Перегон

                Анатолий Лабунский







                П  Е  Р  Е  Г  О  Н




                Роман















                Если отправляешься за счастьем,
                прихвати с собой зонтик.
               
                Рамон Гомес де ла Серна.
















 











                Глава 1.     ОСТРОВ УТРАЧЕННЫХ СОКРОВИЩ



      - Ну, чем порадуешь?
      Сняв полушубки и бросив их рядом с собой, Каныгин и Акулов сели к столу. Вернее, не сели, а тяжело свалились на длинную, потемневшую от времени, отшлифованную до блеска солдатскими задами, скамью. По лицам этих двух погранцов можно было понять, что они несказанно рады её ласковому прикосновению к их промокшим от снега ватным штанам. Да и как не обрадоваться, оказавшись в тёплом, пахнущем чем-то маняще вкусным, помещении столовой, после изматывающего многочасового патрулирования государственной границы по рыхлому, глубокому снегу, в негнущихся валенках, тяжёлых полушубках, с автоматом и подсумком на плечах.

- Особо хвастаться нечем, но голодными не останетесь.
Напротив, по другую сторону стола, на такую же скамью присел Николай. Личный состав поужинал, и повар 2-й заставы мог немного отдохнуть. Белый поварской колпак на его коротко остриженной голове нелепой лепёшкой свалился набок и выглядел съехавшей косынкой деревенской бабы, которая не могла повязать её как следует, так как руки были заняты дойкой беспокойной коровы.

- Вась, а нас тут не уважают. «Хвастать нечем…» Видишь, как он нас готовит к чему-то невкусному. А ну-ка! - Акулов принял от дежурного по столовой алюминиевую кастрюльку, из которой невидимой волной разливался неповторимый запах украинского борща.

- Не возводи напраслину на человека. Мой нос не обманешь, дай-ка мне разводящего, - Каныгин потянулся за половником.
      - Ой, нос у него! Ты же с морозу ничего не чуешь.

      Как ни старался ефрейтор придраться к повару, недавно пришедшему в часть с новым пополнением, но ложка в его руке заметалась между ртом и тарелкой довольно резво.

- Борщик, товарищ сержант, неплохой, а вот второе... - почувствовав лояльность Каныгина, Николай решил сообщить о дальнейшем меню именно ему. - Короче, сельдь с картофелем.

- Едрёна вошь! У меня от этой селёдки скоро хвост вырастет, - досадливо поморщился Акулов. - И на таких-то  харчах я должен страну от «желтухи» лечить!
- А при чём тут повар? Он ведь не с базара продукты получает. Что есть в раскладке, то и готовит.

Отогревшиеся в столовой пограничники, не торопясь, болтали за едой.
Николай смотрел на них с нескрываемым уважением. Он не замечал незлобивых придирок щуплого ефрейтора Акулова, а снисходительно-доброжелательный тон Каныгина возводил сержанта в его глазах в высокий ранг умудрённого боевым опытом старого вояки.

Месяца пребывания на 2-й погранзаставе Нижне-Михайловка недавно окончившему учёбку рядовому Николаю Пузырёву хватило, чтобы понять, в каких непростых условиях придётся ему служить. Практически ежедневно граница нарушалась с сопредельной стороны. Обычными нарушениями назвать происходящее было трудно. Это были провокации. Иногда очень крупные. В январе на острове Киркинском произошло настоящее ледовое побоище. Целый день, курсируя между кухонными котлами, молодой повар безуспешно пытался вообразить, как советские пограничники и толпы иноземцев, ёрзая по скользкому льду, по-деревенски, стенка на стенку, тузят друг друга.

Николай смотрел на ефрейтора, и само собой возникло ощущение, что ворчливый пограничник, обыкновенный русский мужик, по-своему прав. Если провокации на этом участке границы длятся уже больше года, то без конца сходиться в кулачном бою с неприятелем на сухой селёдке как-то не по-русски. Словно заботливая жена, тихо наблюдающая за обедающим мужем, повар улыбнулся своим мыслям, и ему захотелось вместо компота плеснуть в стакан доброй медовухи и поднести этому ворчуну.

- Ну, вот прут они на лёд, и что? - Николаю очень хотелось выяснить, что делают нарушители, как распространяется «желтуха», от которой приходится лечить страну.
- Как «что»? В лучшем случае, трясут цитатниками Мао, размахивают плакатами с дацзыбао на толстых палках, которые в нужный момент становятся дубинками. Ты знаешь, как раздражает, когда у тебя перед носом чем-то трясут, когда зеленеющая от мороза жёлтая китайская физиономия брызжет на тебя слюной? А у тебя в ответ только «тактика живота».
- Живота?!
- Да. Так называемое физическое вытеснение, - подчеркивая бесперспективность метода, или желая показать, как это делается, сержант развёл руки в стороны. - Берём друг друга под руки и цепью вытесняем «желтуху» к китайскому берегу.
- Вот только Вася не желает тебя, как молодого пограничника, расстраивать тем, что по ходу «вытеснения» нам плюют в харю, тычут дрекольём в эту самую «тактику живота» и чуть ниже её.  Иногда просто дают в рыло.

Акулов отодвинул пустые алюминиевые тарелки и, сложив крест на крест руки на краю стола, прилёг на них лбом. Горячая еда, тёплая столовая слегка расслабили уставшего от долгого патрулирования ефрейтора.

- И как вы?.. Ну, если «в рыло»?
- «Не поддаваться на провокации!» Такое слышал? Приходится терпеть… - сержант сокрушённо закивал головой.
- Ну, ты и проповедник, - вскинулся ефрейтор. - Ударили по левой щеке, подставь правую. Терпеть!! Бывало, так терпели, что в руках одни стволы да ремни от автоматов оставались!
- Стволы? - воображение повара не поспевало за предлагаемыми к осознанию картинами.


      - Китайцы тоже не с пустыми руками выходят на лёд. Стрелять нельзя, вот и приходится молотить автоматом как дубиной. Приклады - вдрызг, - сержант улыбнулся и, наклонясь ближе к столу, понизил голос. - Прошлым летом начальник соседней заставы Бубенин рацуху придумал. Посоветовал, слышь, не приказал, а по-отечески так «посоветовал» иметь своё собственное «нештатное средство защиты». Дубинки! Дуба, чёрной берёзы тут до хренища, так ты бы видел, с какой любовью солдатня вырезала для себя персональные дубины. Мы тоже не поленились, обзавелись… А на рукоятку ещё темлячок, чтобы из руки не вылетала в работе.

      - Первобытный строй, - повар схватился за голову, - осталось ещё полушубки вывернуть наизнанку, и хоть на мамонта иди.
- Ну, мамонт не мамонт, а вот на медведя можно прямо сейчас, - сержант успокаивающе поднял руку. - Рогатины у нас есть.
- Не знаю, из каких будет старлей Бубенин, но то, что у него в роду были настоящие охотники - это факт, - ефрейтор оживился, его сонливость как рукой сняло. - Когда узкоглазые попёрли толпами, Бубенин предложил нашему Стрельникову вооружиться рогатинами, с которыми на медведя когда-то хаживали. Представляешь, вот прут китайцы стеной, а мы просто рогатины вперёд. Раз! И от ворот поворот… А если какой хунвейбин отчаянный прорвётся, то дубинки ему уже не миновать. Ну, ладно, пойдём. Отдохнуть пора.

Повар, увлечённый беседой с бывалыми «желтухоборцами», не торопился их отпускать.
      - Ребята, посидите секундочку, я сейчас…

Николай убежал в варочную. Дежурный по кухне, перевернув на столы длинные скамьи, лениво елозил затёртой шваброй по бетонному полу, кто-то гремел на мойке алюминиевыми тарелками, домывая посуду после давно закончившегося ужина.

Появился Николай и кивком пригласил своих собеседников к уютно стоящему в углу офицерскому столику. Увидев, что под белым передником повара что-то прячется, погранцы многозначительно переглянулись и заинтересованно последовали за ним.

Из-под передника на столик тихо проскользнуло блюдце с несколькими ломтиками хлеба, селёдки и большой разрезанной луковицей. Последней появилась чекушка с мутноватой жидкостью.

- Да, молодой, ты в армии не пропадёшь! Откуда это у тебя?
- Бригадир рыболовецкой артели из Нижне-Михайловки забирает у нас отходы для поросят. Так вот… - Николай, пряча руки под столешницей, сноровисто разлил.
- Говорил мне батя, - держись поближе к кухне, - Акулов поднял указующий перст. - Святые слова!

- Вы сказали, что и хунвейбины здесь бывают, - разговорив пограничников, Николай хотел узнать как можно больше о предстоящей службе. - Это же пацанва малолетняя.
- «Пацанва»… - хмыкнул Каныгин. - Эта «пацанва» на наши патрули нападает. И вообще, здесь всё дерьмо китайское перемешалось: и военные, и гражданские, и хунвейбины, и дзяофани.

Мутная рыбацкая жидкость начала действовать, и ефрейтор Акулов, внимательно рассматривая опустевшую чекушку, тихо замурлыкал:
                На столе стоит стакан,
                Рядом четвертиночка.
                Мой милёнок дзяофань,
                А я хунвейбиночка.

- Ну, всё, кому-то пора в кроватку, - сержант потянулся за своим полушубком.
 Не обращая на него внимания, ефрейтор продолжил:
                Полюбила хунвейбина
                И повесила портрет.
                Просыпаюсь утром рано –
                Хун висит, а бина нет!

- А что за сражение было на Киркинском?
Сержант Каныгин мрачно взглянул на любопытного повара и с тяжёлым вздохом протянул:
      - Как говаривали на Руси, кровя носом пущали…

- Ага… - Акулов поковырялся во рту, выискивая между зубами невидимую селёдочную косточку. - Самим тоже пришлось красных сопелек на кулак намотать.
- Крепко досталось? - Николай с восторгом вслушивался в неторопливые реплики старослужащих.
- Да, уж… А как не достаться, когда на лёд их вышло более пятисот человек. Нас-то здесь с гулькин нос. Если взять по кругу, то на километр границы даже по одному погранцу не наберётся.

- Пятьсот человек? - ахнул впечатлительный повар. - Как же отбились?
- Как? Да как на Чудском озере. Нас там не было. Там бубенинские ребята с Кулебякиных сопок разбирались. На лёд Уссури вышли при поддержке БТРа и пожарной машины. Сошлись так, что минут сорок хруст костей за версту был слышен.  Китайцы наших заломали и кольями заставили отступить к пожарной машине. Но тут вдоль толпы прошёлся БТР и кучу китайцев загнал в здоровенную полынью.

- Загнал! Ты скажи, как загнал? - не выдержал ефрейтор. - Из бойниц БТРа китайцев стали поливать из огнетушителей. Те, все в пене, давай разбегаться. Их там великое множество, и в толчее многие угодили в полынью. Ну, а дальше уже пожарной машиной всё заполировали. У неё ведь струя - на ногах не устоишь! Словом, смыли их со льда. Правда, после побоища полсотни автоматов - в металлолом.

Николай, раскрыв рот, слушал хронику уссурийских событий в изложении непосредственных участников, и в его воображении мелькали клочковатые ассоциации. То подаренная в детстве китайская рубашка «Дружба» и кеды с мячиками по бокам, то превращённый брандспойтами в ледяной монумент генерал Карбышев, то урок пения в школе, когда всем классом разучивали слова песни «Москва-Пекин… идут, идут вперёд народы…». Всё это с трудом склеивалось воедино, оставляя чувство растерянности и недоумения.

      - М-да… «Сталин и Мао – слушают нас…»
- Нет, Коля, ты отстал. Эти песни пели давно, - Каныгин встал. - Ничего. Тебе служить ещё до чёрта. Выучишь новые. Ну, пойдём, брат… Засиделись.

Снисходительно, по-стариковски, пожав молодому повару руку, пограничники вышли. Их белые полушубки ещё некоторое время читались во мраке опустившейся ночи и вскоре растаяли в снежной круговерти.

Посчитав свои обязанности на сегодня выполненными, Николай принялся стягивать с себя своё поварское одеяние.
Работы на завтра ожидалось немного. Вторые офицеры со всех застав 57-го Иманского погранотряда были отозваны на специальные сборы.  Маневренная группа из десяти БТРов с личным составом отправилась на полигон за двести километров от государственной границы, где совместно с другими частями Советской Армии отрабатывала задачи по «отражению вторжения вероятных сил противника». Личного состава на заставе оставалось совсем мало, значит, у плиты особо не вспотеешь.
Оставив на совести дежурных наведение порядка, Николай покинул столовую.
                …

Закончился первый день марта, но весной и не пахло.
Погода испортилась окончательно. К ночи мороз усилился. Сильный восточный ветер взвинчивал над Уссури фантастические снежные вихри, щедро швыряя тысячи колючих снежных иголок в сосредоточенные лица крадущихся во тьме китайцев.

Триста солдат китайской народной армии, вооруженных лицензионными автоматами Калашникова и ручными гранатомётами, в белом зимнем камуфляже, под покровом ночи переправились на остров Даманский и окопались на его высоком западном берегу. К утру 2 марта остров превратился в хорошо оборудованный укрепрайон с командным пунктом и связью.

На Даманском, который китайцы называли Чженьбао (Драгоценный), советских пограничных постов не было, и остров был беспрепятственно занят.
Угомонившаяся за ночь метель оставила после себя рыхлые сугробы, вынудив свободных от наряда пограничников безрадостно размахивать лопатами для чистки снега.

      - Дай курнуть.
      Сделав последнюю затяжку, Каныгин оторвал зубами обслюнявленный кусок папиросы и протянул окурок другу. Акулов затянулся и блаженно закрыл глаза:
      - «Шахтёрская»… - и тут же, без перехода, уверенно заявил: - Что-то будет!
      - Что будет? – сержант не понял.
      - Ты заметил, что в феврале не было провокаций?
      - Ну?
      - Ну! А что движки гудят каждый день вдоль границы, заметил?
      - Да. И что?
- А что они могут там делать? Снег пахать? То-то же. Дороги чистят. Техники нагонят, наверное.
- Зачем?
- А я откуда знаю? Я предполагаю… Что-то будет, говорю.
- Не каркай, - Каныгин поправил трёхпалую солдатскую рукавицу и взялся за лопату.
- Каркают вороны, - огрызнулся ефрейтор и налёг на лопату.

В ответ ему две клювастые вороны, восседавшие на верхушке стоящей у казармы березы, громко захохотали скрипучими старческими голосами и, беспорядочно замолотив крыльями, взлетели, испуганные алюминиевым голосом громкоговорителя:
- Застава, в ружьё!

- Ну, вот! - Каныгин зло сплюнул. - Я же говорил…
Акулов отшвырнул лопату прочь.
- Пошло говно по трубам…
Было десять сорок.

Ровно через полчаса, в одиннадцать десять, предварительно сообщив об инциденте дежурному 57-го Иманского погранотряда, командир 2-й заставы, старший лейтенант Иван Стрельников, на одном БТРе и двух ГАЗ-69, привёл три группы пограничников, в составе тридцати двух человек, к острову Даманский.
 
Пост наблюдения, зафиксировавший нарушение границы, сообщал, что группа вооруженных людей в количестве 30 человек продвигается к острову через узкую протоку, отделяющую его от китайской территории. Три сотни затаившихся на острове китайских военнослужащих в решаемой Стрельниковым задаче оставались роковым неизвестным. Действовал командир заставы по привычной, неоднократно испытанной схеме.

- Сержант Рабович, прикрываешь с южного берега.
- Есть!
- Бабанский!
- Я!
- Закрепиться на острове!
- Есть.

Молча, сосредоточенно метнулись погранцы по указанным позициям. Точнее было бы сказать, снег взметнулся от покидающих ровную, как стол, открытую, как хоккейное поле, поверхность реки Уссури пограничников.

Грозно урча, бронетранспортёр с семью пограничниками на броне подкатил к большой группе китайцев, со скучающим видом стоящей на льду протоки. Именно скучные физиономии надоедливых соседей показались Стрельникову необычными. Не было сверкающе-ненавидящих глаз, никто не размахивал цитатниками и не орал на ломаном русском оскорблений, не поминал «ревизионистов-ренегатов».

Спрыгнув с брони, пограничники встали небольшим полукругом.
- Давай, Коля, работай… - ефрейтор Акулов толкнул локтем стоящего рядом рядового.
      - Рано… - протянул военный фотокорреспондент, но аппарат все-таки приготовил.
      - А ты ждёшь, что они тебе позировать начнут?
      Вместо ответа щёлкнул затвор.

Неторопливым, твёрдым, насколько позволяли неудобные валенки, шагом Стрельников направился к незваным гостям. За спиной у каждого, стволом вниз, висел автомат Калашникова, и достаточно было одного движения, чтобы перевести его в боевое положение. Предохранители были сняты. В центре группы, набычившись, стоял невысокого роста китаец, изредка постреливая прищуренным взглядом и без того узких глаз на подходящего к нему советского офицера. Этот человек Ивану Стрельникову был знаком не понаслышке. Начальник китайского погранпоста Гунсы регулярно выдворялся с территории СССР и не раз выслушивал те слова, с которыми сейчас должен был к нему обратиться командир 2-й заставы.

- На основании полномочий, предоставленных мне правительством СССР, я заявляю решительный протест по поводу нарушения государственной границы нашей страны. Обращаю ваше внимание на то, что нарушение границы предпринято многочисленной группой военнослужащих с оружием в руках, что является грубейшим нарушением всех норм международного права и налагает на вас особую ответственность. Я требую незамедлительно покинуть территорию Советского Союза.

Начальник погранпоста Гунсы внимательно посмотрел Стрельникову в глаза, криво ухмыльнулся и, медленно повернувшись, пошёл прочь. Стоящие рядом с ним расступились, открыв группу готовых к стрельбе автоматчиков.
      Раздался сухой треск…

      Нескольких мгновений оказалось достаточно, чтобы группа Стрельникова была уничтожена. Семь человек… Военкор, рядовой Николай Петров, упал лицом вниз и, накрыв собою фотоаппарат, сохранил для истории первые кадры кровавой провокации. Единственным, кто ещё подавал признаки жизни, был ефрейтор Павел Акулов, однако, когда он попытался встать, его оглушили прикладом и, зацепив за воротник полушубка, волоком потащили к китайскому берегу.

Расстрел группы старшего лейтенанта Стрельникова послужил сигналом к началу операции.

Судьба сержанта Рабовича и его группы, прикрывавшей начальника заставы с южного берега, была ничуть не лучше стрельниковской. Окопавшиеся на острове китайцы в спину расстреляли ничего не подозревавших пограничников. Большая часть личного состава 2-й заставы была уничтожена в первые минуты боя. Но есть, видимо, в природе законы высшей справедливости, или высшее существо, по воле которого в последний момент, назовите его критическим или решающим (да в этом ли дело!), на поле боя происходит что-то необъяснимое, что-то мистически действенное. Оно решительно меняет положение вещей, по-своему расставляя акценты, смещает точки приложения сил, до неузнаваемости меняет ход событий, приводя к невероятному результату.

Трудно сейчас предположить, какой ангел должен был контролировать эту неожиданную для пограничников битву, но коварство нарушителей границы явно возмутило его, и он принял меры!

Командование над оставшимися в живых принял младший сержант Юрий Бабанский. Уж более мелкого командира в Советской Армии и придумать невозможно. Но не погонами силен воин. Зацепившись за краешек острова с кучкой пограничников, Бабанский ДАЛ БОЙ!

      Теперь он знал, что остров кишит китайцами, знал также, что боеприпасов надолго не хватит. У пограничника в боекомплект входят два магазина, а у китайцев в «лифчике» их шесть. Но главное знание, которое придавало уверенности солдату, это то, что соседние заставы уже оповещены о сражении, и их не оставят в беде.

      - Стрелять по ближней цели! Дальняя тебе не опасна. Подавлять пулемётные точки.
Бабанский стремился снизить плотность огня противника, что давало возможность выжить.  Не ощущая себя опытным командиром, Юрий в то же время понимал, что его голос в этой ситуации является связующей нитью. Нельзя оставлять солдата один на один с врагом, он должен чувствовать, что рядом поддержка, рядом «свои». Иначе он начнет паниковать, а там и до беды недалеко. Отдавая команды, сержант знал, что не все они выполнимы, просто надо быть со всеми, надо «звучать».

- Стрелять только одиночными! Беречь патроны!
- Беречь… Их уже нет.
- Как «уже нет»? - Бабанский выловил в прорезь прицельной планки очередного неприятеля. Отдачей толкнуло плечо. -  Какая скорострельность у «калаша»?
- 600 в минуту.
- Ну? И где я их для тебя найду? Теперь патроны только у узкоглазых…

Китайцы поднимались в атаку снова и снова, но как оказалось, пулемётчик сержант Цапаев своё дело знал хорошо. Гора трупов перед его пулемётом стала для Каныгина источником боеприпасов. Василий, как заправский «пластун», дважды ползал к ним, опустошая их «лифчики» от полных автоматных рожков.

Как только прозвучали первые выстрелы, командир соседней 1-й погранзаставы Кулебякины сопки старший лейтенант Виталий Бубенин с двадцатью бойцами на БТРах и Газ-69 выехал на помощь. Быстро преодолеть расстояние в 12 километров по бездорожью не удалось. Бой, практически, подходил к концу. Последние силы пограничников были на исходе.

На заставе Нижне-Михайловка царили растерянность и безысходность. Когда бригадир рыболовецкой артели Василий Авдеев въехал на санях на территорию заставы, повар Николай Пузырёв, взобравшись на водонапорную вышку, пытался сквозь деревья увидеть происходящее на Даманском, а старшина заставы озабоченно бегал вокруг, не зная, что предпринять
.
- Что слышно?
- Да, ничего! Связи нет, транспорта нет, людей нет, - размахивая руками, суетился старшина.
      - Как «нет»? - Авдеев был потрясён безалаберностью военных.
- Вот так! Уж неделя прошла, как старлей Седов со всей мотомобильной группой убыл на учения.
      - А на острове кто?
      - Тридцать человек и один БТР.
      - И всё?
      - И всё…
- Идиоты!! Мать вашу! - Авдеев взорвался. - Учения у них! Войско потешное! Здесь парни гибнут, а они в Чапаева играют! Грузи боеприпасы…

Через двадцать минут сани, полные боеприпасов, были у Даманского. Догоняя упущенное, в руках повара и бригадира рыбацкой артели заговорили гранатомёты. Огонь пограничников стал значительно плотнее. Ствол пулемёта Цапаева «поседел», краска оплавилась.

Когда на льду Уссури появилась поддержка с Кулебякиных сопок, обескровленная группа пограничников держалась из последних сил. Бубенинцы, покинув ГАЗ-69, широкой цепью двинулись на Даманский со стороны основного русла Уссури. БТР по узкой протоке рванулся в обход острова, отрезая нарушителей от китайского берега.

Появление БТРа было ошеломляющим. Бронемашина таранила толпу, расстреливая и подминая под себя убегающих китайцев. Пулемётчик бронемашины сбросил полушубок, рванул ворот гимнастёрки и, откинув ногой сидение, встал во весь рост. Поливать огнём с руки было значительно удобней.

Есть в возмездии какой-то восторг. Это опьяняющее чувство рождается от осознания своей правоты, от понимания неотвратимости справедливой кары. Оно опьяняет и делает на время счастливым!

