18 октября

18 октября
Кира нервно ходила по комнате, то осторожно присаживаясь на скрипучий старый стул, то вскакивая с него, будто её кто-то резко и громко звал. Она сжимала в руках черный платок, которым обычно накрывала плечи. Комната была наполнена пыльными бликами от только что вошедшего солнца, пол скрипел под быстрыми шагами высокой и нервной Киры. На белой скатерти, что покрывала круглый деревянный стол около окна, стоял глиняный кувшин с водой и два таких же глиняных и стройных бокала. По скатерти, кувшину и бокалам бегали тени от голых веток деревьев, что росли около дома. Кира не могла найти себе места. Ее высокая тень порой не успевала за быстрыми движениями, которые резко выдавали ее беспокойность. На высоком и не стройном, но и не полном теле Киры была одета кружевная черная блуза с высоким горлом, строгие черные брюки, которые обвивая ее красивые длинные ноги, были заужены к низу. На ногах были домашние тапочки тоже такого же мрачного черного цвета. Волосы её были заплетены в косу – колосок, но некоторые пряди предательски вываливались прямо на лицо и тем самым, разбивая всю картину идеальной прически, лохматили темные волосы Киры. Глаза были опухшие и розовые от бесконечных слез, которые последние несколько часов выливались из ее глаз. Весь дом был наполнен некоторым напряжением и угнетающей тишиной. Со второго этажа слышались, плачь, топот, разговоры, но они ни коем образом не рушили плотную порчУ тишины, которая черным покрывалом обвила все стены, полы, двери этого старого и большого дома. Все зеркала были завещаны плотной черной тканью, от которой будто бы веяло холодом и сквозняком. Сегодня ночью в этом доме на самом верхнем, третьем этаже уснул вечным сном отец огромного семейства, владелец дома, отец Киры и по обыкновению своему прекрасный человек - Ремнёв Михаил Николаевич… По длинному коридору послышались тяжелые шаги Елены Сергеевны. Кира, услышав шаги из коридора, сорвалась к двери и убежала навстречу к женщине.
- Что? Что? Что?!? Они сказали причину?!? – подбегая к высокой и большой Елене Сергеевне, спрашивала Кира.
- Они… Они… Сказа… Чт… Ми… - Елена Сергеевна заплакала, так и не успев рассказать все подробности своего визита к патологоанатому. Кира взяла ее под руки и отвела в зал, усадила на коричневый кожаный диван и нервно стала капать те самые 20 капель, которые должны были не устранить, но хотя бы облегчить страдания большой женщины в черном платье и в кружевной косынке, съевшей на бок и тем самым оголив голый висок. Елена Сергеевна – это мать покойного Михаила Николаевича и бабушка Киры, которую та любила самой искренней и чистой любовью. У мрачной женщины, что плакала на коричневом диване, год назад обнаружили рак, и после нескольких процедур химиотерапии она стремительно стала терять волосы, а затем и вовсе осталась полностью лысой. Ее больше зеленые глаза были прикрыты и брови сморщены, но когда Кира наклонилась к ней, подавая рюмку с лекарством, Елена Сергеевна открывала больше глаза, из которых выкатывались огромные капли слез, они текли по щекам и падали на грудь черному платью. Кира снова стала ходить по комнате теми самыми нервными и быстрыми шагами, что ходила несколько мгновений назад по светлой комнате. В голове ее мелькали образы воспоминаний связанных с отцом, детством, матерью, играми, смехом. Кире совершенно не хотелось плакать, а наоборот – хотелось утешать и прижимать к груди всех рыдающих и скорбящих членов своего дома. Елена Сергеевна и Андрей Николаевич её второй сын, брат умершего Михаила, были единственными стойкими и мужественными людьми в этой ситуации. Когда встал вопрос о том, кто же поедет в морг узнать причину смерти, кто поедет забирать гроб и решать прочие вопросы, связанные с похоронами, организацией и перевозкой, было сразу понятно на чьи плечи возложится вся эта ответственность. Когда Елена Сергеевна хоть чуть-чуть пришла в себя, Кира сразу же стала расспрашивать её о причинах.
- Милая, дорогая бабушка, так что же все-таки тебе рассказал врач?– дрожащим голосом, стоя перед ней на коленях спросила Кира.
