Чехов на Байкале

   Бесконечную дорогу через западную Сибирь Чехов назвал «самой безобразной во всём свете», и сравнил путешествие по ней с тяжёлой затяжной болезнью. В Томске он купил тарантас за 130 рублей. Ехал в нём с тремя попутчиками. Они были стеснены в деньгах. Чехов взял их из сочувствия. Позже один из них прислал Чехову 52 рубля на Сахалин. Другие не удосужились. Ясно, что попутчики были не в радость. Одно дело ехать одному, и совсем другое тесниться в повозке вчетвером.
   После Красноярска стали появляться редкие для Чехова восторженные строки: «Енисей могучий, неистовый богатырь». «Какая же полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!»
   4 июня 1890 года Чехов прибыл в столицу Восточной Сибири. «Иркутск превосходный город, совсем интеллигентный. Театр, музей, городской сад с музыкой». Через неделю Чехов выехал к Байкалу по правому берегу Ангары. «Берега живописные. Горы и горы. Погода чудная. Мне было так хорошо, что и описать нельзя». «От Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза».
   Листвянка показалась Чехову удивительно похожей на Ялту. Опоздав на пассажирский пароход, он со спутниками сел на грузовой. На нём кони вставали на дыбы, лягали друг друга, чуть не поломав перила, и пароход стал похож на разбойничий корабль.
   «На Байкале видел такие глубины, что мороз по коже». «Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду». Доплыв до Клюевки, спутники пешком прошли до станции Мысовой, сели в тарантас и после Тимлюя выехали к Селенге.

   «Селенга – сплошная красота, а в Забайкалье я находил всё, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днём скачешь по Кавказу, ночью по Донской степи, а утром очнёшься от дремоты, глядь, уже Полтавская губерния».
   Мне так приятно читать это о реке, на которой я вырос. Будь у меня машина времени, увидел бы Чехова, едущего мимо дома, где я жил в детстве. В пути он заметил, как русские сибиряки становились более скуластыми, раскосыми. У купцов из Кяхты Сабашниковых, Кандинских, проглядывала забайкальская кровь, смешанная с монгольской. А у бурят стала чувствоваться примесь русской крови.

   14 июня на пароме перед Верхнудинском Чехов увидел бурятку в длиннополом дэгэле. Сидя верхом на коне, она смотрела на мутную бурную воду, куря трубку, отделанную серебром. В её облике проглядывало нечто Кандинское. Лицо, нос правильной формы. Необычны украшения с кисточками на шапке, бусы из кораллов, серёжки. Чехов начал деликатно обходить её по кругу.
   Как степная кобылица - жеребца, она почуяла внимание русского с бородкой, но не смотрела на него. Паромщик предупредил, чтобы он не приближался к коню, тот может лягнуть или укусить. Чехов вспомнил, как на пароходе через Байкал бесились кони, и не стал подходить близко. Более того, ему показалось, что и всадница может хлестнуть его плетью.
   Паромщик шепнул, что бурятка часто ездит в город, понимает по-русски, но вряд ли станет говорить, уж больно горделива. Антон Павлович хотел услышать бурятскую речь и попросил его спросить, не продаст ли она свою трубку. Узнав о просьбе, она усмехнулась и ответила на родном языке словами, которые паромщик перевёл так: «Трубка - подарок, она не может продать её». Речь показалась необычной, но мягкой. Только тут она удостоила Чехова лёгкой полуулыбкой. Когда паром причалил к берегу, она хлестнула коня и умчалась в гору.

   В Верхнеудинске Антон Павлович зашёл на почту, двухэтажное здание которой и сейчас стоит у гостиницы «Бурятия». Отправив телеграммы, он спустился по Большой улице, пообедал в Гостиных рядах, прошёл к Одигитриевскому собору, самому высокому красивому зданию. Там шла служба, пел хор.
   «Призри с небесе, Господи!», - басил священник. И когда дети ангельскими голосами запели «Святый Боже», у него дрогнуло сердце. В детстве отец заставлял Антошу петь в церковном хоре. Тогда это тяготило его, но тут он с удовольствием послушал молебен и пение. Поставив свечку и перекрестившись, он вышел на берег Уды, удивился, что она гораздо светлее Селенги. После той прогулки Чехов написал: «Верхнеудинск миленький городок»…

   Вернувшись к тарантасу, он по улице Троицкой, ныне Куйбышева, и Трактовой выехал в сторону Читы. На первой станции, где меняли лошадей, его неожиданно окликнул Н.В. Кириллов. Сокашник по Московскому университету, окружной сельский врач, ехал тушить эпидемию оспы. Перепряжка коней проходила бурно. Они вставали на дыбы, рвали сбрую, били копытами в оглобли. Как только ямщики-буряты запрягли их, путники еле успели запрыгнуть в тарантас. Кони рванули с места и помчали на восток. Жалея, что мало поговорил с Кирилловым, он помахал ему рукой. Все спешили на Амур, чтобы успеть на пароход. Делая по двести вёрст в день, они 17 июня прибыли в Читу, 19-го в Нерчинск, на другой день в Сретенск, на берегу Амура, где сели на пароход «Ермак» за час до отбытия…

