Семёныч

По лестнице пятиэтажного общежития поднимались трое подростков. Впереди шел высокий, широкоплечий рыжий парень, с нахально-веселым лицом; в руке он нес небольшую пустую клетку для птиц. За ним еще двое: один, черный, маленький, похожий на татарина; и другой, худенький, нежный, как девочка, с длинными волосами.
Они поднялись на пятый этаж, прошли по узкому коридору мимо множества дверей: солидных, обитых лакированными планками или дерматином; и старых, неказистых, с темной облупившейся краской. В конце коридора была одна дверь, похуже других: краска с нее совсем слезла, нижняя петля вырвана с мясом и в этом месте дыра, заткнутая тряпкой. Звонок был, но он не работал и высокий громко настойчиво постучал.
Из-за двери, не открывая, тихо спросили:
- Кто там?
- За птицами! Да вы меня знаете, откройте! – громко ответил высокий.
Дверь приоткрылась, выглянуло сморщенное личико маленького старичка: голова его была на уровне груди высокого парня. Он испуганно, робко смотрел на ребят, потом моргнул, суетливо подвинулся, высокий толкнул дверь и они вошли.
Хозяин прошел вперед в комнату, встал посредине.
И коридор, и комната были невероятно запущены: обои покрыты пылью и плесенью, местами отстали от стен; потолок с облупившейся штукатуркой и пыльной электрической лампочкой. Ни шторы, ни занавеси. Мебели тоже почти не было, кроме кровати с матрацем и жиденькой подушкой и очень узкого высокого облупленного шкафа. Ни стола, ни стула. Вместо них, у окна, стояла большая строительная стремянка, на каких работают маляры и штукатуры, только чистая.
И все пространство вдоль стен занимали клетки с птицами: они стояли на полу и висели под потолком, и даже над кроватью была привинчена к стене широкая полка, и на ней – большая квадратная клетка, в которой сидел здоровенный, как курица, амазонский попугай, ядовито-зеленый, со злыми глазами.
Здесь были все птицы, каких только разводят в неволе: светло-сиреневые нимфы с нежным румянцем на щеках; голубые и зеленые попугайчики; множество канареек, самых разных цветов и оттенков; целые стайки щеглов и чижей в двух больших вольерах; ослепительно белые, важные, как ресторанные метрдотели, рисовки; яркие, как палитра художника, крошечные ткачики; снегири – настоящий птичий базар.
А комнатка – метров десять. Из-за клеток пространство посредине оставалось совсем небольшое: мальчишки сгрудились вплотную друг к другу – те двое, что поменьше, от изумления раскрыли рты.
Щеглы, чижи, некоторые канарейки пели, стараясь перекричать друг друга: ощущение было такое, словно ты вдруг очутился в заповедном лесу в ясный летний полдень.
Старичок, сгорбившись, втянув голову в плечи, молча ждал, когда посетители заговорят.
Он был лысый, с редкими седыми висками, очень морщинистый, бледный, изможденный, худой, весь высохший - он, казалось, светился насквозь, как вяленая рыба. Глаза выцветшие, добрые и робкие, детские. Левой руки нет, вместо нее болтается пустой рукав; правая – сухонькая и маленькая, как у ребенка. Одет в серую мятую рубаху и такие же штаны.
- Миха, ты видел такое хоть раз? – наконец, с восхищением выдохнул черный парнишка.
Высокий снисходительно ухмыльнулся.
- Я здесь много раз был. Правда, Семеныч?
Старик молчал.
- Ну чего ты – не помнишь? Да я на прошлой неделе был у тебя: ты у меня трех чижей взял, двух самцов и самку – вспомни. По пятерке самцы и трешка самка… А больше ни у кого во всем городе такого нет – понял, Макс? Скажи спасибо, что я тебя привел. Семеныч и на рынок не ходит. Не ходишь, Семеныч?
- Продавать – нет.
- Ну и правильно. На хрен он тебе нужен. К тебе покупатели сами придут… Влад, деньги у тебя? Дай пятерку.
Мальчишка с длинными волосами полез в карман, достал бумажку, протянул старику.
- Сеточку продай, Семеныч: у тебя хорошие.
- Зачем вам?
- Ловить.
- Сейчас нельзя ловить.
- Так не сейчас. Мы чего – не понимаем? Готовь сани летом!
Старик с трудом встал на корточки, достал из-под шкафа рюкзак и оттуда нитяную сетку, аккуратно свернутую и перевязанную веревочкой.
- Целая? – спросил Миха. – Ладно, я знаю: у тебя всегда целые.