-Ах, эти врачи… Ничего нормально же объяснить не могут. Почему, зачем и как… - наклоняя голову, тихим голосом проговорила бабушка.
- А все же? Что же они вам сказали? – еще более волнительным голосом спрашивала Кира.
- Они сказали, что у нашего Михаиля случился сердечный приступ, который и убил его. Нет, ты это представляешь? У нашего здорового Мишеньки приступ… О господи… - Елена Сергеевна снова заплакала, но только тихо проливая слезы и молча глотая.
Кира встала с колен и приобняла бабушку. На удивление ей не хотелось плакать, ей не хотелось рыдать. Ей вообще ничего не хотелось. Утром ее будто поместили под вакуумную колбу и лишили всякого рода эмоций. За окном потемнело за несколько минут, и начался дождь. Мелкий противный по своей природе, он стучал по балкону, по подоконникам окон и нагнетал еще больше темноты в этот и так уже плотно завещанный темной тканью дом. Кира подошла к окну и увидела, как капли мелкого и противного дождя стали превращаться в огромные и тяжелые плотные ручьи. Они ударяли по земле, текли по дорожкам, которые выкладывал её покойный отец. Тяжелые капли были по крыше любимой беседки Михаила Николаевича, в который он часто сидел и курил свои любимые сигареты, запивая ромом. Капли свисали с темных веток деревьев, которые сажал тоже её отец. Все, что видела Кира и все, по чему бил дождь, все было воссоздано руками Михаила, ее любимого отца и любимого мужа ее матери, которая рыдала с самой ночи на верхнем этаже их опустевшего черного дома. Киру так увлекла эта мысль, это чувство безысходности и необратимости, что она от переполнявших ее душу эмоций, зарыдала в голос, прислонившись к холодному стеклу закрытой двери балкона. Она рыдала так, что даже убитая горем бабушка не смогла не заметить начинающейся у Киры истерики и, взяв внучку под руки, повела к дивану. Теперь сама бабушка капала капли, которые должны были успокаивать, считала и сбивалась… А Кира плакала в захлеб и тряслась, будто от сильного озноба.
Через три часа к высокому кованному забору дома Ремнёвых, подъехала черная большая машина, которая блестела от капель дождя и отражала всё, будто отполированный чистейший поднос. (На том подносе должны лежать фрукты, но почему – то лежали кости.) Из машины вышел высокий мужчина во всем черном. Пиджак его, рубашка, туфли и даже перстень на его пальце – всё было черным, нагоняющим тоску и скуку. Волосы его были темны и собраны в шишку, правда, кое где проглядывались мелкие пряди седины, которые предательски выдавали его не юные годы. Лицо его было так бледно, что казалось, будто у этого высокого мужчины настолько тяжелое предобморочное состояние, что он не сможет дойти до порога черного дома. Глаза его были большими, а брови четкими, густыми и аккуратными. Мужчина хлопнул дверь своего блестящего автомобиля и, пригибаясь, и щурясь от назойливых капель октябрьского холодного дождя, открыл ворота и быстрыми шагами направился к крыльцу большого черного дома. Это был Ремнёв Андрей Николаевич – брат покойного Михаила и сын убитой горем Елены Сергеевны. Это он занимался делами организации панихиды. Андрей Николаевич, не снимая лакированных туфель, вошел в дом, где царила полная тишина. Отряхивая с себя мелкие капли холодного дождя, весьма резкими движениями и подергиванием плеч он прошел на кухню. Открыв дверку верхнего шкафа с матовым стеклом, Андрей достал большую бутылку коньяка и, прихватив фужер сел за круглый стол, который стоял посреди комнаты. Когда он начал наливать в фужер свой любимый французский, задумался о чем-то или что-то вспомнил, наверняка то, какое веселье и радость были сосредоточены в этой комнате еще неделю назад. Как маленькие дети играли и носились по всему дому с криками, и визгом, сбивая статуэтки и, задевая высокие комнатные цветы. Как его любимая «маленькая» Кира, в фартуке и колпаке с серьезным видом месила тесто и, оборачиваясь к столу, постоянно спрашивала у бабушки «Бабуль, так нормально ведь да!?» и