***

Глава 8
 1
Прошёл ещё час ожидания в недрах разлапистой ели. Клим замёрз, как та собака на морском дне. И уже стал сомневаться в своей способности взять языка. А ведь были времена, когда он мог сидеть до шести часов кряду в любой засаде, в не лучших погодных условиях и в не самой удобной позе.
«Старость – не радость», - вспомнилась банальная присказка, и бывший десантник попытался размяться. Клим достал нож и стал перебрасывать его из руки в руку, при этом поднимаясь и опускаясь на мысках. Когда он слегка разогрелся, до его слуха донёсся посторонний, едва уловимый звук. Дождь к тому времени прекратился, остаточные капли продолжали мерно падать с ветвей, а сквозь этот монотонный природный шум прокрался шорох кем-то потревоженной прошлогодней травы и опавшей хвои. Клим моментально замер и скосил глаза влево, где имелся естественный просвет между двумя неплотно лежащими друг на дружке колючими лапами. И, подглядывая за происходящим вне ели, подумал, что, скорее всего, группа преследования находилась в вертолёте. Обнаружив парашют, группа высадилась, вперёд пустили следопыта, и сейчас он должен будет показаться.
«Интересно, кого взяли следопытом?» - задался мысленным вопросом бывший десантник и увидел, как мимо ели едва слышно просквозил хант (60) Никитка. Хант, пригнувшись к земле, шёл строго по следу. И одет он был, словно современная мода не коснулась его ни единым боком, в летние торбаза и малицу. Когда хант скрылся из виду, Клим нежным движением указательного пальца слегка пригнул еловую лапу прямо перед собой и увидел, как Никитка, отбежав от ели метров двадцать, обернулся, кому-то махнул рукой и ещё зачем-то три раза свистнул болотным куличком.
«Никитка, однако, совсем из ума выжил, - мысленно усмехнулся бывший десантник, - где это видано, чтобы болотные кулички по верховой тайге бегали?»
Клим поставил еловую лапу на место и снова скосил глаза влево. И увидел, как за хантом проследовали три давешних зама новоиспечённого гендиректора. Никитка опережал их метров на тридцать. А сами замы шли с интервалом в десять метров. Шли они не так тихо, как старый таёжный следопыт. Клим, пропустив процессию, без звука, словно призрак, выпал из ели, взял раскрытый нож в левую руку и шаг в шаг, след в след, погнал за последним. Никитка к тому времени, не обратив внимания на второй след, ответвляющийся вправо, скрылся в подлеске. За ним ушёл, не оборачиваясь, первый зам. Потом второй. И, как только за спиной второго зама сомкнулись ветки голого кустарника, Клим нагнал последнего зама, одновременно зажал ладонью правой руки ему рот и вогнал нож под левую лопатку. Зам, крепкий высокий парень, сначала напрягся, потом конвульсивно мотнул головой, пытаясь освободиться от зажимающей рот руки, затем выгнулся и, наконец поняв, что он уже умер, стал валиться набок. Клим выдернул из тела нож, подхватил зама подмышки и, поднатужившись, отволок его метра на три от условной тропы. И тотчас продолжил бесшумное движение, сокращая расстояние со вторым замом.
«Хорошо идут, - подумал он, - безбоязненно. Значит, предполагают большой отрыв… По идее, они уже должны заказывать вертолёт с биосенсором. Поэтому надо поспешить».
Для того чтобы взять одного языка, Клим не собирался церемониться с остальной компанией. Хотя Никитку убивать – если позволят обстоятельства – не собирался. Поэтому он нагнал второго зама и прекратил его грешное земное существование тем же испытанным способом. Но в этот раз Клим чуть сплоховал, и его разборку со вторым замом услышал первый зам. А может, он просто решил посмотреть, как там остальные. И стал оборачиваться именно в том момент, когда Клим доставал нож из своей второй за сегодняшний день жертвы.
«Надо же», - мелькнуло в голове бывшего десантника. Он увидел напрягшееся лицо впередиидущего, засёк его стремительное движение правой рукой к плечевой кобуре и тотчас отреагировал так, чтобы выжить в сложившейся ситуации. А именно: Клим выдернул из плечевой кобуры убитого второго зама его пушку, обыкновенный ПМ (61) , на ходу опустил предохранитель, одновременно вогнал патрон в ствол и выстрелил в первого зама. Тот был проинструктирован шефом на предмет отменных диверсионных качеств преследуемого, однако переоценил свои возможности. И схлопотал пулю раньше, чем успел завалить этого сырого почти деревенского мужика в камуфлированных шмотках. Клим, стреляя в не очень отчётливо видимую мишень из-за скрывающих её ветвей невысоких в этом месте тайги лиственных деревьев, однако не промахнулся и точно вогнал пулю в правое плечо преследователя. Тот попытался перехватить пистолет левой рукой, но Клим, ускорив движение до максимального одновременно с выстрелом, в тот самый момент, когда первый зам уже почти взял свою пушку здоровой рукой, треснул зама основанием рукояти пистолета чуть выше переносицы. Бывший преследователь обмяк, сел на подкосившиеся ноги, а затем и вовсе рухнул ничком на влажную землю.
