ОТЕЦ ЗА СЫНА

               


   Дом Фёдора стоял рядом с сосновым бором.У дороги. Вторым с краю. Достался он ему нелегко. И Фёдор знал цену каждой копейке, вложенной в хозяйство.
   Снегу в конце ноября 41 года навалило много, а сегодня, 2 декабря, особенно. Взял лопату, пошёл чистить дорожку от своего двора до соседнего, да вдоль забора.
Снег лёгкий, пушистый, работалось споро. Фёдор не любил и не умел делать всё вполсилы, не до конца.
   На дороге из бора показались люди. Видно, шли с железнодорожной станции Ясаково, что в десяти километрах от Спасска. Поди, беженцы. Увидев Фёдора, остановились, попросили попить. Пошёл в сени, зачерпнул солдатской алюминиевой кружкой воды, напоил всех желающих и стал расспрашивать, откуда бегут? Как только услышал, что из Ленинграда, насторожился, угостил мужиков табаком-самосадом, пытался расспросить подробнее. Свой интерес был: недавно пришло письмо от сына Василия с Ленинградского фронта. Пишет, что голодновато приходится, но воюют. Бои идут жаркие за Невский Пятачок – землю на другой стороне Невы. Каждый день перебрасывают туда бойцов, но пока не закрепились. В открытую – то не писал, но по намёкам было понятно. А теперь и беженцы подтвердили: «Не жди, отец, сына, там такая «мясорубка», на Пятачке даже снега нет, всё перемешано с песком и кровью. А по Неве идёт шуга – мелкие льдины со снегом. Но всё равно солдатики переправляются на ту сторону, пытаются закрепиться. И на лодках плывут, и на плотах, и на понтонах. А немец бьёт по ним прямой наводкой. Молись, отец, только на Бога надежда».
   Тропинку прочистил, пошёл в дом. И в сенках и в передней чисто, домотканые половики постелены, пахнет постными блинами. Жена, Алёна, мастерица:  и ткать, и прясть, и вязать умеет. Блины-тонцы  печёт – вся улица завидует. А вот душа к ней не лежит, не люба.
    Перед первой войной на гулянку  ходил, приглянулась красавица Матрёна. По обычаю бросил ей в передник золотой, да она вернула, отказала, значит. Замуж пошла за Ускова, тихоню. То ли не понравился горячий нрав Фёдора, то ли рыжина в его  волосах да в бороде. Молва приписывает его предку, что в 1812 году от Наполеона отбился, отсюда и все эти свойства. Да и семейное прозвище на улице – французы – это подтверждает. Потом в армию призвали. Служил в полку исправно, кассу полковую сберегал. На вечеринках у офицеров развлекал их игрой на тальянке. Играл с переливами, новый мотив на лету схватывал. В благодарность дарили по «золотому». Собрал за службу приличную сумму, 70  золотых. Надеялся, что мать-купчиха и старший брат в долю возьмут. Когда вернулся с войны, мать уговорила вложить все деньги в общую торговлю.  Брат поехал в Москву за товаром и не вернулся. Было подозрение, что открыл в Москве своё дело. Мать продолжала торговать французскими дорогими тканями, видимо, связана была со старшим сыном. А Фёдора срочно женила на девушке из семейства Королёвых, не красавице, да не очень зажиточной.  И остался Фёдор гол как сокол.
 После рождения сына пристроил жену в прислуги в богатую семью, а сам,заняв денег и купив лошадь, подался на заработки в Питер. Работал извозчиком. Берёг каждую денежку. Накопил, вернулся и узнал о беде: Алёна «заспала» ребёнка. Работала день и ночь у хозяев, уставала да недосыпала. Прилегла дитя покормить, уснула, и не заметила, как грудью придушила.  Фёдор бил жену арапником. Выместил  гнев и за сына, и за обман матери, и за тяжёлый труд ямщика в Питере.
   С упорством одержимого начал строить дом, получил надел земли. Стали сеять просо, овёс, сажать картошку (на песчанике она хорошо росла).Взяли в лугах покос, развели скотину. Каждые два года Алёна рожала. Да всё девок. На них ни земли, ни покоса не давали, а приданое – готовь. Не мог жене этого простить, иногда бил. Из всех родившихся детей выжили пятеро дочерей.Наконец, Бог послал долгожданного  наследника – сына Василия. Отца боялись все, кроме Васи. Хозяйство стало большим, справным. Дочери и по дому помогали матери управляться, и за скотиной ходили, и в поле работали, и на покосе.
   А любимца-сына Фёдор не баловал зря, но учил всему: косить, с конём обращаться, окот у овцы принимать, рыбачить, стрелять из «мелкашки», косу точить, шорничать (сбрую, седло чинить). Больше всего любил ходить с Васей в Собор на праздники. Собор поражал своей величавостью, неземной красотой и удивительным звуком: в любом его конце все молитвы и пение были так явственно слышны, будто рядом со священником стоишь. На Пасху разрешалось любому позвонить на колокольне. Поднимались с сыном и звонили. Вид открывался как с птичьего полёта, дух перехватывало. С детства Василий красоту в себя впитывал. Рисовать научился. После окончания семилетки ездил в Рязань поступать  художественное училище, поступил. Велели снять квартиру. На квартиру мальчишку, естественно, не пустили, и никто не подсказал, что надо снимать койку. Вернуться в Спасск не захотел. Друг позвал  учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище) в Электросталь. Окончил училище и работал на пневматическом молоте, делал детали к самолётам.
