МБД и Пуська

Моего бывшего друга зовут Иосиф Михайлович Гринбаум. Он очень интересный и чрезвычайно симпатичный человек. Судите сами: он маленького роста, но с большим пузом и с большой головой; череп у него голый, как яйцо, с редкими стоящими дыбом отдельными волосками. Уши у Иосифа Михайловича огромные, как локаторы, сильно оттопыренные, и на них тоже растут седые волоски. Глаза большие, круглые, как у совы, и выпученные от изумления окружающим миром и жизнерадостности. Нос большой, мясистый, крючком. И на носу, с левой стороны – большая бородавка. Словом, ну просто на редкость милый человек!
У Иосиф-Михалыча есть только один недостаток: ему уже 68 лет. Он старше меня ровно на 50 лет. Несмотря на это, одно время мы с ним были большими друзьями.
Вы спросите: а как же я с ним познакомился? Очень просто: Иосиф Михалыч – учитель литературы, и он работал в нашем классе. И к нему хорошо относились почти все наши ребята.
Во-первых, с ним было интересно и весело.
Помню, например, такой случай. В то время нас в школьной столовой еще кормили завтраками. Обычно давали картофельное пюре или какую-нибудь кашу, которую, конечно, никто не ел. Но иногда бывало и что-нибудь стоящее, например, арбузы. Их нарезали тонкими ломтиками, но все равно арбуз есть арбуз. Если шел слух, что сегодня на завтрак арбузы, вся школа неслась в столовую, как стадо антилоп, за которым гонится голодный лев. Но чтобы не было ЧП, порядок был заведен такой: какой бы ни был класс, пусть даже 11-й, арбузов ему не давали, пока ни придет учитель или классный руководитель: он получал поднос с определенным количеством нарезанных долек, а там уж его дело, как их раздавать. В таком случае никакие претензии не принимались, потому что когда-то, еще до установления этого правила, бывало иной раз и так, что пришедшие раньше пожирали и свои порции, и порции одноклассников, и был даже легендарный случай, когда знаменитый второгодник Костя-Шкелет, явившись в столовую еще до звонка и назвавшись дежурным, скушал абсолютно все порции своего класса, которых было ровно 30.
Так вот Иосиф Михалыч в столовую с нами не ходил, видно, считал это ниже своего достоинства: еще бы – старейший учитель школы, кандидат наук – будет он еще заниматься раздачей пищи! А мы, понятно на него не обижались: по крайней мере, если завтрак приходился на перемену перед его уроком, то в столовой у нас никто не стоял над душой: хочешь ешь, не хочешь – выбрасывай.
Но в тот день были именно арбузы. А нашей «классной дамы» как раз не было в школе, и мы, конечно, побежали к Иосифу Михалычу, бежим и кричим на всю школу: «Иосиф Михалыч! Идите скорей в столовую: нам без вас арбузов не дают!!»
Что же вы думаете? Иосиф Михалыч выпучил на нас свои и без того выпученные глазищи и с искренним возмущением говорит:
- Эт-то что за БЕЗАРБУЗИЕ!
В столовую он пошел, арбузы мы съели. Но потом еще, наверное, месяц повторяли это словечко «безарбузие»: так оно нам понравилось.
И на уроках у Иосиф-Михалыча было весело и интересно. Сам он всегда веселый, энергичный, в отличном настроении. У него были особые приемчики, чтобы и мы не скучали. Он, например, никогда не говорил суконным голосом:
«Петрова, к доске!» Была у нас девчонка со странной фамилией Македон, гренадерского роста, толстая и добродушная, - так вот Иосиф Михалыч говорил ей, бывало, тоненьким голосом:
- Македончик! К доске!
Рассказывал он так, что мы слушали, открыв рты; в нашем классе не было человека, равнодушного к Пушкину, например: если уж не к стихам, то к нему самому, - а когда был урок по теме «Дуэль и смерть Пушкина», разгорелся такой спор, что Иосиф Михалыч даже сказал: «Дорогие мои, вы, главное, не подеритесь друг с другом, а то меня с работы выгонят».
Вообще в шестом классе я был убежден, что Иосиф Михалыч читал все книги на свете: о чем бы ни зашла речь, он все знал, обо всем имел понятие.
Наконец, и сам он был ужасно смешной: когда он что-нибудь рассказывал, то часто поднимал вверх длинный, как карандаш, палец, и спрашивал: «Да-аа?!» При этом он так выпучивал глаза, что они у него просто каким-то чудом окончательно не вылезали из орбит. Свой носовой платок он держал не как все нормальные люди – в кармане, а в ящике стола, потому что платок этот был огромный, как скатерть, и такой же белоснежный и накрахмаленный: Иосиф Михалыч частенько его доставал, чтобы прочистить свой большой хороший нос, и тогда над огромным белым полотнищем, похожим на парус, закрывавшим почти всего Иосифа Михалыча, сверкали одни только его увлеченные жизнерадостные глаза.
И при всем при том он очень авторитетный и строгий учитель, дисциплина на его уроках у нас была идеальная, хоть он пальцем о палец не ударял ради ее наведения.
Жена Иосифа Михалыча, Софья Абрамовна, была тоже кандидат наук и раньше преподавала в университете, но потом тяжело заболела и с тех пор сидела дома, читала книги и делала из них выписки – готовила научные статьи. Книги у них дома лежали, как у носовского Знайки, и на столе, и под столом, и на диване, и под диваном, и на стульях; стен не было видно, т.к. все они с пола до потолка были закрыты полками, густо уставленными книгами. Кроме того, в рабочем кабинете стоял стеллаж с настоящими библиографическими карточками, как в серьезной библиотеке.
