Ипатыч-4

В ящичке оказалась книга в старинном кожаном переплёте, исписанная какими-то значками. Круглая деревянная палочка, вся гладкая, длиной сантиметров десять, не больше. Деревянный треугольник, полый внутри, и деревянное же кольцо. Диаметр дерева, из которого всё это изготовлено, был одинаковый. Нигде никаких стыковых соединений в странных этих предметах Сидор Ильич, как ни старался, обнаружить не смог.

- Тьфу ты! Вот напасть! Ни адреса никакого, ничего нет. Зачем мне это всё, что я с этим буду делать?

Раздался шум открываемой двери в сенях, и в комнату зашёл Гитлер.

- О! А я так и думал, что это ты. Кто ко мне "под палку"-то ещё зайдёт? Что это у тебя? - Цепкий взгляд Гитлера мгновенно выхватил с чистой поверхности стола и ящичек и выложенные рядом с ним предметы.

- Вот. Ипатыч оставил, - и Сидор Ильич, вынув из кармана брюк сложенную вчетверо записку, протянул Гитлеру. Тот прочёл, потёр подбородок и сел за стол рядом со своим старинным другом. Потом потянулся за книгой. - Слушай, это руны, наверное. Раньше было такое на Руси руническое письмо. Мне Марьюшка говорила. Правда, преподавать это не разрешали. Ко мне тут днями дочь должна приехать. Ты же знаешь, она по Марьюшкиным пошла следам, так, может, она чем пособит, - тут Гитлер неловко отвернулся, чтобы промакнуть тыльной стороной ладони непроизвольные слёзы.

- Слышь, я у тебя тут оставлю это всё пока. Ты мою Лукерью знаешь.

- Конечно, оставляй. Я, может, и сам что-нибудь покумекаю.

- Ну ладно, пошёл я. А то моя перепилит всю шею. Где был, да что делал. А с этими новостями и подавно.


Тем временем быстро окончившийся обыск в избе Ипатыча ничего не дал. Больше того, Матвеевна, то и дело принюхивающаяся к покойному, решительно заявила:
- Не буду я его обмывать и обряжать тоже не буду!

- Ты что это, Матвеевна? - изумился участковый Колька и подошел принюхаться тоже. «Глянь-ко, ты! И впрямь, пахнет от него приятно так. Будто духи какие, но не духи».

- Священника вези, - сказала Матвеевна Кольке с какой-то мягкостью в голосе.

- Священника-то зачем? Отродясь Ипатыч в церковь не ходил.

- Ходил, не ходил, а священник нужен. Вези, говорю.

- Ладно, уговорила. Привезу к вечерку.

- К вечерку нельзя. Сейчас вези, - всегда терпеливая Матвеевна начала почему-то раздражаться.

Принюхивавшиеся, в свою очередь, к Ипатычу фельдшерица и Татьяна Петровна на привоз священника тоже соглашались. Колька увидел, что отвертеться ему не удастся, недовольно буркнул себе что-то под нос и вышел из избы к машине.

Священника, отца Митрофана, привозить Кольке вовсе не хотелось. Во-первых, жил тот за шестьдесят верст от их села, а бензина казенного и так было в обрез. Но и не это было самое главное. Давно, ещё пацаном доармейским, обхаживал Колька его дочку Любку, да и довёл до греха. Осталась девка беременной, а Кольку в армию забрали. Уехала Любка в училище в областной центр и на письма Колькины ничего не отвечала. Ребенка у неё не родилось, а что было да как, никто не знал.

Колька после армии нашёл её, конечно, но она прошипела сквозь зубы, чтобы он никогда к ней не приближался. Да так прошипела, что его мороз пронял. Претензий по ребёнку да по женитьбе Кольке никто не предъявлял, только было с той поры у него на душе пакостно, и всяких встреч со священником Колька старался избегать. А когда случалось им видеться, то отец Митрофан ничего Кольке не говорил и вёл себя, как обычно, но чувствовал Колька себя при этом преотвратно.

Недолго Колька после армии холостяковал. Перебрался жить от матери к разбитной Маринке, с которой в селе не побывал только старый или ленивый, но он это дело как-то пропустил, потому что по характеру Маринка была девка добрая и весёлая. Принял Колька и Маринкиных детей: трехлетнюю дочь, да годовалого сына. Оба от разных, разумеется.

Мать Колькина, известная скандалистка, тогда орала во всё село, что Маринку изведёт, а сына прибьёт. Ну, поорала, а потом и смирилась. Даже больше того, приняла Маринкиных детей за родных внуков, тетешкала и нянчилась, пока Маринка да Колька были на работе или ещё по каким делам. Жили молодые исправно, мирно и хорошо. Колька ни в чём свою не попрекал, тем более что при нём она «хвост» свой прищемила и больше ни с кем никаких шашней не крутила. Вскоре и Кольке родила здорового пацана, раздобрела после этого в теле, объёмная такая стала бабёнка. А вот Колька начал втихаря от неё подгуливать, да ещё с малолетками, что однажды Маринка и застала. Бегал тогда Колька от неё по всему селу, прятался. Но не удалось. Всё же отходила она его чугунной сковородой и выставила из дома. А мать Колькина продолжала Маринке помогать со всем её «детским садом», Кольку своего бранила и называла «непутью козлиной».

Колька пошатался, пошатался, да и прижился в районном центре у бухгалтерши-разведёнки, которая, как и Маринка, в бытность свою, меняла мужиков как перчатки. Приезжал он к бухгалтерше на свои выходные и приладился с ней пьянствовать.

- Непуть козлиная – она непуть козлиная и есть, - сетовала Колькина мать, забиравшая внуков из детского сада, выслушивая от воспитательницы, у которой мать жила в райцентре, очередные новости про Колькины похождения. - Весь в батьку пошёл.

Колькин отец в прошлом году умер на крыльце собственного дома, когда после очередной пьянки возвратился домой. То ли не мог постучать, то ли не достучался, никто не знает. Так и замерз. Дело было зимой, морозы стояли крепкие.

Чертыхаясь, Колька с трудом завёл казенный уазик и по раскисшей дороге стал выезжать на трассу, где был асфальт, предчувствуя неприятную встречу с отцом Митрофаном.

- Ну, вот что я ему скажу? Поехали, мол, Ипатыч помер, и от него приятно пахнет? Дурацкая ситуация! Да ещё мать всю плешь проела. Вернись к Маринке, не дуркуй. Какие же все бабы дуры!

С этими досадными мыслями Колька гнал милицейский уазик, наплевав на все дорожные знаки и правила дорожного движения вообще. Гаишники в этих краях были редки, а если бы и были, то ему всегда Митька позвонит, его армейский друган, который служил по этой части в Колькином же отделе внутренних дел.

(Продолжение следует)