николаю было некогда – мне бы Олега вырастить хорошим человеком. И когда я увидела, что он таким и растёт, тут я  расцвела, - не стану отказываться.
            Я удивлялся, как красиво мама рассказывает, про нашу жизнь. Куда-то делись её бессонные ночи, когда я болел. Как тяжело ей доставалось, когда она работала и училась и меня не отдавала в суточную группу. А потом ещё тётя Вера примчалась в Москву и залегла на полгода в больницу, а Белка моя обслуживала «умирающую». За что «умирающая», когда выздоровела, отплатила матери хамством. А потом тяжёлая работа сначала в детской больнице, потом во взрослой Реанимации. Бессонные ночи, страдания детей и взрослых, но мама помогала им, а не завидовала как её бывшая хозяйка и не старела – хотя тоже побаливала – а расцветала. Меня этот  феномен тоже поразил, как и хозяйку дома.
            - Меня не удивляет, что ты так быстро восстановилась после развода с Николаем. Но он как тебя отпустил? Ведь был так влюблён. Прости, если тебе неприятно вспоминать. Но не пил, не курил, чистоплотным был.
            Я испугался, что Белка не удержится и расскажет, что когда расходились они с отцом он и запил, и с грязными женщинами знался.  Это мне сердобольная соседка- сплетница рассказывала, обвиняя во всё этом маму – почему не гоняется за алкашом и не забирает его от грязной приставалы – тоже пьяницы.
            То же самое она рассказывала и Белке, только с другими вариациями: - «Можешь гордиться, муж твой совсем спился и сошёлся с пьющей женщиной, которая  родила двойняшек, то ли от Кольки, то ли ещё от  кого, но совсем больных». Но, «слава Богу», как говорят старые люди, мама, приехав в город своей юности, не хотела вспоминать о плохом. Впрочем, она и в Москве не очень говорила на эту тему. И сейчас на слова Тамары о чистоплотности моего отца, мама ответила, в своей манере переводить разговор на другое:
            - Да ладно, чего вспоминать. Мы разошлись с Николаем и у нас судьбы разные. Есть такой фильм. Смотрела?
            - Ходили с Геной. Там Пилявская - красавица играет взбалмошную женщину. И Юматов. Ещё, кажется, Конюхова, - проявила Тамара свои знакомства с артистами.
            - Юматов ещё играет в фильме «Офицеры», - встрял в разговор я. – Там же и Василий Лановой и Покровская. Вот какие мы грамотные, - посмеялся я над своей несдержанностью.
            - Да, куда уж нам, за вами, столичными жителями тягаться, - улыбнулась смешливо хозяйка. – А сейчас умывайтесь во дворе, и пошли кушать.
            - Умыться умоемся, - поддержала нашу игру с тётей Тамарой Белка, - Но завтракать мы с Олегом будем в кафе недалеко от улицы Виноградной, куда я ещё с Николаем ходила. Поведу сына смотреть тот уголок сначала, где мне всё дорого, потом в Центр. И что удивительно, - говорила, плеская себе в лицо живительной водой, - после Москвы Симферополь показался мне таким маленьким, что хочется весь его исходить ногами и, надеюсь, не устану.
            - Хотя ночь мы провели жуткую на вокзале, - говорил я, доставая наше походное полотенце из сумки и, подавая его матери, а сам, начиная умываться.
            - Ой, Божечки! Да сейчас я вам наши полотенца дам, - хотела метнуться в дом хозяйка.
            - Не надо сейчас, Тамара, - остановила её Белка, – мы этим обойдёмся. Может, вечером попросим, когда пойдём мыться в ваш душ, а Гена ещё не доставит чемодан, где у нас большие полотенца лежат.
            - Ну, пройдетесь вы, немного усталые, по нашим пока окраинам, а к обеду вернётесь?
            - И обедать будем в городе, хозяюшка, так что на нас не готовь. Соскучилась я по нему, Тамара – да и Олегу надо его малую Родину показать – так что два дня проведём в Симферополе. Сегодня же пятница, да?
            - С утра была пятница.
            - Вот! А я думала, что суббота – полёт мне всю память выветрил. Значит, пятницу-субботу смотрим Симферополь, а в воскресенье двинемся дальше.
            - Так в субботу – после обеда и мы всей семьёй собирались на машине к деду в Евпаторию. Едете с нами. А что вам трястись автобусами? Они же битком набитыми бегут к морю, тем более в выходной день. Не бойся, Реля, у нас машина большая все уместимся.
            - Ну, если уместимся, и милиция нас не остановят – то поедем.
            - Да мы уже столько ездили и в таком составе и больше – пропускают.
            - С машиной решили, а как твой папа? Он не будет против того, что столько гостей к нему явится? Он всё там же живёт? В том же большом доме, который они с Наташей строили?
            - Так ты же знаешь хитруна. Остался в том доме, что и построил хозяином. Женился на той женщине, которая полдома тогда купила и всё и сад и огород и весь дом принадлежит ему.
            - Но та женщина – полу глухая, кажется? Такой я её помню, когда ходила с Наташей на развод. Она-то не будет против гостей?