Он повертел головой, потом сказал:
- А рисовку не продашь?
- Нет. Рисовку трудно держать, ты не сможешь.
- Я не смогу? Да ты че!.. А за сколько отдашь?
- Пятьдесят.
- Много!
- Иди сам поймай.
Парень захохотал.
- Это в Китай, че ли, ехать? Или где там она живет?
- На Мадагаскаре. В Южной Африке.
- Не легче. Ладно, я возьму. Только денег сейчас нет. Может, дашь на честное слово? Я завтра принесу.
Старик задумался, печально вздохнул, поскреб рукой небритую щеку.
- Ну чего ты, Семеныч: какие деньги! Я ж и не торгуюсь: из уважения к тебе, блин! Ты у нас первый птицелов. Ну так чего? Отдашь?
- Ладно, - тихо сказал старик. – Доставай сам, я не полезу.
Миха, не снимая обуви, встал на кровать, открыл клетку, ловко поймал птичку, сунул ее в свою переноску.
Старик отвернулся: ему, видимо, тяжело было на это смотреть.
- Ну, будь, Семеныч: я завтра зайду, - еще раз заверил Миха. – Репейник нужен тебе?
- Принеси… А как ты рисовку понесешь?
- А вот – в переноске.
- Ее нельзя так нести: она нервная очень – нужно клетку обернуть тряпочкой, но не темной, а чтобы свет попадал.
Старик открыл шкаф, достал то ли кусок простыни, то ли наволочку.
- На, замотай.
Парень обернул тряпкой клетку. Птица, только что с шумом бившаяся о прутья, замолчала.
- Ну, давай, Семеныч, до завтра, - сказал Миха.
Его спутники, как завороженные, все стояли посреди комнаты.
- Макс, Влад, - да пошли! Придете еще позырить. Семеныч, пустишь их просто так?
- Приходите. Только вечером, непоздно, до заката.
- Ну, вот видите! Айда, пацаны!
Они вышли, хлопнули дверью. Старик вздохнул, проверил замок, потом подошел к кровати, задрал голову, с тоской глядя на клетку с рисовками. Две птички еще оставались: они никак не могли успокоиться, метались по клетке.
Старик долго грустно смотрел на птиц, потом достал из шкафа еще одну тряпку и накрыл ею клетку с рисовками.
                .     .     .
С тех пор Владик стал ходить к Семенычу.
Тот сначала дичился, стеснялся мальчика, потом привык. Дома, среди птиц, он казался совсем другим, чем на улице (Влад иногда встречал его возле подъезда или у магазина). Он, видимо, боялся людей: сжавшийся, какой-то особенно маленький, с испуганными глазами, он выглядел жалким, несчастным. Дома он словно распрямлялся, весь светился тихим внутренним светом. Влад понимал, что это благодаря птицам.
Привыкнув к мальчику, старик стал рассказывать ему о птицах. Он был настоящей ходячей энциклопедией: знал все о повадках, размножении, кормах, болезнях; даже знал поименно всех птицеловов в городе. От него Влад впервые услышал о том, как летают колибри, как ткачики строят – ткут – свои гнезда; как складываются отношения в стае чижей; почему свиристели зимой так много едят и зачем им нужен хохолок на голове.
Но ни о чем, кроме птиц, говорить с ним было нельзя: он ничего не понимал, ничем не интересовался.
Жил он невероятно бедно, никогда не покупал себе ничего, кроме самого необходимого, даже чай пил без сахара. Влад знал, что Семеныч получает пенсию. Но если б ему платили и в три раза больше, он все равно бы все тратил на птиц.
Когда ни придешь к нему, все птицы у него здоровые, веселые; клетки идеально вычищены, корм засыпан и в поилках свежая, с пузырьками, вода.
Самым мучительным для старика было продавать своих питомцев, а не продавать нельзя, потому что птицы у него размножались и места не хватало. И деньги были нужны – на тех же птиц: их ведь кормить надо, и как можно лучше. Птицам он ни в чем не отказывал: они у него среди зимы салат ели – а хозяин сидел на хлебе с картошкой.
Он делал клетки и орудия для ловли птиц и продавал по дешевке. Но денег все-таки не хватало: они уходили на новых птиц. Он ведь давно уже не ловил, а только покупал. И никогда не торговался.
Все птицеловы в городе его знали и, если о чем-нибудь заходил у них спор, решающим аргументом всегда было мнение Семеныча.
Иногда Влад ходил за старика в магазин. Семеныч никогда не спрашивал сдачу. Он всегда и всем верил на слово.