бабушка, улыбаясь, отвечала, что она делает все верно. «Меленькая Кира», Андрей так называл свою племянницу, подстрекая её высокий рост, который составлял 185 см, несмотря на это между ними были такие теплые и дружественные отношения, что не каждая дочь и отец могут похвастаться хотя бы похожестью своих взаимоотношений на теплоту Киры и её дяди. Вспоминая это, Андрей забылся, и фужер наполнился французским коньяком больше чем наполовину. Он недолго сожаления об этом недоразумении двумя глотками выпил все содержимое, после выдохнув и зажмурив глаза, закусил кусочком лимона. Выходя из кухни, Андрей стал закрывать дверь и одним неловким движением свалил с полки две горячо любимые покойным братом кружки. На шум прибежала Кира. Увидев на полу осколки двух кружек, Кира заплакала снова, закрыв рот ладонью. Именно так делают женщины, когда чему-то удивляются или поражаются. Андрей кинулся успокаивать Киру, просил у нее прощения, но все было тщетно. Он чувствовал свою огромную вину и пообещал склеить их так, что будет даже незаметно, что они когда-то терпели травму. Услышав это, Кира немного успокоилась. Подошла к столу и, взяв бутылку, прямо из горла выпила три, а то и все четыре глотка крепкого французского. По лестнице, ведущей с двух верхних этажей, послышались шаги, и шум платья матери Киры, и жены покойного Михаила. Это была миниатюрная женщина с длинными светлыми волосами, она была одета в черное платье, подол которого был пышным и при трении об углы лестницы издавал звуки схожие с трением бумаги. Она шла, покачиваясь и держась за периллы, была бледна и почти бессильна.
- Ольга! Господи! Что же ты, молча-то? – увидев женщину, Андрей бросился к ней. Хватая ее под руки и придерживая все ее тело, повел в комнату.
- Ах да нет, мне нужно воды! Мне нужно на кухню… – вздыхая и закатывая глаза, тихо говорила Ольга. Как только Андрей завел её на кухню и усадил на большое кресло, Кира сразу же подала ей воды и предложила чем-нибудь отобедать, но та отмахивалась от дочери и говорила, что не голодна. Приподнявшись с кресла, Ольга снова упала без сил…
На верхних этажах были еще брат и сестра Киры - маленькие и озорные двойняшки Лёва и Диана, бабушка Тая, сестра Ольги Катерина, которая приехала погостить к Ремнёвым, на ковре возле окна скулил большой пёс Граф и еще было много пустоты, черной всепоглощающей пустоты, плотной, которая обвивала всем рты, глаза и руки. Она бродила по дому за руку с тишиной и проникала во все комнаты, фужеры, бокалы, кресла, кровати, подушки. Она, как виноградная лоза плела свои косы по ручкам дверей и ступенькам длинной лестницы. Не оставляя никому даже шанса на светлое спасение от удушения горем и горечью утраты. Только дети сидели тихо в комнате и собирали пазлы, только изредка переговариваясь тихим шепотом, друг с другом. Они наверняка не понимали, что же всё-таки произошло сегодня ночью. Почему мама плачет, почему в доме не работает телевизор и не транслирует мультики, почему в доме такая тишина и завешаны зеркала. И самое главное, что они были лишены этих огромных и тяжелых дум, не дающих по ночам спать.
Вскоре Кира и Андрей стояли на крыльце, курили и ждали скорую, которая ехала всего 7 минут, но им казались эти минуты жуткой и настоящей вечностью. Дым, который они выпускали по очереди , был серым и плотным, даже слегка желтоватым. Сырость и холод творили из простого теплого дыма от сигарет нечто жутко красивое, дым этот был так схож с цветом мутного неба, которое плакало с самого утра. Кира курила исправно с 13-ти лет и совершенно этого не стеснялась. С Андреем она любила не только вместе покурить с 15-ти, но и пропустить пару бокалов вина, или чего покрепче. Так что он был ей самым лучшим другом, советником и слушателем. Когда приехала скорая для Ольги, которая то приходила в себя после обморока, то снова падала без сознания. Врачи быстро привели её в чувства и не найдя ничего серьёзного, прописали ей постельный режим и правильное питание.
