Бомжик

Дверь подъезда пронзительно заскрипела и открылась. На крыльцо выскочил забавный мальчишка. На первый взгляд он казался маленьким: толстый, круглый, как шар, лицо розовое, совсем детское – но ростом и весом почти со взрослого мужчину. На нем была незастегнутая лыжная куртка-пуховик странного для мальчика ярко-желтого цвета и такая же спортивная кепка с козырьком, из-за чего парнишка сильно смахивал на гигантского цыпленка. В руках – короткие лыжи.
На дворе мело, снежные вихри крутились и сшибались друг с другом; в пяти шагах ничего не было видно. Мороз пробирал до костей. Мальчишка небрежно, до половины, застегнул на куртке молнию, натянул кожаные перчатки. И тут увидел внизу, у крыльца, незнакомую собаку.
Это была маленькая псинка, из тех, что не могут не вызывать улыбку: шерсть ее, когда-то белая, а теперь грязно-желтая, была вся закручена мелкими кудельками, будто завита у парикмахера. Одного глаза совсем не видно; другой, черный, как пуговица, испуганно смотрел на мальчика. Ушки висячие, лапки короткие, рогульками, хвоста почти нет.
Собачка была бы ужасно потешной, если бы не дрожала мелкой дрожью. Некоторое время мальчик озадаченно смотрел на нее, потом сдвинул кепку на затылок, почесал нос, спросил:
- А ты кто такая? Где твой хозяин?.. Иди домой. Фу!
Собачка отпрыгнула в сторону, но не ушла. Мальчик присел на корточки, позвал:
- Ну, иди сюда, глупый… Значит, у тебя нет хозяина?
Собачка очень робко, недоверчиво приблизилась, пытаясь вильнуть обрубком хвоста. Мальчик погладил ее, почесал за ухом, но не ощутил привычного тепла: голова собаки была холодной.
Он озадаченно поскреб собственную голову, бросил лыжи на крыльцо. Посидел, подумал, потом осторожно поднял собачку, ногой открыл дверь подъезда, завизжавшую еще пронзительней. За этой дверью была еще одна, обитая потертым дерматином. Внутри, в подъезде, полутемно и сравнительно тепло. Мальчик посадил собачку под батарею, сказал:
- Сиди тут, понял? Я сейчас приду!
Потом открыл одну из квартир своим ключом и исчез. Собачка посидела, мелко дрожа, под батареей, потом робко приковыляла к дверной щели, сунула туда нос. Но тут появился мальчишка с пакетом в руках, испуганно спросил:
- Ты куда? Сюда нельзя!
Песик послушно и робко отскочил в сторону. Мальчик положил перед ним хлеб с колбасой, сел на корточки, смотрел, как собачка, захлебываясь слюной и давясь, жадно ест.
В подъезд кто-то вошел. Застонала, загремела дверь, потом проскрипел ключ в замке почтового ящика. Вошла маленькая старушка в хорошем пальто с меховым воротником, в круглой меховой шапке, с сумкой. Присмотрелась, сказала:
- А, Натан! Это кто у тебя?
Он только пожал плечами.
- Что? Сам не знаешь? Ну-ка покажи… Фу, какая грязная. Где ты ее подобрал?
- Он сам пришел.
Мальчик сидел на корточках и робко снизу смотрел на старушку.
- Сам пришел? Позвонил в дверь и говорит: «Дайте мне, пожалуйста, хлеба с колбасой!»?
- Бабушка, он совсем замерз, он так может совсем погибнуть…
- Ну если погибнет, то наверняка совсем, а не отчасти. Как еще можно погибнуть? Иди-ка домой или гулять – куда ты там собрался? Всех бомжей не пережалеешь! И не забудь проверить, чтобы он не загадил подъезд: будет грандиозный скандал!
Она повернулась и зашла в квартиру.
Натан вышел на крыльцо, взял лыжи, вернулся обратно в подъезд, еще постоял, глядя на Бомжика. Тот судорожно нюхал каменный пол, хотя там уже не осталось ни крошки. Натан вздохнул: гулять уже не хотелось – и, погладив Бомжика, зашел домой.
                .       .       .
Среди ночи мальчик проснулся от какого-то неясного беспокойства. Долго не мог понять, что же случилось, потом вспомнил: он оставил Бомжика в подъезде. Вдруг его кто-нибудь прогонит! И пол совсем холодный: собака может простудиться.