            - Мачеха влюблена в отца по уши и полностью ему подчиняется. Ну, он разрешает ей сдавать пристройки – их там тьма – приезжим. Ещё они и кухнею пользуются и холодильниками, и овощами не с базара, а которые сажают дед с бабкой – так что всем там хорошо. Но для нашей семьи и нашим гостям отец всегда держит две самых хороших пристройки, а чуть похолодает то и комнаты в их доме. И никогда не требует, чтоб мы что-то возили им – потому что у самих полный двор скотины, и денег не берёт, хотя бы за еду.
            - «Нам бы с мамой такого щедрого дедушку», - подумал я, вспомнив нашу жадную бабушку. – «Юлии Петровне дай да привези, хотя у самой полон двор скотины и птицы. И деньги собирает тысячами – для кого неведомо. Возможно, тётя Валя и Лариса потихонечку у неё их выманивают. Вообще, мне кажется, бабушка собирается замуж – да кто её возьмёт с таким характером? Если только деньгами поманит молодого мужчину, как тётя Вера это сделала».
            Видимо так подумала и мама. Потому что вздохнула тяжело, скрывая свою тяжесть улыбкой: - Любит вас отец?
            - Любит. Дом этот – по крайней мере, его половину завещает нам с Оксаной.   Хотя у мачехи нет родни ближе нас. И она всё записала на отца, в случае своей смерти. А это значит, что в доме будет или Оксана со своей семьёй жить, когда её муж уйдёт в отставку, или мы, а то и обе семьи вместе, если захотим.
            - Хорошие у вас с Оксаной отец и мачеха – прямо чудо. Но желайте им жить подольше, если у них так прекрасно всё сошлось. Потому что если вы получите их дорогой дом с Оксаной, и она пожелает вернуться в Евпаторию, то, пожалуй, вам, двум семьям там не ужиться.
            - И мама так говорила. А ты откуда знаешь, Реля? Неужели, что мы с Оксаной дрались иногда, так, думаешь, и во взрослой жизни так будет? Или ты, наученная горьким опытом, что у тебя мама была плохая, в жизни тебе не помогала – так все матери и отцы плохие.
            - Спрашиваешь, откуда я знаю про тебя и Оксану? А откуда ты знаешь про мою мать?
            - Так мама же покойная говорила, как ты уехала, что мать у тебя неважная и зря ты с ней контакты налаживала. Себя мама наша ругала, что была жадная по отношению к тебе – за квартиру много брала – вот её Бог и наказал болезнями. Ой, заговариваю я вас, а вам же не терпится бежать в город. Идите уже. Вечером поговорим.
            - Да, Тамара, ты уж нас извини – мы побежали. А тебе могу сказать, что в память о твоей матери, мы с Олегом заплатим вам  за два дня, которые проживём в Симферополе, и твоему папе, если больше дня задержимся в Евпатории.
            - И не говори. Думаешь, я затронула тему о деньгах, намекая о плате. Ни за что не возьму, как раз в память о маме, которая наказывала нам с Оксаной, что если вы приедете с Николаем и Олежкой, ничего с вас не брать – потому она всё заранее с тебя взяла от жадности. А вам деньги ещё знаешь, как пригодятся, если поедете дальше Евпатории по Крыму. Ого! Для дикарей всё дорого продают и за жильё тоже хорошо дерут. Единственное, что вас, может, спасёт, что за жильё хозяева будут брать меньше, потому что от холода, который был всё лето в Крыму, дикари двигаются дальше в Абхазию или Осетию, которые у моря стоят и солнца там больше чем у нас. Поэтому осиротевшие хозяева, сдающие места, могут взять меньше, если народа у них нет.
            - Но мы же привезли к вам солнце, - засмеялась мама. – И повезём его дальше. Поэтому и спешим, как можно больше объехать наш полуостров с Олегом.


                Г л а в а  14.

           И вот мы вдвоём с мамой, бредём к тому кафе, которое я заметил из окна автобуса. Пешочком – столько ещё надо рассмотреть и на улице Виноградной и в переулочках её.
           - Это кафе, - вспоминала Белка, - было моей палочкой-выручалочкой, когда я переехала из общежития к Наташе. Там готовили такие вкусные  чебуреки, что мы, с твоим папкой, с удовольствием туда заглядывали. Дай Бог, чтоб повара оказались те же или сумели передать тайну приготовления чебуреков новым.
           - А как получилось так, что ты сняла комнату как раз вблизи его части? – Мне не хотелось называть отцом человека, который фактически предал нас с Белкой. Причём, насколько я помню, потом ещё долго ходил и ныл, чтоб мы его снова приняли в нашу семью. Несмотря на то, что у него была новая семья, и теперь получалось - он уже их бросал. Видимо хотел оставить жену с двумя «заторможенными» мальчишками, которых они родили. Вернее, как не преминула рассказать профессиональная сплетница – наша соседка – один из моих предполагаемых братьев был точно заторможенный, а второй совсем наоборот – весьма шустрый и плохо управляемый.
           Двоих таких шустрил я мог наблюдать в своём классе – один из них Вант - в шестом классе его здорово проучили за его же проделки, а потом и вовсе перевели в школу-интернат, где ему не очень понравилось среди таких же, как он. Но Вант быстро вернулся к нам в седьмом классе. Кто-то уверял, что он даже на коленях стоял перед новым директором нашей школы и та смилостивилась. Борис Григорьевич, построивший школе бассейн – «памятник себе», как сам говаривал - умер, а то никогда бы такого дурилу не навесил бы на нас ещё на два года. Ванта, как и моего задумчивого друга Алёшку, всё же отправили после восьмого класса в техническое училище, где, кстати, Лёхе больше понравилось учиться, чем в школе.
