Вне времени

Вне времени и вне эпохи, слонялся он по свету в поисках богатства. Занимался он тяжелой работой. Иногда, приходилось убивать, иногда забирать. Может, совершал он всё это под флагом освобождения, просвещения или перераспределения материальных благ, -  я уже сейчас не вспомню. Но познакомились мы, когда было ему сильно за семьдесят. Называли его Иней, и имя это прижилось в нем задолго до того, как волосы стали холодного стального цвета. Рассказывал он про себя случай, что произошел с ним в разгар его жизненных сил.
 В одной тускнеющей деревушке, куда он со своей бандой, а может войском или отрядом, заглядывать даже не хотел, в крайнем доме жил одинокий старик. О старике никто и не думал, когда снимали кое-какую мелочевку со стен, выгребали поблескивающую мишуру из углов. Старик, не двигаясь, сидел в углу. Было не понятно, может ли он вообще ходить. Если бы решили, что старик мешает, то он бы вряд ли смог вскрикнул. Такие безжизненные сморщенные губы у него и шея, как будто совсем обезвоженные. Но у старика были странные живые глаза. Были они не туманно серые и не блеклые, как у людей, проживших много лет, а лучистые, зеленные, травянистые.  Иней подошел к нему поближе.
- Не бойся старик, они тебя не обидят. 
Старик посмотрел пристально-пристально. Казалось сейчас он соберёт остаток своих сил и заговорит. Старик прищурился, глаза, будто улыбнулись на секунду, потом они потухли, стали уставшими, грустными. Почему-то Иней, который редко испытывал чувство неловкости, продолжал глупо улыбаться.
- Ты никогда не найдешь, то чего так жадно хочешь, - сказал тихо, чуть-чуть шевеля губами старик. Иней переспросил, хотя отчетливо слышал каждый звук. Внутри будто кто-то схватил внутренности холодной пятерней. Стало очень неуютно и тоскливо.
- И руки твои, которые жаждут сжать это крепко-накрепко, начнут сохнуть. Посмотри на свой средний палец. Зачем он тебе? Ты используешь его, только чтобы носить этот холодный талисман богатства. А палец уже и сейчас почти ничего не чувствует, а скоро на нем и кожи не останется вовсе. Берегись своего желания.
Почему-то Инею не хотелось спорить или защищаться. Он чувствовал, что слова старика отлетают от него, не проникая внутрь. Старик просто озвучивал то, что итак ждало Инея. Так тому и быть, и ничего не изменить.
- Вот только одна надежда.
Иней, который, насупившись, уже собирался повернуться и выйти, застыл на месте. Он повернулся к старику, не решаясь посмотреть на него.
- Надежда, если ты ее когда-нибудь коснешься.
Иней быстро вышел из дома старика, и помчался куда глаза глядят. Дальше-дальше, еще дальше.
Он не знал, что он искал. Но чувствовал нехватку этого. Иногда, во сне, перед тем как проснуться, на один миг, он сжимал это в руках. Но  тут же просыпался. Оставалось мимолетное чувство полноты этой жизни. Во сне жизнь наполнялась смыслом. В ней возникала та самая недостающая деталь, та самая частичка мозаики, без которой весь рисунок оставался невзрачным сумбурным. Эта маленькая плиточка, брусочек, черепушчка, да неважно что, наверное, была золотая. И Иней гонялся по всему свету за золотом. Он забыл, кем он был, где его родные, он перестал скучать, но научился собирать богатство. Он жил широко, устраивал шумные праздники, кичился перед своими товарищами. Но теперь что-то сломалось. Та, он продолжал верить, что Та недостающая часть мозаики золотая, но теперь золото мало, что для него значило.
Он видел много красивых женщин, брал с собой, потом менял. Уже давно женщины появлялись просто так, сами собой. Наполняли ли они жизнь чем-то, окрашивали ли они ее дополнительными красками? Наверное, нет. Внешняя красота овладевала его мыслями на какое-то время, потом приедалась. Все остальное - мишура. Видя грусть или тоску в ней, ему хотелось стряхнуть ее как ненужный листок зимнего дерева. Так он и поступал. У Миры не было в глазах этой тоски. Казалось, что она безучастна к своей судьбе. Она задержалась дольше остальных. Она не обращала внимание на присутствие других женщин, родила ему трех детей, которых он с трудом отличал друг от друга. Не много интересовался только дочерью, которая родилась хромоножкой. Она была не сдержанная, резкая, громкая, рыдала на взрыв, а потом насупившись уходила, и тогда от нее не было слышно ни звука в течение нескольких дней. Он в полглаза наблюдал как она растет, мечется, по-своему, наверное, любил ее как-то. Но не умел задумываться над своими чувствами.