Он встал, шлепая босыми ногами, подошел к шкафу, покопался в нем, достал старый свитер, натянул спортивные штаны, футболку и, крадучись, выбрался в коридор. Сунул ноги в ботинки, открыл дверь. Бомжик был тут, спал, свернувшись, под батареей. При звуке открываемой двери он испуганно вскочил.
Натан постелил ему свитер, погладил, сказал:
- Дрыхни!
И, успокоенный, пошел спать.
                .     .     .
В то время Натан учился в моем классе, хотя я не был его классным руководителем. Он был лучшим учеником класса и одним из лучших в школе, и, кроме того, одним из самых сильных мальчиков в школе. При мне он как-то легко поднял стол из кабинета химии – длинный, массивный, из прессованных опилок стол, оклеенный пластиком – и поставил его на два стоящих друг на друге таких же стола.
Натан очень добрый мальчик, всегда всем помогал: давал домашние задания, решал контрольные. И все-таки жилось ему нелегко, особенно, в школе.
Его класс был шебутной, хулиганистый. Натана не то что не любили, его дразнили – а он, интеллигентный застенчивый мальчик, не умел дать отпор, был беззащитен и в то же время очень раним.
Два его прозвища были: Жирнотёс (девочки говорили «Жирнотесик») и Масложир. Мне редко приходилось слышать, чтоб одноклассники иначе его называли. А еще всякие шуточки, приколы.
Он рос без отца, был по-женски мягок и ударить человека просто не мог. Не помню случая, чтобы он с кем-нибудь подрался.
Он был близорук, но стеснялся носить очки: я редко его в них видел.
Мы жили с ним в соседних домах, часто возвращались из школы вместе. Разговаривали обо всем, иногда обсуждали и его проблемы.
Я говорил:
- Натан, я слышал, Геннадий Геннадьевич (наш физрук, мастер по тяжелой атлетике) тебя в секцию зовет – правда это?
- Да… Но я не хочу.
- Почему?
Он краснеет, молчит. Хотя все и так ясно: секция по тяжелой атлетике – это царство животной силы, соленого пота и пыли, мужской грубости – женственному Натану там не по себе, даже жутко как-то.
- А плаваньем ты хотел заниматься?
- Да, хотел. Я даже ходил два раза…
- Почему только два раза?
- Тренер не понравился. Кричит, ругается… Неинтеллигентный человек.
Я улыбнулся:
- Вряд ли тренер по плаванью должен быть интеллигентным… А ты вообще чем-то занимаешься?
- Играю на скрипке и на трубе.
- Нравится?
- Музыка нравится, а сами занятия, если честно, нет. Я бы давно бросил: бабушка не позволяет. У нас бабушка – полковник…
- Полковник?
- Да, она сама себя так называет.
- Командовать любит?
- Ага…
Он долго молчит, потом говорит:
- Сергей Иваныч, а вот почему, если человек полный, над ним все смеются, а если худой, нет? Вот вы худой: над вами в детстве смеялись?
- Да всякое бывало, но так чтоб постоянно – нет.
- А надо мной постоянно смеются…
- А ты бы им дал хорошенько: ты же сильнее многих взрослых мужчин.
- Да, правда, но как же так можно – если они слабее… А если девчонки смеются?
- А ты не обращай внимания.
- А я так не умею, чтобы не обращать внимания. Все равно… как-то грустно становится на душе.
И вопросительно смотрит на меня.
Эх, Натан, Натан: как же мне тебе помочь?
- А ты заведи злую собаку и всюду води ее с собой.
Смеется, но как-то невесело.
- Я уже завел – Бомжика. Только он маленький, добрый и безобидный.
- Да, помню, ты рассказывал. И как он?
- Живет. Его многие в нашем подъезде кормят.
- Я слышал, ты там даже какой-то плакат повесил?
- Ну, не плакат: просто взял лист бумаги и написал: «Внимание! Добрая собака. Кличка – Бомжик. Просьба не обижать и покормить». Некоторые кормят. Но есть одна соседка: кричит, ругается, грозится позвонить в саночистку, чтоб его забрали: будто бы он болезни разносит… Откуда такие злые люди берутся?
- Ты сам говоришь: она у вас одна такая, а остальные добрые…
- Ну, в общем-то, да… А все-таки, если она и правда позвонит, его заберут? И ничего нельзя сделать?
- А ты его себе возьми: у вас ведь, кажется, нет собаки?
Натан густо покраснел.