           На вопрос об отце, Белка удивлённо на меня посмотрела. И, кажется, даже догадалась о моих скачущих мыслях. Но сворачивать на тему о братьях не стала. Думаю, ей самой было неприятно осознавать, что где-то растут два странных брата.    
           - Ну, всё получилось-то случайно, - Белка вернула меня к теме разговора. - Я и моя подруга почти одновременно выходили замуж. Даже свадьбу хотели справить вместе, причём без гостей. Только две пары и всё, никаких тебе «горько», как это принято на свадьбах.
           - Тебе не нравятся свадьбы? – Сам не замечая новым вопросом, я уводил её от основной темы. Так часто получалось в беседах с мамой – отвлечёмся от основного вопроса, а после вспомню, но возвращаться к тому вопросу уже неудобно - разговор зашодил слишком далеко.
           - Ты знаешь, да. Но ты, когда подрастёшь и захочешь справлять свадьбу, не думай об этом. Для тебя мама сделает всё, что сможет. Были бы деньги.
           - Кстати, у тебя тогда и денег-то не было, а с солдата чего взять? – Честно сказать, я вычитал в мамином дневнике упоминание, что отец получал из дома деньги, однако боялся их давать любимой женщине, потому что мать в письмах заявляла, что эти деньги только для него. Стало быть, могли быть с заговором. И если попадут к кому-то ещё – тому может стать плохо. Получалось, отец не давал маме денег, «заботясь о ней». Хранил деньги где-то у командира в сейфе, в надежде, что когда-то всё же истратит на меня с мамой. Так и тратил бы, как думалось мне, покупал бы что-то беременной женщине из продуктов. Однако, когда он водил её в кафе, после обеда с ним у Белки случался токсикоз – казалось её организм не принимал пищу купленную на деньги свекрови. Вот отец и решил, что виноваты деньги, и боялся тратить их на любимую женщину.
           Наверно проще было бы поговорить с любимой, и она бы рассказала, что от продуктов, купленных на свои же деньги, часто бывала такая же реакция. Так что может быть, зря он лишал мою маму каких-то деликатесов. В то время в Симферополе в магазинах было пустовато, и мама не досыта ела, нося меня в своём животе.
           Хотя, похоже «заговор» всё же сработал. Один боец добрался до сейфа, и сумел деньги украсть. И даже отправил их куда-то, наверно своим родителям. Проделав всё это, он, довольный, что всё прошло без сучка и задоринки, вернулся в свою часть, и решил повыпендриваться - покрутить «солнышко» (полный оборот) на турнике. На радостях сделал что-то не так - упал и разбился, правда, не насмерть.
           И, когда к нему в больницу пришли навестить, он почему-то взял и признался, что украл деньги из сейфа. Боялся, наверно, помереть с таким грехом на душе. И мне подумалось, когда я прочёл об этом, что если бы отец давал тогда деньги моей маме, она бы сумела оттолкнуть заговор обратно, откуда он был прислан. У мамы как-то получалось отталкивать неприятности.
           Те, кто сплетничал про неё гадости, наговаривал, потом сами же попадались именно на том, что приписывали Белке. И, быть может – опять же мои догадки - мама бы не бедствовала так. И солдату не пришлось бы воровать, и остался бы живым и здоровым, как говорится. А бабка моя Нюша – получив отпор от мамы ещё до нашего приезда – может и не стала бы так змеючиться, пытаясь выпереть женщину с ребёнком из дома, вплоть до разбивания головы моей Белке. Мама потом шутила, спустя годы - что «отделалась «лёгким испугом» - хотя я подозревал, что нелёгким.
           Ведь всякие удары - а их у мамы с детства было не счесть – сказываются гораздо позже. Однако бабка Нюшка неприятность получила почти сразу – помер мой дед Гаврила, не дожив до пятидесяти лет. Умер Гаврила - как судачили знающие его люди, в частности наш сосед дядя Вася, его друг - от переживаний, что его бешеная супруга развела двух любящих людей. Странно, что он больше сына переживал развод моих родителей. Но на этом неприятности бабы Нюшки не закончились – только начинались. Это всё промелькнуло в моей голове мгновенно. И я испугался, что сейчас Белка прочтёт мои мысли и огорчится, что я так далеко залез в нашу прошлую с ней жизнь.
           Но мама, попав в город своей юности, была очарована им, и в мысли мои не заглядывала. 
           - Именно так, - ответила она мне о деньгах. - Но свадьбы я не люблю по другой причине. Когда я училась в школе, в девятом и десятом классах, девчонки-украинки меня раза три уговорили на «молодых» посмотреть. В Украине это принято – смотреть на свадьбы, даже если не приглашены. Я пошла и на первой же свадьбе дёрнуло меня за язык, сказать, что долго молодые жить не будут – разойдутся. Они почти тут же и разбежались. Девчонки потом приставали: - «Откуда ты знала?»