«Язык есть, - мельком отметил Клим, - как бы Никитку не потерять…»
Он поднял с земли вторую пушку и хотел догонять ханта, но тот, простодушное дитя природы, уже бежал назад и потихоньку вскрикивал:
- Что? Что случилось, однако?!
Он вывалился из тёмных кустов, увидел Клима с двумя стволами в руках, поверженного «начальника» и не придумал ничего лучше, как засвистеть куличком. Клим невольно хмыкнул и, заметив, как Никитка напружинился, чтобы зайцем сигануть обратно в чащу, грубо рявкнул:
- Стой, где стоишь, понял?!
- Понял, однако, - кивнул круглой головкой хант.
- Оружие есть? – спросил Клим.
- Нету…
- Поди сюда.
- Иду-иду.
Он подошёл к Климу, испытатель, безбоязненно сунув оба пистолета за пояс, натянул на голову Никитки малицу, а опустевшие рукава завязал узлом. Затем слегка дал ханту по шее и усадил его на землю.
- Сиди тихо и будешь жить. Ты меня понял?! – устрашающе прорычал Клим.
- Какая сейчас жизнь? – скорбно вздохнул Никитка.
Клим снова хмыкнул, один пистолет приготовил к бою и быстро обыскал раненного. Достал из его внутреннего кармана сотовый, а затем перевернул зама на спину, чтобы было удобней сначала приводить раненного языка в сознание, а потом допрашивать. Для этого Клим отломил от ближнего дерева подходящую ветку, обломил тонкий конец и без сожаления стал тыкать тупым корявым концом ветки в глаз несостоявшегося преследователя. Тот быстро пришёл в себя, потёр глаз, затем открыл оба, оценил ситуацию и решил не рыпаться. Пока.
- Ты не молчи, - миролюбиво сказал бывший десантник, - ты поговори со мной.
- О чём говорить? – слабым голосом осведомился раненный, неловко шевельнулся и застонал. Одновременно зыркнув недобрым взглядом исподлобья на здоровенного противника с одной пушкой в руке, с другой – за поясом.
«Прикидывается, - почти равнодушно констатировал Клим, перехватив взгляд, - чтобы я потерял бдительность, и он в это время смог бы оказать противодействие…»
- Это вы за мной охотились? – уточнил он.
- Охотились… а-а… понятно… - пробормотал последний зам. – Да, за тобой…
- Каков должен быть итог охоты?
- Полное физическое уничтожение, - несколько витиевато, но честно признался зам.
- Хорошие дела, - буркнул Клим так, как будто даже не догадывался о цели охоты, открытой на него новоиспечённым гендиректором. – Это вам ваш шеф приказал меня полностью физически уничтожить?
- Ну, да.
- А как он мотивировал данный приказ. Какое-нибудь очень серьёзное обоснование, что ли… Ведь он вас, козлов, не за грибами послал?!
- А никак. И никаких обоснований. Мы ведь простые исполнители. Что скажут – то и делаем. Велят бабушку через улицу перевести – переведём. Велят её собственной авоськой удавить – удавим.
«Точно, прикидывается, - зло подумал Клим. - И зубы заговаривает. Ладно, поговорим…»
- Ты чё дуру гонишь?! – изобразил злость Клим. – Что так-таки ничего не сказал о том, на хрена вам мочить незнакомого человека? Ну, вы, положим, рядовые отморозки-исполнители, вам приказали – вы меня замочили. Но он-то должен будет как-то отчитываться перед общественностью? Мы ведь не при Иване Грозном живём, а под законно избранным президентом в демократической, понимаешь, стране?! Ну, говори!
- Ты меня спрашиваешь? – удивился зам. – Рассказываю всё, что знаю. Мы втроём, значит, сидим в административном здании, привыкаем к новым обязанностям. Слышим взрыв. Потом появляется шеф и велит гнать на взлётку. По пути шеф объясняет ситуацию и задачу. В громыхнувшем борту, дескать, недосчитались одного человека. Его надо найти и ликвидировать. Начинать поиски следует с квадрата возможного парашютного приземления. Когда прибыли на взлётку, там уже стоял МИ-4-ый под парами и был вот этот…
Раненный показал носком кроссовки на Никитку.
- Откуда он взялся? – удивился Клим.
- Его доставил милицейский борт из Алабинска-пристани, - объяснил зам.
- Дальше?
- А чё – дальше? Нашли парашют, высадились, пошли по следу, а борт улетел на дозаправку.
- Когда будете поднимать борт снова?
- Когда отнивелируем маршрут. После третьего сеанса связи.
- Сколько сеансов состоялось?
- Два.
- Кто открывает связь?
- Мы.
«Ясненько, - подумал Клим, - он уже и местных ментов напряг. Но как? За хорошую прибавку к жалованью или как-то художественно обставил?»
- А где сам? – поинтересовался Клим.
