Сын Фьорда

 "Для человека в возрасте, многие вещи становятся совершенно иными, более сакральными, более личными. Именно теми какими они и быть
не могли, когда случилась со мной в молодые годы.." - думал Ойстейн сидя на покрытой бархатным ковром мха старой пристани и спустив
гудящие и распухшие от переполнявшей рыбака старости ноги в закатанных по колено парусиновых, старых охотничьих брюках. В руках мужчина
задумчиво перебирал тонкую бамбуковую удочку, доставшуюся ему еще в 60-х годах на день Фьорда от его супруги. "В каком году это было?
почему Она дарила мне подарки каждый год в этот день? Может статься так что мудрая женщина знала о том что мой домик на берегу Тронхеймса
для меня значит немного больше чем она мога представить?" Мужчина нахмурив густые седые брови и цокнув языком обернулся в сторону горы, где между одетыми
в осень березами и осинами примостился его неказистый покосившийся домик, в какой то мере являющийся отражением своего хозяина.
- Где эта чертова псина?..
,негодующе проворчал Ойстейн, недоумевая куда запропасился его древний кобель Уле, который отлично вписывался в картину окружающей ветхости
и увядания. Почти 20-ти летняя собака, абсолютно непонятной ее хозяну породы, лениво встала из кучи желто-зеленой листвы на опушке леса, поодаль
пристани и прхрамывающей со сна походкой, щурясь на левый слепой глаз направилась к рыбаку, который удостоил пса презрительного взгляда и буркнул под нос:
- Бесполезнее меня на этом свете только ты Уле, старый ты пройдоха..
Кобель размеренно подошел к Ойстейну и с шумом уронил тощий зад на бревенчатый настил пристани. Потом откинул на лево голову заросшую нечесанной, седой шерстью,
что бы открыть обзор единственному зрячему глазу, который бел уже подернут поволокой старческой катаракты и от того казался хозяину почти человеческим,
таким пронзительным и понимающим, что порой часами что то рассказывать этой костлявой древней дворняге - казалось занятием лишенным даже доли странности.
Ойстен не имел никакого понятия за что полюбил эту собаку, появившуюся у него сразу после кончины жены 20 лет назад, но одно он знал точно, "Видал я псов
и посимпатичнее этого комка свалявшейся седой шерсти". Уле изучил нахмуренные брови хозяина, потом неестевственно измернув шею поглядел на удочку и после уронил
свой мутный взгляд на корзину, где лежала одна единственная рыба, выловленная за последние пару часов. В единственном глазу кобеля появилась смесь недумения и
разочарования, да такая явная, что Ойстейн не мог не позволить себе широко улыбнуться мудрости этого пройдохи.
- А ты как хотел старый черт? Всю рыбу выловили они...
,нервно хихикнул мужчина указывая большим пальцем себе за спину, где за горой поднималась струйка дыма от расположенного в излучине реки рыбного хозяйства.
Рыбы и правда стало гораздо меньше в последнее время, и если б не хорошая дорога проложенная до фьорда всеми этими компаниями которые тянули из местной природы все жилы,
которые могли продать хоть за какие то деньги, то Ойстейн наверно помер с голоду за прошедшие зимы...
- Или сожрал бы тебя!
,в шутку нахмурился старик и потрепал пса за ухом.
- Опять сегодня святым духом сыты будем..
,проговорил Ойстейн вствая мокрыми босыми ногами на мох и сматывая снасти в полной уверенности что в радиусе двухсот метров от него не осталось ни одной чертовой рыбы,
что была бы столь тупа что не учуяла приманок рыбо-фермеров и не ушла вверх по реке...

                ***
   В очаге потрескивали березовые поленья и доходил на кочерге почерневший от копоти котелок с «fiskesuppe», больше похожий на водичку с плавающей в ней луковицей и клочками рыбной
требухи. Половину пойманной форели старик отдал голодной собаке, но при этом одарил кобеля парой крепких словечек пока тот виновато косясь на кормильца жадно чавкал
рыбной головой.
   Ойстейн вышел на крыльцо и запалив набитую яблочным табаком трубку, выпустил облачко дыма и пара, мягко обхвативших деревянный столбик и тут же рассеявшихся в густом, прохладном
сумеречном воздухе норвежского вечера. Со свего крыльца сделанного так давно, что старик не помнил цвет дерева по которому ступала еще его жена, Ойстейн видел оба берега Тронхеймса,
а точнее малого его ответвления, уходящего на юг от излучины близ Лексвика. Гористые покатые склоны фьорда были сплошь покрыты ковром леса, хвойного на том и лиственного
березово-осинового на этом берегу. Кроме своего дома, да постоянной струйки дыма из за горы за своим плечом старый рыбак не видел никаких следов цивилизации, разве что прогнившую крышу
заброшенного дома в лесу на том берегу, севернее его собственной лачуги, да покрытый мхом остов лодки возле пристани, погруженный в воду на две трети кормы. Мужчине очень нравилась
ситуация с тем что людей он видел лишь два раза в месяц, приезжая за покупаками в Штьордаль. Да и то в единственном супермаркете все продавцы давно знали, что без нужды со старым
отшельником раговора лучше не иметь ибо не ответит он только в лучшем случае, а в худшем ответит так что настроение болтать пропадет на добрых пару дней.