19 октября
На второй день,когда в дом Ремнёвых привезли крышку гроба, а затем и самого хозяина в черном лакированном гробу, одетого в черный костюм и белую рубашку. В дом к скорбящей семье собиралось все больше и больше народу, приезжали дальние родственники, друзья и все те, кто знал Михаила Николаевича таким, какой он был в своей сравнительно не долгой жизни. Кира смотрела на своего отца сухими, пустыми и бесслёзными глазами. Она сидела около гроба несколько часов, не двигаясь и ничего не говоря. Она не замечала никаких людей ни тех, что подходили и прощались к Михаилу, ни тех, что стояли в стороне. Ее слух и мысли были далеко от этого дома. Она смотрела в бледные черты лица своего отца и вспоминала, как буквально три дня назад они сидели на застекленном крыльце с отцом, вместе с матерью, Андреем и его женой, пили ром смешанный с колой, громко смеялись и рассказывали истории. Вспоминала, как в этот прекрасный вечер к ним присоединились её друзья молодые журналисты, которых так обожал Михаил Николаевич. Вспоминала теплоту его рук и запах волос, когда тот прижимал ее к себе в порыве любви и ласки. Ей на ум приходили отрывки его голоса, разговоров, моменты из детства, еще лента воспоминаний крутила так быстро кадры поездок на море, разных путешествий и время, которым Кира совсем не дорожила, бежало у нее сквозь пальцы, осыпаясь на пол. В доме была суета. Плачь и топот смешивались, производя хриплые звуки ненужных разговоров. Кира сидела на стуле и боялась, что некоторые заметят кучу времени, которое бежало прямо на пол. Оно текло и образовывало лужи, на которых с легкостью могли поскользнутся члены семьи или друзья Михаила. Всё в её глазах потекло этим зыбким и скользким временем, потемнело, звуки замедлились и погрубели, и Кира упала в обморок, когда вставала со стула за стаканом воды. В доме начался хаос. Вызывали скорую, она приезжала, приводила Киру в чувства и снова уезжала. Кира разговаривала, улыбалась, а затем снова падала в глубокий обморок, который нельзя было облегчить даже с помощью нашатыря, что Елена Сергеевна подносила к носу лежащей без сознания Киры. Скорая снова приезжала. Уезжала. Приезжала. И так три раза. Кире снилось желтое и большое поле, которое будто бы не имеет ни конца, ни края. Она бежала по полю и кричала песни, стихи, спотыкалась и падала. Она бежала от кого-то страшного и огромного, бежала куда-то туда, где ее спасут и обнимут. Кричала для того, что бы показать, что ей не страшно. Она знала куда бежит. Она знала, что то место очень далеко, но она бежала. Её ноги кололи куски земли, камни и обломанные стебли желтой пшеницы. Ноги были в крови и земле. Она бежала к дому, который показался на вершине холма. Поле закончилось, и под ногами Киры появилась выжженная трава, ее кровавые ноги оставляли следы тёмно-красного цвета. И тут она услышала плачь ребенка, он плакал из тишины леса, находившегося прямо за домом, который должен ее спасти. Кира побежала в темный и густой лес. Она оглядывалась по сторонам, но везде были лишь ветки, сосны и темнота. Плачь делался все громче и ближе, чем дальше Кира заходила в лес, тем темнее и страшнее там было. Оглянувшись, она увидела, что черное, большое и жуткое настигло её у входа в чащу. То от чего она так долго бежала, стояло прямо у входа в лес. Плачь был все ближе, громче и страшнее. Он превращался в вой, каким воют раненные животные. Плачь был в самой голове, он лился из каждой клетки. Кира побежала дальше, ветки царапали ее тело до крови. Земля ушла из под ног и она упала в овраг, полный маленький волчат. Волчата лежали кругом возле свертка с маленьким ребенком, в котором она узнала свою дочь. Девочка плакала и смотрела на Киру. Все личико ребенка было в царапинах и запекшейся крови. Маленькие волчата рычали на Киру, и не давали ей даже приблизиться к свертку. Она села на колени и заплакала. Все ее тело ныло от порезов и ноги отказывались наступать на больные кровавые ступни. Сверху оврага нависала темная и плотная сфера, словно ткань, которой был завешан их дом после смерти Михаила Николаевича. Эта завеса трещала и ссыпала в овраг ветки, пыль и гнилые листья. Вскоре в овраге стало не хватать воздуха и волчата начинали скулить и бегать по кругу, сбивая с ног Киру. Ребенок стал плакать еще больше и громче. Кира подбежала к свертку и прижала к себе маленькую дочь. Все было таким жутким, страшным и безысходным, что Кира, которая отрицала существования Бога, стала молиться в голос теми молитвами, которые слышала от бабушки. Она плакала, кричала молитвы и прижимала к себе сверток с ребенком. Голос предательски срывался, и воздуха становилось все меньше. Вокруг них бегали маленькие волчата, скулили, рычали и некоторые падали без сил. Кира больше не могла ни кричать, ни плакать, её голова стала тяжелой и повалилась на бок, руки только сильнее сжимали сверток с маленьким ребенком. У неё в голове была лишь одна мысль, «Сохранить жизнь моему ребенку» и она уже сомневалась в существовании Бога, который не слышал ее крика и не видел маленькую, засыпающую девочку на ее руках.