    Была бронь от армии. Но Василий бронь спрятал и пошёл добровольцем. Воевать попал под Ленинград снайпером. Фашистских стрелков выслеживал и «снимал». А потом и в общих боях стал участвовать, когда начались бои за Невскую Дубровку (за Невсакий Пятачок.  В последнем письме писал, что командир перед строем заставляет всех бойцов пить отвар веток сосны, чтобы цинги и авитаминоза не было. При голоде это было спасение, хоть и горечь ужасная.
 Фёдор представил Невскую «мясорубку» - заныло сердце.   Завечерело…. Жена убежала к соседкам вязать да чаёвничать. А Фёдор, обиходив коней, напоив и задав им овса, пошёл в дом, попил чаю с тонцами, и полез на печку. Тепло разморило, но мысли о сыне не давали покоя. Для него же из сил выбивается, хозяйство собирает.  Трёх дочерей перед войной пристроил, имеют теперь свои семьи. Только младшая ещё учится. Поэтому Фёдор живёт  надеждой, что хозяйство в  руки сын возьмёт. Молиться надо. И чем-то жертвовать.
   Фёдор верил искренне. Икону из красного угла не убирал, лампадка всегда светилась. Местная власть пока его не трогала, считался середняком, батраков никогда не держал. А когда в тридцатые годы собор разрушили, стал молиться дома, да в соседние деревни ездил, где церкви ещё не прикрыли.
   Опять заныло сердце. «Господи, возьми мою жизнь. Я уже пожил, а сына единственного – спаси и сохрани. Завтра все распоряжения сделаю и забирай. Я готов. А Васе позволь с войны вернуться невредимым. И род наш продлит, и мать на старости лет обогреет, и хозяйство обиходит. А я, Господи, готов. Прибери меня к себе, а сына спаси».
   Забылся Фёдор тревожным сном с видениями реки, плывущей по ней шуги, песка, красного от крови, и грохотом орудий.
   Утром, как только скудный рассвет разогнал густую тьму, встал, полный решимости и веры, всё продумал, собрал нужные документы, положил под божничку. Есть не стал. Попоил и покормил лошадей, выгулял их. Достал с сушила два мешка самосадной порезанной махорки (по тем временам  - целое состояние), вынес их на улицу. Сел на лавочку перед домом и стал ждать. Опять на дороге показались беженцы, шли с Ясаково хмурые, уставшие.  Останавливал каждого и насыпал в карманы махорку. Некоторые не курили – всё равно давал – обменяют на еду. Всё роздал, даже пустые мешки. Во дворе долго молился, глядя на просветлевшее небо. А оно голубело, манило чистотой. Деревья красовались в инее. Приедет Вася – нарисует эту благодать. Пошёл в дом. Пусто и тихо. Алёна с дочерью на базаре, придут не скоро. Надел чистое исподнее, носки шерстяные вместо портянок. Лёг на лавку и стал молиться. И такой сердечной силы была его молитва, и такое было желание заменить сына в уходе к Богу, что Господь услышал его и принял его душу.
   Пришли с базара жена с дочерью. Сначала не поняли, подумали, что отец спит, хотя никогда днём не имел такой привычки. А потом не могли поверить, что его, такого сильного, не стало.  Проститься с отцом не приехал только Василий.
   Он лежал в госпитале после очередного штурма Невского пятачка с контузией, наполовину оторванным пальцем левой руки и обморожением обеих стоп ног. Хирург приказал готовить его к ампутации обеих ног, но Василий отказался резко и чётко: без ног жить не буду, умру, так умру.  Хирург больше к нему ни разу не подошёл. А Василий, вопреки всем предсказаниям медицины, стал  поправляться: палец прирос сам собой, в голове перестало звенеть, а на ступнях появилась тонкая, чистая, новая кожа.
   Выжил, пошёл.  Опять встал в строй. За всю войну был ещё ранен и в руку, и в ногу, но домой в 46-м году вернулся молодым, красивым, на своих ногах. Погоревал над потерей отца. Но началась гражданская мирная жизнь, надо было в ней находить своё место.  Женился. Родил дочь и сына. Увлекался охотой, рыбалкой, в свободное время рисовал, писал маслом. Нарисовал карандашом портрет отца, а выйдя на пенсию, стал писать и выжигать по дереву иконы.
   Когда приезжал к дочери в далёкий уральский город Челябинск, много говорил с ней о семье, о детстве, о странном «уходе» отца. И они вместе пришли к выводу, что отец вымолил сына у Бога ценою своей жизни, так сильно желал спасти его. Ушёл к Господу за сына. ОТЕЦ ЗА СЫНА.