Пулемёт внезапно умолк.
- Сульженко, что там? - Бубенин понял всё и без ответа пулемётчика.
- Клин, товарищ командир.
- К берегу! - Старший лейтенант понимал, что без огневой мощи БТР - просто катающаяся по льду игрушка. - К нашему берегу! Быстро!

Далеко увести машину механику не удалось. Всего через полтораста метров двумя гранатами БТР был подбит.
      - Покинуть машину!

Когда экипаж оставлял БТР, Бубенина ранило, но дежурный ангел, контролировавший ход битвы, решил, что этот день должен стать днём боевой славы старшего лейтенанта.

Чуть ближе к Даманскому, на льду протоки, над распростёртыми телами самых первых жертв неравного боя, сиротливо стоял бронетранспортёр, на котором к месту своей гибели прибыла группа старшего лейтенанта Стрельникова. Но не только в этом заждавшемся БТРе было солдатское счастье Виталия. Когда экипаж Бубенина, оседлав нового коня, ворвался с протоки на остров, под его колёсами оказался командный пункт китайцев. Этот случайный выход на главную цель решил исход схватки. После разгрома командного пункта воевать было не с кем. «Превосходящие силы противника были…»

Словом, китайцы, поливаемые из всех оставшихся стволов, бежали.
Белый снег.
Чёрные точки тел на снегу…
Большие чёрные пятна от разрывов гранат… Чёрный, бесконечно длинный, клубящийся шлейф дыма, похожий на завесу над безразличной, скованной холодным льдом Уссури, шлейф от горящего ГАЗ-69, уносимый ветром за спящие сопки, куда-то далеко, в сторону Амура-батюшки …

Чёрное и белое… Всё это напоминало кадры военной кинохроники. Хроники очень старой. Без звука. После стрельбы и разрывов на Даманский упала тишина. Тишина тяжёлая, гнетущая… Мёртвая… Она была настолько всеобъемлюща, что казалось, будто всех оставшихся в живых постигла полная глухота.

Неожиданно громкий хлопок заставил Каныгина, вздрогнув, схватиться за автомат.
- Успокойся… Лёд на реке треснул.

Бой был окончен. Сержант Бабанский всё ещё не мог стряхнуть груз добровольно принятой на себя командирской ответственности. Но это надо было сделать, и он отдал последнее распоряжение.
      - Собрать тела…

В гнетущем молчании, не решаясь спугнуть неуместным словом пусть тягостную, но мирную тишину, полтора десятка победителей разбрелись по не остывшему ещё полю боя в поисках бренных останков своих друзей-сослуживцев.

Проваливаясь в снег, переступая через тела недавних врагов, не совсем понимая, куда он идёт, брел Николай Пузырёв. Непонятный кураж, опьянение боем прошло, и его бил озноб. Гранатомёт, эта плюющаяся смертью труба, болталась в руке и мешала идти. Николай решил забросить гранатомёт за плечо, но не успел... Как оказалось, бой для повара 2-й заставы ещё не закончился.

Уткнувшийся в снег китаец, ноги которого, судя по следам на снегу, были раздавлены БТРом, улучив момент, когда Николай проходил мимо, вскинулся и, отбросив руку назад, наотмашь ударил пограничника ножом. Тонкое кривое лезвие глубоко вонзилось Пузырёву под колено, и сражённый внезапной дикой болью, он рухнул рядом с неугомонным последователем Мао. Нож сверкнул ещё раз, и только раструб гранатомёта, инстинктивно подставленный поваром под удар, спас его от верной гибели. Царапнув металл, нож выпал на засаленный ватник китайца.

Раненая нога Николая отказывалась повиноваться, но его захлестнула не столько боль, сколько безотчётная злость. Как так? После всего, что произошло, после кровавого праздника смерти, этот полумёртвый узкоглазый продолжает размахивать ножом?! Не задумываясь, коротким сильным тычком Пузырёв дважды воткнул дульный срез гранатомёта в искажённое злостью лицо врага. Брызнул разбитый нос, а рассечённая бровь заполнила глазную впадину китайца неправдоподобно алой кровью. Но фанатичный китаец не собирался сдаваться. Удивительно длинными, жилистыми пальцами он мёртвой хваткой вцепился в кисть левой руки Николая и вывернул её против естественного сгиба. Пронзительная боль ослепила. Чтобы не дать сломать себе руку, Николаю пришлось откинуться назад и выгнуться дугой. Лица противников сблизились настолько, что Николаю стало дурно от кислого, пахнущего озерной тиной дыхания врага.

      Два противника, сойдясь в смертельной схватке, как два волка, заложив назад уши, беззвучно рычали, поедая друг друга глазами, и только серебряный пар от их дыхания, смешиваясь, поднимался над ними.

      Здоровый глаз китайца горел лютой животной ненавистью, а жёлтые кривые клыки , нацеливались на горло солдата, где сквозь расстёгнутый ворот полушубка голубая пульсирующая жилка кричала о жизни, которую надо было отнять. Однако дотянуться до неё мешал вывернутый локоть Николая, торчащий между ними, и китаец, понимая, что больше он ничего сделать не может, сомкнул челюсти на пальцах теряющего последние силы повара.

      Захрустела сломанная кость. Протяжный крик заставил нескольких пограничников кинуться на помощь.
Но Николай справился сам. Нож, лежащий на собственной груди, обречённый китаец видеть не мог, а его противнику ничего не оставалось, как наконец-то им воспользоваться. Короткий удар…

Горящий глаз китайца мгновенно погас. Зрачок потускнел, глазное яблоко стало матово-серым. Он расслаблено вытянулся, и Николай мог присягнуть, что на какую-то долю секунды лицо его противника осветила тень счастливой улыбки.
Кто-то пытался разрезать набухающий кровью валенок… Кто-то перевязывал руку.
Николай впал в ступор.

Остекленевший глаз врага гипнотизировал его. Неподвижный зрачок, подавляя волю, не давал отвести взгляд. Требовательно и бесцеремонно он заглядывал в душу.

Убил… Собственной рукой убил человека. Полчаса назад пограничник палил из гранатомёта. И многие, очень многие нарушители государственной границы уже не вернутся восвояси. Но то была война. Он воевал…
А этот… И дело не в том, кто он. Китаец или ещё кто-то.
      Убил…

- Ну, ладно, хватит. Проснись… - Цапаев закончил перевязывать руку, аккуратно спрятал концы бинта и легонько толкнул Пузырёва в плечо. - Расслабляться не время. Драться, так драться.
Очнувшийся Николай посмотрел, как к окровавленной ноге вместо шины привязывают его же гранатомет, и тяжело вздохнул.
- Да… пить так пить, - сказал котёнок, когда несли его топить…

                …
У саней Авдеева, на которые подняли тело старшего лейтенанта Стрельникова, накрыв ладонью сложенные на груди руки командира 2-й заставы, в скорбном молчании застыл старший лейтенант Бубенин. Этим необычным рукопожатием прощались командиры двух соседних застав. О чём в этот момент думал Бубенин? Что хотел сказать погибшему товарищу?  Мог ли упокоиться с миром Стрельников, узнав, что за провокацию китайцы заплатили жизнью двухсот сорока семи человек, что тридцать два пограничника его заставы уйдут в небытие вместе с ним?

Командир заставы Кулебякины сопки не знал ещё, что ровно через две недели, пятнадцатого марта, произойдёт новая кровавая провокация, что секретными, на тот момент, установками залпового огня «Град» приграничная китайская территория будет превращена в выжженную пустыню. Не мог Бубенин знать и того, что пройдут годы, и  он станет Героем Советского Союза, генерал-майором, создателем легендарной группы «Альфа», за сорок минут взявшей в Афганистане неприступный Дворец Амина. И страна будет гордиться им.

Не знал Бубенин, что остров Даманский, который китайцы называли Драгоценным, остров, не представляющий ни малейшей хозяйственной ценности, остров, во время половодья уходящий под воду, в 1991 году будет буднично, без особой огласки передан китайской стороне.

Всего этого старший лейтенант не знал. Но, глядя в бледное лицо погибшего Стрельникова, он понимал, что после того как за этот никому не нужный остров сотни людей отдали главное своё сокровище - жизнь, он должен называться Островом Утраченных Сокровищ.





                Глава 2.   ПЕРЕГОН



Уютный затон, спрятанный за стеной плакучих ив, безвольно опустивших в воду Дуная пряди своих ветвей, надёжно укрывал корабли гвардейского дивизиона бронекатеров от проходящих по Кислицкому рукаву судов. Крупные морские торговые суда предпочитали хождение по Килийскому гирлу, но пассажирский лайнер «Колхида» сообщением Одесса – Измаил почему-то водили именно здесь. Когда трехпалубная громада теплохода протискивалась по увитому зеленью неширокому водному пространству, уровень воды в реке поднимался метра на полтора.

Незаметные для пассажиров теплохода катера, ошвартованные в затоне, словно наводнением, приподнимало до звона в натянутых швартовых концах, и после прохождения «Колхиды», подобно спичечным коробкам, швыряло вниз.
Дельта Дуная…Удивительное курортное место.
Само собой разумеется, и служба у моряков дивизиона была просто на зависть. Солнце, рыбалка, дунайская уха…

Появление двух новых военнослужащих напомнило личному составу части, что жизни дивизиона не хватало чего-то очень существенного. С их приходом все - от рядовых матросов до лиц старшего офицерского состава - вдруг почувствовали себя мужчинами. Ну, если не на всё время, то, во всяком случае, при встрече на территории части или в служебном помещении каждый матрос старался подтянуться, каждый сверхсрочник или расслабленный беспроблемной службой офицер совершал попытку подобрать отвисающий живот и изобразить на лице самое, по его мнению, приятное выражение.

Нельзя сказать, что до их появления в части не было женского персонала. Чего только стоила стокилограммовая Вера, ведающая материальными складами береговой базы, или близорукая, похожая на мышь в пенсне, заведующая библиотекой Елизавета Никитична, или свирепая медсестра Софья.  Все они проживали в селе Кислица и были обычными деревенскими бабами. Отношение личного состава к ним соответствовало их статусу и изобиловало беззлобными, не всегда изысканными шутками. С каждым новым пополнением, например, весельчаки из старослужащих, норовили отправить «салагу» из Средней Азии, только начинающего осваивать азы русского языка, на склад с требованием получить, среди прочих красок, ведро зелёной диареи. Со свойственным ей простодушием Вера переадресовывала шутку, отправляя несчастного к начальнику береговой базы за оформлением соответствующей накладной.

Простые местные женщины были привычными, своими, словно соседи по лестничной площадке.
Но эти!

Две двадцатилетние девушки в строгой морской форме своим появлением потрясли воображение моряков. Высокая, стройная, с серьёзным неулыбчивым лицом Алла выглядела неприступно сдержанной. Белокурая Люда, невзирая на дисциплинирующий эффект военной формы, светилась добродушием и нежностью. Ей даже не было необходимости улыбаться, её открытое лицо, обрамлённое ореолом выбивающихся из-под чёрной пилотки волос, излучая ослепительную энергию светло-зеленых глаз, было удивительно привлекательным и покоряло своим обаянием.

Старшина второй статьи Алла Сурандаева, что соответствовало её строгому внешнему виду, заняла место шифровальщицы в секретной части, а старший матрос Людмила Мартынюк принялась заведовать телефонным коммутатором дивизиона.

Добрая сотня молодых здоровых парней, вынужденных томиться в воинской части, то и дело норовили, улучив подходящий момент, оказать девушкам знаки внимания. Но девушки вели себя исключительно корректно, не допуская никаких вольностей по отношению к себе. Чувствовалось, что при заключении контракта они были хорошо проинструктированы.

Тем не менее, долго так продолжаться не могло.
Неизвестно, какими качествами должен обладать матрос, чтобы девушка могла выделить его из великого множества ему подобных, однако вскоре Людмила такого рассмотрела.

Это был симпатичный, хорошо сложенный матросик, каких в части были десятки. И лишь несколько неприметных, на первый взгляд, деталей выгодно отличали его от остальных. Белая брезентовая роба не только на удивление хорошо сидела на нём, но и была всегда чистой. Он не курил. Из окна телефонной станции Людмила наблюдала, как он, сидя с ребятами в курилке, смеялся над удачными анекдотами, что-то увлечённо рассказывал. Но сам не курил. Эта незначительная деталь не ускользнула от внимания, потому что табачный дым напоминал ей памятный с детства, неприятный, смешанный с перегаром запах, исходивший от её отца.

А главное - этот матросик умел краснеть! Когда на территории части она встречала строй возвращающихся с камбуза моряков, то, в отличие от отпускающих скабрезные шуточки и подмигивающих моряков, Андрей опускал глаза. Однажды на волейбольной площадке к её ногам подкатился мяч, и когда она подала его подбежавшему Андрею, он впервые встретился с ней глазами и покраснел…

Днём их знакомства можно считать июньское воскресенье 1968 года.
В этот день в части проходили соревнования по прыжкам в воду. На берегу затона, в импровизированном зрительном зале, расположился практически весь свободный от вахт личный состав. Моряки устроились вдоль пологого берега на прибрежной траве, а десятка два офицеров и сверхсрочников расселись на принесённых из клуба стульях.

Центром готовящегося события были Люда и Алла. Им уступили лучшие места, офицеры болтали с ними, шутили, пытаясь как можно лучше отрекомендовать себя.

      Предприимчивей всех оказался младший лейтенант Чернявский. Нащипав где-то два букетика полевых цветов, он, широко улыбаясь и галантно расшаркиваясь, преподнес их дамам. Этот жест вызвал реакцию не только у девушек, но и у иронически настроенного их окружения. Поводом для незлобивых издёвок военно-морского офицерства над младшим лейтенантом были сшитая на заказ фуражка с высоченной тульей и туфли на высоком, как у аргентинских гаучо, каблуке, призванные, по мнению Чернявского, компенсировать его катастрофически маленький рост.

К болтовне офицеров Людмила не прислушивалась. Вскользь реагируя на их остроты, она вежливо улыбалась, кивала головой, наблюдая в это время за подготовкой участников соревнования. Пять судей, заняв свои места, готовили таблички с крупно нарисованными цифрами. На понтоне с вышкой для прыжков разминалось около двадцати спортсменов. Строго говоря, спортсменами их назвать можно было с большой натяжкой. Просто, чтобы не получить «незачет», каждый экипаж выставил для соревнований своего представителя.

В группе соревнующихся Людмила сразу узнала Андрея. Если на волейбольной площадке она видела в нём пантеру, стальную пружину, спрятанную в сильном стройном теле, то пара тренировочных прыжков с вышки заставили её увидеть в нём совершенство дельфина. Его загорелая глянцевая кожа играла солнечными бликами, а удивительная пластика, изысканность и грациозность полёта наполнили её сердце необъяснимым восторгом.

Девушка поняла, что ей не придётся болеть за этого участника соревнований. Она им уже заболела.
По окончании соревнований, когда все участники, надев брезентовые робы, снова обрели свой уныло-однообразный вид, Люда подошла к Андрею.

- Поздравляю с победой.
- Второе место - это не победа, - Андрей, не зная, куда спрятать руки, начал топтаться на месте.
- Победители не всегда занимают первые места. По моему мнению, ты сегодня лучший, -  Людмила протянула моряку букетик, подаренный Чернявским. - Это приз…
      - Спасибо…

Растерянный «победитель» был настолько смущён, что казалось, сейчас заплачет. Вдруг, глухим голосом охрипшей радиоточки, он пробормотал:
      - Сегодня у нас в клубе фильм «Летят журавли»…
Теперь настала очередь смутиться Людмиле, но вовремя появившаяся Алла пришла на помощь.

- Вот здорово! Если займёшь нам места, то мы с Людой придём. Держи, прыгун, -  Сурандаева протянула Андрею ещё один букетик полевых цветов. Подхватив подругу под руку и что-то заговорщицки нашёптывая ей, Алла увлекла Людмилу за собой.
Долгим взглядом провожая уходящих девушек, Андрей не заметил, как остановившийся в двух шагах Чернявский посмотрел на нелепо торчащие в его руках полевые цветы.
- М-да… - младший лейтенант вздохнул, крутнулся на своих неуставных каблуках и зашагал прочь.
                …

Ровно в восемнадцать ноль ноль отодвинулась доска, и в прорехе, образовавшейся в высоком дощатом заборе, появилась франтоватая флотская фуражка итальянского покроя с квадратным козырьком и белым верхом. Вслед за ней, левым плечом вперёд, протиснулся пожилой человек в новомодном френче со съемными погонами и ослепительно белой льняной рубашке. Правой рукой он придерживал перекинутую через плечо кожаную лямку видавшего виды баяна.
 
Неторопливой походкой человека, хорошо знающего дорогу, обходя разбросанные на берегу, давно и уверенно ржавеющие куски корабельной обшивки и части каких-то агрегатов, он добрался до ближайшего причала и поднялся на него. Облюбовав двухголовый чугунный кнехт , деловито протёр одну из ржавеющих его голов и, вопреки флотской традиции, уселся на неё. На вторую голову швартового устройства человек во френче аккуратно положил свою фуражку, водрузил на колени баян и, закрыв глаза, замер, вслушиваясь в предвечерье.

Жаркий день остывал, вечер ещё не начинался. Майское солнце, вознамерившееся упасть за горизонт где-то за румынским Галацем, слегка потускнело, его лучи уже потеряли свою обжигающую силу и ласково грели лицо старого моряка. В полуметре от него причал обрывался, и оттуда, снизу, слышался тихий лепет ударяющейся о привальный брус дунайской волны. Передразнивая пронзительный крик баклана, скрипнула лебёдка портального крана, коротко рыкнул ревун трудяги-толкача, ведущего куда-то в верховья реки четыре баржи, ошвартованные в единый состав.
 
Не открывая глаз, моряк расцепил скрещенные на баяне руки, легко коснувшись тонкого ремешка, расстегнул его меха, и в причудливую звуковую фантазию Дуная тихо, даже вкрадчиво, стали вплетаться новые, изумительные по красоте звуки.

Каждую пятницу, в восемнадцать ноль ноль, минута в минуту, на заброшенном причале Измаильского судоремонтного завода появлялся бывший механик Дунайской военной флотилии, и свой небольшой концерт он неизменно начинал с этой запоминающейся мелодии…

Чарующие звуки вальса «Дунайские волны», ширясь, заполняли собой пространство, и вот уже казалось, что мелодия слилась с неторопливой волной и, растекаясь по реке, устремилась туда, где она родилась, где зазвучала впервые, в родной для неё город Галац, огни которого по ночам были так хорошо видны отсюда.

Трудно предположить, какие картины проплывали в воображении старого моряка, но губы его пришли в движение и, сначала тихо, а потом всё громче зазвучали заключительные слова бессмертного вальса: 
                Вот вдоль реки
                Опустилась ночная прохлада,
                Ветер затих,
                И звезда улыбнулась звезде,
                Стали слышней ручейки,
                И в саду зазвенели цикады,
                И молчаливо
                Плакучие ивы стоят,
                Наклонясь к реке.

- Я никогда не слышал этих слов. Обычно поют: «Видел, друзья, я Дунай голубой».
Баянист вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Сзади, рядом с головой кнехта, увенчанной его фуражкой, на расстоянии, которое можно было назвать «почтительным», стоял молодой моряк. Его белую форменку украшали погоны старшины второй статьи. Бескозырку, со свисавшими почти до земли оранжево-чёрными ленточками, он держал в руке.

- Молод ты, чтобы всё знать, - баянист шумно сдвинул меха. - Но этот недостаток пройдёт быстро. Я ведь тоже совсем недавно был таким же старшиной, как ты…
Он устало закрыл глаза и, склонив голову набок, прислушался к новым обворожительным звукам, которые извлекали его пальцы, легонько постукивая по кнопкам...
                Утомлённое солнце
                Нежно с морем прощалось…

Видимо, не зря старый моряк избрал для своих выступлений эту предвечернюю пору. Его репертуар удивительно гармонировал с умиротворённо-благостным состоянием природы, с устало-расслабленным наступлением конца трудовой недели.
                В парке Чаир распускаются розы,
                В парке Чаир расцветает миндаль…

Сыграв несколько мелодий, баянист повернул голову. Старшина не ушёл. Взяв в руки фуражку баяниста, он присел на кнехт и зачарованно слушал.

- По какому году служишь?
- Осенью домой.
- Ну, вот… Старослужащий, а не знаешь, что, садясь на кнехт, ты садишься на голову боцману.
- Я…
- Ты на меня не смотри. Мне уже можно.
- Извините, - старшина встал и, неловко потоптавшись, оглянулся вокруг.
- Ладно, садись, тут ведь больше не на что.
-  Я, Василий Трифонович, просто заслушался.
- Знаешь, как меня зовут?
- Ремонтники сказали. По пятницам, говорят, Трифонович филармонию делает.            
- Филармонию…-  Трифонович лениво пробежал по клавишам. - Ну, а ты, гвардеец, чего здесь? Броняшки к погрузке готовите?

Увидев удивлённое лицо старшины, старый моряк скупо улыбнулся.
- Не дрейфь.  Для меня это не военная тайна.  Вот у тебя гвардейские ленточки, следовательно, на завод пригнали бронекатера. А кто эти старые калоши ремонтировать будет? Никто… Значит, перегонять будут куда-то. Вон смотри… Такое не только от нас, даже от румын не скроешь.

Действительно, башня легендарного танка Т-34, летящая в небе, могла притянуть к себе взгляды даже самых незаинтересованных наблюдателей.
Метрах в ста гигантский портальный кран, похожий на фантастического жёлтого птеродактиля, приземлившегося на бесконечные причалы завода, медленно переносил на цепочку железнодорожных платформ, стоящих между его изогнутых ног, танковую башню, снятую с палубы бронекатера, стоящего у причала.

 - Ну, а тебя, старшина, как зовут?
 - Андреем.
- Андреем...  - меха старенького баяна пришли в движение.  - Вот смотрю я, как летит башня этой тридцатьчетвёрки, и думаю: где это речные броняшки понадобились? На Днепре вы не нужны, на Волге тем более. Чёй-то кажется мне, Андрей, что будешь ты вскоре слушать другую музыку.
                Плавно Амур свои воды несёт,
                Ветер сибирский им песню поёт,
                Тихо шумит над Амуром тайга…


Андрей промолчал. А что тут скажешь? Уже два месяца вся страна гудит о событиях на Даманском. Так что особой проницательностью обладать не надо, чтобы оценить все приготовления катерников.

      - У тебя девушка есть? - неожиданно спросил Трифонович.
      - Да, есть.
      - Пишет?
      - Зачем писать? Она рядом… Служит на телефонной станции в нашей части.
- А ты, парень, не промах! Правильно. Моряку положено в каждом порту по девушке, - баянист рванул меха:
                Эх, Андрюша, нам ли быть в печали
                Не прячь гармонь, играй на все лады…

- Ну, зачем же вы так? - Андрей насупился. - Мы уже больше года вместе, и расставаться не собираемся. У неё вот-вот контракт закончится, и мы обязательно поженимся. Вы не представляете, что это за девушка.
-  А-а, - протянул баянист. - У вас серьёзно. В таком случае готовься к разлуке. Дорога предстоит дальняя. Амур - считай другой конец света…
- Нет. Мне-то служить всего до осени осталось. А на Восток я сам попросился. Она у меня родом из Читинской области. Там рядом. Дембельнусь - и к ней.
- Всё равно не забудь попрощаться. Помнишь: «…и каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг», - по лицу старого моряка промелькнула неуловимая тень. - Я в своё время тоже думал, что ненадолго… Ну, ладно. Пойду… Моё время вышло.
 
