У Христа за пазухой

                "В скелетах зданий и осколках судеб,
                И в горестях, что выпали на век,
                Россия сильной вечно будет
                И не забыть нам жертвы сей вовек,
                Всех тех кто выжил в Ленинграде
                И тех кто пал во цвете лет,
                Пусть вечно будет скорбь во взгляде,
                За тех кто песнями воспет."

  "Ощерились в зловещей ухмылки парадные, глазами мертвецов зияли черные провалы выбитых окон и целые кварталы лежали припав к земле портиками и фронтонами,
как пленные жертвы лагерей после расстрелов. Парадность перспектив и проспектов то и дело перебивали столбы дыма, свисающие кое как удочки фонарей и перевернутые
телеги лежали словно пьяные тут и там. А по всему этому, иной раз без, цели бродили Ленинградцы, тощие и изможденные, словно призраки гордого народа, привыкшего
с высоко поднятой головой прогуливаться от Восстания к Дворцовой. Однако гордость этим людям сейчас ни к чему, почти все они уже герои - они спасали свой родной
Ленинград, однако большинство из них не вынесло из этой битвы своих детей и матерей..."
   
   Над всем этим Андрей Александрович размышлял не раз, и не мог отказаться или спрятаться от скорбных мыслей глядя каждый раз с восстанавливаемого Исаакиевского
на понораму северной Венеции словно изъезжанную огромной огненной колесницей, в чьей чудовищной колее легли целые районы великолепного города. Немолодой реставратор
вспонил, как еще будучи солдатом, он в составе своего полка наткнулся под Аушвицем на огромный концлагерь. И он прекрасно помнит как они выносили на руках полумертвых,
со слипшимися без воды и еды ртами.. И прекрасно помнит Андрей их глаза. Бездонные взгляды женщин, стариков и детей, которых трудно было отличить друг от друга, все как
один смотрели на тебя с такой смесью боли, униженности, стыда и откровенного недоверия, что слез сдержать не могли и бывалые вояки, видавшие пороху еще до революции.
А еще помнит Андрей, как плакал на взрыд их капитан, положив голову на колени совсем древней старухи, которая обессиленно поглаживала его по голове костлявой рукой
и пталась что то прошелестеть иссохшимися губами. Но было во всех этих людях одно то, что можно встретить у всякого безвинно осужденного и мучимого человека от Минска
до Сахалина. В глазах всех выживших евреев тлел уголек гордости и непокоренности. Точно так же как и эта непокоренность читалась сейчас во всех ранах и язвах сбитого с ног
каменного великана-города...

   Реставратор принципеально отказывался от лошади или телеги и перемещался по грязным, словно опрокинутый в грязь аристократ, улицам пешком. Ему нравилось рисовать себе картины
будущего величия Ленинграда, глядя на его осколки. Для него как для зодчего и художника было очень трепетным то состояние в каком он оказывался, берясь за починку иконы или
декоративного портика.. Словно рука давно умершего мастера, заботливо поправляла движения кистей реставратора, не в слепом недоверии, а в отеческой заботе учителя к ученику.
  Однако того предложения, что сегодня принял с тяжелым сердцем Андрей Александрович, он боялся с того самого момента как согласился приехать в послевоенный город и заниматься
восстановлением тысяч памятников архитектуры и искусства. Сегодня утром к нему по обыкновению явился Ефим Сергеевич - руководитель их реставрационной группы и вид у него, надо сказать,
с самого порога внушал некую смесь опасения и нетерпеливого ожидания приятных вестей..
  - Доброго здоровья Андрей Саныч!
,начал в своей обыкновенной манере, то затухающим - то разгорающимся, как пламя свечи на ветру, голосом Ефим Сергеевич.
  - И вам того Ефим Сергеич!
,в беззлобной манере передразнил его Андрей.
  - Какие переживания?..
,опять голосом камертоном вопрошал пожилой руководитель.
  - Да вообщем то переживания обычные, кофе кончился и жрать у вас тут нечего...
,тихо пошутил реставратор.
  - А я к вам собственно по какому вопросу... Дело довольно деликатное и.. как бы это сказать не терпящее отлагательств.
  - Это вы по этому Ефим Сергеевич покраснели то как девка?
  - Ну будет вам...
,отвел стыдливо глаза пожилой мужчина в дверях :
  - Прямо скажу вам, дело в Воскресении Христовом!
  - Вот прямо так и воскресении его все и дело??
  - Вам бы Андрей все шутки шутить, но разговор вы уже сами понимаете по что зайдет?
  Про что зайдет разговор реставратор знал и сторонился этой темы он всячески, как обходят смертельно больного человека в военном госпитале нечистоплотные врачи. А речь шла от великолепном
храме Христова Воскресения на Грибоедовской набережной. Вид на этот великолепный памятник архитектуры открывался уже издали с набережной Мойки, а величественные, словно резные купола храма
вздымались в небо и видны были даже в летнее время из сквера за Инженерным замком, несмотря на то что густые кроны деревьев венками обхватывали небо над головой. Более всего напоминающий
обывателю Храм Василия Блаженного, Спас на Крови был как и первый похож о огромный искусно украшенный ларец с драгоценными камнями. Ни один элемент фасада этого девятиглавого гиганта не был решен
на скорую руки или кое как. Но этот "ларец" был ко всему прочему полон чудес... Более восьмидесяти процентов стен покрытых мозаикой... Алтари и кафедры из полудрагоценного камня... Сотни икон..
Великолепные подкупольные росписи и мозаики. Опытный реставратор представлял себе работу над восстановлением всего этого великолепного наследия со смесью гордости за шанс прикоснуться к будущему
этого эпохального сооружения и одновременно страх и неуверенность в себе как в профессионале. Последнее чувство Андрей Александрович испытывал первый раз за более чем двадцатилетний опыт
реставрационной деятельности, в начале которой он не ведал страха ввиду горячечности и юности, а с приходом профессионализма мастер просто стал по хорошему уверен в твердости своей руки.
Но слухи о потопах и повреждениях внутри Спаса вызывали бы дрожь в коленях и у вдвое опытного реставратора чем сам Андрей. Однако с тяжелым сердцем мужчина выслушал предложение, а вернее сказать
чуть ли не слезную просьбу старшего товарища и дал свое согласие на помощь в работах внутри храма. Этот момент как череду событий следующих за разговором двух реставраторов Андрей Александрович
запомнил на всю жизнь...