Владу иногда казалось, что Семеныч ребенок, гораздо меньше него. Иногда – что он мудрец, гениальный человек.
Однажды Семеныч рассказал ему, как мухоловки воспитывают подкидыша – птенца кукушки, а тот вырастает и выбрасывает из гнезда маленьких мухоловок.
- Вот так и у нас, - сказал он. – Ты думаешь, кто у нас во власти? Кукушата. А мы – мухоловки.
Теперь мальчик целыми вечерами просиживал за книгами по орнитологии: особенно поразила его книга «Год серого гуся» Конрада Лоренца – не сам текст, а фотографии.
Был там один снимок, особенно ему нравившийся: зима, на голубоватом снегу стадо серых гусей клюет рассыпанное зерно; рядом стоит человек, задумчиво смотрит вдаль, где в голубой дымке видны крыши далекого селения. Таким спокойствием, умиротворением дышала эта картина.
Мальчик хорошо понимал старика: как хорошо ему, одному, лежать на кровати в своей комнате, будто в дремучем лесу, и слушать голоса птиц; как радостно любоваться ими, заботиться о них. И он все больше привязывался к старику.
Он понимал, что для всех Семеныч – несчастный чудаковатый нищий старик, но мальчику он казался добрым волшебником, счастливым человеком. Ему самому хотелось стать таким.
                .     .     .
Однажды Влад, как обычно, зашел к Семенычу и застал его в постели. Старик заболел. Влад предложил вызвать врача, но старик отказался. Мальчик сходил в магазин, купил продуктов. Вернувшись, пошарил в ящике стола, который не запирался: там Семеныч держал деньги. Оставалось всего десять рублей, а до конца месяца еще неделя.
На следующий день Семенычу стало хуже. Он лежал спокойно и смотрел на клетки с птицами. Глаза его были расширены, губы улыбались, все лицо будто светилось изнутри тихим светом. Влад долго смотрел на него и почему-то понял: он скоро умрет.
Все-таки он вызвал врача из поликлиники, купил по рецепту лекарства. Деньги кончились, он добавил свои. За птицами он теперь ухаживал сам.
Как-то Семеныч сказал:
- Если что случится со мной – понимаешь? – ты птиц продай, а каких захочешь, возьми себе. Это лучше, чем выпускать, хоть сейчас и лето.
- А почему?
- Птицы в неволе отвыкают о себе заботиться: опасаться врагов, искать себе корм. Ну и потом: сейчас-то лето, а когда будет зима? Почти все, кроме снегирей, чижей и щеглов, это тропические виды. Понимаешь?
Влад обещал позаботиться о птицах. Но получилось все не так, как он рассчитывал.
Старик умер внезапно, ночью. И когда на следующий день мальчик пришел к нему, комната стояла раскрытая и птиц уже не было. Ни одной. Исчезли и клетки. Влад знал: их можно продать на птичьем рынке за хорошую цену.
Он вошел в комнату, остановился, как тогда, посредине. Сейчас, когда птицы исчезли, комнатка казалась такой нищей и убогой. Стены пятнистые от птичьего помета, пол грязный, окно сто лет не мыто. Мальчик вспомнил, как пришел сюда в первый раз: это удивительное ощущение, словно попал из реальности в сказку – десятки ярких великолепных птиц и звонкая их песня, от которой на душе становится светло и радостно. И все это – в крошечной комнатушке городской общаги. Как это было странно и чудесно!
В комнату вошла неопрятная полная женщина в кофте, комендант общежития. Недоброжелательно спросила:
- Ты к кому, мальчик?
- Так… Я к Якову Семенычу приходил.
- А-а… Отмучился старик! Бедный. Чем так жить, - она обвела взглядом голые стены, - уж лучше на тот свет… Ну, ты иди, мальчик: нечего тебе тут стоять.
Влад вышел, прошел, не оглядываясь, по коридору, спустился по лестнице. На дворе начинался короткий майский дождик. Мальчик пошел по улице: ему было очень грустно, но желание стать таким, как Семеныч, не стало слабее.
Вдруг он вздрогнул, остановился. На ветке тополя, прямо над его головой, преспокойно сидели два амадина. Это были амадины Семеныча. На пыльной городской улице птицы казались пришельцами из иного, прекрасного, мира – и мальчика снова охватило ощущение чуда.
Значит, это правда: добрые волшебники не умирают! Даже после смерти они продолжают творить свою сказку.
Мальчик долго стоял и смотрел на птиц. Потом улыбнулся чему-то и медленно пошел по улице под дождем.