- Шеф-то? А хрен его знает. Был на заводе.
Зам сделал якобы невольное неловкое движение и снова застонал.
- Кто работает на МИ-4-ом?
- Понятия не имею. За весь экипаж был один какой-то мужик, мелкий брюнет с большой головой и круглым лицом.
«Сеня Мазин, - машинально уточнил Клим, - не станет Сеня за мной охотиться за одни только премиальные. Да и менты у нас не все суки. Что-то им гендиректор, всё-таки, наплёл. Но что?»
Эта мысль не давала Климу покоя, он уже решил попытать раненного зама с пристрастием, но в это время подал «голос» сотовый, который бывший десантник сунул в боковой карман своей куртки.
- Мать твою! – воскликнул Клим, достал сотовый и угрожающе отнёсся к последнему заму: - Что же ты вливал мне, будто сам выходишь на связь?
- А может, это шеф? – невинно спросил зам. – Кинь трубку, отвечу. Или ты сам хочешь с ним побазарить?
- Не хочу, - угрюмо возразил Клим и бросил телефон на грудь языка. Раненный неловко протянул навстречу здоровую руку, почти поймал трубку, но она, не совсем вписавшись в ладонь, порхнула в сторону и упала в полуметре от простреленного плеча. И продолжала верещать. Клим, памятуя о возможной симуляции, упёрся стволом пистолета в лоб противника и потянулся за телефоном. В принципе, он мог бы просто обойти зама, издали дотянуться до трубки и снова кинуть её раненному. Однако у него не оставалось на это – учитывая стрёмность ситуации – времени. Поэтому пришлось рисковать. Что и ждал раненный отморозок. Он резко убрал в сторону голову, повернулся на здоровый бок и точным ударом ноги выбил пистолет у испытателя. Затем, приподнявшись на здоровом предплечье, зам той же ногой накатил Климу в наиболее достигаемое им уязвимое место бывшего десантника. А именно: в переднее основание тазобедренной кости. Человек, менее бывалый, чем бывший замкомвзвода бывшей разведроты ВДВ, от подобного удара ушёл бы в законный аут. Клим тоже на долю секунды смутился, выдохнул и попытался уйти от ожившего зама, чтобы без помех воспользоваться вторым пистолетом. Но этот неугомонный наёмный отморозок, словно на него побрызгали сказочной живой водой, каким-то невероятным образом, словно рычагом, помог стремительно поднять себя с земли разогнувшимся локтем левой руки, встал в полный рост и этой же рукой нанёс сокрушительный удар в лицо Клима. Клим откачнулся назад, не удержал равновесия и стал падать на спину. Но, падая, успел отфутболить выроненный первый пистолет далеко в кусты. Оживший зам быстро сообразил насчёт своих выигрышных шансов и, не мудрствуя лукаво, просто ничком повалился на поверженного испытателя. Он не мог бежать за отфутболенным пистолетом, не рискуя быть застреленным из второго ствола, который продолжал торчать за поясом преследуемого. Единственно, оживший зам мог сначала заблокировать второй пистолет своей рукой, а потом попытаться овладеть им и воспользоваться по назначению. Однако ни хрена путного у наёмного отморозка не получилось: Клим, также не мудрствуя лукаво и больше не пытаясь выхватить ствол из-за пояса, просто подставил под падающего зама свой нож. Тот упал на нож сердцем, глянул в глаза противнику и умер.
2
Клим и не предполагал, что гавань большого портового города может оказаться такой чистой. И если бы он не успел добраться до береговой черты на виду не то просыпающегося города, не то в пределах какого-нибудь порта, то спрятаться ему было бы не за чем. Ни за выброшенной прохудившейся бочкой, где раньше держали квашеную капусту, ни в обрамлении ящика без дна и крышки для использованных линьков, ни даже в куче вываленных за борт не быстро тонущих испортившихся продуктовых полуфабрикатов. И какой-нибудь бдительный горожанин, любитель бегать трусцой по набережной вместе со своей собакой перед чашечкой кофе для себя и собачьей сосиской для собаки, мог вполне заметить раннего пловца и доложить об этом в полицию. Или Клима мог заметить любой работник порта и сообщить туда же. Или своему начальству. Что вполне могло бы очень повредить дезертиру в плане построения его благополучного будущего на более цивилизованном жизненном пространстве, нежели Афганистан с Ираном. Но Климу снова повезло. И за час или меньше до рассвета бывший десантник чуть не столкнулся с каким-то буксирчиком, увешанным с двух бортов кранцами (62) и тащившим за собой лихтер (63) . Сделав несколько судорожных гребков в сторону спасительного корыта и рискуя быть им «задавленным», Клим всё-таки успел схватиться за предпоследний кранец и с облегчением подумал:
«Ну, вот, ещё одно попутное тягло подвернулось. Теперь, главное дело, чтобы с баржи не засекли…»
Клим, в виду своего речного происхождения, называл лихтер баржей. И уже не боялся рассвета, когда первые солнечные лучи растворят кромешную прибрежную мглу, усугублённую городским светом, неверными светлячками последних ночных звёзд, топовыми огнями стоящих на внешнем и внутреннем рейдах кораблей и освещением гавани, куда держал путь негромко тарахтящий буксирчик.