  Сам Ойстейн не помнил когда говорил с человеком, окромя того случая, когда приезжал местный шериф и предупреждал рыбака о том что мимо пройдет шумный туристический параход. Помнится
тогда старик не на шутку был взволнован тем что такие явление может стать частым, но с приходом нефтяной промышленности устье Тронхеймса, туристы сюда видимо отвадились попадать и в этом
Ойстейн видел несомненный плюс в том что тепрь с запада его охраняет гигант буровой станции, видный на горизонте в море, если подняться на возвышение.
  ПОгруженный во все эти мысли старик начал замечать что по земле ползет необычный даже для норвежской осени холод, уже украсивший окрестные кусты и деревья полупрозрачным покрывалом
сине-белой блескучей изморози. Травы на каменистых берегах фьорда и вовсе не было, и от того черноватая угловатая галька берега теперь блестела в свете восходящей луны, стовно покрытая серебром.
 Ойстейн приподнялся в кресле и сунул ноги в заранее снятые и стоящие подле кресла сапоги, после чего кряхтя приподнялся и зажав в зубах трубку, сработанную из красного дерева вышел с крылечка
на подернувшийся инеем галечный берег. Присев на корточки отшельник провел пальцем по камню и на нем остался влажный след от растявшего инея, словно на запотевшем стекле автобуса, в котором он
когда то приехал в эти края впервые. В охватившей его ностальгии по молодому времени проведенному с женой Грид на этих девственных берегах, он не любил оставаться одинок и негромко свистнул
оборачиваясь в сторону дома, сквозь приоткрытую дверь которого струился дымок очага и косым лучом лился свет на дощатый пол крыльца.
- Ууулее!
,растягивая буквы позвал пса рыбак.
- Ко мне!
,повторил свое обращение Ойстейн и почувствовал будто слова на этот раз ушли в пустоту. Никакого шевеления или грохота с каким обычко старый кобель пытался встать не последовало и мужчина
почувствовал смесь раздоажения и нетерпения.
- Ну же, ленивая ты скотина, почти старого друга своим присутствием, когда он тебя просит об этом!
, но и на этот раз слова эхом прошлись по пустынному берегу и утонов в лесу, чуть чуть отразились от вершин холмов в предгорье. Потрескивал очкаг, шумел лес в отрогах гор и плескалась вода о
деревянный причал покрытый мхом. Даже птицы не пели, как будто подчеркивая одиночество старика. Ойстейн немного поменялся в лице и осторожным шагом пошел к дому изредка теряя равновесие, на ставших
скользкими, камнях. Ощущение на душе было не из самых лучших, но совершенно непонятно было откуда оно там взялось и вчесть чего терзает его - Ойстейна совесть. Скрипя досками веранды рыбак подошел к
двери в взявшись за потрескавшуюся деревянную ручку, открыл тяжелую покосившуюся дверь. С замиранием сердца старик встал в проходе и глянул внутрь.
 "Меня прошиб холодный, липкий пот" -, вспоминает Ойстейн.
"Комната была обсолютно пустой, хотя внешне в ней не изменилось ровным счетом ничего, кроме того факта что на половице возле очага, где обычно
спал пес сейчас было пусто. "Забыв про боль в коленях я вбежал в дом и упал навзничь изучая взглядом, уже не так хорошо видящем в полумраке моей хижины, пространство под шкафами и грубо сработанной
кроватью из сосны стоящей в углу у окна. Уле нигде не было. Почувствовав необычайную нежность и волнение за своего единственного друга я понял что по порщинистой щеке побежала неожиданная слеза,
которая обогнув резкий изгиб скулы скрылась в неаккуратной седой бороде... Я понял в тот миг что в доме кобеля нет и выбежал на морозный воздух веранды, приложив пальцы ко рту, со всей силой легких
свистнул и смахнул еще одну, уже навернувшуюся слезу. Состояние было близко к шоковому. И медленно в сердце пробиралось ощущение гнетущего одиночества в связке с непонятной обидой. Запалив небольшой факел,
я обежал дом вокруг, неприрывно свистя и зовя пса по имени, однако ответом мне была только, кажущаяся теперь зловещей тишина наступившей ночи"...