Трифонович встал, закинул ремень баяна на плечо.
- Как там «годки» говорят? «Демобилизация неизбежна!» - он размашисто пожал руку старшине. - Попутного ветра и семь футов…

Круто повернувшись, баянист покинул причал. Ещё минуту Андрей слышал его бормотание:
                Эх, путь-дорожка, закрытое окошко,
                Не выйдет, не встретит девчоночка меня,
                Горькое слово сказала черноброва,
                В сердце нет ответного…
Скрипнула доска, закрывая прореху в заборе, и Трифонович исчез.
                …
      Мартовские события на Даманском заставили Генеральный штаб Вооруженных сил СССР принять решение о передислокации четырёх кораблей 327-го гвардейского Белградского дивизиона бронекатеров в город Благовещенск для укрепления государственной границы по рекам Уссури и Амур. Перегон кораблей предполагалось осуществить по железной дороге, для чего на Измаильском судоремонтном заводе следовало произвести демонтаж судовых надстроек и погрузить катера на платформы.

      Работы выбивались из графика. Каждый день на судоремонтном появлялись нервные, крикливые военные с большими звёздами на погонах.
- Слышь, старшина? Этот «адмирал» думает, что если он на меня наорёт, то ржавый болт быстрее открутится, - рабочий отложил гаечный ключ, достал из кармана брезентовой робы портсигар и, вынув папиросу, хотел прикурить.

- Во-первых, на корабле курить запрещено, - пухнущий от безделья старшина был не прочь поболтать. - Во-вторых, он капитан третьего ранга, а не адмирал, а в-третьих, устраивать разносы для штабного - не только основной вид деятельности, но и удовольствие.
- А ты думаешь, я не знаю, что у него за звание? Просто я человек гражданский, и орать на меня нет смысла. Я его не боюсь. Он что, не понимает, что выдергивать с палубы ходовые рубки, танковые башни не так уж просто? Эти старые калоши настолько проржавели, что могут в любой момент развалиться. Здесь всё на краске держится. Вот, смотри…

Рабочий в сердцах ударил тяжёлым молотком по леерной стойке . Однако никаких видимых разрушений, если не считать брызнувших искр, его действие не произвело.

- Ну и что? - Андрей улыбнулся. – Оказывается, ещё не совсем проржавел. Значит, наш броневичок ещё повоюет.
- Слышь, Тарас? Повоюет… Тоже мне, - призвав в союзники своего напарника, рабочий прикурил папиросу.
- Что ты прицепился к парню? - из люка, словно кочан капусты, появилась голова напарника. - Это ведь начальство психует, у них сроки горят. А ему что до их сроков? Правда, старшина?
  - Нет, мужики, у меня тоже сроки.
  - Да ладно.

      Как и положено старослужащему, Андрей расправил плечи и горделиво сообщил:
      - Осенью домой - вот мои сроки! Для меня они важнее любых других.
      - О-о! - протянул Тарас. -  Так ты «дембель»?
 - На флоте таких слов нет. Есть «годок»!
- Как ни назови, а суть одна: осенью на «гражданку». А дома и солома едома. Только не пойму я, если ты «годок», да ещё старшина второй статьи, то почему тебя как «салажонка» вахтенным ставят?

- А я не столько вахтенный, сколько наблюдатель. Вот сейчас я слежу, чтобы вы с напарником не попытались подорвать обороноспособность нашей страны.
- Тю-ю на тебя!
- Вот тебе и «тю-ю»! Я же по глазам вижу, что вы задумали румынам танковую башню продать. Вечерком, на надувной лодочке… вёслами шлёп, шлёп… И башня у румын!
- У-у, старшина… Да ты, наверное, отличник боевой и политической подготовки?
- Конечно. Политической в частности.
- Тарас, что ты его слушаешь? Не видишь, что это махровый «сачок». Ребята в части службу тянут, а этот здесь прохлаждается.
- Правильно! - Андрей самодовольно ухмыльнулся. - Любая кривая короче той прямой, на которой стоит начальство. Я, таким образом, готовлюсь к гражданской жизни.

Взвизгнув тормозами, на причале остановился грузовик. Медленно открылась дверца, и на причал, совершив неуверенную попытку дотянуться до земли сначала левой ногой, затем правой, вывалился, наконец, какой-то низкорослый «представитель».  То, что это «представитель», было ясно по толстой дерматиновой папке, цепкой рукой прижимаемой к впечатляющих размеров животу, по пёстрому, лопатообразному галстуку и фетровой шляпе, которую он, покончив с выгрузкой себя, достал из кабины грузовика и торжественно водрузил на свою лысеющую голову.

      - Кажется, у нас гости… 
Пронаблюдав за действиями коротышки и увидев, как тот, рассмотрев бортовой номер катера, удовлетворённо кивнул, Андрей, громыхая ботинками по палубе, кинулся на бак. В три шага пролетев хлипкий, качающийся трап, старшина, как чёрт из табакерки, вырос перед «представителем», растерянно решающим проблему перемещения с причала на катер.

- Товарищ военный, это БК – 904?
- Да, «товарищ гражданский», - Андрей не пропустил возможности съязвить. - Это трудно скрыть.

И действительно, метровой величины цифры на борту катера можно было прочитать с противоположного берега Дуная.
      Повернувшись к грузовику, «представитель» взмахнул рукой:
      - Прибыли. Разгружайтесь.

      Двое рабочих, сидящих в кузове грузовика, открыли борт и принялись пододвигать к краю кузова три больших ящика.
      - Молодой человек…
- Старшина второй статьи Лобанов, - представившись, Андрей попытался перевести общение со странным посетителем в официальное русло.
- Простите, я всё равно не запомню… молодой человек, помогите мне подняться на ваш пароход.
- Извините, - Андрей поморщился при слове «пароход». - Я должен доложить о вас оперативному дежурному.

Докладывать не пришлось. В двух метрах от трапа с лихим управляемым заносом, оставив на бетоне жирные следы подгоревших скатов, остановился штабной ГАЗ-69. Легко соскочив с переднего сидения, командир 904-го, младший лейтенант Волобуев, услужливо открыл заднюю дверь «газика». Из машины неторопливо вышел морской офицер в звании капитан-лейтенанта, за ним появился старший лейтенант погранвойск.

Вскинув руку к околышу бескозырки, Андрей попытался доложить уставное: «Товарищ… за время вашего отсутствия…», но Волобуев отмахнулся от него.
- Отставить. Поднимитесь на катер.

Вахта заканчивалась. В ожидании смены, старшина принялся со скучающим видом наблюдать, как офицеры о чём-то толковали на пирсе. Тем временем были отданы последние крепящие болты, и кормовая башня, увлекаемая краном, медленно поплыла вверх.

Странно выглядел боевой корабль без палубных надстроек, без ходовой рубки и грозных орудий. Большие круглые отверстия, образовавшиеся в палубе после снятия башен, делали катер похожим на гигантскую байдарку.

- Я не могу торчать здесь до конца монтажа! - странное дело, у коротышки оказался довольно зычный, низкий голос. - Я привёз оборудование и оставляю вам двух прекрасных спецов. Они смонтируют устройство, а вы, товарищ Нелюбов, проконтролируете их работу. И всё! Зачем я здесь нужен? Я вас прошу, подпишите, пожалуйста, акт приёма.

- Нет, дорогой Федор Силыч, - жестом, не допускающим возражений, капитан-лейтенант остановил коротышку. - Я подпишу акт только после того, как увижу оборудование в сборе. Вдруг при монтаже обнаружится, что не хватает чего-то важного.
- Что вы себе позволяете? Как это «не хватает»?!

Офицер-пограничник внимательно рассматривал стоящие на грузовике ящики, пытаясь обнаружить на них хоть какую-нибудь маркировку.
- Не плохо было бы испытать ваше хвалёное устройство.
- Испытать! - задохнулся Федор Силыч. - Вы знаете, что это устройство…
- Извините, товарищ старший лейтенант, - разволновавшемуся «представителю» капитан-лейтенант договорить не дал, - предварительные испытания устройства были проведены на институтском полигоне, а настоящие возможности этого устройства мы сможем продемонстрировать только на месте.
- «На месте»... – пограничник неопределенно кивнул. - Не приведи Господь…
    
    Со времени второго боестолкновения на Даманском, участником которого ему довелось стать, прошло уже несколько месяцев, но 15 марта старший лейтенант Седов забыть не мог. «Не приведи Господь!»

- И все-таки, я вас убедительно прошу подписать акт. У меня масса дел в институте.   Свою миссию я выполнил, контейнеры доставил. Пломбы на месте. Дальше дело ваше. Виктор, - «представитель», в надежде на положительное решение его просьбы, решил назвать Нелюбова по имени, - я вас прошу. Вы оператор устройства, вы всё проверите. В конце концов, я ничего в этом не понимаю.

Капитан-лейтенант, снисходительно улыбаясь, обнял коротышку за плечи.
- Федор Силыч, успокойтесь. У вас есть прекрасная возможность отдохнуть от институтских проблем. Интересно, когда вы последний раз были в кино? Вот сегодня вечерком в базовом матросском клубе можете «Кубанских казаков» посмотреть, а если повезёт, то и «Чапаева», а ещё лучше - на танцы сходить. Хеёпсовы пирамиды, да вы знаете, какие там девушки на матросиков охотятся?

- Виктор, прекратите... Мне ещё домой часа четыре добираться.
- Зря вы капризничаете. Неужели наша Одесса со своим Привозом вам не осточертела? Здесь, говорят, есть шикарный ресторан «Голубой Дунай». Сходите. Я думаю, товарищ старший лейтенант вам составит компанию.
- С удовольствием, - улыбнулся пограничник. - Поверьте, слово «ресторан» я не произносил с тех пор как окончил военное училище. На заставе не до того.
 
- Не морочьте мне голову! - «представитель» понял, что родной Одессе и конструкторскому бюро придётся подождать его возвращения. - Сколько у вас уйдёт на монтаж оборудования?

Капитан-лейтенант тоже оставил шутливый тон.
- Не более суток. Начиная с того времени, когда нам разрешат приступить.
- Можете приступать хоть сейчас, - Волобуев успел осмотреть катер. - Судовые надстройки сняты и погружены на железнодорожные платформы. Рабочие уходят. 
- Ну вот, Фёдор Силыч. Завтра вечером родная Одесса будет рада снова встретиться с вами, и Пржевальский не сможет вас упрекнуть, что вы бросили его изобретение на произвол судьбы.
- Пржевальский?! - удивлённо вскинул брови пограничник.

- Да, но не тот, кого вы имеете в виду. У нашего главного конструктора и изобретателя устройства фамилия Пржевальский, - капитан-лейтенант понизил голос и, наклонясь к пограничнику, доверительно сообщил, - но без исторических параллелей не обошлось. В КБ этот аппарат называли «лошадью Пржевальского», а иногда и просто «Троянским конём».
 
Откуда-то сверху на готовые к разгрузке ящики опустились спутанные тросы с большими металлическими крючьями. Могло показаться, что на одном из портальных кранов, или ещё выше, сидит человек, управляющий всеми процессами, происходящими на огромном судоремонтном заводе, и крюки для разгрузки подал именно он.

- Считайте, что к монтажу оборудования приступили, - капитан-лейтенант взмахнул рукой стоящим на грузовике «спецам». - Крепите.
Федор Силыч обречённо вздохнул.
                …
- Как пройти к четырнадцатому причалу?
- В самом конце причального фронта. Тут уже недалеко.
- Господи, тут так много всего… Заблудиться можно.
- А вы, девушка, всё время идите вдоль рельсов, и не заблудитесь. Только будьте осторожны. Это завод…

Словно в подтверждение сказанного, с ржавой кормы огромного сухогруза, нависающей над причалом, звёздным водопадом пролились и, упав на бетонное покрытие, тысячью искр рассыпались яркие, огненные капли, неизбежные спутники сварочных работ. Где-то в пустом брюхе провонявшегося мазутом танкера, гулким, лязгающим звуком долбил пневмомолоток. Высоко над головой медленно плыл подхваченный краном большой сноп блестящих труб. С опаской глядя на них, Людмила инстинктивно пригнула голову. Мимо, заставив её испуганно отпрянуть в сторону, прошелестел электропогрузчик, несущий на торчащих вперёд клыках большую металлическую бочку.

- Не боись, товарищ старший матрос! - успев рассмотреть нашивку на погоне девушки, белобрысый парень подмигнул ей, сверкнул ослепительной улыбкой и, ловко управляя погрузчиком, покатил дальше.
- Да, уж… Завод.

После полусонной курортной жизни Кислицкого дивизиона, с его маленькими, почти игрушечными катерами, оглушительный, грохочущий пульс судоремонтного завода подавлял. Угрюмые громады месяцами ремонтирующихся морских судов вблизи казались сказочными ржавыми монстрами, завораживали и пугали.

Железнодорожные рельсы, вмонтированные в бетонное тело причалов, уводили девушку всё дальше и дальше, и когда ей уже показалось, что этот путь никогда не закончится, она буквально уткнулась в автосцепку стоящей на рельсах платформы.

Людмила оглянулась по сторонам в поисках кого-нибудь, кто мог бы подсказать, где, в конце концов, этот четырнадцатый причал, и вдруг поняла, что на платформе, возникшей перед ней, стоит нечто, очень напоминающее знакомый бронекатер. Да. Она не ошиблась. Без мачты, без ходовой рубки и привычных башен выглядел он очень странно и был похож на индейскую пирогу. Это впечатление усиливалось ещё и потому, что смотреть на судно, стоящее на платформе, приходилось снизу, и кроме пузатого днища с пятнами от недавно соскобленных водорослей и ракушек ничего не было видно.

Людмила пошла вдоль готовящегося к отправке состава. Чтобы во время движения вахтенный мог беспрепятственно двигаться вдоль охраняемых катеров, группа матросов опускала торцевые борта платформ и закрепляла трапы, перебрасывая их с одной платформы на другую.

Андрей был среди них. Звать его не пришлось. Вероятно, кто-то из ребят подсказал ему, и он, спрыгнув на причал, подбежал к девушке, крепко обнял её и поцеловал.
- Как ты здесь оказалась?
- На речном трамвайчике. Алла сказала, что вы сегодня отправляетесь. Это правда?
- Да.  Сегодня утром из Кислицы нам привезли всё наше приданое. Вещевой и продовольственный аттестаты, документы. Я-то думал, что мы сами за тряпками поедем в дивизион. Хорошо, что приехала. Умница! Я бы с ума сошёл, если бы не простился с тобой.

Андрей привлёк Людмилу к себе, снял пилотку с головы девушки и стал целовать её волосы.
- Когда я узнала, что вас отправляют, была готова пешком из Кислицы прибежать, - она привстала на цыпочки, обняла парня за шею и крепко поцеловала. Но, увидев, что с платформы за ними наблюдают матросы, смутилась и увлекла его в сторону.
- А где вы жить будете в пути? - Людмила заглянула Андрею в глаза. Материнская забота прозвучала в её взволнованных словах. - Это же не меньше двух недель. А состав-то у вас товарный.
- Не беспокойся, - Андрей улыбнулся и нежным прикосновением смахнул с её щеки упавшую ресничку. - Вон видишь, вагон? Теперь это наш кубрик, до самого Амура.

Цепочка платформ с катерами заканчивалась плацкартным вагоном, стоящим в одной сцепке с ними. Указав девушке свое новое жилье на колесах, Андрей что-то вспомнил.
      - Подожди секундочку…

Оставив девушку одну, старшина убежал и через секунду скрылся в вагоне. Прошло несколько долгих минут, он появился снова и, подойдя к Люде, тяжело вздохнул.
- Не отпускает…
- Кто?
- Я хотел отпроситься у кэпа на часок-другой. Не торчать же здесь, у всех на виду. Он говорит, что с минуты на минуту за нами придёт маневровый тепловоз и оттащит на станцию, где формируется состав.
-  Господи...  Андрейка! - чтобы спрятать слёзы, девушка кинулась ему на шею.

…Минуты утекали как песок... Влюбленные не знали, сколько времени осталось в их распоряжении, но было ясно, что в верхнем резервуаре этих неумолимых часов оставалось всего несколько песчинок. Уже часа полтора, сидя на старых резиновых скатах, используемых вместо кранцев при швартовке судов, они говорили, говорили…
- Ты не жалеешь, что, вот так, вдруг, окажешься на Дальнем Востоке?

- А почему это я должен жалеть? Если бы не служба, я, может, никогда бы там и не побывал. Даже интересно. Сегодня Дунай, а через две недельки - раз! - и Амур. И Дальний Восток, это ведь не навсегда. В сентябре приказ, в октябре - демобилизация. А там вся страна, шестая часть суши перед тобой!

- Да… Вся страна… - прошептала Людмила и, склонив голову, отвернулась.
Андрей, уловив грусть в её словах, замолчал, взял её за плечи и повернул лицом к себе.
- Люда! Люда, милая, ну что ты? Да, в сентябре приказ, а в октябре - я у тебя.
- Вся страна… - всхлипнув, она закрыла лицо руками.
- Ну, как ты могла такое подумать. Вся страна перед нами. Перед нами с тобой! Но только после того, как я демобилизуюсь и приеду к тебе. Читинская область, станция Амазар. От Благовещенска ведь рукой подать. Ты мне не веришь?
      - Верю… верю…

Обняв любимую, Андрей покрывал поцелуями её мокрое от слёз лицо.
- Верю, Андрюша, но тяжесть какая-то на сердце. Не хочу я с тобой расставаться, - девушка, словно маленький ребёнок, уткнулась ему в грудь лицом. - Не хочу и боюсь…
- Успокойся, глупенькая. Не надо ничего бояться. В июле у тебя закачивается контракт. В августе ты уже будешь дома. А я в октябре, ну, если задержат, то в ноябре приеду, и мы больше никогда не расстанемся. Ты меня любишь?
      - Ты ещё спрашиваешь?! Люблю…
- И я тебя... Очень, очень, очень! - Андрей, обхватив любимую, что было сил прижал её к себе. - Вот так!!

Резкий свисток маневрового тепловоза ворвался в их сознание как брошенный в витрину булыжник.
- Лобанов! - с причала раздались крики засуетившихся матросов. - Андрюха! Кончай ночевать!

Из плацкартного вагона выскочил младший лейтенант Волобуев.
      - Личному составу занять места в вагоне!
      - Ну, вот. Время пришло, - Андрей помог девушке встать и крепко обнял её.
- Андрюша, родной мой! - она уже не сдерживала слёз. - Я буду ждать тебя, любимый…
- Я приеду, дорогая. Я обязательно приеду. Обещаю.

Маневровый тепловоз медленно подкатил к группе воинских платформ. Громкий лязг автосцепок эхом прокатился над Дунайской волной.
- Старшина! На борт! Быстро!

Сквозь стёкла вагонных окон Андрею махали руками обеспокоенные матросы. На площадке вагона, рядом с Волобуевым, появились погранец и капитан-лейтенант Нелюбин.
- Старшина, хеёпсовы пирамиды! Тепловоз ждать не будет!
      - Прощай, родной…
- Нет, до свиданья! – Андрей крепко обнял девушку, и они замерли в прощальном поцелуе. - Жди меня!

Моряк повернулся и кинулся к вагону, но полный отчаяния крик девушки остановил его.
      - Андрюшенька…
Пронзительный свисток маневрового тепловоза заглушил её слова.
- Что ты сказала?
- У нас будет ребёнок… - эхом прозвучали слова девушки.

С громким шипением пробуксовали колеса тепловоза, и состав медленно сдвинулся с места.
- Лобанов, чёрт побери! Двое суток ареста!
После услышанного, гауптвахта старшину не пугала. Стряхнув внезапное оцепенение, он в два прыжка оказался рядом с любимой, сунул что-то в её ладонь и, быстро поцеловав, крикнул:
- Это мой талисман… Я обязательно за ним приеду!

Маневровый уже набрал приличный ход, когда стоящие на площадке офицеры за руки втянули в вагон догнавшего состав старшину.
На опустевшем четырнадцатом причале, под гигантским портальным краном, фантастической птицей нависшим над нею, стояла стройная девушка в чёрном морском кителе. Лёгкий, едва ощутимый ветерок нежным дыханием шевелил локоны её светлых волос. Печальные глаза, не отрываясь, смотрели вслед воинскому составу, увозящему её любимого в неизвестность.

На раскрытой ладони девушки лежал эбонитовый брелок – маленький чёрный дельфинчик с белым брюшком, украшенным монограммой из двух изящно переплетённых букв – «АЛ». Андрей Лобанов…               
      
                …
      Тук-тук, тук-тук… тук-тук, тук-тук…
Вторую неделю, днём и ночью, во сне и наяву, это назойливое тук-тук…
Полное впечатление, что внутри головы что-то оторвалось и, перекатываясь от уха к уху, словно средневековый городской сторож, блуждающий по пустынным улицам, грохотало деревянной колотушкой. Тук-тук, тук-тук… Монотонный перестук колёс, вместо того, чтобы убаюкивать, раздражал и нервировал.

Если в начале поездки всех захватила романтика путешествий, и матросы без конца пялились в окна, восторженно комментируя проплывающие красоты, то к концу первой недели острота ощущений поугасла, а мнения по поводу удобства поездок плацкартой разделились.

- Я люблю долгие поездки на поезде. Самолётом не получаешь того кайфа. В поезде можешь полюбоваться природой, спокойно попить пивка, выспаться вволю, пообщаться с людьми и «поцапаться» с проводницей, если та окажется стервой. Я каждый год к тётке в Феодосию отдыхать ездил, - забросив ноги на полку напротив, разглагольствовал двухметрового роста Зенцов. - Единственная проблема – ноги девать некуда. В плацкартном вагоне ноги в проход торчат, и по ним всю ночь кто-то шляется, а в купейном во сне можно запросто дверью по копытам схлопотать.

- Не-ет… неделя в поезде - удовольствие не из приятных, - поморщился радист Халимулин. - Особенно, когда едешь на боковушке, и попутчики меняются на каждой станции, а среди соседей какой-нибудь пьяный мужичок. Или того хуже, целый цыганский табор. А необходимость сосуществовать с соседями, которые уже порядком осточертели?! Нет… Увольте.

      - Мрачный ты человек. На поезде ты можешь за один день побывать в нескольких разных городах. Вот представь себе картину. Ты никогда в этом городе не был. Вдруг – раз! – «Стоянка поезда три минуты!». На перроне бабки горячие пирожки с расстройством желудка продают, и ещё какую-то хрень. Ты выскакиваешь из вагона, в чём был, прямо с полки, в шлёпанцах там, в майке на одно плечо. Посмотрел, понюхал, скорчил рожу недовольную и назад, в вагон… А через три - четыре часа новый город, новый перрон, бабки, пирожки… И ты в шлёпанцах! Представляешь? Ты как инспектор межпланетной санэпидстанции с проверкой. Почти не одеваясь – один город, второй, третий.