- Собаки нет, но бабушка не соглашается, и мама…
И я еще раз подумал: «Эх, Натан, Натан, бедный ты мой мальчик: как тяжело тебе жить на свете и как тяжело будет потом, если ты останешься таким, какой ты сейчас!»
                .     .     .
Как-то вечером Натан сидел дома один.
Бабушка пошла к пациенту, мама задержалась в поликлинике. И бабушка, и мама Натана – медики; бабушка – доктор наук, завкафедрой в университете. Отец Натана тоже врач, и очень хороший. Он давно живет в Канаде, Натан его совсем не помнит. Отец присылает деньги, но в семье о нем никогда не говорят.
Натан сидел с ногами на диване, читал.
Стенные часы пробили восемь. Мальчик встал, вышел на кухню, взял с пола пакет, куда складывались съедобные для собаки объедки, отрезал еще кусок хлеба, густо намазал  маслом. Вышел в коридор, открыл входную дверь, позвал:
- Бомжа!.. Бомжик-Бомжик-Бомжик!
Снизу послышалось «туп-туп-туп» и звонкое тявканье. Бомжик тут как тут.
Натану лень было обуваться, выходить в подъезд. Он дал песику полизать руку, позвал:
- Иди, иди сюда!
Вообще-то это не разрешалось: но ведь дома-то нет никого – никто не узнает.
Бомжик робко вопросительно смотрел на мальчика своими черными глазками-пуговичками: боялся перейти через порог. Натан сгреб его, посадил на коврик под зеркалом, захлопнул дверь. Поставил миску, высыпал еду:
- На, питайся!
Хотелось вернуться к книге. Он пошел в комнату, опять залез на диван, взял книгу и забыл о собаке.
Часы пробили девять.
Натан встрепенулся, спрыгнул с дивана, вышел в коридор. Бомжик лежал на коврике и смотрел на мальчика.
Натан поспешно сказал:
- Бомжулик, иди, ну, иди – гуляй!
И открыл дверь.
Собачка с тоской смотрела на человека и вдруг жалобно еле слышно заскулила.
Натану стало не по себе. Он вдруг каким-то внезапным наитием понял то, чего не понимал до сих пор. Ведь Бомжик – живое существо, у него есть душа, ему хочется не только теплого угла, сытной еды, но и многого другого: хочется жить с людьми – он же собака, ему нужен хозяин; хочется иметь свой дом.
Мальчику стало глубоко, мучительно стыдно, но он не посмел ослушаться взрослых, хотя их и не было рядом: он взял Бомжика, стараясь не смотреть на него, вынес в подъезд и поспешно зашел обратно, закрыл дверь.
Сердце билось где-то у самого горла, он чувствовал, что ему трудно дышать. На душе было гадко, как на помойке. Читать он уже не мог. Лег на диван, закрыл глаза и долго лежал так, без мыслей, без чувств, с отвращением к самому себе.
Когда пришла бабушка, Натан поплелся к ней в комнату, долго мялся, потом сказал:
- Бабушка, а если Бомжика поместить в коридоре?.. Он не будет мешать… И коврик покупать не нужно.
Бабушка хмыкнула:
- Милый мой, в этом-то наша главная проблема: нет денег на коврик! У нас пятнадцать тысяч долларов в банке: этого, конечно, не хватит!.. Ладно, ты договорись с мамой, а потом мы продолжим этот разговор.
Но Натан знал: мама ничего не решает. Она добрая, но сделает так, как скажет бабушка. Так у них всегда было.
                .     .     .
Зима подходила к концу. Снег стаивал, и сильно уже поддувал теплый весенний ветер.
Бомжик совсем обжился в подъезде. И дети, и взрослые его полюбили: он был милой веселой собачкой. Часами носился с детьми по двору, заливаясь звонким лаем. Слыша этот лай, видя это потешное существо с болтающимися на бегу ушками, с отчаянно веселыми глазками, каждому хотелось смеяться.
Но иногда он лежал под батареей, часами не двигаясь с места. И мордочка у него была унылая, несчастная, совсем печальная.
Натан сто раз собирался еще раз поговорить с бабушкой, но каждый раз откладывал этот трудный разговор. Он выбирал место в своей комнате, куда поселит Бомжика: можно под шкаф, или на балкон – он закрытый и там не холодно. Или в угол, у окна.
Хорошо было мечтать о том, как Бомжик будет жить с ним и как ему будет хорошо: от этой мечты на сердце становилось теплее.