                ***

  Спустя уже буквально сорок минут прогулки по разрушенному городу от Лиговского до самой набережной где стоял величественный собор, двое мужчин - запыхавшийся, с красными щеками Ефим Сергеевич и
невозмутимо величавый Андрей Александрович с нахмуренными густыми бровями, подошли к зданию и остановились со стороны Невского, разглядывая богато украшенный красновато бежевый абрис храма, подсвеченного
сзади солнцем, идущим в зенит где то там за грязно серыми тучами смешавшимися, казалось на века с кострами российских революционных и военных пожарищ. Взгляд Андрея то и дело падал на самый высокий купол
собора, тогда как его старший товарищ украдкой поглядывал немного стыдливым взглядом то на брусчатку, то на Андрея то на всю развороченную взрывом кованую ограду в стальных листах винограда, что огораживала
полукруглую площадь вокруг Спаса.
  - Пройдемте?
,наконец спросил Андрей, чем вызвал легкое передергивание плеч руководителя, задумавшегося о чем то и теперь встрепенувшегося как испуганная птица.
  - Да-да, конечно Андрей Александрович..
,не в своей манере, монотонным голосом ответил Ефим Сергеевич и поспешил обходить здание подальше от аварийных стен ко входу со стороны Мойки.
У дверей храма, как и дальше, к воротом тянулись кучи мусора, брезентовых тюков с вещами умерших в военном госпитале расположенном тут во время блокады, остовы и обломки мебели и панцирных больничных коек,
кое где стояли приготовленные к захоронению гробы с неизвестными людьми найденными после освобождения города в самом храме и под обломками тяжелой кирпичной ограды и столбами держащими воротины ранее ведущие
в сквер подле здания собора. Все кричало о том что трагедиям виданным за блокадную историю полувекового сооружения не счесть числа. Перекинув сумку с инструментами через плечо, Андрей Александрович вошел
сквозь массивные двери собора в темные, веющие сыростью внутренности здания. Картина представшая перед его глазами, представилась бы кошмаром профессионалу реставратору любого класса. Кое где на мраморном
мозаичном полу все еще стояли лужи по щиколотку, а в месте по правую руку от входа, где валялись малахитовые обломки мемориала Александру Второму, установленному на месте где царь был смертельно ранен, было целое озеро,
по меньшей мере в колено глубиной. Стены, а в особенности ту которая примыкала к фасаду на канал были покрыты плесенью и сама мозаика местами была до неузнаваемости изуродована и покрыта, порой полуметровыми выщерблинами
и прогалами обнажавшими старинную кирпичную кладку. Окна были выбиты все как одно, а в углах и на ступенях кафедры красовались следы костров и пожарищ.. Своды центрального нефа покрыла копоть и толстый слой серой каменной пыли.
Общее состояние собора выражала упадок и бессилие послевоенного состоянии едва ли не сильнее чем весь Ленинград в целом.
  Реставратор закинул голову назад и начал одну за другой изучать росписи и мозаики во всех девяти куполах собора одну за другой и надо упомянуть был несказанно удивлен вполне порядочным их состоянием. Однако когда пришло время
подойти к центру собора и закинув голову изучить главный купол, на котором был изображен Иисус со скрещенными в мудре пальцами и взирающий на прихожан как будто с небес. Состояние росписи было весьма плачевным, так как различить
лик Спасителя было решительно невозможно то ли из-за повреждений нанесенных арт-обстрелом, то ли из плесени поевшей этот свод более всего, но в этот момент Андрей явственно понял зачем именно его позвали на помощь восстановители
храма. Работать придется на более чем семидесяти-метровой высоте, для чего потребуется многоопытность и большая доля бесстрашия, ведь даже страховка в сооружении находящемся в аварийном состоянии, часто не спасала храбрецов
реставраторов и саперов. Ожидания Андрея Александровича подтвердил Ефим Сергеевич, подошедший незаметно справа и тихонько кашлянувший что бы обратить внимание на себя. Реставраторы обменялись взглядами, которые одновременно выражали
эмоции глубокой печали и подавленности, а так же легкую виноватость у Ефима и взволнованный мандраж у Андрея.
  - На мины и бомбы то проверяли Ефим Сергеич?
  - А то как же Андрюш..
,перешел на отеческий тон руководитель группы, поняв что Андрей согласен приступить к работе.
  - Страховку то придется под крест крепить и на окна распорку ставить.. Свод слишком широкий и наверняка аварийный..
  - Когда приступать сможешь? Ребята сейчас скоро будут разгружаться тут и начинать, саперы еще вчера свернулись тут.
  - Да хоть сейчас Ефим Сергеевич.. Подняться сначала надо выкраски сделать и почистить там все... А завтра начал бы грунтовать и работать потихоньку.
  - Ну вот и замечательно, тогда дождемся бригаду и будем начинать...
Ребят из бригады помогающей нам со сложными моментами по страховке и сооружению лесов долго ждать не пришлось. Шустрые молодые люди быстро развернули фронт работ по всему храму, а двое уже вскарабкались на крышу свода над центральным
нефом и устанавливали страховочные крюки для реставраторской люльки аккуратно проталкивая широкий швеллер  между оконными рамами  и закрепляя его стальными костылями. Спустя пару часов работы, из под купола свисали веревки и была закреплена
одноместная люлька для храбреца Андрея.
  - Ну.. с Богом Андрюш?
,похлопал реставратора Ефим Сергеевич и махнул ребятам, которые начали сматывать канат и натягивать его катушку, потянувшую Андрея Александровича вверх под купол.