- Слышь, ты, инопланетянин. Чёй-то не пойму я, чем ты восторгаешься? Перрон, бабки, пирожки! Перрон, бабки, пирожки! Не слишком ли однообразно?
- Много ты понимаешь. У каждого города своё лицо. 
- Ага, из окна поезда все города на одно лицо, - сменившийся с вахты Гулин, разбуженный разговором, повернулся на другой бок и, не открывая глаз, закончил, - особенно, со второй полки.

- А это потому, что смотрят все, а видят немногие. Вот, подъезжаешь ночью… Вокзал сияет огнями, на перроне всего несколько человек. Тишина. Рельсы как серебряные нитки при луне. Диспетчер по громкой связи что-то рассказывает. За зданием вокзала город светится. А-апупеть!

Увлечённый рассказчик разбудил фантазию слушателей, истосковавшееся сознание которых стало рисовать ностальгические картины родных городов.
- Вот демобилизуюсь, подгадаю так, чтобы к Волгограду ночным приехать. Ночью за тысячу вёрст видно, как на Мамаевом Родина-мать светится.
- Ага, и огроменной дубиной на тебя замахивается: «Где ты шлялси, окаяннай?!».
- Дурак, ты! Дубиной… Меч это, - глаза Зенцова затуманились воспоминаниями. Помолчав, он тихо добавил, - у нас её Валей зовут…

Слушать болтовню скучающих друзей Андрею не хотелось, и он вышел в тамбур.
После отъезда из Измаила он не находил себе места. Нет, ничего плохого с ним не произошло, просто в нём поселилось какое-то незнакомое, беспокойное чувство. Это была непостижимая смесь радости и тревоги. Сознание того, что скоро у него появится ребёнок, переполняло гордостью и заставляло его сердце радостно биться. Ему хотелось поделиться с кем-то этой необычной новостью, но, зная, что до рождения ребёнку даже пелёнок не покупают, он молчал. Вспоминая первые шаги своего племянника (поди, сейчас уже болтает вовсю!), Андрей представлял, какие толстенькие, со складочками на запястье, словно перевязанные ниточкой, ручки будут у его малыша. Воображаемые картины порождали ощущение непонятного тепла, на лице появлялась улыбка.

Но сознание возвращало к действительности. До демобилизации ещё полгода. Как перенесёт его будущая жена эту вынужденную разлуку? Как она дождётся конца своего контракта? Как она сможет, в её состоянии, через всю страну проделать изнурительный путь до небольшой станции с непонятным названием Амазар, выросшей, словно куст рябины у ручья, подле бесконечной стальной ленты Транссиба? Почему она не сообщила ему о беременности раньше? Он бы остался в Кислице, и этот сложный период было бы значительно проще пройти вместе. Как встретят родители свою дочь, вернувшуюся со службы на сносях?

Мысли не давали покоя старшине. Моряки, ставшие свидетелями прощания с Людмилой, видели его состояние и не уставали подтрунивать.

- Она его за муки полюбила, а он её за попу и глаза.
- Андрюха, вот ехидно мне знать, тебя что, в поезде укачало, или Люда чего дурного сказала? Ты, вроде, сам не свой.
- И сам я, и свой, - Андрей заметно нервничал. - А вот лезть в душу - это у вас что, свинство или любопытство?
      - Свинопытство… 

- Старшина, зря ты так остро реагируешь. Пять капель валерьянки на двести граммов водки, и нервы - как канаты.
- Андрюха, ты их не слушай, – Зенцов повертелся на полке, но, не сумев найти для своих гуливеровских ног более удобное положение, снова вытянул их в проход. - Что эти салаги понимают в душевных страданиях? Вот у меня девушка была. Думал, дышать без неё не смогу, а оказалось - насморк…

…Долго стоять в пропитанном табачным дымом тамбуре было невмоготу, и Андрей, по переброшенному трапу, перешёл из вагона на платформу.
 - Стой, кто идёт?
 - Свои.
- Свои у собаки блохи, - часовой, конечно же, видел, кто ступил на платформу, но служба не дружба. - Андрюха, ты что, хочешь, чтобы меня с вахты сняли? Иди отсюда.
- Да ладно тебе. Не снимут. Дай подышать свежим воздухом.
- Послушай, не надо дисциплину хулиганить. Иди в вагон, открой окно и дыши сколько душе угодно! Я серьёзно. Сейчас Волобуев придёт, и мне нагорит.
- Не нагорит тебе ничего. Господа офицеры заперлись в проводницкой и языки чешут. А в вагоне окна открывай, не открывай – такая духопердища, хоть топор вешай. Я тут за башней посижу маленько, да и уйду.

Бесконечная дорога не только умаяла всех, но и военную дисциплину подрасшатала. Волобуев или Нелюбов, появляясь для проверки постов, зачастую сами попахивали не только одеколоном. Так что выволочка часовому, если её всё же устраивали, особой строгостью не отличалась. Иногда, прячась за ходовой рубкой от встречного ветра, Андрей мог минут двадцать посидеть с часовым, и возвращался в вагон, где его сослуживцы предавались самому распространённому флотскому развлечению – травле занимательных баек…

- Ой, не надо врать-то!
- Я вру?! Да я его видел, как тебя сейчас! Мы с батей только подъехали на великах к переезду, что перед самой Балаклавой, и видим: со стороны бывшей ветки на карьер (там насыпь осталась, а рельсов нет) идёт поезд. Глаза протёр, думаю, блазнится – ведь не могут поезда по полотну ходить без рельсов, а он идёт... Паровоз и три пассажирских вагончика. А локомотив и вагончики вроде как не нашенские, типа довоенные, или ещё раньше. Идёт без огней, со стороны горы Гасфорта, где рельсов отродясь не было, и прямо перед переездом на главный путь выходит. Я даже слышал, как стрелки лязгнули. Так вот он мимо нас с батей проследовал и ушёл на Севастополь. Представляешь, поезд-призрак!!
      - А чё, призраки разные бывают…

- Тоже мне, «Летучий голландец» железнодорожный. Кончай гадить в уши.
- Ну, чего ты? Может, он правду брешет. Я вот по «Маяку» слышал про итальянский поезд-призрак. Где-то в году 1911-м какая-то итальянская фирма устроила для богатых итальянцев круиз на прогулочном поезде. Сто шесть толстых пассажиров любовались достопримечательностями, пока поезд этот не вошёл в какой-то супердлинный тоннель и не пропал. Его искали, не нашли, потом заложили тоннель камнями и забыли. А во время войны в тоннель попала авиабомба.

- Ну, и что?
- Что… Видимо, бомба распечатала этот тоннель, и призрак возник в Мехико.
- Где?!
- В Мехико. Один знаменитый мексиканских психиатр заявил, что в 1961 году в Мехико появилось ровно сто шесть итальянцев, которые всего за одну неделю из разных районов города попали в психиатрическую лечебницу, так как утверждали, что прибыли в Мехико на поезде из Рима.
- Ой, мало ли психов в Мексике!

- Дурень! На поезде! Понимаешь? Этот поезд что, по дну океана, что ли..? Тем более, через пятьдесят лет после исчезновения!
- И ты веришь?
- Верю, не верю, но это не «одна баба сказала», а «Маяк»!
- Не мог «Маяк» такую фигню сморозить.
      - И совсем не «фигня». Это был обзор иностранной прессы…

За бесконечными разговорами незаметно уходило время. Километр за километром, наматывая расстояние на ритмично постукивающие колеса, товарный состав мчался по Транссибу. Среди полста грузовых вагонов был только один пассажирский плацкартный. В нём размещались три офицера, мичман и двадцать моряков, несущих караульную службу по охране бронекатеров, экипажи которых, отправленные ранее, уже ожидали в Благовещенске.
                …
-  Ни фига себе! – Нелюбов удивлённо застыл. – Так ты что, лично участвовал в этом побоище?
- Наполовину.
     Старшему лейтенанту Седову расспросы о событиях на Даманском уже порядком надоели. Стоило окружающим, где бы он ни появился, узнать о его участии в событиях, взбудораживших страну, тема конфликта на границе становилась главной, его принимались пытать вопросами, что вызывало у него только раздражение.

- Это как, «наполовину»?
- Вот так... - Седов помолчал и нехотя продолжил: – Второго марта, когда всё началось, меня там не было. У нас были учения с общевойсковиками, чёрт-те где от Даманского. А вот пятнадцатого, когда вопрос закрыли окончательно, поучаствовать пришлось.
- А как это всё было? – Волобуев хотел подробностей.
- Ты что, лейтенант, газет не читал? Там всё описано, – Седов улыбнулся. - Или ты думаешь, что я сейчас начну подвиги смаковать?

- Ну, хотя бы об этом, расскажи, – Нелюбов кивнул на жёлтую колодку на груди пограничника, свидетельствующую о тяжёлом ранении.
- А… царапина, – отмахнулся старший лейтенант.

Ему не хотелось вспоминать, а тем более рассказывать о том, как раненый, без сознания, он по ошибке оказался среди своих убитых товарищей, и только врач, осматривая тела погибших, увидел в нем признаки жизни.

- И эта ленточка - вся благодарность?
- Почему? Не вся. Перед отъездом на Дунай пришёл Указ. Дали «Красную звезду»... Колодку ещё не успел заказать. Звание внеочередное обещали. Но это песня длинная. Пока бумаги туда, пока обратно…

Седов устало махнул рукой. Желания говорить о Даманском у него не было. Нашумевшее сражение территориальной проблемы не решило. Героическая гибель советских воинов оказалась бессмысленной, потому что, когда Уссури вскрылась ото льда, пограничники потеряли контроль над островом, и китайская армия основательно закрепилась на нём.

- А где будут базироваться наши катера? – прервал тягостное молчание Волобуев. Он недавно женился, и его беспокоила проблема организации быта семьи. Молодую красивую супругу вряд ли обрадует перспектива вить своё гнёздышко на затерянной в уссурийской тайге заставе. Ведь может случиться и так, что она откажется от переезда на Восток.
- В Благовещенске.

- А там хоть какой - никакой причал есть? Жить, как я понимаю, будем на катерах?
- Ты, младший лейтенант, совсем нас не уважаешь, - Седов снисходительно улыбнулся. - Пока поживёте со всей командой в казарме, прибудут семьи - переселитесь в Дом офицерского состава. А уж причалов и пристаней в Благовещенске немного больше, чем в Измаиле, судоходство на Амуре будь здоров. В Кислице, небось, и без причалов обходились. Просто носом в берег. Не правда ли? Не беспокойся, Благовещенск - один из крупнейших городов на Дальнем Востоке. Обживёшься - уезжать не захочешь.
- Да чёрт с ним, с городом, - Нелюбова больше волновала ситуация на границе. - Даманский далеко от Благовещенска?
- Даманский… До него и палкой не докинешь. Проблема ведь не только в нём. Ситуация напряженная по всей границе. Контролировать придётся и Амур-батюшку, и Уссури. Не соскучитесь…

Заместитель командира 2-й заставы Иманского погранотряда старший лейтенант Василий Седов знал, что говорил. Скучать катерникам не придётся. Огромный по протяженности водный участок границы с Китаем крайне нуждался в военных плавсредствах, а Благовещенск - единственный город с развитой инфраструктурой, расположенный непосредственно на границе и способный обеспечить базирование военных кораблей.

…Офицеры уже давно сидели в матросском кубрике одного из бронекатеров. Чтобы не мозолить глаза уставшим от их присутствия морякам и иметь возможность самим расслабиться, капитан-лейтенант Нелюбов нашёл простой выход. Оставив мичмана Кулагина следить за порядком в вагоне, офицеры время от времени забирались в кубрик катера, стоящего на последней платформе.

Здесь можно было открыть иллюминатор и, развалившись на койке курить, громко хохотать, болтать на разные темы, чего в общем вагоне, на виду у матросов, себе не позволишь. А ещё здесь можно было, не таясь, пропустить несколько стограммулек из очень даже «прикосновенного запаса», созданного предусмотрительным Нелюбовым во время отъезда из Измаила.

- Ну, за скорое прибытие в твой хваленый Благовещенск! - раскрасневшийся Нелюбов, прислонясь к переборке, сидел в майке-тельнике на нижней койке и, роняя пепел с дымящейся сигареты, пытался разлить по стаканам. Его китель поблескивал погоном с соседней подвесной койки.
- Часа три назад прошли Читу. Значит, до Благовещенска, по моим подсчётам, чуть больше тысячи километров, - Седов, судя по всему, выпил не меньше капитан-лейтенанта, но выглядел гораздо свежее.

- По сравнению с тем, сколько мы уже отмахали, это копейки, - выронив горящую сигарету на пол, вяло махнул рукой Нелюбов.
-  Осторожно, пожару бы не натворить, - Волобуев поднял окурок и, загасив его в пустой банке из-под кильки, подвинул её ближе к капитан-лейтенанту.
- Отставить беспокойство! Железо не горит… Ну, за внедрение новейших научных разработок в войска! - идею опустошить стакан Нелюбов не оставлял.
- Извините, я не могу.

Волобуев встал и, застегнув все пуговицы, одёрнул китель.
- Вот видишь, старший лейтенант, как на флоте уважают науку? - обратился Нелюбов за сочувствием к пограничнику.
- Скоро смена караула, - Волобуев взглянул на часы. - Надо бы помочь Кулагину. Он там один на хозяйстве. Неудобно. Не хочется обижать мичмана.
- Ну, ладно, - капитан-лейтенант развёл руками. - Тебе виднее. Я человек гражданский… Э-э… То есть, полугражданский, и далёк от корабельных «ритуалов». Надо - значит иди.
- Есть.

Младший лейтенант повернулся к вертикальному трапу и, несмотря на то, что с первой его ступеньки нога предательски соскользнула, он довольно уверенно поднялся на палубу.
- Лейтенант, не закрывай люк. Здесь задохнуться можно, - Седов приподнялся, поправил видавший виды ватный матрас, то и дело норовящий уползти на пол, и снова откинулся на койку. - А почему это ты «полугражданский»?
 
- А потому что НИИ проблем кораблестроения вообще-то организация гражданская, и в этом институте некоторые разработки контролировались военпредами. Представителями Ленинградского НИИ ВМФ. А потом наверху вдруг решили… - Нелюбов неожиданно замолчал и пристально посмотрел на Седова. - А с какой целью вы, господин старший лейтенант, изволите интересоваться? Подпоили меня и выведываете. На китайцев работаете?
- Чур, тебя! Ты что это, Виктор? Та-ак, моряку больше не наливать... - Седов попытался убрать бутылку со стола.

- Вася, не тронь посуду. Я пошутил. Я же знаю, что все погранцы – чекисты. Так вот…  Вместо военпредов сейчас создали наше КБ. Ну… филиал Ленинградского. Хочу, хожу на службу в гражданке, хочу - по форме. Не жизнь - малина! Если бы не шеф - вообще была бы лафа. Такой, знаешь, служака рьяный… - Нелюбов потянулся было к бутылке, но, махнув рукой, с горечью процедил, - с-скотина! Унтер Пришибеев, иначе не назовешь!  Дурак дураком, но самомнение… прямо Сократ! Петух самовлюблённый. Не зря говорят, что какой бы ни был красивый хвост у павлина, под ним всегда обычная куриная жопа!

- Да, Виктор, не повезло тебе. С таким начальником много не наработаешь.
- А я с ним и не работаю. Он шеф КБ, а я работаю с Пржевальским. Вот он - золотой мужик! Голова…
- Это его устройство мы везём?
- Да, его… Его зовут Яков Иосифович, но по имени в КБ его никто не называет. Понимаешь, есть категория людей, которых величают только по фамилии. Пржевальский… Пржевальский, и точка. И в этом не только пресловутая лошадь виновата. Он умный! Умный, и всё!

Нелюбов задумался на минуту, потом достал новую сигарету и закурил. Какое-то время он молча пытался, выдыхая табачный дым, пускать колечки, но струя воздуха из открытого над его головой иллюминатора не способствовала развлечению.
- Я не представляю, как это могло прийти ему в голову. Ну, вот как? Нет, может быть, сама идея и приходила кому-то в башку, но найти решение, создать аппарат, довести до желаемого результата! Эт-то за гранью! Такого человека надо перевязать ленточкой с бантиком, посадить в шкафчик, пылинки с него сдувать и любоваться по выходным.

- Что ты имеешь в виду? - Седов решил прервать восторженную тираду выпившего моряка-изобретателя.
- А то, что величайшие умы человечества на протяжении столетий исследовали проблему, но дальше теоретических умозаключений у них не пошло, а вот Яков Иосифович задачу решил. Решил и нашёл практическое применение.
- И что же это за «величайшие умы»?

Капитан-лейтенант встал, выглянул зачем-то в иллюминатор и плотно закрыл его на задрайку.
- Не знаю, считаются ли в погранвойсках способности Ньютона и Эйнштейна выдающимися, но это именно они.
- Ой, ли!  Ньютон и Эйнштейн не справились, а вот дядя Яша из Одессы – хлоп! И готово!

- Никакой не «хлоп»! Это труд!  Это творчество!  Муки поиска и восторг открытия. Это величайшее напряжение. Человек, который забеременел идеей, не может уснуть, прекращает принимать пищу, его мозг не отключается ни на секунду. И выход может быть один - найти решение или сойти с ума!
- Насколько я понимаю, ты подводишь меня к мысли, что аппарат, стоящий за этой переборкой, начинал строить Ньютон? - Седов ухмыльнулся. - А дядя Яша из Одессы, разбирая переписку своей прабабушки с Эйнштейном, наткнулся на странные чертежи и, как ты говоришь, забеременел идеей?

- Так, перестань умничать и, как говорят у нас в Одессе, не делай мне беременную голову. Посмотрим, куда денутся твои хохмочки, когда ты увидишь аппарат в действии. Думаю, твои галифе придётся простирнуть.
- С моими галифе прачечная разберётся. А вот в том, что ты рассказываешь, я пока что разобраться не могу.

- Чего тут разбираться? - Нелюбов придвинул к себе банку и затушил в ней сигарету. - Яблоко, упавшее на башку Ньютону, заставило его задуматься о взаимодействии между двумя телами и придумать теорию всемирного тяготения. В ней как раз и описывается фундаментальное универсальное взаимодействие между материальными телами. Так называемая гравитация. Она, кстати, самое слабое из четырех известных фундаментальных взаимодействий, что, в свою очередь, описано в общей теории относительности Эйнштейна. В ней, между прочим, он более точно описал гравитацию в терминах геометрии пространства-времени. В этой теории предсказано и гравитационное излучение, наличие которого прямыми наблюдениями не было подтверждено.

- Будьте любезны, помедленнее. Я записываю, - пограничник разлил по стаканам. - И кто кому делает беременную голову?  То, что для тебя ясно как божий день, я воспринимаю с трудом. Свалил в кучу Ньютона, Эйнштейна, дядю Яшу…
- Его зовут Яков Иосифович Пржевальский.
- Ну, хорошо, Пржевальский. Я и без него знаю, что все тела притягиваются друг к другу.
- Хрен там! Так бы всё сущее слиплось в один комок. А мы говорим о взаимодействии. Держи! - Виктор протянул собеседнику стакан с водкой, а когда тот принял его, своих пальцев не отпустил. - Тяни… тяни на себя, тяни. А я на себя. Вот оно – взаимодействие!

Когда усилие Седова стало ощутимым, Нелюбов внезапно отпустил стакан, и его содержимое расплескалось по столу и брюкам старшего лейтенанта.
- Ты чего? Совсем сдурел? Теоретик хренов.
- Извини, Василий… Извини. Я не хотел, Вась. Честно. Просто наглядный пример взаимодействия. Если нарушить взаимосвязь…

- Да пошёл ты… Луна улетит к чёртовой матери, если порвать цепочку, на которой её держит Земля. Это я знаю и без того, чтобы меня водкой обливать. Но при чём тут…
- Как раз при том. Ты для примера взял Луну, Землю. Вот так и всё. Всемирное тяготение им подавай, хеёпсовы пирамиды! А Пржевальский обратил свой взгляд в другом направлении, - Виктор поднял указательный палец к потолку, его плечи распрямились, обтянутая тельником грудь снова приобрела естественную выпуклость, в покрасневших от сигаретного дыма и выпитого спиртного глазах засветилась гордость за всё свое конструкторское бюро. - Молекула! Мо-ле-ку-ла!

Осоловевшее, но удивлённое лицо пограничника в этот момент могло бы быть ярким свидетельством того, что его голова «беременела» на глазах.
      - Задрал… Окончательно…
- Что тут не понять? Это же школьный материал! - Нелюбов хлопнул себя по бёдрам. - Молекула материальна? Да! Устойчивое состояние веществ обусловлено соединением атомов в молекулы, которые между собой взаимодействуют. Помнишь, мы в школе рисовали структурные формулы различных веществ? Валентность там, межмолекулярная связь…

- Так, мне пора, – старший лейтенант попытался встать.
- Пржевальскому удалось создать направленное гравитационное излучение, разрушающее молекулярную структуру веществ. Понял? Теперь-то ты что-то понял? Ма-аленькую такую ниточку между двумя атомами – хрясь! И посыпалось… Всё рассыпалось. Молекула, вещество, целое изделие из этого вещества…
- Изделие?! Это что же? - Седову показалось, что он начал что-то понимать. – Значит можно и это… как его…

- Да, и это тоже! Надо только знать, из чего всё это сделано, и ввести соответствующие данные в генерирующее устройство.
      - Но ведь так можно всё вокруг…
- Я же сказал - направленного действия. Направленного!!! Цель можно выбирать. Любую!
Давая понять, что более воспринимать сложную, запутанную информацию он не намерен, Седов встал, грустно покачав головой, посмотрел на залитую штанину и махнул рукой.

- Заместитель начальника заставы, офицер… как обоссанный ребёнок… Тьфу!
Он подошёл к трапу, но, что-то вспомнив, остановился.
- А что за зеркала устанавливали в Измаиле на этот катер?
- Так я же говорил о геометрии пространства-времени. Именно с помощью зеркал выстраивается пространственный коридор, в котором время можно замедлить, а в некоторых его зонах и повернуть вспять.

- Нет, нет, нет! - Седов замахал руками. - На разворот времени вспять меня уже не хватит. Но, подводя итоги, скажу – терминологией ты владеешь. Я мало чего понял, но с терминологией у тебя… Уважаю!
- Смею вас заверить, товарищ заместитель начальника заставы, - Виктор с трудом поднялся на ноги, - что жопоголовых краснобаев, жонглирующих терминами, потрясая воображение непосвященных слушателей, я люто ненавижу. А за уважение – низкий вам поклон. В Одессе сказали бы: я вас уважаю, хотя уже забыл за что.
Совершив неудачную попытку щелкнуть каблуками, Нелюбов безнадёжно взмахнул рукой и неуклюже уселся на прежнее место.
                …
…«А где бабуля?»… Андрей улыбнулся.  Ему показалось, что со стороны он сейчас очень похож на охраняющую продовольственный склад старушку из недавно увиденной в базовом матросском клубе кинокомедии «Операция «Ы». Тем не менее, нелепый брезентовый плащ и его бездонный капюшон были незаменимы, когда проносящиеся встречные поезда норовили мощным воздушным потоком смести с платформы продрогшего, торчащего на бесконечном ветродуе часового.
Это была необычная вахта.