Вы хотите знать, откуда это все мне известно? Да ведь я много раз бывал у них дома. У Иосифа Михалыча и Софьи Абрамовны был когда-то единственный сын, но он умер от рака: наверное, они скучали без молодежи, вот и приглашали кое-кого к себе в гости, звали и меня, и я ходил к ним одно время охотно.
Интересовали меня и разговоры, и книги, нравилась мне и Софья Абрамовна, но больше всего в их семье меня привлекала Пуська.
Пуська – это кошка, и очень забавная. Софья Абрамовна, всегда (даже тогда, когда я еще учился в 7 классе) называвшая меня на «вы», бывало, спрашивала:
- Вы знаете, что такое еврейский характер?
Я пожимал плечами.
- Как же вы не знаете, вы же сам еврей. Вот посмотрите на это существо (она указывала пальцем на Пусю): у нее типичный еврейский характер!
Действительно, благодаря Пуське я понял, что же это такое на самом деле – еврейский характер.
Во-первых, мне ни разу не удалось ее погладить. Она этого не позволяла: выгибала спину, шипела, царапалась, гордо отстранялась или пряталась под стул. Вид у нее был чрезвычайно самостоятельный и независимый. Уходила и приходила она, когда ей вздумается, и ни на кого не обращала внимания.
Я спрашивал Софью Абрамовну:
- А вы ее можете погладить?
Софья Абрамовна говорила с гордостью:
- Никогда! Пусеньку может погладить только один человек на свете – мой муж! Она его обожает!
Действительно, Пуська признавала одного только Иосифа Михалыча: к моему изумлению, он ее не только гладил, но даже брал на колени, и она нежилась и не заявляла никаких протестов против такой фамильярности.
И все бы было хорошо, и так бы мы и продолжали дружить, если бы ни помешал один совершенно ничтожный на первый взгляд случай. Вернее, даже не случай – одна фраза.
В тот день Софья Абрамовна угощала меня фаршированным судаком и говорила:
- Милый мой, сегодня я совершила подвиг на кухне: я приготовила судака! Мой Яша (так звали ее сына) его очень любил. Но если б вы знали, какая это работа – фаршировать рыбу! Это ужас!
А Иосиф Михалыч поощряюще добавлял:
- Ешь, ешь: это не бегемот.
Поскольку я к тому времени уже чувствовал себя у них, как дома, то спрашивал невинным голосом:
- Не бегемот? Жаль! А я как раз никогда еще не пробовал бегемота. Пуська, ты когда-нибудь ела бегемота?
Пуся, разумеется, гордо отвернулась.
Софья Абрамовна говорила:
- Я вам честно скажу: когда я кончила готовить этого судака, мне показалось, что мой час настал. Вы меня понимаете? Он меня чуть-чуть не убил, этот судак. И знаете, что я подумала? Иосиф, как ты думаешь, что я подумала?
Иосиф Михалыч, подняв брови, отвечал:
- Софочка, я уверен, что ты подумала, что у Тебя нет к этому судаку хорошей подливы.
- Ошибаешься: я подумала о Пусе!
- О Пусе? Что же ты подумала о Пусе?
- Я подумала: что с ней будет, если мы оба умрем? А между прочим, это может случиться в любой момент.
Иосиф Михалыч сказал ворчливо:
- Не морочь себе голову: куда ты собралась? Посмотрите на нее: она собирается умирать! Ты что, боишься не успеть?
- Но я надеюсь, ты же не собираешься жить вечно? И что тогда будет с нашей бедной Пусенькой? У нас нет в городе ни одного близкого родственника.
Признаться, меня этот вопрос очень заинтересовал: в самом деле, они оба старые, могут скоро умереть – и что, действительно, тогда будет с Пусей?
Но Иосифу Михалычу, судя по всему, никогда не приходила в голову эта мысль. Он сказал:
- Что будет? Ничего не будет. Пойдет по помойкам!
И он весело расхохотался.
Ужин продолжался своим чередом. Хозяин, как всегда, шутил и смеялся, но я почему-то как-то скис, мне отчего-то неудобно стало смотреть ему в лицо и не хотелось смеяться его шуткам.
Едва напившись чаю, я стал прощаться, хотя и понимал, что это неприлично. Иосиф Михалыч проводил меня до двери. Обуваясь, я посмотрел на него: он стоял, как всегда, улыбаясь, веселый и жизнерадостный.
И вдруг я понял, сам не знаю почему: этого человека я вижу в первый раз. Да, да, я знаком с ним много лет, но вижу по-настоящему впервые. Значит, ему действительно все равно, что будет с Пусей после его смерти?
Я шел домой и думал: Но ведь это же совсем не трудно – позаботиться о бедной кошке. Можно было бы заранее договориться с кем-нибудь из соседей или знакомых. Неужели ему действительно все равно? «Пойдет по помойкам!» Разве гордая избалованная Пуська сможет выжить на помойке? И что это за жизнь?
С тех пор я не бываю у Иосифа Михалыча и Софьи Абрамовны. Я закончил школу и совсем их не вижу. Говорят, у них все по-прежнему, но мое отношение к моему бывшему учителю и другу с тех пор изменилось.
Не знаю, может быть, я не прав.
А вы как думаете, прав я или нет?