А тем временем кожа на правой руке начала сохнуть, трескаться. Постепенно она стала как будто бы тоньше. Сначала  его удивляло и забавляла эта новая способность: чувствовать кожей на правой кисти даже малейшее дуновение ветерка, выдох собеседника, луч солнца, падающий на тыльную сторону запястья. Он начал с интересом прикасаться к только что убитой утке. Трогая ее тело, изогнутое как надломанная  стрела, он заметил удивительную гладкость каждого перышка. Как каждое уложено ровно-ровно, вместе, перья, как идеально обученные войска, создают ровнейшую поверхность, которая скользит через воздух с бешенной скоростью. Он трогал бархат, воду, снег, соль, холодный мрамор, теплую кожу Миры, которая так отличалась на разных участках ее тела. Однажды, он заметил, как от его прикосновений, венка на ее шее начала пульсировать сильнее, чаще, как она глубоко вздохнуло. И впервые его озарило, что она тоже живая, такая как и он. И то, что она молчит, не значит, что она ничего не чувствует.
Но кожа продолжала истончаться. Его средний палец выглядел особенно бледным. Ему стали нестерпимы прикосновение даже к теплому, шершавому. Все чувства обострились до предела. А средний палец начал терять чувствительность. Скоро кожа на нем стала такая тонкая, что все сосуды начали просвечивать. Сначала они были наполнены веселой алой жидкостью, но постепенно жизнь уходила из ткани, и вот он стал серо-синего цвета. И уже когда начали просвечивать кости на нем, Иней почти не удивился. Он так себе это и представлял. Он знал, что так и должно было случиться, он бросил все поиски.
Вот уже десять лет он сидел в своей доме, окружала его лишь семья. Семья, которую он не искал, к которой он не хотел, но теперь совсем  был не против. Он смотрел с удовольствием на свою дочь, на двух уже почти превратившихся в юношей сыновей. Он скучал по привычному запаху Миры, если вдруг приходилось куда-то отлучиться. Он не искал то, что могло бы вернуть ему его руку, если верить старику. То, во что он не мог поверить, то чему он не мог придумать название. То без чего он не мог поверить в реальность всего происходящего. В слово ЖИЗНЬ.
Палец его не беспокоил. Однажды проснувшись, он подумал без тоски и сожаления, что с ним делать? К этому времени, палец превратился в кость. Костяной палец не болел, не вихлялся. Он просто медленно врастал в тонкую-тонкую кожу, которая постепенно утолщалась, плавно переходя в предплечье. Инея не беспокоило мнение окружающих, он мало от кого зависел. Но какой прок в этом странном отростке. Он хотел его отрубить. Но…завтра.
Ночью пел соловей. Странно одиноко. «Кому он поет?» подумал Иней. В Луне чуть-чуть не доставала полноты. Она смотрелась грустной, умирающей, но еще способной осветить ночной мир. Сам не зная почему, повинуясь какому-то внутреннему наитию, Иней встал, аккуратно, что бы не разбудить Миру. Накинул теплый халат и отворил окно. Впервые он увидел очертания соловья на фоне луны. Он был настолько не выразительным, маленьким, хрупким. Иней задумался, как он может вообще вбирать в грудь воздух, что бы петь. Как он сумел выжить в этом сумасшедшем, жестоком мире. А то, что мир жесток Иней знал наверняка, он сам принимал в  создании этого мира участие.  По правой щеке что-то мокрое прокатилось и обожгло щеку. Сначала Иней не понял, что это. Но вот снова, теперь слева. Он машинально поднял руку и смахнул слезу, слеза покатилась по костяному пальцу.  Он вышел на улицу. В груди не помещался воздух. Сердце переполняло состояние причастности ко всему живому: к Луне, к соловью, к тому, к кому обращался одинокий соловей. К Инею подошла дочь, тихо прижалась, склонила голову на бок, и замерла. Что это? Что это за чувство. Он здесь, он живой. Они не разговаривали, но были сейчас самими близкими людьми на свете. Она молча взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала ее. По руке снова прокатилась слеза, но теперь это были ее слезы. Потом все замерло, Иней не слышал и слышал одновременно все, он смотрел вперед, но по бокам мир не существовал. Он не заметил, когда дочь ушла, также тихо как и появилась.
Он вернулся в постель, ноги болели от долгого стояния, но голова была ясная, тихая. Иней провел по волосам миры рукой, палец зацепился и дернул ее волосы. Она проснулась и впервые грозно посмотрела на него. Он захотел извиниться, но сдержался.
Утром он знал, как называется то чувство, которое переполнял вчера. Это Любовь. Ее он искал всю жизнь, к ней он прикоснулся вчера, когда вытирал слезы, когда разбудил жену, которая далеко не идеальна. Это ОНА была не достающим элементом мозаики, не золотая, а прозрачная, и светящаяся.
Когда я с ним познакомилась, он сам уже был стариком, тихим, спокойным, горделивым и заносчивым. Иногда, его навещали дети, жена давно умерла. У него очень красивые руки, тонкие длинные пальцы, которые он кладет на колени, внимательно слушая. С какой-то усмешкой. На среднем пальце он носит красивый золотой перстень, дешевого желтого цвета, с прозрачным стеклом вместо камня посередине. На этом стекле есть трещина, если кольцо упадет еще хотя бы раз, то оно разобьется.
У него живые, такие прозрачные светло-зеленого травянистого цвета… В них столько жизни.
2011
Оказывается можно жить вне времени, в нашем пространстве
2013