Ещё утром его охватило непонятное беспокойство, и вот сейчас, заступив на смену, Андрей чувствовал, как исподволь, с каждой минутой всё сильнее и сильнее им овладевает непонятное возбуждение. Это было ожидание встречи с чем-то новым, незнакомым, но очень важным. Его сознание, да что там сознание, всё его существо охватывает невероятная, какая-то необъяснимая радость. Высокие пушистые ели, крепостной стеной ограждающие железнодорожную магистраль, внезапно открывающиеся за ними высокие, уступами уходящие вдаль молчаливые холмы, грохочущие, пугающие внезапностью своего появления, раздражающе мелькающие перед глазами фермы железнодорожных мостов над бурунами речушек, - всё это находящееся в непрерывном движении великолепие порождало в душе неосознанное чувство восторга.

Андрей понимал, что он невольно начинает отождествлять себя с этой проносящейся мимо новью, которая уже вошла в его судьбу. Где-то здесь, в минутах езды, он увидит, наконец, станцию, где родилась и жила его любимая, где, вероятней всего, родится и его ребёнок.
Амазар… Амазар...
…И вот она уже позади…

Появилась и исчезла, словно короткий утренний сон, промелькнула, словно кадры кинохроники, пронеслась подобно самолётам во время парада на Красной площади.
Долгожданная станция оказалась большим посёлком с одноэтажным, больше похожим на деревенскую школу, вокзалом. Единственным её украшением была широкая спокойная река. Товарный состав, гулко протарахтев на стрелках, прошмыгнул станцию, не сбавляя хода, так быстро, что Андрей, последнюю неделю жаждавший встречи с ней, почувствовал себя измождённым путником, нашедшим в пустыне пересохший колодец. И дело совсем не в том, понравился ему посёлок или нет. Просто Андрей не успел рассмотреть никаких примет станции, не смог соотнести имя своей любимой девушки, её физический образ, с чем-либо, пронесшимся мимо него. Станция с загадочным названием Амазар так и осталась для него чем-то таинственным, неразгаданным.

Провожая глазами последние постройки посёлка, Андрей устроился за танковой башней, длинный ствол которой бодро торчал назад, словно был готов прикрыть от неприятеля их отступление. Башня прекрасно закрывала его от надоевшего уже ветра. Накинув на голову брезентовый капюшон, старшина, глядя на убегающие назад рельсы, задумался о Людмиле.

- Хеёпсовы пирамиды, а почему это наши платформы оказались в конце состава?
Андрей вздрогнул от неожиданности.
      - Товарищ капитан-лейтенант, за время вашего отсутствия…
- Ладно, ладно... - Нелюбов поёжился, повернулся к ветру спиной и принялся застегивать пуговицы кителя. - Как это мы в хвосте оказались?
- Так ведь пять вагонов с углём, что за нами шли, отцепили в Могоче.
- А я-то думаю, чего это так качает. Значит, будем до самого Благовещенска болтаться на «шкентеле»;.

- Так точно, товарищ капитан-лейтенант.
- И чёрт с ним… Немного осталось. Сигареткой не угостишь? У меня закончились.
- Извините. Я не курю.
- Молодец, моряк! Уважаю. А я вот... - Нелюбов развёл руками, - бросить не могу.
- Ничего. Это не главное. Вы не стойте здесь на ветру. Так и заболеть недолго.

Не зная, как себя вести с выпившим офицером, Андрей попытался отправить его отдыхать.
- Ничего, не заболею. Это тоже не главное. Главное в жизни… - офицер набычился, пытаясь что-то вспомнить. – Ну, как это?.. Чёрт, забыл.
- Ничего, потом вспомните. Давайте я проведу вас до вагона.

Андрей попытался взять офицера под локоть, но тот отмахнулся.
- Какой, к чёрту, вагон? Я лучше на катере… Здесь и тише, и оборудование моё рядом. Посплю в кубрике.
Помогая Нелюбову совершить восхождение на корпус катера, Андрей не мог понять, как пьяному офицеру удалось спуститься на раскачивающуюся во время движения платформу, не улетев за борт.
- Ты, моряк, за мной люк не задраивай. В кубрике душно.
- Вы лучше иллюминатор откройте, а то ведь дождь собирается. Неровён час, зальёт. Видите, уже накрапывает.

Нелюбов, спустившись на несколько ступенек, остановился на трапе.
- Молодец, моряк! Соображаешь. Иллюминатор… Надо же. Как просто... - преодолев спуск и окончательно исчезнув в кубрике, он вдруг крикнул: - Вспомнил! В жизни главное… это, ну… Словом, - соль жизни в том, что она не сахар! Понял?
Внизу что-то загрохотало, звякнула обо что-то упавшая бутылка, и в завершение прозвучала сложная конструкция из широко известных в воинских частях непечатных слов.Постояв минуту, Андрей дождался, пока в кубрике стало тихо, задраил люк и спустился на платформу.

Ярко-синяя вспышка подсветила тяжёлые свинцовые тучи, пышной, круглобокой дрожжевой опарой напирающие из-за гряды невысоких холмов. Громким бормотанием пробежал над затаившейся в ожидании тайгой первый раскат грома. В воздухе, пропитанном запахами хвои и креозота, появился едва уловимый привкус дождя. Редкие крупные капли, словно сочные перезревшие груши, гулко шлепнулись на танковую башню.
Надвигалась гроза.






                Глава 3.    ЕРОФЕЙ  ПАВЛОВИЧ



      Таких важных чинов Ерофей Павлович не видывал со времён своего создания.
      Не прошло и суток, как диспетчер затерянной в забайкальской тайге железнодорожной станции с таким необычным названием получил тревожное сообщение от машиниста товарного состава, застрявшего на перегоне Текан - Орочёнский, а в кабинет начальника станции зачастили незнакомые, серьезные люди. Они всё прибывали и прибывали, и к концу дня их набралось около десяти. Большинство из них были в гражданской одежде, некоторые - в военной. Они озабоченно сновали между помещениями станции, узла связи и отделения железнодорожной милиции. Иногда с ними ходили неизвестно откуда взявшиеся хмурые, неулыбчивые моряки.  Матросы в мешковатых брезентовых робах вызывали неподдельный интерес редких посетителей базарчика, расположенного через площадь от здания вокзала.

А когда жители станции увидели утром на запасном пути платформы с непонятными, огромными лодками и танковыми пушками, - это стало для них настоящим потрясением.  Всё это охраняли вооружённые моряки.  Железнодорожники, а на Ерофей Павловиче, собственно говоря, всё население работало на дороге, видывали различные грузы, проходящие по Транссибу, но подобное предстало перед ними впервые.

Самые рассудительные ерофейпавловчане довольно быстро уловили связь между появлением платформ и суетой серьезных незнакомцев, в результате чего по станции поползли интригующие слухи.

- Как ты оказался у Ерофея Павловича?
- Я объяснял уже трижды. Извините… я устал.
- Про усталость забудь. Это только начало. Ты повторишь всё и десять, и двадцать, и, если понадобится, тридцать раз. До тех пор, пока мы не узнаем правду. Я рекомендую тебе настроиться на долгое, желательно, плодотворное, сотрудничество.
- Скажите, пожалуйста, а в часть сообщили, что я нахожусь у вас? Я ведь был с автоматом, и его у меня забрали.
- А в какую часть сообщать? Где она находится? Автомат у тебя действительно был. А вот документов никаких. Кто ты? Что ты?

- Я гвардии старшина второй статьи Андрей Лобанов, корабельный электрик дивизиона бронекатеров. Моя воинская часть дислоцируется в посёлке Кислица на Дунае…
- Ух ты! Тебе самому не смешно? «Корабельный электрик»…  Ты только представь картину! По тайге гуляет ряженый в моряка клоун, под мышкой - «калаш», полный боевых патронов, и рассказывает, что он электрик! Ну?! Ты ничего не путаешь? А Дунай? Какой, к чёрту, Дунай? Ты знаешь, где ты находишься?

- Приблизительно… Читинская область, станция, как вы сами сказали, называется Ерофей Павлович. А километров за сто до неё была станция Амазар.
- Вот видишь? Для дунайского электрика ты очень хорошо ориентируешься на местности. У нас не каждый охотник так сумеет. Поэтому у меня возникает совершенно естественный вопрос: как ты здесь оказался? Чем тебя заинтересовал мост, у которого тебя задержали?

- Меня никто не задержал. Да, «вохровец» у моста пугал меня карабином, даже уложил на землю, но я отдал ему автомат и никакого сопротивления не оказывал. А то, что я, как вы говорите, «ориентируюсь на местности», не удивительно. Я, всё-таки, военный человек и, в конце концов, умею читать. У моста, например, стоит указатель: река Урка. Трудно не запомнить. А уж Ерофея Павловича…

Андрей сдержанно застонал и принялся аккуратно потирать левой рукой своё распухшее правое колено. Сквозь разорванную штанину была видна свежая белая повязка. Правая его рука висела на перевязи, а щедро разукрашенные зелёнкой царапины украшали с правой стороны его висок, щеку и ухо.
- Будьте любезны, как мне к вам обращаться?
- Как все обращаются. Гражданин следователь.
- Я что, арестован?
- Пока задержан.

Андрей понял, что вопросов можно было и не задавать... Брючной ремень и ленточку от бескозырки у него забрали вместе с автоматом.
- В таком случае я требую, чтобы вы сообщили о моём задержании в часть, – поняв, что на выполнение этой просьбы уйдёт слишком много времени, поправился, - или в военкомат. Я не хочу накануне демобилизации стать дезертиром.
- А вот об этом тебе беспокоиться уже не стоит. Что-то мне подсказывает, что служба твоя закончилась. В твоей жизни наступила полоса перемен. Какими они будут и к чему приведут, зависит от тебя. Повторяю вопрос: как ты оказался у железнодорожного моста через реку Урка?

Андрей уронил голову на грудь. Безумно болел затылок. «Стряхнул лампочку», - подумал старшина. Тошноты не было, и это немного успокаивало. Тяжело вздохнув, он стал отвечать на вопросы.
- Я стоял «на часах». Скоро должен был смениться.
- Ты не торопись. Смениться… На каких это часах ты стоял? Что ты охранял? Где заступил, когда заступил? Меня интересуют подробности. Всё до мелочей.
- Заступил на вахту в первую смену с17.00 до 21.00, не доезжая до станции Могоча. Охранял бронекатера, которые мы перевозили с Дуная.

- На чём это вы перевозили?
- Товарняком. На платформах.
- На платфо-ормах… Хорошо-о. Куда перевозили?
-  Все говорили в Благовещенск, но куда точно, я не знаю.
- Так… Не знаешь… Хорошо-о. А сколько катеров вы перевозили?
- Четыре. Я уже говорил, - Андрея раздражали бессмысленно повторяющиеся вопросы.

- Говорил?  Хорошо-о, ещё раз скажешь. В твоих интересах прояснить обстановку. Только ты не нервничай. Чем быстрее ты справишься с ненужными эмоциями, тем лучше для тебя.
Создавалось впечатление, что человек, задающий вопросы, не очень интересовался ответами на них. Казалось, он думает о чём-то своём. Пальцами правой руки он вертел карандаш со сломанным грифелем, изредка постукивая им по столу, а мизинцем левой то и дело поправлял жиденькие волосёнки своего щегольского левого уса.
                …
- Судя по первым данным, происшествие, действительно, чрезвычайное. Оно не только «из ряда вон»!  Это фантасмагория какая-то, и осмыслению не поддаётся... Пока не поддаётся…! Что на допросах?
- Ничего нового. Всё как-то запутано очень.
- Запутано… -  майор подошёл к окну и окинул взглядом стоящие на четвёртом пути злосчастные платформы. - Часовых понаставили… Вот так всегда. Когда жареный петух в задницу клюнет, начинаем чесаться.

Младший советник юстиции майор Панов, с группой следователей прибывший по заданию военной прокуратуры Благовещенского гарнизона, понимал, что происшествие такого масштаба получит широкий резонанс. Через день-другой, если расследование не даст результатов, на Ерофея Павловича начнут съезжаться разного рода эксперты из Министерства обороны, прокуратуры Восточного военного округа, следователи по особо важным делам. Будет весело…
Майор вздохнул и повернулся.

- Сергей, давай-ка поговорим с машинистом ещё разок. Кстати, этот часовой, как его? Лобанов? Его необходимо содержать отдельно, никто с ним не должен встречаться.
- Как только он объявился, его сразу изолировали. Но, товарищ майор, - следователь поправил свои щеголеватые усики и ухмыльнулся, - он несёт такую ахинею!
- Может, именно поэтому и не следует ему ни с кем видеться. А-хи-нею… - задумчиво протянул майор.
- А по-другому и не назовешь. Видимо, сильно умом повредился, когда башкой о шпалы тарахтел.
      - Ой, не знаю… О шпалы ли?

      Когда привели машиниста, Панов внимательно изучал его первые показания.
      - Присаживайтесь.
      - Спасибо…

Пожилой, лет пятидесяти пяти, машинист выглядел очень подавленно. Он не понимал, как все случившееся могло произойти вообще. Пропал военный груз, исчезли люди… Огромный трудовой стаж и опыт подсказывал ему, что закончиться это может десятью годами лишения свободы. Честно анализируя всё произошедшее, своей вины он не находил.

- Михаил Тимофеевич, вы уже побеседовали со следователем, и я внимательно изучил ваши показания и показания помощника. Но у меня есть несколько вопросов. Я бы хотел, чтобы вы поняли. Общая картина мне ясна, но есть много непонятного. Поэтому, вы не обижайтесь, если вам придётся повторять некоторые сведения. Мы с вами одинаково заинтересованы в том, чтобы докопаться до истины. Хорошо?
Машинист тяжело вздохнул и молча кивнул.
     - Вот и ладно.

      Панов снял очки, кинул на стол, двумя руками сильно потёр глаза и снова надел их.
- Михаил Тимофеевич, я хочу представить себя на вашем месте. То есть, в кабине тепловоза. Мне так будет легче разобраться. Вот вы сидите в кресле машиниста. Гроза. Стекло заливает потоками воды, видимость, наверное, очень плохая. Но, не впервой вам водить поезда в дождь. Всё идёт штатно. В какой момент и как вы поняли, что не всё в порядке?

- На подъезде к Орочёнскому, - машинист повертелся на стуле, словно хотел сесть поудобнее, - это полустанок такой, у меня вдруг сработала система экстренного торможения.
- А почему она вдруг сработала?
- Это всегда получается вдруг. Значит где-то обрыв. Резко упало давление в тормозной магистрали. В этом случае автоматически срабатывают тормоза всех осей состава, и поезд метров через восемьсот - девятьсот останавливается.
 - И вы остановились?
 - Да.

- Вот я, Михаил Тимофеевич, сижу в кабине тепловоза, - Панов положил ладони на стол, выровнял спину и закрыл глаза. - Так, а вот сработало экстренное торможение… неожиданно сработало! Знаете, мне кажется, это была неприятная неожиданность.
- Ещё бы… - сильно ссутулясь, машинист опустил локти на колени и нервно мял свою фуражку.
- И какие мои дальнейшие действия? - продолжал Панов, не открывая глаз.
- Ваши действия… - машинист грустно улыбнулся. - Мои действия были следующими. Я отправил помощника осмотреть состав. Он должен был пройти весь поезд, вагон за вагоном, проверяя тормозные цилиндры и соединительные рукава.
-  Это в такой-то ливень?

- Работа у него такая.  Я дал ему номер последнего вагона. Он должен был убедиться, что эта семизначная цифра соответствует маркировке последнего вагона.
- В нашем случае платформы.
- Да. И, как вы уже знаете, последнего вагона, то есть платформы, на месте не оказалось.
- Это я уже знаю, - майор полистал странички протокола предыдущего допроса. - И где, по-вашему, у вас могли отсоединить последнюю платформу?

- Никто её не отсоединял! - машинист в сердцах хлопнул фуражкой по руке, но потом, смутившись, привстал и сунул её под зад. - Вы ведь читали мои показания. Там написано, что соединительный рукав воздуховода был оторван и воздух из магистрали травил на улицу. Помощнику пришлось перекрыть кран предыдущей платформы. И автосцепка тоже была оторвана.
- Михаил Тимофеевич, вы, пожалуйста, не нервничайте. Ну, ладно, рукав воздуховода… А автосцепка? Грубо говоря, монолитное металлическое бревно. Как вы себе это представляете?
- Да никак! Посмотрите в окно, и вы представите то же, что и я!

Панов встал из-за стола, медленно подошёл к окну. Рассматривать оборванную автосцепку ему не было нужды. Он её видел не только через окно. По приезде из Благовещенска, первым делом следственная группа осмотрела военные платформы.
- Ну, хорошо. Представим, что какой-то монстр поднатужился и оторвал платформу «по живому». Обратите внимание - на ходу! И вы не почувствовали ни толчка, ни удара?
- Нет! Ни толчка, ни рывка. Ничего. Мы шли как по маслу!
-  Так. Что было дальше?
- Сообщил диспетчерам Ерофея Павловича и станции Амазар, произвёл пробу и отпуск тормозов и привёл состав на станцию.

Разговор с машинистом ничего нового не дал. Панов отвернулся от окна, прошёлся по комнате. На стуле сидел ссутулившийся пожилой человек, пребывающий в полной растерянности. Он не юлил, не изворачивался, отвечал, не задумываясь… Нет, он действительно не знает, что произошло. Жаль мужика. Он честно выполнял свою работу.
- Михаил Тимофеевич, подумайте ещё, может, вспомните что-то. Для нас любая мелочь важна.
- Чего мне вспоминать? Я в тепловозе как в будке собачьей. Сижу да на рельсы смотрю.

Майор сел за стол, собрал листки протокола предыдущего допроса и передал следователю.
- Где вас разместили, Михаил Тимофеевич?
- Мы с помощником в гостинице. Честно говоря, это общежитие железнодорожное. На Ерофей Павловиче поездные бригады меняются, так что место нам знакомо.
- Ну, хорошо. Не уезжайте никуда. Мы вас можем ещё вызвать.

Машинист тяжело встал, подойдя к двери, постоял секунду в задумчивости и вышел.
Прищурив левый глаз, легонько постукивая дужкой очков по зубам, Панов стоял у окна. Злосчастные платформы с воинским грузом, стоящие напротив окон начальника станции, мозолили глаза озадаченного младшего советника юстиции. Особенно его раздражала автосцепка, вернее, непонятный её остаток с рваным «по живому» краем.
- Ну, Сергей, что скажешь?

Следователь Благовещенской прокуратуры, которого Панов называл не иначе как Сергеем, внимательно изучая какие-то записи в своей тетради, ответил не сразу.
- А что тут скажешь? Война в Крыму, всё в дыму, ни черта не видно, товарищ майор. По словам машиниста, поездная бригада всё делала по инструкции. Не придерёшься.
- Не придерёшься ... - задумчиво повторил Панов. - Когда проверили перегон между станциями?
- Так сразу же после сообщения о ЧП и проверили. Со станции Амазар до Ерофей Павловича прогнали маневровый тепловоз. Ничего не обнаружив на перегоне, он вернулся восвояси.

- А почему маневровый погнали оттуда? Ведь со станции Амазар до предполагаемого места происшествия расстояние в двадцать раз больше, чем отсюда.
- Так, товарищ майор, если бы платформу обнаружили, её пришлось бы доставить на Ерофей Павловича. А автосцепка у платформы осталась живой только со стороны Амазар. То есть, задняя. Передняя разорвана. Значит, со стороны Ерофей Павловича её и взять-то не за что.
- Не за что… - Панов машинально повторил за следователем и сел к столу. - Значит, на перегоне платформы не оказалось. Так… И что же это получается? Испарилась? В тайгу свернула? Летающая тарелка подцепила и унесла?
- Выходит так.
- Прекрати дурить! - Панов швырнул очки на стол. - Выходит у него! Давай исходить из того, что партбилеты у нас одного цвета.

Лицо следователя вытянулось, щеголеватые усики настороженно ощетинились.
- А при чём это?.. Что, можем лишиться??
- Я не к тому, хотя исключать такую возможность я бы не стал. Так вот. Основой марксистско-ленинской философии является диалектический материализм. Поэтому летающие тарелки из цепи собираемых доказательств исключаем сразу и больше к ним не возвращаемся.
- Ну и шутки у вас, товарищ майор, - Сергей облегчённо вздохнул.
- Сергей, я не шучу. Дело чрезвычайной важности. Оно, как мне кажется, вызовет небывалый звездопад.

- Звездопад?! А как же материализм?
- Это он и есть. Звезды, очень крупные звезды, полетят с погон. Свою бы задницу уберечь.
- А мы тут при чём? - лицу следователя пришлось удлиниться снова.
- Когда начнётся, то «при чём» будут все. А для нас с тобой многое будет зависеть от того, куда расследование повернём. Ну, ладно. К делу. Где в последний раз останавливался поезд?
- На станции Могоча.  Там пункт технического осмотра.
- При отправке с Могочи все вагоны были на месте?

- Осмотрщик ПТО даёт машинисту тепловоза справку о количестве осей состава и давлении в системе тормозов.
 - Я тебя спрашиваю: все вагоны были на месте?
 - Судя по количеству осей, - да.
 - И состав больше нигде не останавливался?
      - Нет. Нигде. Поездная бригада, моряки, работники станций, по всему отрезку пути от Могочи, в один голос заявляют, что состав проследовал без остановок.

      Повисла долгая, гнетущая пауза. Панов придвинул ближе стул, на котором сидел машинист и, положив на него ноги, с удовольствием откинулся на спинку стула.
- Чёрт возьми, ноги стали отекать… Кофейку бы, чашечку.
- Я скажу начальнику станции, пусть принесут из буфета, - Сергей попытался встать из-за стола.
- Избавиться от меня хочешь? Знаю я их вокзальный кофе… Скажи лучше, где они ухитрились отцепить платформу?
- Вы думаете, платформу украли?

- А как же?! На катере была смонтирована новая военная установка, разработка, не имеющая аналогов.  Оч-чень, я тебе скажу, лакомый кусочек! А ведь с установкой вместе исчез и её оператор. Капитан-лейтенант, один из разработчиков устройства. Как ты думаешь, это совпадение или случайность? И ещё вопрос. Оператор последовал за устройством против своей воли или добровольно? Если добровольно, то это хорошо спланированная операция, и пропавший капитан-лейтенант не столько оператор установки, сколько сопровождающий. Объект, который следует умыкнуть, всё время под наблюдением. Если что-то пойдёт не по плану, сопровождающий всегда может принять меры, подкорректировать развитие событий. Удобно, не правда ли?

- Да-а-а! Вот это версия! - Сергей пощекотал мизинцем свои любимые усики. - Я, товарищ майор, тоже представлял себе нечто подобное, но в своих рассуждениях упёрся в автосцепку. Если платформу просто отцепили и спрятали, то как быть с рваной автосцепкой, которую я, не вставая со стула, вот сейчас вижу через окно?

- Резонное замечание. Но если принять за основу участие капитан-лейтенанта в хищении устройства, вырисовывается довольно стройная схема. Прежде всего, некто желающий заполучить принципиально новое устройство для использования его в военных целях, назовём его «заказчик», через нашего капитан-лейтенанта, назовём его «исполнитель», изначально информирован о всех подробностях предстоящего дела.  Он знает основные характеристики устройства, знает об Амурской экспедиции, о месте погрузки, маршруте и времени отправки. Он знает всё! А кто владеет информацией, тот владеет и ситуацией. «Заказчику» остаётся только подготовить исчезновение платформы с катером. Для этого, в первую очередь, надо определить нужную станцию, (наш «заказчик» избрал Могочу), а, во-вторых, переставить платформы с воинским грузом в конец состава. Кстати, как это произошло?