3
Когда буксир делал манёвр, пропуская такой же встречный, Клим сумел разглядеть будущее место швартовки. Там суетились люди, работал кран и всё это под двумя прожекторами. В этом месте, у специальной причальной стенки, плавконтейнеры разгружались, затем их сцепляли по четыре, и новый буксир тащил всё это обратно, к лихтеровозу, стоящему на внешнем рейде.
«Так, пора отваливать от корыта», - решил Клим, имея в виду своё нежелание плыть туда, где людно, светло и пахнет скандальной встречей. Он отцепился от буксира и поплыл в сторону волнолома, обозначенного огнями сухих бакенов. Насчёт скандальной встречи бывший десантник думал не зря, поскольку наверняка знал, что о его бегстве давно уже известно на гуманитарном судне, и гуманисты наверняка сообщили об этом прискорбном факте куда следует.
«Вот именно, куда следует», - с неудовольствием повторил он про себя и наткнулся на первый подводный камень в основании волнолома. Стараясь не ободраться об осклизлую ребристую поверхность нижней части сооружения, Клим поднялся наверх и стал вглядываться вдаль. И, не увидев в месте соединения волнолома с портом ничего подозрительного в виде специального освещения, заградительных конструкций или будки сторожа, он решительно направился в порт.
«Чёрт его знает, может, стоило ещё поплавать и таки причалить где-нибудь вне производственной зоны, которая, как пить дать, охраняется? – пришла в голову запоздалая мысль. – Однако хорошо говорить – поплавать. Всё-таки не май месяц и безопасней ли было причалить вне порта или гавани?»
Размышляя так на извечную тему «если бы да кабы», бывший десантник вошёл в порт и, обнаружив «стоянку» контейнеров, поспешил спрятаться в одном из узких неосвещённых рядов между ними. Там бывший замкомвзвода скинул с себя плавжилет и переоделся. Первым делом он отжал тельник и снова надел его. Потом натянул на себя сухое бельё и, как следует, выжал остальную одежду. Потряс перед собой сырыми шмотками, расправляя их, и завершил туалет. Деньги, кредитки и сигареты с зажигалкой, предварительно завернув их по отдельности в целлофановые пакеты, Клим разложил по карманам. Затем допаковался двумя бутылками, а из третьей хорошенько отпил. Поправив отсыревший организм целительной дозой, Клим скрутил ненужное сырое бельё в плавжилет и забросил их на контейнер. Потом закурил и стал прикидывать дальнейшие свои действия.
«Войти-то я сюда вошёл, но как отсюда выйти? – думал он, дымя лёгкой импортной сигаретой. - Здесь, чай, не общественный парк и вся эта портовая технология с контейнерами, кранами и трудолюбивыми работягами окружена забором, в котором имеются выездные ворота, но не так-то просто из них выехать. А то! Если каждая собака начнёт отсюда выезжать без предварительного досмотра при соответствующем контроле, да вывозить всё, что ей вздумается, то где бы я сейчас прятался?»
Клим машинально задрал голову, разглядывая верхние грани огромных контейнеров, допил бутылку, докурил сигарету, бычок ответственно погасил, а пустую бутылку благонадёжно поставил на асфальт. Минуту постоял и, не придумав ничего умного, побрёл между контейнерами, надеясь на традиционный русский авось. Плутая так почти без цели и смысла, он нос к носу столкнулся с двумя местными трудящимися. На дворе значительно рассвело и местные, выйдя из бокового прохода и не напрягая зрения, обнаружили здоровенного парня, одетого в сборную одежду, чьё описание полчаса передали по внутренней оперативной связи. По связи также передали, что человек, подходящий под вышеупомянутое описание, беглый незаконный иммигрант, который подозревается в гибели недавно установленного французского чартера. То есть, он может являться довольно опасным преступником, склонным к насилию.
Местные трудящиеся, обычные портовые докеры, считались в здешней среде довольно крутыми парнями. Поэтому, справившись с первым шоком от неожиданной встречи с возможно опасным преступником в виде парня просто неприличных размеров, местные труженики браво поехали на Клима. Они о чём-то горячо залопотали и попытались скрутить ему руки за спиной. При этом оба норовили лягнуть ненавистного иммигранта ногой, обутой в тяжёлый рабочий ботинок. Так они сопели, лопотали и лягались, возбуждаясь всё больше и больше, минуты три. Пока Климу всё это не надоело, и он не взял местных молодцов за воротники их курток и не стукнул их головами друг о друга. А так как смена заканчивалась, и местные работяги гуляли к выходу из порта с касками, прицепленными к своим поясам, то, издав звук сшибаемых кегель, оба покорно улеглись там, где их приложил потенциальный иммигрант, возможно опасный преступник и, как показал горький опыт, человек, весьма склонный к производству всякого насилия.