           - Правда, мам, откуда у тебя это знание? – Опять я свернул мысли мамы на другую тему. - Вот и тёте Насте всё «предсказывала», правда чуть ли не «со слезами на глазах», как в той песне поётся, что дача доведёт её до кладбища. Так и случилось.
           - Ну, с Настей всё просто. Ты же видел, как она трудилась на этой даче – в свободное время мчится туда и продукты на себе тащит, если Алексей возлежит там летом на диване, а обратно везёт домой овощи, что вырастила своими руками.  При этом ни сын ей не помогал, ни мать – Арина Родионовна – всё норовящая на службу в церковь исчезнуть и деньги туда же отнести, не стесняясь, всю тяжёлую работу по дому и по даче на плечи больной дочери переложить.
           - Да тётя Настя «работала как лошадь» – сама она мне так сказала однажды, когда я встретил её как-то с тяжёлыми сумками. Я ей помог, конечно, донести их домой прямо на пятый этаж, хоть и спешил куда-то. А тётя Настя брела за мной по ступенькам и почти плакала. Лёха, кстати, оказался дома – радиожурнал листал. Но она, вместо того, чтоб дать Обломову подзатыльник, лишь заметила: - «Посмотри, какой у тебя друг хороший, настоящий мужчина растёт, никогда не отказывается мне помочь».
           Лешка, не отрываясь от журнала, буркнул: - «А ты не проси». Я к нему тогда подошёл, стащил его с дивана: - «Твоя мама и не просила, я сам взялся ей помочь. А теперь помоги ей ты, а если не хочешь помогать – то и не ешь, что твоя мать приносит из магазинов и с дачи. Посмотри, как она отдышаться не может». – Последнее я добавил шёпотом.
           - И что, Обломов этот, как ты его обозвал, не ел?
           - Представь себе, даже похудел килограмма на два. Но стал, потом матери предлагать и на дачу вместе ездить – если это случалось в выходные дни. Уже не стеснялся её «колхозных сумок», как говорил раньше. Как-будто тётя Настя все овощи и фрукты, которые выращивала или в магазине покупала, должна в ридикюле носить. Слышал я, как он ей наказывал звонить, если тётя Настя, нагруженная,  с дальнего Тишинского рынка идёт.
           - У тебя научился или ты ему подсказал? Ты ведь всегда так делаешь, если я тебе позвоню. Но, мне кажется, Алёша так магнитофон себе выцыганивал. И, как только Настя ему купила, так и начал дурными песнями мать в гроб загонять. Магнитофон стал золотым гвоздиком в гробе его матери. Но что это мы с тобой о грустном вспомнили? Три года прошло с момента похорон Насти, а мы всё никак не забываем печальную жизнь моей подруги.
           - Ездила бы она с нами, как ты ей предлагала по разным городам – да и Алёшку с собой брала, может, и не был бы он таким странным, и она подольше жила. Но вот видишь – мы деньги тратили на поездки, а она на шикарные брюки своему бирюку – хотя он из дома не выходил в них. Потом магнитофон тоже его к дому пригвоздил. Откуда песни блатные доставал, которые и довели тётю Настю до могилы, - я всё говорил, чтоб только Белка не вспомнила, что в тот год, когда мы похоронили тётю Настю, скончался и дядя Домас – верный и преданный, как он сам печально говорил, мамин друг. И мой хороший друг, кстати, тоже.  Домас предчувствовал свою смерть, которую ему тоже ускорила его доченька – взрослая девица психического склада.
           С тех пор я и не любил людей тормозных, как Алёшка, и психов, как Вант. И, немного был рад, когда их, обоих, отправили в специальные училища. Алёшку ещё и переселили на Красную Пресню, вместе с бабушкой его – Ариной Родионовной, не знавшей поэта Пушкина, хотя жила с молодых лет в Москве в пятнадцати минутах ходьбы от памятника поэту. Божественная старушка, что тут скажешь. Наверное, в церквях, где она подвизалась, знала всех святых, а самого дорогого человека для России знать не хотела. Но тут тоже виноваты обе её дочери, учащиеся в школах, а потом внучки и внук Алёша – вроде бы любящие бабушку, но просветить её насчёт гордости всего Союза, а, может, и всего мира, не захотели.
           - Оставь свои грустные мысли, - улыбнулась мне Белка, - мы подходим к кафе, и дай Бог, чтоб там были повара, старой закалки.
           - Уверен, что ты мои мысли все подчитала. Остановись и расскажи сыну, перед тем, как мы зайдём кушать, а потом пойдём гулять по Симферополю.
           - Это сложно. Твои мысли скакали с Алёшки и покойной Насти, на покойного Домаса. Потом перешли на Арину Родионовну – ты удивлялся, что она, живя в Москве, в Центре, осталась неграмотная, потому что посветила себя церкви. И ещё, - Белка широко раскрытыми глазами, посмотрела на меня, - в последних мыслях у тебя появился Пушкин. Я угадала?
           - Ещё бы, - как бы рассердился я. - Тебе всё время кто-то подсказывает, как тот старик на скамейке, которую ты до сих пор ищёшь.
           - И, представь себе, что мы эту скамейку под развесистым деревом сегодня найдём. У меня такое впечатление, что кто-то в те годы, когда я ждала тебя, взял скамью  с другого места и поставил на моём пути – вместе с деревом. Чтоб я отдохнула и какой-то дедушка – мой знакомый – нашептал мне что-то про Космос. А потом убрал, чтоб я через пятнадцать лет нашла её в каком-то парке или в центре города. Так что быстро кушать и бегом по городу искать мою заветную скамью, которая, быть может, нам с тобой, ещё что-нибудь нашепчёт.