- На станции Могоча пять вагонов с углём отцепили. Это был их конечный пункт.
- Понятно! - голос младшего советника юстиции зазвучал более уверенно. Ему показалось, что появилась информация, подтверждающая его версию. - И вот здесь мы добрались до смутившей тебя автосцепки. За две недели, пока состав шёл от Измаила до Могочи, с любого списанного в металлолом вагона можно снять старую автосцепку и в первом попавшемся ЖЭКе слесарь-сантехник, за две бутылки водки, автогеном сделает её «разорванной «по живому». Дальше – дело техники. Отцепил платформу, прицепил огрызок автосцепки. Точно так же приспособил оборванный соединительный рукав воздуховода тормозной системы.

- Но для осуществления этой операции необходимо участие довольно большого количества народу. Это всё нежелательные свидетели.
- Отнюдь. Достаточно купить диспетчера станции. Он даёт команду отцепить пять плановых вагонов с углём, плюс одна платформа. Все остальные просто выполняют его команды. Маневровый тепловоз утаскивает указанные вагоны и прячет их где-нибудь за вагонами с лесом-кругляком. Всё! Платформу спрятали, её не видно, ночь впереди. А до утра основные блоки секретного устройства вместе с «исполнителем», а, вероятнее всего, и с диспетчером станции, могут оказаться у китайской границы или ещё где-нибудь. Посмотри на карту. На всём протяжении советско-китайской границы участок Транссиба между Могоча и Ерофеем ближе всего к ней. Рукой подать. Здесь, как будто бы специально, китайская территория клином воткнулась в нашу. А? Как тебе?
- А все-таки, как с автосцепкой?

- Ну, Серёжа! - Панов с укоризной посмотрел на следователя и развёл руками. - Ведь это задачка для старшей группы детского садика. За те же две бутылки водки, тот же слесарь с дружком-собутыльником, втихаря прицепят к последней платформе огрызки автосцепки и соединительного рукава. Если ты меня спросишь, как осмотрщик мог подписать справку для машиниста без последней платформы, то я тебе напомню, что в справке указано количество осей, а не вагонов. Осмотрщик колёс не считает, он эти данные получает… от кого? Правильно! От нашего «купленного» диспетчера, который знает, сколько осей надо указать, а ещё он знает, что через несколько часов его самого здесь уже не будет.

- Лихо, товарищ майор. Лихо! - теперь уже следователю пришлось встать из-за стола и, подойдя к окну, пристально всматриваться в стоящие невдалеке платформы. - Жорж Сименон плачет, небось, и сморкается. Да… А что мы расскажем бедному Жоржу о часовых? Ведь на платформах были часовые.
- Браво, Сергей! Я ждал этот вопрос. Часовой! Это самое важное звено во всей схеме. Чёрт с ними, с железнодорожниками, с их справками и тормозами, но ведь у вооруженного часового из-под ног платформу не выдернешь!
- И его купили? Не дешевле было бы «заказчику» самому изобрести что-то похожее?

- Нет, Сергей. Не дешевле. Трудно себе представить, сколько могут стоить военные новшества. А часового не обязательно покупать. Мне кажется, в его возрасте деньги не способны заменить заложенные в детстве ценности морального толка. Патриотизм, честь, достоинство. Его проще запугать или просто надавить на больную мозоль.  Оборвать, так сказать, пуповину. Ну там, больная мать, любимая девушка, жена, ребёнок… Да мало ли.  Я, например, думаю, что капитан-лейтенант, раз уж мы считаем его «исполнителем», мог провести с парнем определённую работу. Ведь две недели пути - достаточно долгий период времени. И если эта работа была проведена успешно, в чём я не сомневаюсь, в тот момент, когда на Могоче отцепляли вагоны с углём, «случайно» зацепив и одну воинскую, часовому оставалось только перепрыгнуть на соседнюю платформу.

- Нет, - Сергей с сомнением покачал головой. - Что-то не очень клеится. Ну, взял и перепрыгнул… А что дальше? И это накануне демобилизации? Нет, что-то не то.
- Это ещё не выводы. Мы ведь просто размышляем. А откуда ты знаешь о скорой его демобилизации?
- Сегодня пришёл ответ из штаба бригады дунайцев на наш вчерашний запрос. Вот он лежит перед вами. Там сведения обо всех интересующих нас моряках.

- Да, я вижу. Так почему же ты не всё читаешь? Вот я, например, нашёл здесь, что Андрей Лобанов, старшина второй статьи, сам попросил зачислить его в команду сопровождения перегоняемых катеров.
- Ну и что?

- Как, «ну и что»? Какой смысл ему переться на другой конец света, если через пару месяцев его ждёт демобилизация? Думаю, что его инициатива - результат вмешательства «исполнителя», то есть капитан-лейтенанта.
- Да-а... - протянул задумчиво Сергей, не оставляя в покое свои задерганные усики. - А знаете, что я сейчас вспомнил? На первом допросе он показал хорошее знание здешней местности, вернее, после читинского участка дороги. Когда я спросил, откуда такие познания, он рассказал, что у него в Измаиле осталась девушка, родившаяся на станции Амазар, и что у них скоро будет ребенок.

Раздался громкий хлопок ладонью по столу.
- Вот! - Панов вскочил из-за стола и заметался по комнате. - Вот оно! А я что говорил? Что я только что сказал?! Вот она, та пуповина, которую можно оборвать. Вот чем они взяли этого парня за жабры! Любимая девушка, ребёнок. Классика! Банально, но действенно!
- В таком случае, линия Лобанова выстроилась, и многое становится ясным, - Сергей энергично потёр руки. - Если он действительно сотрудничал с «исполнителем», то его появление на реке Урка многое объясняет. Отсутствие последней платформы могло бы быть обнаружено либо при смене караула, либо на станции Ерофей Павлович, и Лобанов из часового превращался в главного свидетеля.  Поэтому от него следовало избавиться. Вероятней всего, его просто столкнули с поезда, в надежде, что он отдаст концы. Но здоровячёк выжил и теперь несёт всякую хрень.

- А у меня другая версия появления Лобанова. С поезда его никто не толкал. Мы забыли об экстренном торможении состава. Парня могли использовать для создания алиби. Если мы принимаем версию, что платформу спёрли на Могоче, прицепив бутафорские автосцепку и соединительный рукав, то сдвинуться с места состав мог только с закрытым краном воздушной магистрали, установленным непосредственно перед обрывком рукава. Правильно?

- Правильно, - Сергей начал понимать, куда клонит майор.
- Для того чтобы вывести из-под подозрения Могочу и имитировать фантастическое исчезновение платформы посреди тайги, надо было на ходу открыть кран у рваного рукава, вызвав экстренное торможение поезда на перегоне. Лобанов, выполняя указание капитан-лейтенанта, в заранее оговоренном месте кран открыл. Следует отдать ему должное, чтобы выполнить этот трюк надо быть, как минимум, акробатом.

Оба прокурорских подошли к окну и впились взглядами в пресловутую автосцепку.
- Представь себе, в брезентовом плаще, с автоматом на горбу, встать или там лечь, уж не знаю, как он изловчился, на эту чертову сцепку, где-то под ней нащупать кран, дотянуться и открыть его… В ливень!! Ну, не знаю… Герой.

- Потому и свалился. Приковылял - сплошной синяк. Говорят, когда появился, было полное впечатление, что позвоночник у него в трусы высыпался. Самого обещают вроде починить, а вот с головой у него будут серьезные проблемы.

У окна в кабинете начальника затерянной в тайге железнодорожной станции с необычным названием стояли два работника военной прокуратуры Благовещенского гарнизона. Судя по выражению их лиц, нельзя было сказать, что настроение у них было плохим. Да и с чего бы вдруг. В очень серьезном, можно сказать, чрезвычайном происшествии, всего за двое неполных суток работы, наметилась довольно стройная версия, которая вскоре могла бы стать основной. Накануне ожидаемого «звездопада» это было совсем неплохо.
                …
Ситуация патовая. Андрей пребывал в полной растерянности. Всё, что с ним произошло, выглядело сейчас, мягко выражаясь, фантастикой, а все, с кем пришлось общаться, смотрели на него настороженно, с подозрением. Даже медсестра, перевязывая разбитое колено, отводила в сторону глаза, и её пальцы почему-то мелко дрожали.

Тем не менее… Без документов, с боевым оружием в руках, появившийся ниоткуда… Почему они должны ему верить?
В пьяном бреду не привидится то, что увидел караульный у моста через Урку, когда он с вывихнутой рукой, распухшим коленом и разбитым лицом, опираясь на сломанную ветку, в брезентовом плаще и (о, Боже!) в бескозырке, напоминая выбравшегося из лесу хромого партизана, ковылял по насыпи с автоматом в руках.

Пытаясь вспомнить произошедшее, Андрей ловил себя на мысли, что он бредит.
… Когда крепко подвыпивший капитан-лейтенант Нелюбов лёг спать, было около восьми вечера. Вероятнее всего, солнце ещё не село, но грозовые тучи надёжно затянули небо и, выкрасив его в мрачный, тёмно-серый цвет, утопили всё в тревожных предгрозовых сумерках.

По узкому проходу между бортом платформы и нависающим над головой корпусом стоящего на кильблоках катера Андрей добрался до переднего, по ходу движения, края платформы и протяжно свистнул. На сигнал никто не ответил, и, немного повременив, ему пришлось свистнуть сильнее.  Далеко впереди, на платформе с головным катером, показалась фигура второго часового. Андрей поднял руку вверх и увидел, как ему в ответ часовой на передней платформе, высоко поднятой рукой, дважды взмахнул влево - вправо.

      - Ясно. В Багдаде всё спокойно…
Андрей вернулся к танковой башне. Несмотря на то, что последнюю платформу сильно болтало из стороны в сторону, коротать вахту здесь было значительно приятней. Облокотясь на ствол и наблюдая за бесконечно меняющимися картинами, можно было вообразить себя привычно стоящим в четырехбалльный шторм на палубе родной «броняшки», тем более что участившиеся капли дождя создавали иллюзию бьющих в лицо брызг от рассекаемых форштевнем волн.
Дождь становился плотнее.

Убегающие назад рельсы уже на расстоянии трехсот метров терялись из виду за пеленой дождевых струй. Где-то недалеко ударила молния, и буквально сразу, подобно орудийному залпу из главного калибра, оглушительно громыхнул гром. Когда говорят, что «разверзлись хляби небесные», имеют в виду нечто подобное… Дождевые струйки превратились в льющиеся с неба непрерывные потоки, напоминающие водосброс на плотине Днепрогэса.

      - Чёй-то Боженька кингстоны; открыл…
Андрей заметался в поисках укрытия. Снова ударила ослепительная молния. Вспышка была настолько яркая, что на несколько секунд часовой буквально ослеп. В большом, не по размеру, брезентовом плаще, с ограничивающим сектор обзора капюшоном на голове, Андрей был похож на средневекового монаха с автоматом на плече. Единственным укрытием от дождя мог послужить корпус корабля, стоящего на кильблоках. В носовой части он значительно больше возвышался над платформой, чего было достаточно, чтобы именно туда и юркнул промокший часовой. Однако от холодной грозовой купели это его не спасло. Бесконечные водные потоки, обтекая раздутую брюшину корабля, щедро поливали съежившегося под нею моряка.

      - Дур-рак…
Раздосадованный Андрей вдруг вспомнил, что на другом конце платформы, перед корпусом катера, стоит снятая с него ходовая рубка, способная стать великолепным укрытием. Оставив временное укрытие, Андрей перекинул автомат за спину и вознамерился совершить рывок вдоль борта платформы к спасительной ходовой рубке, но сделать этого он не успел.

Раздался оглушительный взрыв, вся округа озарилась синим призрачным сиянием, а самого часового, словно надувную резиновую куклу, неведомая сила подняла в воздух и вышвырнула за пределы платформы.
Такого резкого, разрывающего и в то же время объемного звука Андрей никогда не слышал.  Ему показалось, что он оглох, потому что всё последующее происходило в абсолютной тишине.

Исполинский дуб (а, может быть, Андрею в синем сиянии его размеры показались преувеличенными), росший в десяти метрах от полотна, неожиданно подпрыгнул, засветился изнутри оранжевым светом и взорвался! Гигантская, в полдуба, горящая ветвь взлетела и рухнула на расположенную невдалеке, огражденную высокой сеткой электрическую подстанцию, на которой, в свою очередь, захлопали новые разрывы. Подстанция утонула в праздничном фейерверке и вспыхнула.

Несчастного моряка от верной гибели спас неуклюжий, дурацкий брезентовый плащ, пола которого зацепилась за крюк, соединяющий откидные борта платформы.  Пуговицы плаща оборвались бы в первую секунду, и Андрей мог тут же оказаться на полотне дороги, но широкий матросский ремень с бляхой, застёгнутый поверх плаща, нагрузку выдержал с честью, и парень беспомощно повис вниз головой, рассматривая пролетающие перед носом километровые столбики. Волочась прикладом по шпалам, автомат то и дело долбил по голове. Пару попыток дотянуться до платформы положения не изменили.

И вдруг Андрей увидел нечто необъяснимое!
Ствол башни, торчащий за пределы платформы и прекрасно различимый на фоне тёмного неба, стал крошиться! Мелкие стальные его куски рассыпались, подобно табаку сигареты, разминаемой невнимательным курильщиком. Ствол рассыпался на глазах у потрясённого часового, а бронированное крошево, смешиваясь со струями дождя, устремлялось вниз, но до земли не долетало. Оно растворялось в воздухе! Часть ствола, видимая снизу, исчезла, начали крошиться борта платформы. Странное НЕЧТО продолжало пожирать несокрушимый бронированный металл. Андрею показалось, что грозовые тучи проливают на платформу не воду, а мистический раствор, разъедающий и смывающий всё на своём пути.

Захрустела, разрываясь, ткань. Наконец-то брезент не выдержал тяжести человека, и Андрей рухнул на насыпь с несущегося на бешеной скорости товарняка. Поезд растворился в ливневых потоках, но ещё несколько секунд, до самого его исчезновения, Андрей видел странные, уродливые остатки платформы и бронекатера, расползающиеся на ходу.

Помутившееся сознание, покидая несчастного моряка, на мгновение перенесло его в детство, на речной пляж, где прозрачная волна Друти медленно размывала на отдельные песчинки выстроенный им песочный замок…
                …
- Послушай, ты уже в пятый раз рассказываешь мне свою байку, и всё время начинаешь её с прыгающего дуба.
- Потому что всё началось именно после него. Ну, может быть, не дуба, может баобаба, я не знаю. Только был он, поверьте, просто огромным.
- Ага… И светился. Стоял в тайге и светился, - с издёвкой глядя на Андрея, следователь кивал и ухмылялся.

- Нет, же. Нет! Не светился он. Он вспыхнул изнутри как неоновая лампа. Вспыхнул на секунду, подпрыгнул и взорвался. Вспыхнул не только ствол, но и толстые ветви. Он как бы ощетинился и вспыхнул. Не загорелся, а вспыхнул. Ослепительным, оранжевым светом!
 - А песни твой дуб не пел?
 - Что?!

 - Я спрашиваю, сколько ты выпил?
- Да вы что, гражданин следователь? Прежде всего – я не пью. Кроме того, откуда у нас спиртное? Две недели без остановки гоним по стране. Через день «на ремень», а вы -  выпил!
- Да потому, что несёшь ты пьяный бред. Не надо корчить из себя курсистку-гимназистку.  Спиртного у них нет, видите ли! Именно на катере, который ты охранял, офицеры пьянствовали каждый день.
- Пьянок я не видел и за офицерами не следил.

- А вот многие из матросов рассказывают о ежедневных попойках. Я бы не советовал тебе выгораживать своего подельника. Его песенка спета, но тебе-то ещё жить и жить.
- Какого подельника?  Кого вы имеете в виду?
- Капитана-лейтенанта Нелюбова.  Не стоит усугублять своё положение. Нам всё известно.
- Господи! Что? Что вам известно?! - Андрей сдерживался с трудом. Он возненавидел этого ехидного хлыща с усиками аптечного приказчика. - Может быть, вам известно, почему катер рассыпался в пыль? Так расскажите и мне. Потому что я не знаю. Я не знаю!

- Прекрати истерику! Здесь вопросы задаю я. Как давно ты знаком с Нелюбовым?
- Я с ним не знаком. Вернее, мы не представлены друг другу. Я его впервые увидел в Измаиле на судоремонтном. За две недели нашей поездки я только отдавал ему честь при встрече. Во время моего последнего дежурства на платформе он вышел из кубрика и попросил угостить его сигаретой. Но я не курю. И он ушёл спать. Вот и всё наше знакомство.

Следователь встал, прошёлся по комнате, до хруста в шее крутанул головой, дважды нагнулся вперёд, достав кистями рук до пола, всем видом показывая, как он устал от долгих разговоров, не прекращая, между тем, бормотать про себя: «Поди ж ты! Не курит, не пьет, не знаком, не видел, не знает! Ха! «Не представлены»! Это же надо?!».

- Где отцепили платформу? - этот вопрос прозвучал неожиданно ласково, словно следователь хотел спросить: «Хочешь конфетку?».
От неожиданности Андрей вздрогнул.
- Какую платформу?
- Ту, что у тебя стала рассыпаться.
- Я не знаю, кто её отцеплял. Меня выбросило на насыпь, и она уехала.
- Так она рассыпалась у тебя на глазах, или она уехала, или её кто-то отцепил, но только ты не знаешь, кто?

- Меня подбросило, когда она стала рассыпаться, но поезд двигался, и она скрылась из виду. В ливне, в дожде!  Вы понимаете? Вода рекой! Что вы от меня хотите?!
- Я хочу, чтобы ты сказал, рассыпалась платформа или уехала?
- Я перестал её видеть, когда она ещё не до конца раскрошилась. Я потерял сознание. Вы понимаете?

Андрей задыхался, его трясло от иезуитской ухмылочки следователя, его нескрываемого желания довести старшину до нервного срыва.
- Так. Оставим пока момент исчезновения, но к нему мы обязательно вернёмся. Скажи, как часто Нелюбов спаивал офицеров?
- Я уже сказал, я не видел никаких пьянок, никто никого не спаивал!
- Не стоит артачиться. Многие матросы говорят о том, что именно на твоих дежурствах офицеры иногда по одному, иногда вместе уходили на последнюю платформу, где их допьяна угощал капитан-лейтенант Нелюбов. О чём они говорили во время банкетов?

- Вы серьёзно думаете, что на последнем году службы моряк будет уподобляться горничной, растопыривающей уши у спальни хозяйки?
- Не надо умничать. Ты на допросе и обязан отвечать.
- Я и отвечаю. На флоте не подслушивают, потому что волной смывает чаще всего стукачей.
      - Ох, как у вас на флоте всё серьезно! А вот покойный Волобуев сказал, что ты…
      - Кто? Волобуев? Почему покойный?

      - Ах, да! Совсем забыл, - следователь досадливо поморщился. - Прошлой ночью младший лейтенант Волобуев покончил с собой.
- Как? Почему?!
Андрей был потрясён. Волобуев был всего лишь на два года старше его.  Полтора года назад, окончив десятимесячные курсы младших командиров, вместе с младшим лейтенантом Чернявским они прибыли в часть. На фоне других офицеров части они выглядели неоперившимися птенцами. Волобуев привёз с собой совсем юную, похожую на старшеклассницу, девушку, и через полгода женился на ней. И вот теперь… Какое несчастье!
- Как? Он повесился.
- Но почему? Почему он это сделал?

 - Послушай, старшина. Ты что, и в самом деле не понимаешь всей серьезности случившегося? А вот твой Волобуев понял. Он почувствовал, что в наших руках есть неопровержимые доказательства, и решил принять опережающие меры.

Утеря новейшего военного оборудования, это, как ни крути, – подрыв обороноспособности. А если будет доказано, что устройство уплыло за границу, то это государственная измена. Там и до стенки недалеко. Кстати, самоубийство Волобуева косвенно подтверждает, что мы на верном пути. Поэтому отпираться, пытаться запутать нас светящимися дубами, платформами, рассыпающимися в песок, просто не рекомендую. Симуляция полоумия тебе не поможет.

- Я никого не пытаюсь запутать. Я говорю только то, что видел. Больше я ничего не знаю.
- А мне от тебя ничего и не надо. Тут всё ясно. Ведь не зря ты сам попросился на Амур, не зря тебя поставили на вахту именно на этом участке. Ох -о-хо… Вот слушаю, и жалко тебя становится. Три коротеньких словосочетания, которые крутятся у меня в мозгу, поставят жирный крест на твоей, ещё и не начинавшейся, жизни. А звучат они так, - следователь устало откинулся на спинку стула и принялся демонстративно загибать пальцы, - «группа лиц» - раз, «по предварительному сговору» - два, «имея преступный умысел» - три! А теперь добавь сюда ещё одно - «похитила секретное военное оборудование». Ну? Мне кажется, картина вырисовывается безрадостная. Нелюбов исчез с оборудованием, Волобуев трусливо удавился, а всю ответственность сбросили на тебя.

- Нет! Всё это неправда. Всё не так, -  следователь добился своего. Андрея прорвало. - Просто вы белое делаете чёрным. Вы не слышите, что я говорю, ибо вам этого не надо. Вы всё извращаете. Волобуев покончил с собой из-за вас!
- Ты не взбрыкивай, тоже мне, жеребёнок! Нам понятна вся ваша преступная цепочка, начиная от конструкторского бюро. Осталось подождать, что расскажет в Измаиле твоя знакомая, старший матрос Людмила Мартынюк. А я уверен, что она даст нужные показания. Ведь вы с ней ожидаете ребёнка? Не так ли?

Андрей оцепенел. Сильное молодое тело моряка напряглось, превратясь в сжатую пружину. Его зрачки побелели. Взглядом, от которого кожа на лице следователя должна была задымиться, он впился в своего мучителя.

Пружина распрямилась!
Взвившись, Андрей через стол обрушился на следователя и, подмяв под себя, вонзил ему в шею схваченный по пути карандаш.
- Убийца! Убийца!


                Глава 4. ОЖИДАНИЕ

      Осень подходила к концу…
Охваченные осенним пожаром кусты бересклета и погрустневшие берёзы с жёлтыми, готовыми отправиться в полёт, листьями, на фоне зелёных сосен, удивительным пёстрым ковром укрыли продрогшие в ночных заморозках сопки. К середине октября осадков стало значительно меньше. Знаменитый сибирский антициклон, решив напомнить отдохнувшей за лето тайге свою неукротимую силу и порывистый, беспокойный характер, неторопливо, на долгие зимние месяцы, обустраивался над Даурией.

Каждый новый день что-то незаметно менялось в буйной палитре осени, и каждый новый штрих неуловимо приближал Забайкалье к неизменно суровой в этих краях зиме.