Но мальчик думал: «Вот кончится зима. Вот начнутся каникулы. Все равно лишние несколько дней ничего не решают».
Втайне от бабушки он купил Бомжику коврик – роскошный коврик, красивый и теплый-претеплый – купил ошейник с поводком и даже шампунь для собак. Оставалось только договориться.
В один из первых апрельских дней Натан вечером возвращался из музыкальной школы. В одной руке он нес футляр со скрипкой, в другой – папку с нотами. У подъезда стояла веселая компания: ребята, две-три девчонки. Чему-то смеялись, кто-то курил, слышался забористый мат.
Натан весь внутренне сжимался, проходя мимо таких компаний, даже незнакомых. А тут были и знакомые: лицом к нему стоял белобрысый длинный парень, Олег, из их дома – надо было поздороваться. Все-таки он попытался тишком проскользнуть мимо них, но Олег сам его окликнул:
- Привет, Жирнотес! Иди к нам: по тебе девки скучают.
«Девки» звонко захохотали. Натан буркнул:
- Привет!
И ускорил шаги.
Но Олег сказал:
- Собака твоя нам нравится. Ухахатываемся с нее.
«Девки» почему-то снова заржали, как бешеные. Пьяные они были, что ли?
Действительно, Бомжик сидел почему-то под ногами у Олега: сидел смирно и дрожал. Но Натану хотелось скорее пройти, и он, не отвечая, заскочил в подъезд, поднялся к себе. Но когда зашел, положил скрипку и ноты, задумался: «А что они делают с Бомжиком?» И побежал вниз.
Компании у подъезда уже не было. Натан огляделся и заметил, что они поворачивают за угол дома – Бомжик шел с ними. Не бежал, а именно шел! Это было странно.
Натан дождался, пока они скроются за углом, побежал за ними.
За домом тянулась совершенно прямая широкая улица, за ней – громадный пустырь: торчали из земли фундаменты будущих зданий, кое-где уже со стенами; валялись кучи строительного мусора; росли редкие кусты и деревья. Туда-то и направлялась компания.
Натан боялся, что кто-нибудь из них оглянется и заметит его, и спрятался за угол дома. Когда они скрылись из виду, он побежал, пригибаясь, за ними.
Посреди пустыря было что-то вроде поляны, засыпанной цементной крошкой, битым кирпичом, щебенкой; местами здесь еще лежал снег. Они были там. Натан подкрался поближе, спрятался за кучу строительного мусора.
Сначала он ничего не понял. Те стояли, курили, лениво болтали; парни лапали девок, те визжали, ругались, отпихивались от них. Потом он разглядел, что Олег присел и что-то делает с Бомжиком. Бомжик молчал. Что он делает с ним?
Олег встал, громко, весело сказал:
- Фартово, пацаны!
Бомжик все еще сидел, дрожа, у его ног. Тогда Олег сильно пнул его и захохотал, и Бомжик побежал от него, но как-то очень странно: казалось, он хочет рвануться изо всех сил, но что-то его держит. Когда песик бежал, раздавалось громкое дребезжание. Натан присмотрелся: за собачкой волочился по земле какой-то довольно большой круглый и плоский, как огромная хоккейная шайба, предмет: он был больше, чем сама собачка.
Натан почувствовал, как у него сильно и больно забилось сердце. Этот дребезжащий предмет был консервной банкой, набитой внутри камнями: они громко стучали и брякали о жесть.
Ему вдруг дико захотелось кинуться на них на всех: бить их, убить, размозжить им головы о камни – он знал, что сможет это сделать: он сильней их всех, взятых вместе. Но он испугался самого себя, испугался того, что может случиться.
Компания весело, хохоча и улюлюкая, бежала за Бомжиком. Натан, дрожа, с залитым слезами лицом, крался сзади: его никто не замечал.
Несчастная собачка сделала круг по пустырю. Наконец, веревка, к которой была привязана банка, запуталась в ветвях низкого кустарника.
Олег громко сказал:
- Харэ! Представление окончено! Поканали на групповуху, пацаны!
И они, таща за руки визжащих девок, скрылись внутри недостроенного дома.