- Вы, ребята, первые начали, - извиняющимся тоном сказал бывший десантник и услышал шум подъезжающего погрузчика. Он оттащил оглушённых докеров в укромное место, вытряхнул одного портовика из его куртки, снял с пояса каску, нахлобучил её на свою голову поверх вязаной шапочки капитана гуманитарного судна и, напялив на себя трофейную куртку, поспешил скрыться с места своего очередного преступления. Сначала Клим рванул параллельно береговой линии, потом повернул на девяносто градусов и как-то вдруг наскочил на группу работяг, одетых в похожие куртки и неторопливо куда-то бредущих. Он, преодолев желание нырнуть обратно в проход между контейнерами, пристроился в хост группе и вскоре оказался перед зданием проходной. Не прекращая движения, Клим обшарил карманы не совсем благоприобретённой куртки и обнаружил пластиковый пропуск. Он глянул на часы – 8.45. – и встал за одним из докеров в очередь перед пропускным турникетом в здании проходной. Бывший десантник повторил все движения докера, вставил пластиковый пропуск в щель автомата у турникета нужным концом, дождался, когда звякнет сигнал, достал пропуск из щели и, покинув здание проходной, очутился на небольшой площади.
«Ловко, - подумал Клим и сунул пластиковый прямоугольник в нагрудный карман. Найди он этот кусок пластика в другом месте, никогда бы не догадался о его предназначении. – А теперь куда?»
Клим увидел, как работяги разбрелись по парковке, каждый сел в свою тачку и покатил туда – куда надо.
«Нехило, - одобрил бывший десантник, - каждый раб на собственной телеге. А мы зато за мир во всём мире боремся… А они… Однако скоро я здесь буду болтаться один на виду, я думаю, полицейских…»
Последние, числом ровно трое, бдительно торчали между паркингом и зданием проходной. Клим украдкой разглядел их непривычную униформу, суровые европейские рожи и решил делать ноги с площади, чем быстрее, тем лучше. Ещё раньше Клим срисовал «местность», где, помимо пограничного с городом края портового терминала и небольшой площади с парковочными местами, присутствовала некая эстакада, под которой проходили две железнодорожные колеи и по которой уехали на своих автомобилях докеры. У ближней левой стороны сооружения имелся приземистый домик. Возле него стояло несколько легковух. До домика от проходной было метров сто.
«Это заправка, - догадался Клим, и неторопливым шагом двинул к чистенькому зданию с цистерной на бетонированном фундаменте у его торца, - а во-он там, если я хоть что-то смыслю в буржуйской жизни, насмотревшись литовских фильмов, такси…»
Клим, не увеличивая хода, «акцентировал» траекторию своего движения именно к данному такси, обыкновенной импортной тачке с огромной вывеской на крыше. Он издали определил, что автомобиль пуст, поэтому безбоязненно приблизился к нему и тронул ручку задней двери. Дверь оказалась незапертой. Удивившись такой буржуйской беспечности, Клим открыл дверцу и занял место между передним и задним сиденьем на полу.
«Просторно, - одобрил бывший десантник, - как в правительской чайке. Я там, конечно, не лежал, но мне так кажется…»
Он лёг на спину, ноги поджал, а голову повернул таким образом, чтобы в просвет между двумя передними креслами наблюдать зеркало заднего вида и замер. Через некоторое время появился водила. Он пришёл, к счастью дезертира, один и Клим зайцем покатил в город, подальше от порта. В течение почти тридцати минут бывший замкомвзвода наблюдал мелькавшие в зеркале дома, улицы, перекрёстки, светофоры и, когда машина стала подолгу застревать в каких-то узких уличках, очевидно, старого Марселя, покинул такси так же нелегально, как воспользовался им. И, не ведая того, оказался в историческом месте, - районе другого порта, построенного во времена колониальной активности Франции.