Вот уже три месяца Люда не могла налюбоваться родными, памятными с детства картинами. Выйдя за околицу, бродила она среди знакомых сосен, берёз, пёстрого кустарника и, вдыхая неповторимый аромат тайги, машинально срывала маленькие веточки, украшенные яркими бусинками ягод и резными листьями. Мало-помалу набирался большой разноцветный букет, и тогда Люда выходила на берег реки, давшей название её родному поселку, садилась на прибрежный валун и ласково, по одной веточке опуская в воду, дарила собранное лесное богатство холодным прозрачным волнам.

Веточки заканчивались, и девушка ещё долго сидела на прибрежных камнях, не отрывая глаз от журчащего у ног потока. Хрустальная, девственно чистая вода Амазара не шла ни в какое сравнение с мутной, коричневатой дунайской водой. Глядя на её стремительный бег, Люда видела себя сидящей рядом с Андреем под капающей пенным соком придунайской ивой.

«Андрей… Андрейка… Родной мой, где ты?»
Струящаяся в прибрежных камнях, искрящаяся на солнце, вода напоминала ей глаза её возлюбленного.
«Я не верю, что ты меня забыл. Ты приедешь. Ты меня не обманешь…. Скоро, очень скоро у нас родится ребенок. Это будет сын. Твой сын. Он будет похож на тебя.  Приезжай. Я тебя жду. Мне трудно без тебя…»

Люда расстегивала ворот и вытаскивала из-за пазухи висящего на тонкой верёвочке, тёпленького, маленького чёрного дельфинчика. Подержав в ладонях, она прижимала его к губам и долго сидела, не замечая, как по щекам, словно редкие дождинки по стеклу, сползают слёзы.
- Где ты шляешься? Что же тебе дома не сидится? Тебя что, как телицу беспутную верёвкой к забору привязывать, что ли?
- Терентий, оставь ты её в покое.

- Что оставь? Что оставь?! Да ведь это свербигузка какая-то. С детства ей дома не сидится. Пацанкой сопливой всё время по сопкам да по лесу шастала. Подросла, так вообще завеялась незнамо куда. Вон, приехала, в форме военной, при погонах и с правительственной наградой в виде живота. Здрасьте, пожалуйста! «Морячка Соня как-то в мае…» Бляха-муха! Стыдно из дому выйти.

Терентий ходил по двору, размашисто переворачивая разбросанное для просушки душистое сено. Вилы в его руках злобно сверкали кончиками длинных изогнутых зубьев.
- Послал же Бог доченьку. Ни радости, ни помощи. Тьфу... Шлюха обозная!
- Какая помощь? Упаси боже, Терентий! Смотри, живот у неё скоро выше носу будет. Не родила бы где на ходу.

Нагнув голову, Люда молча прошла в дом.
Рано ушедшую мать ей заменила тихая, как мышка, неприметная разведёнка, которая была рада, что на неё обратил внимание овдовевший Терентий. Две несовершеннолетние дочери и скромная работа в качестве дежурного по железнодорожному переезду завидным женихом его не делали, но на затерянной в тайге станции большего молодой женщине и не светило. Настя, рано потерявшая первого мужа, целью своего супружества видела удержание Терентия, и всё своё внимание уделяла именно ему, заботилась, прежде всего, о нём. Тепла для девочек у неё оставалось мало.

…«Шлюха обозная»…  Боже! Ни дня, ни единой минуты без упрёков и оскорблений. Третий месяц…
Почему в родном доме так неуютно?  Хотя, какой там уют! Душили слёзы. С тех пор как умерла мама, здесь стало сыро, промозгло, холодно. В доме появился чужой человек. Нет, «тётя Настя» не била, не ругала по пустякам. Казалось, она просто не обращала на девочек внимания. А они на неё… Сёстры всегда были вдвоём. Играли, шушукались, бегали по станции. С замиранием сердца слушала Люда горделивые рассказы старшей сестры о первых свиданиях и её первых «ухажёрах». Так было до тех пор, пока Вера не уехала в Читу поступать. Домой она не вернулась.

После отъезда сестры Люда поняла, что такое одиночество. Рядом были отец,  незлая мачеха, но она всё равно была одна.  Мрачный Терентий не смог забыть свою первую жену, а работа ему просто осточертела. «Дунул в дудку и назад, в будку». После двенадцатичасовой ночной смены он целый день отсыпался, после дневной - весь вечер где-то пропадал, а когда появлялся, от него разило перегаром и табаком.

«...Ей дома не сидится»… Потому-то и не сиделось. При каждом удобном случае Люда убегала в сопки. Буйное разнотравье дарило ей чудный материал для удивительных венков, всегда украшавших её светлую русалочью головку. Разыскав самую крохотную полянку, девушка устраивалась на ней и погружалась в свой разноцветный и увлекательный мир. Молодой подрост, подпирая сосны и осины, надёжно укрывал полянку от постороннего глаза, и можно было, широко раскинув руки, рухнуть в траву и бесконечно долго вглядываться в бездонное небо, которое бороздили белые кораблики облаков. Может быть, именно эти кораблики стали причиной того, что, окончив школу и отработав два года почтальоном, Люда пришла в военкомат и оказалась на Дунае.

После отъезда Андрея Люда не получила ни единого письма. Странно было и то, что никто из оставшихся на Дунае кислицких моряков тоже не получил даже самой короткой весточки от уехавших в Благовещенск друзей. Четыре экипажа словно в воду канули.
Изнывая от тоски и неизвестности, Люда дождалась конца контракта. Потом навалились хлопоты с увольнением в запас, отъездом домой. И только дома отсутствие новостей от Андрея переросло в непреходящую боль.

- Ну что же ты так изводишь себя?  Приедет твой суженый, раз грозился.
- Приедет… Я, теть Настя, уже и не знаю, ждать его или нет. Ведь, почитай, пять месяцев прошло, а ни одного письма, ни единой весточки. Переступить через себя Люда не смогла и ни разу Настю мамой не назвала. Понимая чувства новых своих дочерей, Настя не настаивала. Так оно привыклось, так оно и осталось до сих пор.
- А ты, доча, не торопилась бы. Ить, поди знай, чего у них там. Служба - дело   непредсказуемое. Всяко бывает: строгости какие-то, а, могёт быть, и секреты.
- Причём здесь секреты? Где же это видано, чтобы служивому человеку домой письмо не написать? Забыл он меня. Ох, забыл…

- А вот не след так. Что же ты раньше времени себя настраиваешь? А вдруг у него, неровён час, случилось чего? Вдруг он заболел да в больницу попал. Расстраивать тебя не хочет. А ты, как я погляжу, не очень-то его и любишь.
      -  Что же вы такое говорите! Как это, не любишь? Да я…
      - Так пошто же ты ему не веришь?! Коли любют, так верют!
      - Теть Настя, верю я ему! Очень верю, и люблю больше жизни!
      - Ну, вот и славно! Блажен, кто верует, благостно ему на свете.

Как могла, поддерживала Настя свою несчастную падчерицу. Удавалось ей это не всегда. Чем ближе подходило время родов, тем безысходней становилось положение Людмилы. Злобно зыркающий отец подливал масла в огонь.
- Ну что же ты такой нетерпимый? Пока до слёз не доведёшь, не можешь её оставить. Ведь чадо она твоё. Негоже ей нервничать.

- Негоже? – Терентий вспыхивал и, сверкнув глазом, катал желвак. - Упустил время, когда она поперёк кровати лежала, тогда ещё можно было воспитывать. А сейчас уже и не наверстать. Чадо! Знал бы я, что из-за чада этого от людских глаз прятаться придётся, удавил бы в люльке!
- Что же ты такое говоришь-то, Терентий? Побойся Бога!
- Твой Бог мне не указ. А ты, Насть, не суйся со своими советами, а то ведь попадёшь под горячую руку - жалеть будешь.

Не сумев убедить мужа, Настя умолкала. Проходило время, и при виде плачущей Люды ей приходилось вновь искать слова утешения.
- Люд, а Люд! А чего бы не написать самой?
- Ку-у-уда? - бесконечное «у» переходило в длинный бабий вой, и Люда падала лицом в ладони. - Ни адреса, ни номера части  я не знаю. Я уже думала поехать в Благовещенск, но кто знает, там они или где в другом месте. Амур большой, а Даманский вообще неведомо в каких краях. Искать-то где? Да ещё с таким животом!

Уткнувшись в подол мачехе, Люда обретала единственного понимающего её человека.
- И то правда. Куды сейчас? - Настя, пытаясь успокоить, гладила Люду по голове. - Раньше бы.
- Так раньше ведь гордость не позволяла. Дождалась вот… Так ведь и съездила бы зазря. Кто бы со мной разговаривать стал? Кто я ему? Жена - не жена, подруга - не подруга… Шлюха обозная…

- Не надо повторять слов обидных. Отец это сгоряча брякнул. Тебя он любит. Ты ведь на маму больно похожа. А маму твою он, сколько годов-то прошло, забыть не может. Любил он её и до сих пор любит. Болит у него сердце. Я-то вижу.
- Ну, раз маму забыть не может, что же ты с ним столько лет живёшь?
- Бывает, доча, у мужика беда такая. Любит всего лишь раз. Это его навсегдашнее горе. Помогать ему надо…

Добрая мачеха, ненавязчивой, бесцветной нитью прошедшая сквозь взросление своей падчерицы, в очередной раз нашла слова, в которых слышалось что-то необъяснимо тонкое, прозрачное и очень понятное, заставившие сжаться сердце. Люда почувствовала, что эта тихая женщина стала вдруг удивительно близкой, тёплой, захотелось её обнять, приласкаться, открыть сердце и доверить самое сокровенное.
 
- Прости ты его. Стареет он. Прости и успокойся. Вера уехала. И уж кого ему любить-то, как не тебя…
- Что же это за любовь такая?! Любит и проклинает. Как это быть-то может?
- Как метелица прямо лететь не может, так и человеку не дано по жизни стрелою идти. Всяко у человека бывает.
- Все чего-то не могут! Отец стрелою не может, Андрей написать не может, я без него жить не могу, дышать не могу. Что делать? Как быть? Иногда хочется в клочья разорвать рубашку с душою вместе. Плохо, плохо мне, тёть Настя…

- А сходи-ка ты в церковь. Бог с дьяволом испокон веку борется, а поле битвы у них - души человеческие. Сходи, облегчи душу… А любимый твой приедет. Всё будет хорошо, доча, всё будет хорошо…

Люде вдруг захотелось снова стать той девочкой, которая, много лет назад увидев Настю, не смогла назвать её мамой. Зачем люди взрослеют?
      - Не поможет мне церковь, - Люда тяжело вздохнула. -  Не пара я ему…
      - С чего это вдруг?
      - Не пара… Я же не дура, я всё понимаю. Он красивый, умный. Он в институт хотел. Профессию мечтал получить. Я с ребёнком буду ему гирей на шее.  Чтобы понять это, много ума не надо.

Мачеха нежно погладила волосы своей падчерицы, и, задумчиво глядя в окно, тихо произнесла:
- Уж это точно, много ума не надо, ибо все наши радости от глупости, и одно только горе от ума.
…Когда отцовские придирки стали нестерпимыми, а надежды на приезд Андрея не осталось, Люда покинула отчий дом.
- Ну, куда ты собралась? И взаправду «свербигузка». У Веры своя семья, свои дыры в хозяйстве, а тут ты! - недоумевала Настя. - Что же тебе дома не сидится?

- Свихнусь я здесь, тёть Настя, или повешусь. Каждое утро просыпаюсь и думаю: кого я убила, в чём перед людьми виновата, за что меня каждую минуту шпынять-то надо? А ребёнок появится? А пелёнки пойдут, а плакать по ночам будет?! Ведь родитель мой со свету меня сживет. Уеду я. Чита - город большой, а Вера, надеюсь, не забыла, что сестра она мне. Первое время поможет, а там… Бог не выдаст, свинья не съест.
- Что тебе сказать? Взрослая ты… Знаешь, что делаешь, - Настя молча, одну за другой сняла свои сережки, краешком передника тщательно протёрла их. - На-ко, возьми вот.
- Ой, а я серёжек не ношу. Всегда удивлялась, как это люди уши прокалывают. Больно ведь.
- Бери, бери. Пригодится. Вдруг нужда будет ...
- Есть у меня деньги, - Люда долгим взглядом посмотрела на свою мачеху. - Не надо.
-  Не упрямься. Будет ребенок, будут расходы, - Настя вздохнула.

Может быть только сейчас Люда поняла, что эта скромная женщина, которая тихо вела хозяйство, мирилась с непростым характером мужа, угождала ему и двум его дочерям, доставшимся ей в самом неугомонном подростковом возрасте, женщина, не испытавшая радости материнства, слова «мама» не услышала не потому, что не заслужила…
- Спасибо, добрая вы моя… мама...
Две женщины обнялись. Настя закрыла предательски заблестевшие глаза.
                …
… Cвою сестру Вера не забыла.
В крохотном домике на улице Декабристов, с кружевными занавесками на окнах, нашлось место для молодой мамы. Ровно через месяц после её приезда на бельевой верёвке, натянутой на веранде, жесткими, задубевшими листами раскачивались промёрзлые пелёнки, трогательные ползунки и смешные пиджачки-распашонки. Прибегая с работы, Вера торопилась сменить младшую сестрицу и становилась к гладильной доске, старательно и с удовольствием проглаживая с двух сторон детское приданое.

Алсай Тугулов, Верин муж, работал инженером КИП и автоматики на Читинской ГРЭС. Немногословный, основательный бурят обожал свою жену и смущённо улыбался, когда Вера, встречая его с работы, ласкалась к нему. Так случилось, что за пять лет супружества ребёнка у них не появилось, поэтому Людин малыш осчастливил всех.
- Руки помой! И сначала обогрейся у печки.

- Знаю, всё знаю, - Вера стянула белую вязаную шаль и, тряхнув головой, разбросала по плечам копну светлых завитых волос. - К ночи морозец разозлился.
Сбросив войлочные сапожки, она подтянула вязаные носки и, подбежав к горячей грубке, всем телом прижалась к ней.
- Что, мой хороший, что, мой сладкий. Соскучился? Сейчас Вера согреется, помоет ручки и освободит тебя из заключения. Что же ты ребёнка в кроватке-то держишь? Он топать ножками хочет.
- Так я ужин до ночи не приготовила бы. Он ведь что видит, всё трогает, все шкафчики норовит открыть. Или схватит меня за палец и водит по комнате, показывает мне всё, что обнаружит.

Сверкая всеми четырьмя зубами, ухватившись ручонками за деревянное ограждение, в кроватке стоял обрадованный приходом Веры пухлый малыш. От избытка переполнявших его эмоций ребёнок широко улыбался и, слегка подгибая коленки, потряхивал толстой попёшкой.
Оказавшись на руках своей тети, малыш времени не тратил и сразу занялся привычным для себя делом. Бесцеремонно притянув мочку её уха, он стал увлечённо разглядывать блестящую серёжку.

- Люд, а дитё твоё точно будет работать оценщиком в ломбарде. Смотри, как он золото любит. Ой... ой. Больно… Вере больно. Хулиганишка.
- Не все, кто любит золото, в ломбарде сидят. - Люда вытерла о передник руки и подошла к окну.

Легонько царапнув ногтем пушистую корку инея, искристыми морозными разводами покрывающую добрую половину оконных стёкол, она взглянула на висящий за окном градусник.
- Э, вона… Не зря февраль лютым величают. К утру все двадцать набежит. - Подойдя к печи, Люда открыла раскалённую дверцу, кочерёжкой поправила угли и подбросила пару новых полешек.

Словно десантник, ухватившийся за стропы своего парашюта, улыбающийся мальчуган, наклонясь вперёд и крепко обхватив кулачками указательные пальцы своей тети, стремительно шагал перед ней, бодро шлёпая уморительно милыми вязаными пинетками по полосатому домотканому коврику. Вера, души не чаявшая в малыше, непрерывно воркуя, водила его по комнате.

- Топ-топ, маленький, топ-топ, сладенький. Вот они, наши ножки, топают по дорожке…
Складывая в стопку выглаженное белье, Люда, невольно вслушиваясь в восторженный щебет старшей сестры, тихо замурлыкала:
                Позарастали стёжки-дорожки,
                Где проходили милого ножки.
                Позарастали мохом - травою,
                Где мы гуляли, милый, с тобою…

- Люда. Чёрт побери!  - Вера остановилась и, не разгибая спины, повернулась к Людмиле. - Ну, сколько можно?
Та не ответила и молча, подхватив стопку белья, скрылась в соседней комнате, откуда снова донеслось её тихое пение.
                Птички-певуньи, правду скажите,
                Весть про милОго вы принесите,
                Где ж милый скрылся, где пропадает?
                Бедное сердце плачет, страдает.

Тяжело вздохнув, Вера подхватила племянника на руки и прошлась по комнате.               
- Люда, а ты знаешь, что скоро наш Кирюша пойдёт в свой первый университет?
- Какой ещё университет?
- Какой, какой? А вот такой, - Вера не прекращала радоваться счастливому ребёнку, который пухлыми пальчиками пытался взъерошить её причёску, -  настоящий. Ясли называется.

- Ясли? - из комнаты появилась сияющая Люда. - Боже, как это удалось?
- Хайдана, начальника Алсая, переводят в Москву. Они забирают свою девочку, и в яслях освобождается место.
- В ГРЭСовских? Далековато.
- Скажи «спасибо», что садик ведомственный. В городских - очередь на десять лет вперёд.

- Ой, Верунчик, какое там «спасибо»? Я тебе, может быть, жизнью обязана. Я …
- Ладно, ладно. Теперь мы сможем тебе работу настоящую найти. А то театр этот ни в голову, ни под бок.
- И то правда. Было интересно, пока все спектакли не пересмотрела.
Когда Кирюше исполнилось полгодика, Люду удалось устроить билетёром в областной драмтеатр. Приходя с работы, Вера принимала малыша под свою ответственность, а Люда убегала, чтобы успеть к вечернему спектаклю.
                …
Совместными усилиями сестёр жизнь Людмилы выравнивалась, однако до душевного равновесия ей было ещё далеко.
- Найдём хорошую работу, а там, глядишь, и мужика достойного подберём.
- Вот только этого не надо. Подобрать можно то, что на полу валяется. А мне такого не надо. Один раз уже обожглась.
- Ой, Люд, не знаешь ты себе цены. Ты бы видела, как мужики на тебя пялились, когда мы летом с Кирюшей гуляли. Прям кожей чувствовала, как вокруг тебя атмосфера накаляется.
- Вера, успокойся. У меня здоровая голова, тараканов нет, к себе я отношусь трезво и не травлю душу никчемными иллюзиями.

Каждый раз, когда старшая сестра начинала неприятные для неё разговоры, Людмила становилась сдержанной и немногословной. Видно было, что она не разрешает себе расслабиться и боится новых знакомств. Прошло ещё очень мало времени для того, чтобы выкинуть Андрея из памяти.

- При чём тут твои иллюзии? Давай начистоту. Твой Андрей тебя предал, - Вере казалось, что её настойчивость может сыграть роль обезболивающего. - Я понимаю, что предательство простить нельзя. Оно не забывается. Поэтому его надо сбросить на дно своей души и стараться жить дальше.
- Вера, я и живу. Понимаешь, Я ЖИВУ!  Хоть могло быть и по-другому…

- Люда, ну не будь дурой. Ты сейчас как боксер. Как пружина. Каждую секунду готова к бою. Так ведь внутри может что-то лопнуть, не приведи Господь! Я понимаю, ни с кем не хочется связывать свою жизнь, хочется сохранять спасительную дистанцию, избежать привязанности и вероятных страданий. Но ты забываешь о том, что приходит время, когда любой женщине зеркало выносит свой беспощадный приговор. Никому из нас не хочется дряхлеть, и ты не исключение.
- Не знаю… Мне кажется, что я больше никогда не смогу полюбить.

- Ещё как сможешь! Лет-то тебе сколько? Не сможет она. Ростки любви Бог закладывает в каждого из нас - и в мужчину, и в женщину. Но у некоторых, как вот у Андрея твоего, они бесполезны как аппендикс. И чёрт с ним. Не нужен он тебе.  В твоей жизни должен появиться человек, который окружит тебя заботой и вниманием, ты расслабишься, успокоишься и почувствуешь себя защищённой.

- Вера, в чём-то ты права. Да, Андрей предал меня, да, я до сих пор, проходя мимо, смотрю на почтовый ящик, хотя точно знаю, что письма от Андрея сюда прийти не могут. Он не знает этого адреса. И сейчас у меня в груди пустота, которая мешает жить, которую заполнить невозможно. Но я не могу представить себе мужчину, который будет вести за руку моего Кирюшу… По крайней мере, сейчас.

Люда держала себя в руках, не допуская даже мысли о новом увлечении, зная, чем чреваты неоправданные надежды для женщины, попавшей в зависимость от любви.
Иногда, увидев, как Люда замирает, глядя в одну точку, Вера тихо уходила, чтобы не мешать... Судьба младшей сестры серьезно беспокоила её, в то же время она любовалась, наблюдая, как, не теряя достоинства, та переносит сердечную боль.
- Ну что ж, надеюсь, найдётся человек, который заставит тебя усомниться в твоей философии.

…Последствия вчерашнего снегопада, парализовавшего город, к вечеру удалось победить. Проезжую часть очистили от снега, после обеда по улицам резво побежали троллейбусы, и только огромные снежные сугробы всё ещё громоздились вдоль тротуаров. На фоне вечерней синевы города фантастическими оранжевыми пятнами лучились фонари. Под ногами зрителей, потянувшихся к театру, создавая какое-то особое, по-зимнему праздничное настроение, похрустывал снег.

Накинув зеленую жилетку, Люда взглянула на часы и вышла в фойе. Сегодня она работала «на разгоне». Это хлёсткое слово очень точно выражало широкий круг обязанностей театрального капельдинера. Когда Люда пришла устраиваться на работу билетёром, начальник отдела кадров, мужчина со следами военного прошлого в поведении и трёхразового питания на лице, брезгливо поморщился и сообщил:
- Билетёров в театре не бывает. Вы поступаете в службу капельдинеров.

До входа зрителей оставалось ещё десять минут. Люда включила люстры главного фойе, заглянув к гардеробщицам, отщипнула стопку программок и направилась в зрительный зал.

Люде очень нравилась эта скромная работа. Облачаясь в зелёную жилетку капельдинера, она становилась человеком, стоящим на страже высокого искусства. Вот сейчас надо убедиться, что всё готово к встрече зрителей, что на спинках кресел есть все номера, на подлокотниках - ни пылинки, а ковёр девственно чист. Скоро фойе заполнится негромким гомоном. По паркету неторопливо поплывут пары, источающие умопомрачительные запахи духов. В блестящих лаковых туфлях отразятся сверкающие люстры, а изысканные вечерние туалеты дам, как величайшее в мире таинство, будут скрывать форму ног своих хозяек, лишь изредка, да и то совершенно случайно, буквально на мгновение, открывая какую-нибудь волнующую их часть. К ней  станут подходить и спрашивать, как пройти к месту, указанному на билетике, и она покажет им, как лучше это сделать. Её будут благодарить, она ответит вежливым кивком. Всё  будет происходить буднично, размеренно, досужему глазу, может быть, и незаметно. А она увидит, почувствует, ибо только она одна знает, что всё происходящее является зарождением той эмоциональной атмосферы, той неповторимой театральной ауры, в которой скоро возникнут удивительные реальные образы нереальных персонажей.
      Прозвенел первый звонок, затем второй…

Люда была рада, что сегодня работает не «на воротах», так билетёры называли работу у входной двери. «На разгоне» можно было, приглядывая за порядком в зале, посмотреть спектакль. Горьковский «На дне» она уже видела, но сегодня ей, почему-то, очень хотелось посмотреть его ещё раз. Люда не могла объяснить, почему, но она действительно ждала, когда в афише снова появится этот спектакль.
Когда поднялся занавес, Люда стояла за тяжёлой шторой, закрывающей дверь в зал, и вслушивалась в реплики, звучащие со сцены.