           Что мы и сделали. Ели чебуреки, уже не замечая, как они хороши. Конечно лучше, чем в Москве. Но заветная скамья звала нас. Она где-то в городе или в парке и её долго надо искать, зато мы посмотрим Симферополь, и потом посидим на ней, и что-то она нам нашепчет?
           Поблагодарили официантов, поваров и пошли бродить по городу. Ножками. Сначала по берегам реки Салгир, которая вилась по окраинам, но вывела нас в центр. Переходили по каким-то мостам – мама искала мост, по которому однажды пришлось пройти, и ей сказали, что это мост самоубийц. Теперь мост, где кончали когда-то с жизнью от отчаяния, переименовали в мост поцелуев и на нём, как нам сказали, встречаются влюблённые. Вот такая перестановка. Как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Какой-то добрый человек, догадавшись, что мы приезжие и, узнав от мамы, что когда-то она жила в Симферополе, и здесь бродила, но ничего не помнит о нём, взялся немного нас просвещать:
           - Симферополь, - сказал он, - сердце Крыма. Он, знаете ли, построен в таком месте, что если провести прямую линию через Крым с Юга на Север, и с Востока на Запад, то они сойдутся в центре Симферополя. Герб Симферополя, если вы помните, мадам, улей с пчёлами – не трудно запомнить. А какой герб у вашего города, молодой человек? - Обратился он ко мне. – Вы собираете гербы городов, которые посещаете?
           - Это уже два вопроса, - улыбнулся я, - на какой отвечать?
           - На первый. И я скажу, в каком городе вы живёте. Хотя я знаю лишь большие города, а если городок ваш маленький тут я пасс.
           - Наш город обозначен гербом, где Георгий Победоносец на коне, рассекает Змея.
           - Это Москва – ты молодец, малый. Хотя какой малый – выше меня ростом. Ну а города, где ты побывал, гербы помнишь? Повторяю, мне нужны большие города, не малые.
           - В Киеве – Архангел Гавриил его оберегает. В Одессе – Якорь, хоть я и не бывал в Одессе, но у меня есть значок. Кировоград – Крепость с аистами по обе стороны, Архангельск – Ангел побеждает Демона. Воркута – Олень. Челябинск – Верблюд. Пермь – Медведь.
           - Эти города ты все видел? – удивился наш попутчик.
           - Кроме Киева не видел, ни одного, но надеюсь в них побывать, - предрёк я себе на будущее. – А рассказал о гербах, по значкам, которые я собираю.
           - Молодец. Но мы маму твою замучили заумными разговорами. Вам не нравятся гербы городов, как я вижу, - обратился он к Белке. - Или у меня, насчёт вас искаженное мнение?
           - Скажем так – вы просто ошибаетесь. Гербы мне нравятся, но они часто меняются у городов. А символы городов – вроде Матери–защитницы в Волгограде на Мамаевом кургане, там же рука, торчащая из земли с факелом, там же Мать, распростёртая над погибшим сыном – вот это волнующие символы, выбивающие слёзы у людей. Или взять Брестскую крепость, где солдаты и гражданские люди сражались до последнего патрона. Были и предатели, кто побежал к немцам – но они тоже погибли, уже позорной смертью – в лагере, где их разместили, была антисанитария, где они и погибли от неё. Но истинным защитникам поставили мощный памятник.
           - Вы были там. Наверно видели и Хатынь, в которой людей сожгли живьём. Согласен с вами – вот эти живые примеры больше говорят, чем гербы и над чем люди плачут – сам такой. Но я вас отвлёк от Симферополя своими гербами. Вы уж простите. Кстати перед вами дом графа Воронцова – строение позднего классицизма. Что вам  больше всего нравится, в этом здании?
           - Львы, лежащие у ворот, как сторожа, - отозвался я.
           - А мне сам граф Воронцов – герой Гражданской войны 1812 года. – Добавила мама. -  Высокий, стройный и довольно умный человек, властелин почти всего Крыма.
           - У которого Пушкин – молодой и наглый, хотел увести жену, - напомнил наш провожатый.
           - Но ничего не получилось у «молодого и наглого» поэта, - со смехом заметила Белка. – И пришлось ему продолжать ссылку в Михайловском селе своего отца, где он получил известие, что жена Воронцова – Елизавета Ксаверьевна, так её звали – родила дочь. Эту свою дочь поэт, кажется, так никогда в жизни и не увидел. Роман этот случился у моря, а не в Симферополе, но в Симферополе есть дерево красивое – дуб – под которым Пушкин и написал: - «У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том. И днём и ночью кот учёный, всё ходит по цепи кругом…»
           - Так вот куда вы стремитесь. Есть такое дерево в Симферополе, и пушкинские зверушки к нему пристроены и ходят по цепи кругом. Но это вам надо ехать в детский парк. И я вас могу сопроводить туда, но нам бы всем не помешало пообедать, ведь сейчас, - провожатый наш посмотрел на часы, - уже четвёртый час дня, если мои часы правильно показывают.