20 октября
Кира вскочила, будто кто-то с силой стукнул по батарее. Она лежала на больничной койке в светлой палате. В ее руки были подведены капельницы и больные иголки впивались ей в вены, как когти. В правой ладони лежал ее любимый талисман, маленький желтый камень, который всегда висел у нее на шее. Вокруг была тишина и покой, только кардиомонитор считал ее пульс звуками. На лице была маска, с помощью которой она дышала, когда была без сознания. Она не могла сгибать локти рук, иголки впивались еще больше, и не могла снять маску, которая закачивала воздух в ее лёгкие без ее согласия и сбивала ритм её настоящего дыхания. Вдруг дверь в палату отворилась и в неё зашла медсестра с подносом, на котором лежали какие-то пакетики с красной жидкостью. Она так испугалась открытых глаз Киры, что вздрогнув, уронила поднос. Она подбежала к Кире, сняла с нее маску и начала спрашивать её:
- Вы меня слышите?
-Да, слышу. – хриплым голосом отвечала Кира.
-Вы меня хорошо видите? – присаживаясь на край койки, спрашивала медсестра.
-Да, у вас зеленые глаза и синяя маска у … - Кира не успела договорить, как в палату влетела её мать Ольга. Она подбежала к краю койки и начала плакать, прикрывая ладонью рот. За ней в палату вбежал Андрей со словами: «Ольга, пожалуйста, перестань плакать. Она совсем скоро про…», ему не удалось закончить свою речь, ибо он увидел как Кира лежит с широко открытыми глазами и обращаясь к Андрею говорит: «В чем собственно дело-то, от чего у мамы истерика? Что я вообще тут забыла? А?». Андрей встал как вкопанный и смотрел на Киру, улыбаясь. За ними вошел Михаил Николаевич, он услышал голос Киры и прислонился к косяку двери. Ольга, Андрей и отец Киры стояли возле её койки и будто бы боялись к ней прикоснуться. Она лежала и смотрела на Михаила и боялась, что это только сон и она сейчас вернется в тот овраг или проснется на диване в гостиной, увидит заплаканные лица и черный лакированный гроб.
-Ты, Кира, негодница и просто ужасный ребенок. Я не знаю как с тобой мы жили столько лет под одной крышей. – громким и грозным голосом начал говорить Михаил. – Ты со своими наркотиками нас напугала так, что у мамы пол головы седою стало, а Андрей и вовсе подстригся. Видишь? – протягивая руку, он указывал на остриженную голову Андрея. – А бабушка вообще похудела на 20 килограмм. Вот как теперь нам ее обратно откармливать, а? Неужели по магазинам возить за новыми тряпками? – наклоняясь над лицом Киры с выпученными глазами, спрашивал ее Михаил. Он всегда был шутником и язвой, Кира унаследовала этот дар и была полностью такой же. Она начала плакать и приподнимаясь, начала целовать папу. Она так хотела его обнять, но иголки не давали этого сделать.
-Кира, ты лежала 19 дней в коме! Нет, ты представляешь, а? – закричал на нее Андрей. Она улыбалась и смотрела на всех, понимая, что она в реальности и почти дома. Только Ольга молча плакала в подле койки и смотрела на свою дочь. Медсестра все так же сидела на краю и наблюдала за семьей Ремнёвых. В голове Киры был страшный и гремучий спрут из непонимания и осознания всего, что с ней случилось. Через несколько дней её отпустили домой. И только через месяц она узнала, что вследствие передозировки наркотиков потеряла ребенка.

На Питер опускались туманы и шли уже ноябрьские снега...

15.08.13 Валерия Каевски