                ***

  "Надо сказать каждый раз работая на высоте, я вспоминаю своей первый опыт реставрации под куполом..", рассказывал после реставратор. "Это томительное ощущение, когда ты медленно словно дымок летнего костра поднимаешься в створ
колокольни или башни туда, под купол... Это выворачивает тебя как художника-профессионала наизнанку. В свой первый раз, я наслышанный о методиках росписи куполов и сводов был поражен настолько, что потерял на четверть часа всякий
 дар речи и трезвость мысли.. Это сроди ощущению вертикального полета в облака, на исходе котрого ты обнаруживаешь фальш-дно у небесной тверди и понимаешь что будучи нарисованной на сфере она неописуемым образом искажается при
ближайшем рассмотрении.
 Вот и сейчас поднявшись ближе к этому исполинскому изображению Христа и глядя на его почти метровые пальцы, я понимаю насколько умиротворенно ничтожным кажется все с его высоты. Словно небесный страж он взирает на прихожан,
как малые дети запрокидывающих голову что бы заглянуть в глубокие и добрые глаза к обитателю подкупольной. Я начал планомерно изучать состояние росписи, перемещая люльку вдоль балки и крутясь вокруг своей оси. Периодически
я доставал маленький складной мольберт и далал выкраски, а в некоторых местах пользовался щеткой и скребком, что бы аккуратно снять с росписи нечистоты и плесень. Фронт работ предстоял нешуточный и я постепенно приближался к лику,
который составлял львиную долю всех моих опасений по поводу сложности в реставрации. Мое внимание привлек небольшой кусок штукатурки прямо в ладони Спасителя, который отошел от основной поверхности буквально на пару сантиметров и
возможно нуждался в загрунтовывании. Я приблизился вплотную и пальцем чуть чуть отодвинул толстый слой грунтовки с штукатуркой, а второй рукой запалил спичку держа черкаш в зубах и поднес огонек к образовавшийся тридцатисантиметровой
щели. В этот момент я испытал ощущения с которыми верно знакомы люди хоть раз побывавшие на краю жизни и смерти. Огонек спички выхватил из темноты, казавшегося щелью, провала, бликующий, зеленоватый в царапинах и вмятинах бок
восьмидесятисантимерового арт-снаряда упершегося тоненьким хоботком "чеки" прямо в слой штукатурки, который я придерживал пальцем. На оцинкованном цилиндрике чеки отсюда в редких сполохах спички даже была видна риска, краешком
вылезшая из пыльника. Отодвинь я этот кусок штукатурки на миллиметр дальше, и в тот же миг как от меня, так и от доброй половины здания не осталоь бы ничего... Спичка обожгла пальцы и я с легким вскриком уронил ее вниз. Запалив еще
одну спичку я трясущейся рукой начал отпускать проклятый слой штукатурки в надежде что цилиндр чеки прикипел или его заело, но какого было мое удивление, когда он шевельнулся как только смазанный стоило мне только подумать об отступлении.
С лица градом тек пот и где то под животом вздувался липкий комок щенячьего страха, который медленно вдоль спины поднимался наверх вызывая с трудом контролируемые мной судороги. Рука, которую я держал на весу начала заметно неметь и