           - Правильно ваши часы показывают, а желудки наши подсказывают, - наконец я понял, чего нам так не хватало. – Мы с мамой уже давно бродим в этих краях. И перед гулянием по парку, несмотря на то, что он детский, надо поесть, конечно, - мне признаться, считающему себя довольно взрослым, как-то неудобно было ехать туда, где обычно выгуливают детей.
           - Тут недалеко есть ресторан с открытой верандой. Там предлагают комплексный обед по цене обычной столовой. Подходит?
           - Вполне подходит, - сказали мы с мамой и переглянулись. Не приглашает ли он нас с тем, чтоб мы и за его обед заплатили? Но если он повезёт нас в какой-то загадочный парк, то не жалко – отвечали мне мамины глаза. Она видно чувствовала уже, что найдёт своё дерево, под которым когда-то сидела, и дедушка предсказывал ей будущее. А если это окажется ещё и деревом, под которым сидел когда-то Пушкин, Белке, да и мне будет особенно приятно.
Наш неожиданный провожатый, однако, не только заплатил за свой обед, но и за то, что съели мы:
           -  Позвольте, - заявил он, - мне считать вас своими гостями. А у меня застарелая привычка гостей угощать. Обед, кажется, удался, чему я очень рад. А теперь к Пушкину. Разумеется, не пешком, а на транспорте, думаю, вы достаточно устали. Из окна автобуса, особенно если повезёт сесть, можно будет и город понаблюдать.
           Пока мы брели до автобуса – наш спутник с мамой впереди, я немного сзади, чтоб не толкаться с прохожими, мне показалось, что этот  дядя, не совсем молодой немного влюбился в мою матушку. Да и как в неё не влюбиться – в глазах задор, без устали бродит везде, охотно познавая историю страны нашей – Белка удивляла всех, кто пересекался с нами. И поглядывали нам вслед почему-то не только мужчины, но и девушки. Рассматривали маму, потом зачем-то меня – угадывая видно сын или нет. Наверно удивлялись – такая молодая и такой большой сын. Связывать меня с невысоким и немного лысеющим дядькой видно не получалось.
           В транспорте, когда мы входили – мне вспоминалась Польша – пассажиры ещё не совсем сомлевшие от жары, начинали разглядывать маму, потом сравнивать её со мной, пытаясь вычислить какой-то подвох. Надеюсь они не считали Белку моей девушкой. Правда сейчас она села вместе с нашим экскурсоводом у окна, и он успевал ей в движении что-то рассказывать о Симферополе, иллюстрируя сказанное меняющимся за стеклом автобуса пейзажем.
           Но однажды мама попросила его поменяться со мной местами.  И он покорно пересел сзади, сказав мне, что мама хочет мне что-то показать. Оказалось, мы проезжали роддом, в котором Белка очутилась благодаря мне, а потом больница, где она выхаживала меня от того, чем меня заразили в роддоме. Сейчас всё это приятно было увидеть, но представляю, как бы она горевала, если бы лечение не пошло впрок. Хорошо, что плохое, всё-таки забывается.


                Г л а в а 15

            Разглядывая Симферополь через окна троллейбуса и автобуса, мы всё же добрались до Детского Парка, где предполагали набрести на дуб, под которым заседал молодой Пушкин, ещё только «вознамериваясь» создать очередной сказочный шедевр. Сказки Пушкина мама просто обожала, что было на руку окружающим её детям, особенно в детском саду. Дома она, конечно, мне и одному сказки рассказывала, когда я ещё в ясли ходил. И я может ещё не всё понимая, с удовольствием слушал, как кораблики по морю плывут, пушки палят – «кораблям пристать велят…» Но уже в детском саду вместе со сверстниками я окончательно разобрался в сказках Белки. Один мой приятель и подсказал мне называть маму именно так:
            - Слушай, она так сказки рассказывает, прямо как орешки щёлкает. Как белочка в Сказке о царе Салтане и о Гвидоне, ещё там «Лебедь» есть и «Белочка». И вот она щёлк, щёлк и сказочка готова. Мне дома тоже читали эту сказку по книжке, так я только запомнил про богатыря, что из моря выходил.
            - Тридцать три богатыря, - добавил я.
            - Точно, тридцать три, - согласился мой друг. – Но твоя мама, когда рассказывает, я слышу, как даже комар жужжит, летя за кораблём. Или нет! Он в корабле в щель забился, чтоб его кто не пришлёпнул. А жужжит, когда кусает в нос или в глаз этих противных тёток. А Лебедь тогда ведь этого князя Гвидона не только в комара превращала, а и в жука и даже таракана.
            - Мама моя, если будет подрабатывать в нашей группе, может ещё эту сказку рассказать, когда её попросят. А ребятам же нравится, что она сказки рассказывает, даже на прогулке, когда дождь идёт маленький и нельзя шлёпать по лужам. Вот ты внимательно послушай, и тогда будешь знать, что таракана в сказке не было. Это в другой сказке не Пушкина, а другого писателя, она как раз про таракана и называется «Тараканище» - мама тоже её рассказывала.
            - Точно, «ехали медведи на велосипеде, а за ними кот, задом наперёд…» Это же, как в трамваях – кто едет прямо, а кто задом наперёд? Вот, мне не нравится задом наперёд ездить. А у мамы твоей и эта сказка хорошо получается, но про Белочку интересней слушать. Я вот не пойму, как она песенки поет, и орехи всё грызёт. Вот почему она орешки не кушает? Разве ей не хочется?