4
Марсель Климу не понравился. Он проторчал в этом городе три с лишним месяца, но так и не смог проникнуться симпатией к старинной архитектурной путанице арабского квартала, продуваемого сквозняками, которые пахли непременным морем и гниющей рыбой. Когда Клим «вышел» из такси, на него обрушилась языковая разноголосица именно арабского квартала. Здесь же, в одном из дешёвых кабачков, он наткнулся на земляков-эмигрантов, и потом жил в этом районе средневекового Марселя. Эмигранты, удравшие из эсэсэсэра представители богемы, чьи таланты писать, рисовать, петь и музицировать оказались не нужны Родине, во Франции бедствовали напропалую, потому что здесь в их сомнительных талантах не нуждались тем более. Они, признав в Климе земляка, скрывающегося от полиции с огромной кучей денег в карманах сборной одежды, душевно его приняли. И принялись раскручивать дезертира так широко, как это умеют делать русские люди, одинаково способные поделиться с ближним своим последней телогрейкой и снять с него богатую шубу. Клима, в виду строжайшей конспирации, заточили в какую-то келью какой-то исторической башни. Башней и прилегающими к ней руинами ведал некий Каледин. Он являлся потомком русских аристократических белоэмигрантов и работал смотрителем данных руин с вышеупомянутой башней посередине них. Одновременно Каледин-смотритель сдавал вышеупомянутую келью за совершенно символическую плату своему однофамильцу, Каледину Ваське. Однофамилец что-то такое рисовал, пытался работать в жанре постэкспрессионизма, неомодернизма, кубопортретизма, но более всего преуспевший в гомосексуализме, в своё время как-то легко втёрся в милость к Каледину-первому. То ли из-за одинаковых фамилий, то ли что-то сентиментально наврал. Но не важно, потому что скоро художник Васька стал сильно экономить на почти бесплатном жилье в городе, где аренда всякого жилья таки кусалась. Но как только Клим попал в дружеские сети советских эмигрантов, среди коей непотребной шушеры ближе всех к дезертиру тёрся Каледин-художник, последний тотчас одолжился у вновь обретённого земляка солидным займом и снял жильё более приличное, чем занюханная до антикварности келья в средневековой башне. Каковую келью не признанный ни на Родине, ни за её пределами художник незамедлительно сдал новому земляку в субаренду по цене, втрое превышающей ту, что брал с Каледина-художника Каледин-смотритель. Одновременно Васька Каледин сделался главным покровителем Клима. И первое время дезертир только кряхтел, считая уплывающие денежки. Сначала уплыли франки, потом доллары, а после них затрещали деньги, бывшие на кредитках. Васька, честно отчитывающийся за каждый истраченный франк, всякий вечер приводил в келью всё новых и новых знакомых, друзей и подруг. Они пили, если, веселились и дружно стращали Клима дороговизной жизни во Франции. При этом декларируемая дороговизна обрастала дикими процентами под залог сомнительного положения дорого земляка, являвшегося одновременно дезертиром, беглым преступником и незаконным иммигрантом. Клим, бывалый солдат и матёрый полевой разведчик, не имел никакого опыта общения с такими хитрожопыми мазуриками, как эти его земляки-эмигранты, бездарные писатели, художники и музыканты(64) . Поэтому бездарно позволял себя грабить. Он пил, ел, веселился вместе со всеми, а упившись до состояния риз, в чаду занимался любовью с какими-то истасканными подружками Васьки Каледина. И через две недели мутной жизни в провонявшей дешёвым бухлом и низкопробной косметикой келье Клим подцепил триппер. Потом его целую неделю лечил ещё один Васькин знакомый, тоже земляк и бывший врач из Одессы. Тот говорил на русском языке с врождённым французским акцентом и слопал кучу денег. Однако от триппера вылечил, и Клим снова ударился в беспробудное пьянство. А ещё спустя неделю мог с уверенностью утверждать, что знаком со всей советской эмиграцией, проживающей в Марселе. А таковых, начиная от биробиджанских евреев, и кончая прикарпатскими цыганами, в большом портовом городе имелось предостаточное количество. Васька, широкая душа и неутомимый педераст, знал всех и всех звал в гости. Денег на кредитных карточках, снятых Климом с богатых американских журналюг, оказалось что-то около пятидесяти тысяч долларов, потратить их с наскока было нелегко и Васька стал выписывать знакомых из Орлеана и Парижа.
- Эх, паря, - бубнил Каледин-смотритель, заходя по утрам в келью, где среди разбросанных пустых бутылок и остатков закусона спал на матраце в обнимку с очередной эмигрантшей лет сорока или больше бывший десантник, - пропадёшь почём зря…
- Чё? – бормотал Клим, продирал глаза, отцеплялся от подружки, которая с похмелья казалась ещё ужасней, чем стрезву, и на четвереньках отправлялся в поисках спиртного. Находил, освежался, закуривал и, пока Каледин-смотритель громыхал убираемой тарой, разглядывал из узенького стрельчатого окошка Марсель, который спьяну ему нравился ещё меньше, чем с похмелья. Разглядывал, вспоминал родное Суходолье и пускал тяжёлую пьяную слезу.
Однажды февральским утром, когда Клим проснулся один, Каледин-смотритель не в меру разошёлся и не ограничился одной лишь укоризненной фразой. Но, когда Клим, разбуженный приходом смотрителя, сунулся искать традиционную опохмелку, потомок русских эмигрантов первой волны пихнул ногой бывшего замкомвзвода и усадил его на каменный пол.
- Ты, чё, дядя, в рыло захотел? – ощерился Клим и стал подниматься, чтобы дать раза оборзевшему белоэмигранту. Он имел богатырское здоровье и без ущерба для него пил три месяца без просыпу и выхода в город, ожидая, когда же друг Вася расстарается и пробьёт ему хоть какую-нибудь легальную ксиву. Что касается упоминания о богатырском здоровье коренного сибиряка применительно к конкретному моменту развития действия, то Каледин-смотритель, мужчина далеко не первой молодости, весьма сильно рисковал уже собственным здоровьем, глупо полагая, что бывший советский десантник, ослабленный продолжительным запоем, так запросто спустит обидный пинок.