тяжелеть. С трудом подавляя панику сдавившую горло я аккуратно достал из суки деревянный стек побольше и стал медленно, стараясь не раскачивать страховку подсовывать его в распор между локтем и своим коленом, что бы хоть немного
опереть затекающую руку. В глазах начало предательски темнеть и я понял что теряю сознание. Сейчас я понимаю что если бы не голос Ефима, то в тот же миг я был бы мертв как и тысячи других Ленинградцев ставших жертвами этих огромных
артиллерийских снарядов."
 - Эй, Анрюха чего затих то???
"Я немного пришел в себя, но обнаружил что от ужаса не могу вымолвить ни слова и даже не успокоить ходящую ходуном нижнюю челюсть. Медленно доставая карандаш из кармана куртки я обыгрывал тысячу вариантов, того чем мне смогут помочь
неопытные мальчуганы стоящие внизу, если даже военные саперы не смогли обнаружить этот снаряд. на краешке мольберта, трясущимся размашистым подчерком я написал всего шесть слов:
               
                Саперов Быстро Снаряд Больше Не Могу

И не глядя отпустил дощечку стараясь не размахивать руками, ведь малейшее раскачивание люльки я не смог бы держать палец на одном и то же месте. Прежде чем я услышал негромкий удар мольберта об пол и разнесшееся по собору эхо, казалось
прошла вечность. Снизу послышалась беготня и взволнованный камертон-голос Ефима Сергеича "Черти мать вашу говорю же бегом бегите до Зимнего хоть, мне эти саперы без нужды к вечеру! К вечеру уже нечего тут разминирывовать будет!".
Не знаю почему, но от его голоса и ошибок в словах меня тут же посетила уверенность что выжить я  просто обязан, и мое лицо расплылось в кривой улыбке-ухмылке, которая из за трясущейся челюсти и желваков гуляющих по скулам, верно
казалась звериным оскалом умалишенного.
 Следующие часа полтора тянулись для меня невыносимо долго.. В какие то моменты мне казалось, что подо мною тишина и все уже за баррикадами ждут когда дрогнет рука советского реставратора Андрея Андреевича Рубежного и в клочья разлетится
вместе со Спасом. Но потом до меня доносились приглушенные звуки голосов и беготня и я понимал, что все еще жив. Руку я перестал чусвтовать уже через сорок-пятьдесят минут, а через час мне пришлось с риском для жизни попробовать обвязать
ремнем предплечье и перекинуть через голову. Еще спустя полчаса в окно бесцеремонно вобрался щуп сапера с тонким штыком на конце и уперся туда где в сантиметре был мой палец. Я с трудом повернув негнущуюся затекшую шею в сторону окна,
увидел как немолодой сапер наполовину просунувший торс в окно кивает мне и я обессиленно уронил руку и в тот же момент впал в забытье...
  Очнулся я уже на мраморном полу собора, лежа прямо под куполом где уже начинали копошиться саперы. Вокруг меня спешно бегали люди, несколько молодых парней и Ефим Сергеевич суетясь пытались выковырнуть онемевшее тело из люльки и
периодически склоняясь и заглядывая в мои глаза направленные к своду."
  - Господь Всемилостивый, он же не один год держал снаряд прямо в своей ладони...
"Проговорил я одними губами, вспоминая даты последних арт-обстрелов..."
  - Спаси и сохрани нас всех...
"это я пробормотал последним, прежде чем меня, уже пришедшего в чувство и отчаянно рыдающего выволакивали из храма..."

18.12.2013.