            
                ***
  "Весь следующий день я провел, вопреки своему обыкновению удить рыбу, в пешем походе по берегу фьорда в обоих направлениях и попытках найти хотя бы какие то следы своего друга, одако ответом на все мои крики и зов
было лишь эхо с издевкой долетавшее с вершины горы, подернувшейся за ночь белым пухом инея и снега. Оставшись в этот день без обеда и ужина я не чувствовал голода, а лишь упивался щемящим чувсвтом покинутости, давно
забытым за 20 лет жизни вдовца.
 Запалив вечером очаг, я набил трубку и уселся в кресло на крыльце, по обыкновению пуская в морозный воздух кольца дыма и уставившись невидящим взглядом красных от слез глаз в туманную поволоку спокойной реки.
 Мое внимание звук доносящийся с воды привлек не сразу. Лишь тогда, когда он уже около пяти минут звучал у меня в ушах и к нему прибавилось странное хлюпанье, я настороженно отнял трубку от лица и прояснил взгляд,
задернутый поволокой тяжелых мыслей. Прожив более сорока лет в этом доме, я первый раз слышал что бы тишину местной ночи рассекал подобный звук."
 Ойстейн настороженно приподнявшись в кресле вглядывался во тьму туманной реки и услышав снова как что то шумно плеснулось в воде вскочил с кресла и сняв со стойки факел спешно запалил его.
  "Я был крайне возбужден и не став даже накидывать куртку в одном свитере поспешил к пристани, выйдя на замшелые доски которой, высоко поднял факел над головой и начал напряженно вглядываться сначала в черную воду реки,
 а потом и окрест себя. Сначала я не увидал ровным счетом ничего кроме обычного ландшафта берега и воды застланной туманом, да угадывающегося в темноте силуэта того берега. Однако вскоре звук повторился и я понял что идет
он со стороны изгиба берега левее меня, на западном окончании видимой части фьорда. Туман как вата глушил звук и первое время было сложно определить откуда появится источник шума, который явно приближался ко мне по течению. И тут
я начал угадывать силуэт маленькой, в полкорпуса обычной, лодчонки, пустой на первый взгляд, плывущей как то странно боком и увлеченной течением вдоль моей стороный реки. Я неспеша, стараясь не сводить глаз с посудинки достал из под
 пристани длинный осиновый гладко струганый багор и опустившись на колени ждал пока лодка подплывет ближе ко мне. Посде чего я подцепил крюком ее за нос и сойдя на камни берега одним движением втащил чрезвычайно легкое суденышко на сушу.
На вскидку могу сказать что было в нем не больше четверти руты в длину и взрослому человеку сложно было бы в ней находится даже сидя. Сверху же лодка была закрыта плоным брезентовым пологом из под которго явственно
доносилось какое то копошение и дургие странные звуки, чью природу объяснить я не могу совершенно. Достав из за пояса нож я аккуратно поддел край полога закрывающего лодку и откинул его угол что бы заглянуть внутрь. Подняся же факел и вглядевшись,
 я с воплем отшатнулся и упал навзничь отбив бок о камни."
"Клянусь вам в лодке был самый настоящий младенец завернутый в одеяло и крепко зажмуривший глаза. Собравшись с духом я подошел к нему еще раз и осветил факелом ребенка. Крепко замотанный в теплое одеяло малыш лежал со
все так же зажмуренными глазами и причмокивал пухлыми губами. В почти священном ужасе я протянул к нему руки и аккуратно извлек из его маленького суденышка. При этом рука нащупала прикрепленный к его спине клочок бумаги, а взгляд упал на небольшой
угловатый сверток на дне лодки. Придерживая на коленях одной рукой младенца, второй я извлек то что было приколото булавкой к одеялу. Это была записка со всего навсего двумя словами "Сын Фьорда"... В полнейшем недоумении я протянул руку
и поднял то что лежало на дне лодки. Этой вещью оказалась тугая пачка денег.. Что то порядка четырех тысяч норвежских крон. И тут я перевел взгляд на ребенка и вздрогнул. Малыш молча открыл глаза и с любопытством смотрел на меня не мигая.
Что то было в этом взгляде родное и чистое. То чего не видел он у людей продающих ему овощи в Штьордале."
 "Огромные синие глаза словно светились в туманном приблежном воздухе и я не выдержав широко улыбнулся  и прижал к себе этого маленького человека, смотрящего не меня выразительным и пытливым, совсем не младенческим взглядом. В тот миг я
принял решение, за которое многие из вас могли бы меня осудить. Но иначе я не могу. Я оставлю его себе и выращу настоящего Сына Фьорда, маленького норда смотрящего на меня пронзительным взглядом моей жены..."