Осы

               
               
                Рассказ

                «Здесь даже я не проеду», - водитель трактора Т - 150 нехотя вылез из кабины, закурил «Приму» и осторожно побрел осматривать дачную дорогу. Дороги как таковой не было, было узкое пространство, ограниченное забором, где из штакетника, где из проволоки, а зачастую  - просто кустами малины. Положение усугублялось тем, что ямы на этом пространстве были заполнены талой водой, отчего было трудно определить их глубину – пока не сунешь ногу.
          После долгих споров решили пробираться по соседней улице. Там дорога была повыше, да и дачники  на ней уже потрудились. Получалось, что лежащие в тракторной тележке доски придется носить через три участка,  а это, по грубым прикидкам, составляло метров восемьдесят.  Пять кубов досок водитель свалил прямо в лужу. Мне ничего не оставалось, как согласиться, я уже мысленно подсчитывал количество своих ходок. Перекурив, я принялся за работу. Ходить пришлось еще дальше, чем я предполагал, так как идти по соседнему участку напрямую было нельзя, и я, обходя сформированные  с осени грядки, все время  скользя и утопая в сырой земле, пустился в первую ходку.
          Каркас дома я поставил за зиму и мне не терпелось добытые с большим трудом доски  как можно быстрее пригвоздить на место, так как спрятать их мне из – за отсутствия сарая было некуда. Поэтому договорившись со знакомым  еще осенью, я и носил доски к нему, на чердак сарая. Принеся первые шесть досок, я был уже мокрый. Апрельское солнце не на шутку пригревало  после довольно холодных и хмурых дней. Я сбросил куртку и решил сразу положить на место первую партию досок. Забравшись по лесенке в четыре ступеньки, я без труда открыл висячий замок. Чердак был невысок, но мои  двухметровки  при тщательной укладке уместятся, подумал я. К обеду разогрело настолько, что я остался в одной рубашке и решил отдохнуть.
           Я присел на плиту фундамента и смотрел на пробуждающуюся природу. Почки уже набухли, и в деревьях угадывалось желание  к обновлению. Трясогуски легко прыгали по мокрым комьям земли, совсем не пачкая ажурных лапок и только кончиком хвоста, постоянно касаясь земли, будто подзаряжались от нее энергией к жизни.
          После отдыха ходить стало еще тяжелее, и я даже подумал, что до вечера не закончу. Уже подходя к сараю, я обратил внимание, что там много ос, которые сновали в открытую дверцу чердака и обратно. Стоя на лестнице и укладывая очередные доски, я предположил, что либо разрушил осиное гнездо, либо помешал его строительству. Осы вылетали, как снаряды, но в отличие от них пока не поражали цели. Ос становилось все больше, и, как мне показалось, они становились раздражительнее.
       Увлекшись, я не заметил, что оса села мне на висок. Может оттого, что по виску обильно струился пот? От резкой и неожиданной боли я только чудом не свалился с лестницы и с перекошенным лицом наскреб шершавого снега и приложил к месту укуса. Через пару минут на мир я смотрел одним глазом. «Ишь, сами строятся, а другим нельзя», - зло подумал я.
        Ходить с досками стало труднее, то ли от усталости, то ли от ограничения обзора. По пути за досками мне попался на глаз капроновый чулок, закрученный на ветке. Чулками я на зиму обматывал стволы молодых яблонь, защищая их от зайцев. Напялив его себе на голову и усомнившись, что защищен надежно, я сверху надел еще целлофановый пакет, проделав в нем две дырки: для рта и глаза. Завязав пакет на шее я, обрел уверенность. «Ну, теперь я в безопасности», - шептал я, еле скользя по совсем раскисшему  межгрядью, почти ничего не видя и тяжело дыша.
        Подходя к торцу сарая, где стояла лестница, я увидел, что дверь сарая открыта, а на ней висит женская одежда. Положив доски, я сделал шаг по направлению к открытой двери, пытаясь рассмотреть с улицы в темном ее проеме, очевидно, хозяйку сарая. Однако перепад света и моя маска, искажающая мир благодаря черному чулку и пакету, вынудили меня слишком долго присматриваться. С непривычки смотреть одним глазом было неудобно, и я, как курица, нашедшая червяка, повернул голову набок, нацелив прорезь в чулке на нечеткий объект.
         Когда мой глаз привык  к сумраку сарая, я рассмотрел средних лет женщину, круглые глаза которой от страха были неподвижными. Она, по – моему, даже не моргала. Я видел открытый рот, который, впрочем, пытался несколько раз закрыться, однако не до конца, так как этому все время мешал кончик розового языка, который, словно, дразня меня, несколько раз высовывался. Я сделал движение вперед к женщине, рукой пытаясь найти бантик на шее, чтобы развязать пакет и поздороваться. «Здрасьте»,  однако, не получилось, так как у меня от жары и духоты под пакетом совсем пересохло горло. При моем движении женщина наконец закрыла рот, подняла почти до ушей плечи, прижав к груди руки, замахала быстро - быстро вверх – вниз, вверх – вниз  ладошками, сгибая их в кистях, - точь – в - точь как это делают маленькие комнатные собачки, когда становятся по команде  на задние лапки.
        Что она испытывала – потом много раз обсуждалось в дачных компаниях при последующих встречах в теплые летние вечера. Рассказы Татьяны всегда были разными и к осени обросли такими подробностями, что даже мне, непосредственному участнику, казались вымышленными. «На меня накинулось что – то гадкое, вроде оборотня или бомжа» В каждом рассказе  у меня было новое имя.
         «Так вот, этот оборотень загипнотизировал меня своим черным глазом, а потом, что – то промычав утробным голосом, полез ко мне лохматой лапой. А я - то раздетая, ну почти голая. Я - то загорать решила на лавочке. Только что рассаду привезла и переодевалась…  А тут насильник этот мерзкий», - в этом месте Татьяна обычно ненадолго замолкала, улыбаясь каким – то своим мыслям, после чего продолжала свои рассказы, уже не останавливаясь. «Но тут прошло мое оцепенение. Я прошмыгнула у него под локтем и побежала, куда глаза глядят. Так быстро я никогда не бегала. Что я кричала – не помню, только мне все равно никто не помог. Может, никого на дачах не было? Опомнилась я уже около автобусной остановки, что метров за 600 от моего участка, когда увидела людей, ожидающих автобус. Только здесь я поняла, что размахиваю бюстгальтером и уже не кричу, а твержу вполголоса, как заклинание, оно и тоже: оборотень, надо ведь, одноглазый, а туда же лезет!»
           Действительно, после продолжительной немой сцены женщина с криком: «Помогите, насилуют!» - побежала через свой и чужие участки по грязи, лужам, снегу, да так быстро, что я, пробежав за ней несколько метров, остановился, поняв тщетность своих попыток объяснить ей на бегу, что я свой, что у меня и ключи есть, что мне только чердак и нужен! Может, сквозь чулок и пакет я кричал неразборчиво, может, женщина была так сильно напугана, что не вняла моим аргументам. Я стянул с себя осиную защиту и уже незащищенным глазом смотрел на быстро удаляющуюся женщину, чем – то размахивающую и выкрикивающую бессмысленные слова: «Караул, охальник, насилуют, оборотень! Помогите!»
           Я стоял в полной растерянности, не зная, что предпринять. Неожиданно резкая и острая боль в здоровом виске мгновенно вернула меня к действительности.  Ругая поочередно то ос, то женщину, я медленно побрел к своим доскам.  Сколько их еще осталось, я уже не видел.
                Виктор Попов