Когда ожидание - это целая жизнь

Автор: Yuu_Sangre
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: м/м
Рейтинг: G
Жанры: Слэш (яой), Драма, POV

Размер: Мини, 2 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
 Это было пьяное лето 93-го. Солнце светило так сильно, что мне приходилось закрывать взгляд рукой. Но так было не всегда: ближе к концу августа начались дожди. И все равно я не унывал - дожди напоминали мне о нем, и мне становилось теплей. Хотя, это было так давно - как я могу быть уверен?..

Публикация на других ресурсах:
 С указанием авторства и ссылкой на эту страницу.




 Я ждал его целых 20 минут. Но он не пришел.

 Это было пьяное лето 93-го. Солнце светило так сильно, что мне приходилось закрывать взгляд рукой. Но так было не всегда: ближе к концу августа начались дожди. И все равно я не унывал - дожди напоминали мне о нем, и мне становилось теплей. Хотя, это было так давно - как я могу быть уверен?..

 - Ты был мне как брат, - дождь заглушал его слова, ударяясь - наверно, больно - о звенящую крышу, твердые стены и мое молчание.

 Я видел в окно, как тягуче и медленно стекает собрание капель на тяжелой грозди сиреневых цветов за окном.
 В тот миг, когда вода, не ускоряясь даже в падении, с плеском коснулась шероховатого асфальта фундамента, я перестал верить ему.
 Так случилось, что в оконном стекле отразилось его лицо. Он улыбался, хотя голос его казался средоточением слез.

 Но теперь я уже не помню точно, как это было. Сначала он был смыслом моей жизни. После смысл исчез.

 Я искал его повсюду и отвергал во всем. В каждом изгибе тел молодых танцовщиц в стриптиз барах, в блеске и звоне монет в раскрытых ладонях нищих на мостовой, в витринах, искрящихся красками жизни и света, в лицах прохожих и случайных знакомых, даже в чужих поцелуях и прикосновениях.

 Правда, тогда я не знал об этом. Я стойко верил, что забываю его. И настал день, когда я забыл - о чем-то. О чем? Теперь и я не помню.

 У него были дивные волосы, шелковые, игривые. Когда он отбрасывал голову назад, чтобы рассмеяться, так, как это умел только он, на моей памяти, он ровными волнами ложились на алые подушки кресел в нашем чудном убежище, его небольшой частной вилле за городом. Они почему-то напоминали мне о бесконечных, уходящих в даль золотистых нивах, колышащихся на ветру, и мне было приятно осознавать, что тот ветер порою - это я.

 Меня удивляли его странные вопросы в любое время суток и тягучее молчание, когда можно было промолчать. Он умел молчать емко, понятно, так что и молчание становилось золотом - золотом, овивающим его лицо мягкими прядями.

 Когда его спрашивали, каковы его дела, он неизменно отвечал: "Нормально", - и смеялся, когда по выражению лица собеседника видел его недовольство таким неуважением к священному фатическому обряду.

 Мне это казалось забавным. Кроме того, я и без вопросов всегда знал, как он. Я читал по губам.

 Когда он нервничал или торопился, он небрежно облизывал верхнюю губу, когда чувствовал неловкость - закусывал нижнюю своими большими передними зубами, иногда показывающимися с заразительной простотой, с природным шармом; стоило ему только начать обрывать на своих губах кожу, как я понимал, что она будто мешает ему, сковывая, ограничивая, это значило, что настало время говорить: он обнажает мысли.

 Мы могли разглагольствовать часами. Я, сидя прямо перед ним, всегда поражался его непоколебимой уверенностью в правоте слова. Он всегда говорил, что истина познается в жарких спорах, когда между правдой и кривдой обнажается суть.
 Я предпочитал глагол "оголяется".
 Я ведь любил его.

 Правда, он считал мои слова не просто истиной, но довольно скучной аксиомой: по его представлениям, как видно, его любили все, а те, кто не любил, теряли слишком многое, так что их стоило лишь пожалеть.
 Он считал, очевидно, что мои признания - бред сумасшедшего пьяницы, а, в случаях, когда мы не были пьяны, нежность брата-трезвенника.
 Почему я не смог разбить его броню-уверенность, которой он огородился от меня, как от мрака и боли ограждают себя тяжело больные и умирающие, впадая в анабиоз или медитации?

 Он только что руками не закрывался от зловещей, тяжелой правды.

 - Я люблю тебя, Шарль.

 На полке - фолиант в потрепанной обложке, то - Шарль Перро.
 Тихо скрепят незапертые двери.
 Он держится за голову руками, низко склонившись над своим письменным столом.

 - Конечно, - силится улыбнуться знакомое, до боли белое, лицо. - И я тебя, мой милый.

 Двери закрываются за мной с привычным грохотом.

 Пустота осеннего вечера поглощает меня.

 Когда я увидел его столько лет спустя на серых улицах чужого нам обоим города, я потерял дар речи от испуга и радости. Я не выказал ни того, ни другого. Начинался дождь, когда мы договорились о встречи.
 Я знал, что он не придет.

 Когда положенные минуты стали невыносимо долгими, я перешел дорогу и зашел в один из магазинчиков чуть дальше вниз по мостовой. Уже поймав такси, я, проезжая мимо назначенного места встречи, не смог не прижаться носом к стеклу: там, с отчаянным упорством дыша на замерзающие руки, стоял он и выглядывал кого-то сквозь набежавшую вечернюю толпу.
 И вновь онемел, и, открыв было рот, чтобы попросить водителя остановиться, не произнес ни звука, пока вывеска злосчастного магазина окончательно не скрылась из виду.
 Он показался мне поразительно похожим на прежнего себя, того, в кого я влюбился так много лет назад в частном особняке с алыми подушками, набитыми травами и пылью.

 Больше я не видел его никогда.
 Я сменил этот город.
 Никогда не любил его.
 Его, но не себя.