   Узнав бурят не понаслышке, Чехов поражался их трудолюбию, умению держать в узде полудиких степных коней. Вспомнив бурятку, в которой увидел нечто Кандинское, он подумал, что, если одеть её в европейское платье, подучить грамоте, она могла бы украсить самое изысканное общество.
   Кстати Чехов не мог не знать о враче Викторе Кандинском. Его труд «О псевдогаллюцинациях» и открытие синдрома психического автоматизма, ныне известное как синдром Кандинского, изучал студент-медик Чехов. А кузен врача Василий Кандинский, студент-юрист Московского университета, наверняка встречал Чехова на Моховой, где находился медицинский факультет. В 1889 году взяв академический отпуск по состоянию здоровья, Василий Кандинский поехал на Север изучать бытовое право коми-зырян. Написав и опубликовав отчёт о поездке, он не стал юристом. В вологодских избах, как он признался, «живопись обступила меня, и я вошёл в неё».

   О, эти русские интеллигенты! Работают, учатся, живут тихо, мирно и вдруг, ни с того, ни с сего один направляется в кругосветное плаванье на фрегате «Паллада», как Иван Гончаров, другой – в путешествие на Сахалин. Чехов ехал с кровохарканьем, а Кандинский решил поправить пошатнувшееся здоровье не в Крыму, где в Мисхоре жили родичи, а в тундре. В итоге Василий бросил юриспруденцию и влюбился в живопись, ставшую «законной женой». А позже Василий Кандинский прославился как основоположник абстракционизма.

   Невольно вспоминаются странные строки Чехова: «Если великий русский язык сотрёт с лица земли бурятский или чухонский, будет ли от этого порча последних?» Тут нет шовинизма. Позже он развил эту мысль: «Быть может, мы выведем лучшую человеческую породу». Видимо, Антон Павлович считал, что буряты и чухонцы вместе с русскими примут участие в «выведении лучшей породы».

   На Сахалине Чехов познакомился с иеромонахом Ираклием. В землетрясении 11-12 января 1862 года на берегу Байкала ушла под воду Цаганская степь, площадью 100 квадратных километров. Утонули все его сородичи буряты. Оставшись один, он подумал: «Раз бурятские тенгри не спасли семью, стану молиться русскому Богу. Если он спасёт, крещусь». После спасения он поехал в Посольский монастырь на берегу Байкала, принял крещенье и стал монахом.

   Способности и «подвиги самоизнурения» Ираклия так поразили игумена монастыря, что в восьмидесятых годах он удостоил его звания иеромонаха и послал на Амур миссионером. Позже его направили на Сахалин крестить орочей, нивхов, гиляков (нанайцев), доводить до них слово Христово. Из-за недостатка священников он стал вести службу для поселенцев и каторжных, строил новые церкви на севере полуострова, строил и освящал школы, изучал английский язык. Но кое-кто, даже из ссыльных, считал раскосого священника ненастоящим.

   Чехов плыл с иеромонахом Ираклием на пароходе «Байкал» до Владивостока, а оттуда на «Петербурге» через Цейлон и Суэцкий канал в Одессу. Антон Павлович удивлялся живости речи, тонкому юмору и шуткам иеромонаха. Позже тот бывал у Чехова в Москве, на Малой Дмитровке. Не просто бывал, а жил. Вместе с Чеховым хлоптал о помощи школьникам Сахалина. Уезжая, писал письма из Иерусалима и Нового Афона. Образ добродушного, смешливого дьякона в повести «Дуэль», написанной после Сахалина, навеян отцом Ираклием.

   «Здешний преосвященный, - пишется в «Дуэли», - объезжает свою епархию не в карете, а верхом на лошади… Простота и скромность его преисполнены библейского величия» (т. 7, с. 410). Тут речь о дьяконе на Чёрном море, но точно так  иеромонах Ираклий ездил по Сахалину. Он был  без бороды, с едва заметными, как у многих бурят, усиками. И дьякон в «Дуэли» был безбородым и с такими же усами.
Один из героев «Дуэли» говорит: «Всё зло от немцев». Среди спутников Чехова по Сибири были два немца. Видимо, они надоели ему своим занудством и педантичностью. В «Дуэли» пишется и «об улучшении человеческой породы», о чём Чехов думал в  Сибири…
   Верхнеудинск до Чехова проезжали протопоп Аввакум, ссыльные декабристы и их жёны. Княгиня Мария Волконская ночевала в доме купца Баснина на улице Мещанской (ныне Банзарова) 22. Там же останавливалась Полина Гебль, ехавшая к жениху Ивану Анненкову. Это в квартале от улицы Соборной, ставшей Первомайской, где жил я, учась в школе. Позже Верхнеудинск проезжали будущий адмирал Макаров, цесаревич Николай, полковник Генштаба России, будущий президент Финляндии Маннергейм, Сергей Лазо, Нестор Каландаришвили.
   Вот почему, увидев, как герой фильма «Прохиндиада» в исполнении Калягина, в недоумении останавливается перед табличкой «Улан-Удэ», я обиделся за родной город, явившийся прохиндею в странном кошмарном сне.
   Побывав на острове, Чехов написал, что в нём всё «просахалинино» и им овладело «умопомешательство Mania Sachalinosa». Но до того Антон Павлович полюбил Байкал и явно «обайкалился».