- Это у кого рыло?! – взмутился внук белоэмигрантов, потомственный русский аристократ (65) и малооплачиваемый смотритель французских неликвидных руин. – Ты на себя посмотри – до какого вида допился?!
Каледин, в отличие от своих многих соплеменников, давно натурализовавшихся в неполноценных французов, говорил по-русски так, словно и не покидал России, где, кстати, ни разу не был.
- Сейчас ты у меня договоришься! – прорычал Клим и бросился на смотрителя. Но тот своевременно заюркнул в кладовочку, захлопнул за собой дубовую, кованную железом дверь, и приглушённо из кладовочки выкрикнул:
- Дур-рак! Я ж тебе добра желаю! Васька, вертопрах, и дружки его, гольтепа совдепская, как раз тебя под монастырь подведут! Поди, уже все деньги пропил?
- Не все, - остывая, буркнул Клим, - тыщ десять осталось…
- Сколько? – переспросил Каледин-смотритель, открывая дверь и высовываясь из кладовочки.
- Тыщ десять, - повторил Клим.
- Франков?
- Долларов.
- А было сколько?
- Пятьдесят три… или четыре… кажется, - промямлил Клим, вспоминая ушедший ворох французской капусты, небольшую кучу наличной зелени и первоначальный запас на кредитках. Данный запас Васька Каледин обезопасил на второй день знакомства с Климом. Вернее, обналичил. И если бы он это делал один, а не в компании завистливых (или принципиальных) земляков-эмигрантов, то не видал бы Клим вышеупомянутого запаса как собственных ушей без помощи зеркала или других отражающих гнусный буржуйский мир со всякими, присутствующими в нём, паскудными (или глупыми) персонажами поверхностей.
- Ой, дур-р-ра-ак! – в сердцах плюнул потомок белоэмигрантов. Он давно уже хотел гнать Ваську взашей, но пожалел этого нового бродягу. И продолжал получать от хитрожопого непризнанного художника символическую плату, каковую до сантима отдавал другому хитрожопому деятелю, но уже из местного муниципалитета. Даже не подозревая о том, что Васька не только не переехал на подселение с уплотнением к какому-то другому, не признанному в СССР, художнику в пользу нового горемыки-земляка, так как снял отдельное жильё, но греет данного земляка вульгарной субарендой. Потому что Васька, любитель поговорить, мог врать от души, но о делах денежных, касающихся лично него, предпочитал помалкивать. Зато о своём подопечном (так широкий Васька-художник называл новоиспечённого постояльца известной кельи) Каледин-второй рассказывал напропалую. И Каледин-первый, сам в оргиях участия не принимавший, был-таки наслышан о незадавшейся судьбе дезертира, от души ему сочувствовал и всерьёз задумывался помочь ему по-настоящему. Поскольку в ту помощь, что обещали Климу его собутыльники-паразиты, не верил. И, пока те продолжали доить ударившегося в истинно русский похреновизм незаконного иммигранта и врать ему о высокооплачиваемых трудностях легализации, лично похлопотал о том, чтобы хоть как-то помочь этому симпатичному, хоть и опустившемуся, бродяге.
Первое время, конечно, Каледин-первый ничего такого не предпринимал. Потому что считал это не своим делом. Но затем его таки стало пронимать, и он решил всерьёз заняться наставлением на путь истинный этого бедолаги, в своём запушенном виде больше импонирующем потомку аристократического рода, нежели та псевдобогемная сволочь, что крутилась вокруг него.
- Чё ты заладил: дурак да дурак? – огрызнулся Клим. – Что, других слов не знаешь?
Он нашёл полбанки «Руссильона» и пополоскал им рот, не проглатывая смачный напиток. Затем выплюнул креплёное вино в раковину умывальника, стоящего в углу кельи, и взялся чистить зубы. Сегодня, после неожиданной взбучки от этого терпеливого малоразговорчивого соотечественника (пусть и очень условного), ему расхотелось опохмеляться. Поэтому, почистив зубы, он сбрил недельную щетину, вымылся по пояс холодной водой и подошёл к стрельчатому окошку, откуда открывался вид на Карантинную бухту. Отворил раму, опёрся руками о подоконник и засвистал мотив песни о дорогах, над которыми пыль, да туман.
- Других не заслужил, - подобревшим голосом возразил смотритель. – Уезжать тебе надо из Франции, пока дармоеды твои последние деньги не оприходовали, - убеждённо добавил он и подошёл к постояльцу.
- Сам знаю, - мрачно молвил Клим, - но как и куда? К своим мне нельзя – свои упрячут меня в тюрягу. И надолго. А местные ищут меня не для того, чтобы наградить орденом Почётного легиона. Я, дядя…
- Знаю, - ворчливо перебил Клима потомок белоэмигрантов.
- Так чего собачишься? – удивился Клим.
- Зло берёт, что с пустозвонами связался, - возразил смотритель.