            - Ну, ты даёшь, - удивлялся я, -  там же не орехи, а изумруды. Это камень такой драгоценный, его кушать нельзя. Его и забирают от Белочки, чтоб сделать украшения какие.
            - А чем же тогда Белочка питается? Ей же тоже хочется кушать. Она отдаёт всё, ещё и песенки поёт? Чё-то я не пою когда голодный.
            Чем же всё же питается Белка, чтоб ещё и песни петь я не мог и сам понять долгие годы, а у мамы почему-то не спрашивал. С пяти лет, как я начал сам читать, у меня находились и более серьёзные темы. К тому же мама училась вечерами допозна, потом пошла, работать в больницу, и лишь годам к десяти или двенадцати я понял, почитав её дневники, что моя мама и есть та самая Белка. Ей в юности приходилось носить с Днепра или из колодцев воду на всю семью, вести хозяйство в доме, самой замешивать и печь коржи, когда не было хлеба. А для этого и печку растопить и дров наколоть надо.
            Так переделав все дела, она даже поесть порой не успевала – бежала в школу. А там же надо было и домашние задания ответить. И что самое странное – она отвечала. Я видел её аттестат, так с такими оценками, мама могла даже в Университет поступать. Но моя бабуля «не могла» оторвать от любимой Веры даже часть денег, которые она ей посылала. И получается, что Белка – мама – песенки пела на голодный желудок, хотя грызла для других орешки, где: - «Скорлупки золотые, ядра – чистый изумруд, слуги Белку стерегут». И всё же бабушке не удалось заставить маму остаться служанкой в своём недобром доме, где бы она издевалась над ней, пока может не зарыла бы в землю.

            Почему-то мне казалось, что Юлия Петровна с таким рвением исполняла приказ тёмных сил – о которых мама упоминала в дневнике – чтоб одну дочь лелеять, а вторую загонять за Можай, если уж не одевала как следует, не беспокоилась о её питании, даже в десятом классе, когда нормальные родители кормили своих детей получше, чтобы те смогли как следует подготовиться к экзаменам. Но кто-то же помогал маме не слишком голодать, да ещё сдать экзамены лучше всех. Что «у неё Аттестат и так был лучше», чем у окружённых заботой одноклассников, так заявила мне бабушка, когда, подросши, я принялся упрекать её за такое отношение к дочери. В ответ язвительно советовала узнать у самой Белки, кто это так её опекал, что она голодная и в заштопанной одежде училась столь успешно.

            Мне и самому хотелось это узнать, но старался не расстраивать Белку расспросами о её беспокойной юности. Но, что кто-то мать опекал – это у меня в голове сидело крепко. Ведь если задуматься, то уехала она от матери не во Львов, куда её звал какой-то офицер Александр, и даже не в Одессу, где она тоже могла прижиться у некоей Виктории, которая её обожала и слала письма в Симферополь. Но она тогда умчалась в Симферополь без гроша за душой и одетая конечно неважно. Но кто-то же ей помог добраться до Симферополя?
            - «Значит тот, кто маме помогал, живёт в этом городе, - думал я, выходя из автобуса. – Не этот ли мужчина, настойчиво прилипший к нашей компании? Хотя явно не он. Во-первых, и это надо учитывать, что какой-то старик, для того только, чтобы побеседовать с беременной женщиной, перенёс развесистое дерево поближе к улице Виноградной, ещё и скамейку там соорудил. Поговорили, видно, хорошо. А на другой день ни скамейки, ни дерева мама не нашла. И вот сегодня, гуляя по Симферополю, она ищет это дерево. И будто кто ей подсказал, что оно находится в этом парке. Но почему раньше не искала? Ах да! Родился я, и мы загремели после роддома в больницу – некогда ей было. Да и парк этот, как видно по табличке у входа, устроен в 1963 году - новый парк. Мы как раз в это время были уже в Москве. Но кто сегодня наводит маму на этот парк? Будто кто ей на ухо нашёптывает».
            Мои размышления были прерваны, увиденным при входе в Парк, в котором, как оказалось, было много разных секций – и по мотоспорту, и по конструированию различной техники. А самое главное по авиамоделизму, куда я бы заглянул, да кто же пустит незнакомого человека, приехавшего на пару дней в Симферополь. Таким делом как конструирование кораблей или авиамоделизм надо заниматься постоянно, а не походя зайти, заглянуть. Я позавидовал ребятам, моим ровесникам, которые не один год видно занимаются этим, и наверно достигли каких-то результатов. Вот им, если позволит здоровье, прямой путь в лётное училище.
            Так я думал тогда. И только позже понял, что авиамоделизм к лётному делу имеет слабое отношение. Самолёты надо изучать в натуре, а не по маленьким моделям, которые, можно даже научить летать, но сесть в них лётчиком не удастся. Не знаю, заметила ли мои мечтания Белка, пока неслась к своей ёлке, точнее к своему хрустальному дубу. Она, как я в авиасекцию не мог зайти, тоже на ёлку не взберётся и орешки не погрызёт. Но я ошибался - Белка искала большой дуб и, наконец, остановилась:
            - Вот он, - заявила она мне и нашему спутнику. – Вот дуб, под которым сидел Пушкин, и это роскошное дерево навеяло ему сказки, которые он позже сочинял уже в Михайловском и Болдине – вернувшись с Юга, куда был сослан царём.