Натан, весь дрожа, выскочил из-за кустов, подбежал к Бомжику. У мальчика не хватило духу взглянуть на собачку. Он рванул веревку, разорвал ее. На шее у Бомжика была накручена проволока: Натан разогнул ее и выбросил. Потом размахнулся и пнул ногой консервную банку с камнями: громыхнув, она отлетела в сторону, как футбольный мяч. Схватил грязного, мокрого, жалкого, дрожащего мелкой дрожью, но все еще молчащего песика и побежал домой.
                .       .       .
Ночью он не мог заснуть. Он твердо решил, что на следующий день обязательно поговорит с бабушкой, и если она не разрешит, все равно возьмет Бомжика к себе.
Он представлял себе с мучительной сладостью, как он бьет Олега, бросает его лицом на асфальт, течет кровь. Он упивался этой дикой фантазией.
Заснул он только на рассвете. Его разбудила мама: было раннее воскресное утро.
- К тебе какой-то мальчик пришел, - недовольно сказала она. – Выйди к нему.
Натан оделся, вышел в коридор. Это был Олег, самый ненавистный для него человек на свете. У него было странное лицо: бледная, словно мертвая, кожа, оттопыренные уши и умные, стариковские, бесцветные глаза без ресниц.
Держался он, как обычно, сказал с развальцем:
- Здоров, Жирнотес!
- Меня зовут Натан, - очень тихо ответил мальчик.
Но Олег не обратил на замечание никакого внимания.
-    Поканали со мной – Бомжика хоронить, - с удовольствием сказал он, улыбаясь и с каким-то особенным вниманием глядя на собеседника.
Натан вдруг страшно побледнел, раскрыл рот. Олег с явным интересом его рассматривал.
- Ну, он ночью почикилял куда-то, дурень. Машина задавила. Понял? Поканали. Это же твой пес?.. Да, у вас есть лопата? Захвати.
Натан, как во сне, открыл стенной шкаф, взял лопату, пошел вслед за Олегом.
Посреди улицы оставалась узкая полоса земли с посаженными на ней чахлыми деревцами. И рядом, на асфальте, лежало то, что раньше было Бомжиком: бесформенный комок красного кровавого мяса. Только по остаткам шкуры можно было догадаться, что это действительно останки Бомжика.
Натан, под руководством Олега, ничего не делавшего, но с наслаждением распоряжавшегося, вырыл могилку, взял на лопату этот ком мяса, опустил его в ямку и забросал землей. Он двигался очень медленно, механически. Он задыхался, у него мутилось сознание: казалось, он сейчас упадет, но почему-то он не падал.
Олег с любопытством смотрел на него: ему доставляло удовольствие его смятение – за тем он и пришел, - не за тем же, в самом деле, чтобы хоронить эту шавку – сколько их дохнет! Олегу всегда нравилось общество этого покорного, как овца, и сильного, как медведь, парня: им вертишь, как хочешь, смеешься над ним – а он все терпит. Лафа!
И сейчас Олег по-своему наслаждался, уверенный в своей безнаказанности: этот толстый лох, конечно, не знает о вчерашнем. А если б и знал – все равно бы ни фига не сделал, тюфяк!
Жмурясь от утреннего солнца, как кот, Олег радостно болтал: рассказывал, как на той же трассе недавно задавило кота:
- Ты только представь: кишки по всей дороге раскидало! Кайфово, да?

Натан уже кончил закапывать могилу и стоял, тяжело дыша, как старик, опираясь на черенок лопаты.
Вдруг он резко повернулся к Олегу, лицо его страшно исказилось, глаза сузились, стали крошечными и налились кровью, как у быка; ноздри раздувались, на шее билась толстая жила. Ничего человеческого не было сейчас в этом лице – это был разъяренный зверь.
- П-п-по-донок! По-шел вон!! – сказал он очень тихо, задыхаясь.
И Олег, гроза всего двора и всей улицы, которого побаивались и некоторые взрослые, поспешно повернулся и, спотыкаясь, быстрыми шагами пошел, оглядываясь, и скрылся за углом дома.
Когда он исчез из виду, Натан выронил лопату, сел на землю, уткнулся лицом в колени и заплакал.
                .     .     .
Много лет спустя мне случилось как-то осенним вечером проходить по одной из новых улиц  нашего города с характерно помпезным названием (кажется, «улица Возрождения»). Ее лучше было назвать «улицей Вырождения»: уж очень много тут всяких злачных мест: ночных клубов, казино, дансингов, баров, банковских офисов, роскошных бутиков – и очень мало прохожих. Только несутся с бешеной скоростью иномарки, одна за другой, словно догоняя друг друга.