- Да вот связался, - отрешённо вздохнул Клим, - а что делать?
- Думал я на эту тему, - признался Каледин-смотритель, - наводил справки стороной. В общем, есть такая фирма, которая берёт на работу людей вроде тебя. И отправляет куда подальше. Фирма трудоустраивает даже тех, у кого нет документов и рыльце в пушку. Но в данном случае нанимаемый должен подписать отдельную, помимо контрактных, бумагу.
- Какую бумагу? – без особого энтузиазма поинтересовался бывший советский десантник.
- По этой бумаге нанимаемый завещает фирме, которая его трудоустраивает, всю сумму страховки жизни – двести пятьдесят тысяч долларов.
- Ничего себе! – изумился Клим. – Что это за работа такая, если страховка жизни – двести пятьдесят тысяч долларов?
- Очень интересная работа, - усмехнулся смотритель, - в экзотических местах на правительства третьих стран. Фирма, о которой речь, является всего лишь посредником между наёмниками и данными правительствами. Она же, фирма, оговаривает условия страхования жизни своих клиентов. В твоём случае – если ты погибнешь раньше истечения срока контракта, всего три года, - страховые деньги, которые выплачивает третья страна, достанутся фирме.
- А почему я должен погибнуть? – не понял Клим. Будучи с крутого бодуна, он никак не мог въехать в тему. А тем более, проникнуть в её тонкости.
- Потому что работать тебе придётся солдатом удачи! – воскликнул Каледин-смотритель.
- Каким ещё удачи? – презрительно скривился Клим. – Чё ты мне басни рассказываешь?! Ты мне ещё спой о работе играющего евнуха в запасном гареме какого-нибудь опухшего нефтесултана…
- Да пошёл ты! – разозлился смотритель и отвернулся от Клима, намереваясь вплотную заняться выполнением своих прямых обязанностей.
- Так сразу и пошёл, - буркнул Клим, - ты поговори ещё со мной.
- О чём?
Клим недоверчиво глянул на смотрителя и, до этого бесшабашно доверявший свои деньги всякой краснобайствующей сволочи из эмигрантов последней советской волны, усомнился в честности потомственного русского аристократа. Поэтому задал вопрос с подковыркой:
- Ну и что я должен тебе за хлопоты?
- Дур-рак! – в третий раз в сердцах ругнулся смотритель. – Ничего ты мне не должен! Собирай вещички и беги отсюда, пока Васька со товарищи не явился. Вот тебе адрес фирмы.
Он протянул Климу заранее приготовленный листок из блокнота. Адрес был записан по-французски.
- Сейчас, - упёрся Клим, - чтобы меня первый полицейский взял за жопу?
- Эх, паря! – укоризненно молвил смотритель, - наслушался ты страстей от Васьки и его дружков-прихлебателей о здешней полиции. Они же специально тебя пугали! Нужен ты местной полиции, которая на своих бабах не сразу посторонних мужиков находит. Иди, не сомневайся.
- Да как же я пойду? – таки засомневался Клим.
- Молча. Выйдешь – бери такси. Покажешь эту бумажку и поезжай по адресу. А по пути вели тормознуть у первого банка. Я слышал, ты знаешь язык глухонемых. Воспользуйся этим знанием и положи оставшиеся деньги на номерной счёт. Деньги тебе пригодятся, когда отработаешь срок и получишь документы той страны, куда тебя направит фирма.
- Как же, пригодятся, - пробурчал Клим, - это после трёх-то лет работы солдатом удачи? Удача – баба капризная. Как меня за гораздо меньший срок в Афгане не ухлопало, до сих пор удивляюсь… А насчёт денег и номерного счёта я так думаю: долларов тысячу я оставлю себе, а остальные возьми ты. Жив буду – вернёшь. А если я буду не только жив, но и богат… Короче: прощай на всякий случай. И спасибо тебе за науку…
 





(60) Ханты и манси (остяки) – северные этнические группы на территории России





 (61) пистолет Макарова





 (62) Противоударные приспособления типа старых автомобильных покрышек или тому подобное





 (63) Плавучий контейнер





 (64) Некоторые «демократически» настроенные читатели в этом месте начнут квакать: ну как же, как же! Так-таки ни одного талантливого артиста не удрало за кордон в гнусные советские времена, когда истинным талантам в совке делать было нечего? Один Солженицын да ещё, быть может, Кончаловский. Другие если чего-то и достигли за крайним западным рубежом, то лишь на волне оголтелого (весьма поощряемого на западе материально) антисоветизма. И не надо поминать всуе такую литературную посредственность как Аксёнов. Хотя автор отчасти согласен с таким утверждением, что не всякому таланту в СССР, в силу сложившейся в те времена жёсткой групповщины и «потомственности» (автор не имеет в виду потомственных паровозников или виртуозных исполнителей на совковой лопате) в советской богемной среде были рады





 (65) Автор не имеет в виду атамана Каледина, имевшего не очень глубокие аристократические корни