            - Я слышал, что где-то здесь приметил Пушкин свой дуб, - отвечал наш спутник. – Вообще-то на этот дуб, многие южные города имеют зуб. Шучу. Но, я верю вам, что это тот самый дуб. Но откуда вы это знаете? Или когда вы здесь жили, уже наведывались к нему?
            - Жить-то жила, - рассеянно отвечала Белка, - но так много работала, когда была здесь или точнее сказать тяжело, что не смогу похвастаться, что осмотрела весь Симферополь. А в 1961 году, когда полетел Гагарин, родила сына, и вскоре мы уехали отсюда в Москву. А про этот дуб, что я его найду в Симферополе, мне приснилось как раз, когда мы сегодня мучились на вокзале, потому что в ночи не смогли найти дом, который искали.
            - Конечно, трудно было мне рассказать, что тебе дуб приснился во сне, - обиделся я.
            - Но когда я проснулась, и не нашла тебя, испугалась так, что у меня из головы всё вылетело. Зато, когда мы спокойно завтракали, мне всё припомнилось. Но не стала тебе говорить сразу, потому что сама себе не поверила. Но всё хорошо, что хорошо кончается. Ты разве не видишь пушкинских персонажей на этом дубу. «У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том и днём и ночью кот учёный, всё ходит по цепи кругом… Там  на неведомых дорожках, следы невиданных зверей, избушка там, на курьих ножках, стоит без окон, без дверей…»
            - Конечно же, я всё увидел. Хватит ли у тебя сил обойти все эти персонажи фантазий Пушкина, так любимых тобой и твоими бывшими подопечными в детском саду. Вы с нами? – Поинтересовался я у нашего спутника.
            - Должен вас поблагодарить за приятное общество, но у меня вечерний поезд в Ригу. Уже надо ехать собирать вещи. А то бы бродил с вами до вечера, да и завтра не преминул бы встретиться.
            - Но и мы в субботу можем уехать из Симферополя, - напомнила мама. – И тоже очень вам благодарны за поддержку. Именно за неё. Без вас мы бы не так быстро отыскали этот Парк.
            - Но вы были так увлечены Симферополем, что даже не дали мне возможности познакомиться с вами, - возразил мужчина.
            - Возможностей была тьма, - улыбнулась Белка. – Но если вы их упустили, значит, так Бог велел. И наверно лучше остаться интересными, но неизвестными. Шутка, как говорили прежде вы. Потому что когда люди познакомятся, то ждут последствий от этой встречи. А так разошлись и едва ли когда вспомним друг друга.
            - А я хотел напроситься к вам в Москву – город посмотреть. Может даже и не в этот год.
            - К сожалению, не могу вам обещать на следующий год. К нам собираются приехать два юноши - дети друзей из Польши. Да и хозяйка, у которой мы остановились, тоже хочет привезти, в следующем году свою семью. К сожалению, могут нагрянуть и родственники, которые порой, как ураган сваливаются на наши с сыном головы, без всякого предупреждения.
            - Да гоните вы таких родных, которые без приглашения едут. Я так и делаю. Но вас с сыном принял бы даже без всяких условностей.
            - К сожалению, мы редко ездим в Крым. А  через два года сын школу будет заканчивать. Так что ещё надо думать, как ему поступать куда-то в нашей блатной Москве, где места в институтах уже заранее распланированы по знакомым и родственникам всяких чинуш.
            - Простите, что вас задерживаю, - словно испугался её слов наш спутник. - До свидания. Может, встретимся так вот внезапно где, так будьте милостивы, познакомиться с, может быть, неважным писателем. Потому что пишу пока в стол – печатать меня не хотят. Хотел ведь к вам, в Москву приехать – там столько издательств…
            - Ой, - отозвалась Белка, - я в двадцать семь лет, когда мой ребёнок пошёл в школу, тоже относила свои рукописи в издательства. Пишут прекрасные рецензии, но не печатают. А если будете настаивать, то могут написать плохую рецензию, но не на вашу рукопись, а на чужую, а всучат вам, как на вашу, и придётся доказывать, что вы не верблюд. Но не докажете.
            - Значит, и в Москве такое же хамство. Но запомните мою фамилию – Никитин Леонид.
            - Если встречу такую книгу, то постараюсь купить. Особенно если там и фотография будет.
            Наш случайный спутник – будущий писатель – ушёл расстроенный. Я уставился на мать:
            - Значит, ты носила свои рукописи в издательства, а сыну ни слова?
            - Отказывали же, - развела руками Белка. – И зачем тебе нервы портить? Хватит того, что я поругалась с некоторыми цензорами. Но это нам не помешает осмотреть творения художников и скульпторов на поэмы и сказки Пушкина. Их мы ругать не будем, как ругали не мои творения, но приписывали их мне.
            - Конечно, нет, - мы дружно отправились бродить среди множества экспонатов. И на каждый у мамы было небольшое стихотворение, которое выявляло суть пушкинских героев.

                глава №16 - http://www.proza.ru/2014/06/28/894