Проходя мимо сквера с недавно разбитыми клумбами и газонами, я заметил странную группу: трое типичных «новых русских», этаких квадратных шкафов с бритыми затылками, в кожаных куртках. Рядом стоял «мерс» с тонированными стеклами, все его дверцы были распахнуты настежь. Что-то там такое странное происходило.
Я подошел поближе и почувствовал, как все у меня сжалось и похолодело внутри.
Один из качков, видимо, мертвецки пьяный или обкуренный, ногами избивал собаку. Он держал ее на поводке; двое стояли рядом и смотрели. Собака была большая, красивая, мохнатая; она громко и жалобно визжала при каждом ударе. На боку у нее виднелась кровавая рана, и хозяин старался попасть в нее ногой.
Прохожих на улице, как всегда, почти не было. Кое-кто, проходя, останавливался, качал головой, шел дальше. Большинство даже не смотрело в ту сторону: москвичи – люди деловые, времени у них нет.
Я понимал, что нужно идти и мне: зачем напрасно растравлять себя – тут ничего не сделаешь. Собака, конечно, его: это его собственность. А свою собственность каждый вправе ломать и разрушать. И что я могу с ними поделать? Я, хлипкий интеллигент?
Но я все-таки стоял, не в силах сдвинуться с места.
В это время в сквере показался новый прохожий. Это был очень высокий и сильный мужчина, молодой, атлетического сложения, с необъятной грудной клеткой, толстыми руками и ногами, бычьей шеей, но подтянутый и стройный. Его внешность невольно обращала на себя внимание странным контрастом между чрезвычайно интеллигентным лицом, умным и добрым, с золотыми очками на носу, и этими мощными мускулами, этой звериной силой. Хотя было довольно холодно, он был только в темной рубашке с расстегнутым воротом и распахнутой легкой спортивной куртке.
Странное дело: я не знал этого человека и в то же время в нем было что-то неуловимо знакомое.
Молодой человек подходил все ближе, вот он увидел, как, вся дрожа, отскочила на длину поводка избиваемая собака, услышал ее отчаянный визг. Я ни на что не надеялся, я был уверен, что во всей Москве нет человека, способного остановить это подлое убийство. И все же какая-то искорка теплилась в душе: а вдруг? Ведь какой парень! Он с ними со всеми справится!
Несколько секунд молодой человек, как мне показалось, стоял в каком-то остолбенении, глядя на эту омерзительную сцену. Потом бросил прямо на землю кожаную папку, которую держал в руке, и кинулся к тому, который бил собаку. На лице его было животное бешенство, на бычьей шее надулась толстая жила. Сжав кулаки, он заорал:
- Ты что делаешь, мерзавец?! Я тебя убью!! Пошел вон отсюда!!
Он схватил поводок, вырвал его из рук хозяина. Тот тупо, как животное, смотрел, очевидно, не понимая, что происходит. Собака, скуля, забилась под куст.
Я стоял, не в силах двинуться с места, потрясенный и восхищенный. Мне казалось, душа моя распахнулась и в нее хлынул нездешний свет. У меня было такое чувство, будто я вижу Бога!
А молодой человек, сжав кулаки, двинулся на стоявших у машины «шкафов»: казалось, он, как дикий зверь, бросится на них и разорвет в клочки.  Те переглянулись, один что-то шепнул другому, подозвали товарища, запихнули его, как вещь, в «Мерседес», сели сами: все это не спеша, напоказ – дескать, видишь, мы тебя не боимся.
Автомобиль бесшумно двинулся, покатил, развернулся и выехал на трассу.
Молодой человек бросился к собаке, наклонился, опять вскочил, быстро оглядываясь, громко сказал отчаянным голосом:
- Телефон! У кого-нибудь есть телефон?
Я поспешно полез за пазуху, протянул ему трубку.
Молодой человек, казалось, чуть не плакал. Он сдернул с носа очки, сунул в карман, схватил трубку и набрал номер. Спросил дрожащим голосом:
- Справочная? Дайте скорую ветеринарную помощь!
Его лицо, пока он говорил, стало детски-беспомощным, растерянным и добрым. И тогда я узнал его!
Он кончил говорить, протянул мне трубку, сказал:
- Большое спасибо!
Я не взял трубку, продолжал внимательно, пристально вглядываться в него. Он поспешно достал очки, надел, посмотрел мне в глаза.
Тогда я сказал:
- Здравствуй, Натан!