Героев этой мрачной пьесы, как будто специально кто-то обокрал. У кого-то украли имя, у кого-то любовь, у кого-то честь, а у кого-то даже жизнь. И все-то они какие-то слабые, надломленные, хоть, судя по речам, похоже, неглупые люди. Уж очень интересно толковали они о вере и безверии, о любви и терпении. А этот вор, Васька Пепел?

Почему-то он выглядел ярче всех. Вор, который не был похож на вора. Вероятно, до этой ночлежки что-то случилось в его жизни, и вот это «что-то» хотелось разглядеть. Люде казалось, что он стремился к чему-то хорошему, может, к счастью, может, к любви, возникало желание ему помочь, что-то подсказать. В этом разбойнике жила и трепетала нежная, возвышенная душа… В нём ощущался какой-то слом, отчаяние.
Всё это волновало, на душе становилось тревожно. Люда вышла в фойе.

Машинально перелистывая оставшиеся непроданными программки, она подошла к «иконостасу». Портреты актёров театра были ей хорошо знакомы, но сейчас ей захотелось лучше рассмотреть разволновавшего её актера.
Писарчук Алексей... Молодой, красивый. Мягкая улыбка… В глазах, нет, не грусть, а грустинка. Да. Еле заметная… Может быть, у него в жизни тоже случилось что-то нехорошее и потому он так играет? Какое колоссальное обаяние у его разбойника Васьки Пепла!

- Я в жизни лучше.
Люда вздрогнула. Рядом стоял Васька Пепел.
- В гриме на Олега Попова смахиваю.
- Неправда... - на лице актёра грима практически не было. Слегка подведены глаза, несколько морщин «для возраста», да лёгкий общий тон, скрывающий крупную родинку у губной складки. - А почему вы не на сцене?
      - Всё. Отработал. В последнем действии меня уже нет. Алексей…

Актёр решительно протянул Люде руку. К знакомству «наскоком» она была не готова, и чтобы ответить на рукопожатие, неловко попыталась переложить программки в другую руку и уронила их. Алексей наклонился и быстро поднял.
- А вы - Люда, и недавно работаете в театре.
- Да. С начала сезона.
Люде было не по себе. По собственной инициативе к ней подошёл и затеял разговор актёр, который ей показался очень талантливым. По её глубокому убеждению, слова «артист», «талант», «успех» - это было всё там, за рампой, в лучах софитов, среди аплодисментов и цветов.

- А почему вы в костюме этого разбойника вышли сюда?  Вдруг из зала выйдет какой-то зритель? - Люда разволновалась, как будто её могли застать за чем-то предосудительным, тем более что бездельничающие билетёрши вместе с гардеробщицами откровенно пялились на них.
 - А я хотел с вами пообщаться.
 - Со мной?!
- Ну, вот… - Алексей развёл руками. - Надо ведь стирать искусственные границы между артистами и персоналом.
- Простите… Каким образом вы собираетесь это делать?
- А я вас сегодня домой провожу, - «Васька Пепел» засиял обезоруживающей улыбкой.

Бесцеремонное заявление обескуражило незакалённого театром капельдинера. Но пуще заявления её потрясло, вернее, даже обидело, что Алексей в этот момент, словно играя в «орла-решку», прямо перед ней легкомысленно подбросил пятикопеечную монету.
- Вы ведёте себя по-разбойничьи, - Люда не нашлась, как отреагировать на выпад самоуверенного артиста. Именно выпад, потому что назвать это предложением она бы не смогла. - Или вы хотите, чтобы я посоветовала, как вам разобраться с Василисой и Наташей?

- Ну, что вы! Если вы смотрели спектакль, то знаете, что не я, а эти сестрицы со мной разобрались окончательно. Заковали меня в кандалы, и весь сказ. Но сцена - это сцена, а жизнь - это жизнь.
      - И что, жизнь требует от вас, чтобы вы…
- Ничего она от меня не требует, - улыбка исчезла с его лица, а в слегка прищуренных глазах промелькнула уже знакомая грустинка. Алексей понизил голос и неожиданно перешел на «ты». - За такими красавицами, как ты, надо ехать в деревню, в степь, на край света… да хоть во Владивосток.

- Я что, такая уж деревенщина? - Люда увидела, что пятак в пальцах Алексея медленно превращается в маленький жёлтый пирожок.
- Этого я не говорил… Глаза у тебя чистые.
Алексей повернулся и скрылся за дверью.

Что это было? Бравада упоённого славой, уверовавшего в свою неотразимость баловня судьбы? Или стон раненого человека? Да ещё этот чёртов пятак!
- Люда, выход на цветы. Финал.
Билетёрши засуетились. Гром оваций заполнил пространство…

Морозец крепчал. В колючем воздухе, подсвеченные оранжевым светом фонарей, изредка проносились сверкающие снежные льдинки. Пока Люда осматривала с охраной опустевшие зал и нижнее фойе, публика растворилась в ультрамариновом покрове ночи.

«Как там Кирюшенька? Уложила его Вера, или ещё балуется? Если разыграется, то потом не уснёт». Остановка троллейбуса была рядом, но коварные подошвы сапожек скользили по утоптанному снегу и не позволяли ускорить шаг.

«Ох, Андрей… Боль ты моя. Ты не представляешь, как я тебе верила! За веру свою я бы на костёр пошла… «Я приеду!» Ты что, ребёнка испугался? Даже талисман свой забыл. Ну что же, теперь пусть Бог тебя хранит».
Изболевшееся сердце, растревоженное Алексеем, снова заныло тягучей, тупой болью. Но странное дело, появилось ощущение, что именно этот короткий разговор с самоуверенным актёром приоткрыл маленькую лазейку в её, застёгнутой на все пуговицы, душе.

На холодной скамье, в самом углу троллейбусной остановки, склонив голову, нахохлясь, словно продрогший воробей, неподвижно сидел одинокий мужчина.
«Уснул, что ли? Не замёрз бы, чего доброго…» Но человек вдруг повернул голову, скользнул по ней безразличным взглядом, не вынимая рук из карманов куртки, закинул ногу на ногу, и снова замер. Люда зябко поёжилась. В робком недоумении от предчувствия любви, она поймала себя на мысли, что с «Васькой Пеплом» на пустынной улице было бы значительно спокойней, но тут же прогнала её...  Хрустя широкими колесами, подкатил светящийся изнутри пустой троллейбус.

Стук открывающейся с характерным шипением двери в ночной тишине показался слишком громким. Поднявшись на первую ступеньку, Люда ещё не успела схватиться за вертикальный поручень, как сильный рывок остановил её руку. Мужчина, дремавший в углу остановки, улучив удобный момент, подбежал и попытался вырвать сумочку у одинокой женщины. Длинный, падающий с плеча ремешок, инстинктивно согнув локоть, Люда удержала, и первая попытка грабителя успехом не увенчалась. На мгновение испуганная жертва встретилась взглядом с налётчиком. Этого было достаточно, чтобы подстегнуть его к действию. Двумя руками вцепившись в сумочку, он, что было сил, дёрнул её к себе.

Трудно было удержаться на ногах хрупкой женщине, слишком силён оказался отчаявшийся верзила. Коварные подошвы сапожек в последний раз подвели свою хозяйку. Соскользнув с обледенелой ступеньки промёрзшего троллейбуса, она навзничь упала на тротуар. Каменный бордюр, о который затылком ударилась Люда, был аккуратно очищен от снега и наледи. Добросовестный дворник никогда не узнает о том, что именно он поставил жирную точку в трагическом ночном происшествии.

Постепенно, словно не желая навсегда покидать эту молодую, удивительно несчастливую женщину, уходило её сознание. Перепуганное, расплывающееся лицо склонившегося над ней водителя и медленно, словно на театральной сцене, гаснущий в троллейбусе свет - было последним, что смогли увидеть её стекленеющие глаза.



                Глава 5. ВОЗВРАЩЕНИЕ



- Ну что? Об этом мечтал?
- В смысле?
- В смысле профессии. Вот так, чтобы роба в солярке, чтобы за спиной дизеля грохотали. Чтобы лента перед глазами без конца и края, да так, что иногда не понимаешь, во сне это или наяву.

- А, вот вы о чём... Да, солярка, конечно, не «Шанель», но со временем, надеюсь, привыкну.  Да и к дизелям тоже. А лента… Так ведь по сторонам вон сколько разного.
- Вот и приехали. Это тебя в дортехшколе научили по сторонам глазеть? Машинист не должен отрывать взгляда от магистрали и глазами искать светофоры. Искать! Понял?
- Конечно, Петрович! Я просто хотел сказать, что в пути не так уж скучно. Даже, наоборот, красиво.
      - Красиво…

Старый машинист замолчал. Казалось, он обиделся на своего молодого помощника. Слегка прищурив глаза, Петрович вглядывался в бесконечную стальную ленту магистрали, пытающейся убежать куда-то вдаль от неумолимо подминающих её под себя колес многотонного стального зверя, послушного только его, машиниста, воле. Вытянутая левая рука Петровича привычно лежала на полукружье контроллера.

Сколько долгих часов, неторопливо складывающихся в месяцы и годы, провёл он, гоняя по Транссибу грузовые поезда. Тихо покачиваясь в кресле машиниста, он, словно на экране фантастической машины времени, видел в лобовом стекле тепловоза серебристые рассветы и седые морозы, золотые поля и молочные туманы, наблюдал, как цыганка-осень укрывает разноцветным платком тайгу, слушал перестук колес и перезвон дождей.

- А я с детства хотел стать лётчиком, - Петрович вдруг оживился. - Мама, уходя работать в огород, сажала меня с игрушками в стоящую во дворе бочку, и я часами  смотрел в небо. В наше время, Валера, все мечтали о лётном училище, о крыльях. Поступишь, а там и до космонавта недалеко.  Гагарин, отряд космонавтов… Мечта… Это сейчас слетать в космос как на рынок сходить. А тогда… Одна Терешкова чего стоила. Женщина в космосе! Вот было время… Ничего-то вы не помните, ничего не знаете. Одно слово – рыночники.

- Так что же вы с мечтой расстались? Здесь ведь соляркой несёт, дизель стучит за спиной? - съехидничал помощник машиниста.
- Медицинскую комиссию не прошёл. Крутанули в кресле пару раз, я на ногах и не удержался. С вестибулярчиком плохо. Тогда было строго. Армия была! Страна была… - машинист тяжело вздохнул. - А сейчас в армии одни дистрофики служат. Сидите целыми днями за компьютерами.

- Так это же хорошо, Петрович. Третье тысячелетие на дворе.
- Да хоть четвёртое! Пока народ в компьютеры смотрит да в стрелялки играет, шустряки доворовывают всё, что от страны осталось, из кожи вон в депутаты лезут. Саранча…
- Красный! Петрович, красный!!
- Как? Секунду назад зелёный проскочили…
Петрович встрепенулся, удивлённо взглянул на небольшой контрольный светофор, висящий на узкой стойке между двумя лобовыми стеклами тепловоза. Тот недвусмысленно мигал тревожным ярко-красным глазком!

-Чё-е-рт!.. - Петрович рванул рычаг экстренного торможения. Раздалось оглушительное шипение и свист десятков колёсных пар. - На насыпи только что был зелёный!
- Да, я тоже видел. Мы проскочили зелёный.
Переходные светофоры автоблокировки, стоящие вдоль железнодорожного полотна через каждые два-три километра пути, сообщают машинисту о том, занят или свободен следующий блок-участок. Последний светофор, промелькнувший секунду назад, был разрешающим.

Громадный грузовой состав с диким скрежетом быстро замедлял ход, но его гигантский вес требовал более километра тормозного пути. Петрович встал с кресла и впился глазами в набегающий стальной путь. Словно для протокола, машинист вслух комментировал происходящее.

- Скорость девяносто… восемьдесят… вошёл в левую кривую… шестьдесят… - Когда его скорость упала до минимального значения, Петрович облегчённо вздохнул и немного отпустил рычаг тормозной магистрали. - Машина в тяге.

Казалось, что и сам поезд, отпустив тормоза, сбросил нервное напряжение и расслабленно, неторопливо, буквально крадучись, катился по полотну.
- Вижу помеху, - далеко впереди, из-за крутолобой скалы, появилось нечто. - Вот оно… Стоит… Потеряли вагон, что ли? Точно. Платформа...

По мере приближения, Петрович все напряженнее всматривался в лобовое стекло и вдруг удивлённо замер.
- Что у них тут творится? Никак, бронепоезд?! Колчак, что ли, вернулся? Валера, а ну-ка, вызывай диспетчера.
Состав остановился.

В двадцати метрах от замершего тепловоза одиноко стояла гружёная железнодорожная платформа. Её странный груз почему-то напомнил машинисту давно забытый художественный фильм «Ограбление поезда». Только там гангстеры палили из пистолетов, сейчас же, в лицо Петровичу с платформы смотрел ствол самой настоящей танковой пушки.

                …
Если бы Ерофей Павлович был человеком, он, вероятней всего, испытал бы так называемое дежа вю. Перед зданием (теперь уже нового) вокзала знакомой нам станции, как и тридцать пять лет назад, появилась воинская платформа с бронекатером и стоящей перед ним танковой башней, которую прибуксировали после сигнала машиниста о ЧП на том же, что и в прошлый раз, участке Текан – Орочёнский.  Только охраняли её на этот раз уже не моряки. Меняясь каждые два часа, солдаты с красными петлицами прохаживались вдоль платформы, стоящей на последнем пути, а примкнутые  штыки на стволах автоматов и тяжёлые подсумки говорили о серьёзности охраняемого объекта.

И снова Ерофей Павлович вынужден был с удивлением встречать незваных, но «высоких гостей». Буквально вечером этого же дня военно-транспортный вертолёт доставил из Благовещенска следователя военной прокуратуры и группу солдат караульной службы. А через сутки литерными самолётами, через Благовещенск, на станцию примчались представитель Министерства обороны Российской Федерации из Москвы и двое оборонщиков из Украины.

Нескольким сотрудникам поселковой администрации пришлось временно оставить свои рабочие места, так как для работы гостям потребовались два кабинета.

- В  пятнадцать сорок семь Григорий Афанасьевич Проклов, дежурный по станции Ерофей Павлович, получил от машиниста грузового состава, следующего до Хабаровска, сообщение о появлении на путях объекта, препятствующего движению подвижного состава. То есть, одиноко стоящей, гружёной платформы. Дежурный, вышеупомянутый Проклов, доложил о событии оперативному диспетчеру Забайкальской железной дороги и разрешил машинисту состава, внимательно осмотрев платформу, взять её на автосцепку. Платформа «толкачом», - следователь пробежал написанное ещё раз, - да… «толкачом», впереди тепловоза была доставлена на Ерофей Павловича. Движение по Транссибу восстановилось. По моему мнению, все заинтересованные лица действовали правильно. В рамках инструкций, разумеется. Вот докладная Проклова. Дежурного по станции…

Тучный пожилой полковник взял из рук следователя Благовещенской прокуратуры листок, быстро пробежал текст и присел к столу. Некоторое время он сидел, молча потирая пальцами правой руки высокие залысины. Молчание полковника следователь отнёс на счёт усталости после многочасового перелёта из Москвы и решил продолжить доклад.

- По приезде из Благовещенска, у платформы была выставлена охрана силами караульной службы Благовещенского гарнизона и организован выезд на место происшествия. Мы внимательно осмотрели его. Ничего заслуживающего внимания там не обнаружено. Кроме того, до вашего прибытия мы успели запросить в управлении дороги данные о грузах, перевозимых по участку Чита – Сковородино – Белогорск за последние сутки. Воинских грузов не было.  Платформа с таким номером тоже отсутствует.
       - Я так и думал…

Полковник встал, водрузил на стол большой кожаный портфель и, щёлкнув замками, открыл его. Судя по содержимому, полковник готовился в дальневосточную командировку основательно.  Первой из бездонного чрева портфеля появилась большая белая, в красный горошек, чашка, за ней - аккуратный несессер с принадлежностями для бритья, бутылочка крапивного лосьона, блок сигарет и маленькая пробирочка с таблетками, наконец-то обнаруженная хозяином. Вынув одну таблетку, полковник взял в руку чашку, но, поискав глазами графин с водой и не обнаружив его, просто положил таблетку под язык.

- Башку ломит. Погода будет меняться, что ли? - с этими словами полковник вынул из портфеля папку, раскрыл её и, полистав, нашёл нужную запись. - Надеюсь, номер платформы НВ46271728. Не так ли?
- Да. Именно этот номер, - прокурорский из Благовещенска удивлённо вскинул брови.

Полковник не обратил внимания на реакцию собеседника. Он задумчиво взял в руки блок сигарет и принялся его распечатывать, но вдруг раздражённо швырнул его в открытый портфель.

- Чёрт! Знаю, что надо бросить курить, а остановиться не могу. Майор, ты извини, у меня в связи со всем этим напрягом… запамятовал, как тебя. Давай-ка ещё раз познакомимся. Полковник Елисеев. Можешь Александром Павловичем.
- Старший следователь военной прокуратуры Благовещенского гарнизона, младший советник юстиции майор Тугулов, - майор пожал протянутую руку.
- Длинно. Немудрено, что с первого разу не запомнил. Тугулов…  из местных? Тувинец, небось?

- Русский.  Был усыновлён, оттого и фамилия бурятская.
- Ну, ладно. Извини. Это к делу не относится. Я же говорю, что голова кругом идёт. Ты, вероятно, уже знаешь, что мне приказано возглавить комиссию по расследованию? Международную…
- Да. Я предупреждён.
- Чёрт возьми. Подкинули дельце перед пенсией. Украинские спецы прибыли? Где их разместили?

- За стеной. Я хотел сказать, в соседнем кабинете.
- За стеной… - пробормотал полковник.
- Простите, Александр Павлович, а почему состав комиссии «международный»?
- Есть, как говорится, небольшой повод.

Полковник снова взял в руки папку, открыл её и задумчиво перелистал несколько страниц. В правом верхнем углу титульной страницы майор Тугулов успел прочитать гриф: «Совершенно секретно».

 - Вы катер внутри обследовали?
 - Нет. Поступило указание дождаться комиссии.
- Дождаться… Ну вот, дождался, господин майор, - полковник казался очень рассеянным, вероятней всего, он никак не мог определить для себя план работы комиссии. – Значит так. Изучи, пожалуйста, содержание этой папки. Здесь одно запутанное дело сорокалетней давности. Так сказать, предыстория. Попытайся вникнуть хорошенько, ибо дело необычное. И ещё… Интересы нашей страны в комиссии представляем мы вдвоём. Украина, с недавних пор, всего лишь дружественная России страна. Всего лишь! У киевских спецов свои интересы, у нас свои.  Поэтому нам с тобой надо…

- Разрешите?
После лёгкого стука дверь открылась и, в сопровождении высокого сутулого человека, в кабинет вошла стройная тёмноволосая женщина. Белая блузка с коричневой камеей и чёрный приталенный жакет, выгодно подчеркивающий фигуру, делали её похожей на секретаря районного суда. Сутулость её сопровождающего, скорей всего, была вызвана стеснением. Чтобы скрыть свой недюжинный рост, ему приходилось горбиться, а непомерно длинные руки держать в полусогнутом состоянии, что придавало ему вид человека, желающего чем-то вам услужить. Особенно это было заметно на фоне его стройной, независимо-строгой спутницы.

- Разрешите представиться, Любовь Николаевна Доброход, советник генерального директора концерна «Укрспецэкспорт», - сделав шаг в сторону, вошедшая широким жестом представила своего спутника. - Ищенко Богдан Опанасович, председатель ассоциации «Украинские оборонные технологии».
- Здравствуйте. Полковник Елисеев, Министерство обороны Российской Федерации, и мой коллега, следователь военной прокуратуры, младший советник юстиции, майор Тугулов. Я благодарен вам, что вы не заставили себя долго ждать и сразу откликнулись на наше приглашение.

Пожимая необычных размеров руку Ищенко, полковник не упустил возможности шуткой поубавить официоз встречи.
- Да, у ваших оборонщиков длинные руки.
Продемонстрировав мгновенную реакцию, Доброход тут же отпарировала.

- Не только. Интеллектом наших специалистов готовы воспользоваться силовики многих государств.
И без того стеснительный Ищенко ссутулился пуще прежнего и с благодарностью взглянул на коллегу.
      - Простите, моя шутка была действительно корявой. Присядем…

Услужливо отодвинув стул и приглашая женщину к столу, Елисеев про себя отметил: «Бабе палец в рот не клади. Оттяпает по локоть».
- Можно считать, что наша комиссия в полном составе. Кстати, раз уж заговорили об «интересах многих государств», каким боком происшествие собравшее нас с вами на этой станции заинтересовало концерн «Укрспецэкспорт»?

- Я думаю, что слово «экспорт» в названии концерна не должно вас смущать, – гостья из Киева сделала вид, что не заметила, как полковник метнул короткий, выразительный взгляд на Тугулова. - Мы занимаемся не только экспортом новых вооружений, но и модернизацией существующих.

      - Не стоит искать в этом скрытой заинтересованности каких-либо отдельных структур или подразделений, - теперь пришла пора Ищенко поддержать свою спутницу. - Нас направили сюда всего лишь потому, что мы кое-что смыслим в военных технологиях, а слово «экспорт» здесь не является ключевым.
- Во всяком случае, - улыбнулась Доброход, - мы знаем, зачем сюда приехали, и постараемся быть максимально полезными.
                …
- Что за спешка? Куда нас несёт? - спросил Ищенко несколько часов назад в салоне самолёта, предоставленного министром обороны Украины. - Как в 37-м году. С постели - в дорогу. Зубов не дали почистить!
- Не притворяйтесь старым ворчуном, Богдан Опанасович. Для вас, как специалиста, эта поездка будет чрезвычайно интересна. Хотя, если быть честной до конца, всё происходящее и для меня остаётся тайной за семью печатями.

- Вот оно как! Поскольку я, Любов Мыколаивна, знаком с вами не первый год, то могу предположить, что хоть что-нибудь, но вы обязательно знаете.
- Да, кое-что знаю. Вчера из Министерства обороны Российской Федерации пришло сообщение, что где-то между Читой и Благовещенском на железнодорожном пути, откуда ни возьмись, появилась платформа, груженая бронекатером. Просто с неба упала…
- Как это так?!

- Это нам с вами и придётся выяснить. До развала Союза, Богдан Опанасович, дивизион этих катеров базировался у нас на Дунае. Точнее, в Измаиле. Когда в 69-м китайцы затеяли бучу на Даманском, с Дуная на Амур были отправлены железной дорогой четыре бронекатера, один из которых по пути испарился. Москва настаивает, что вчера упал с неба именно тот… испарившийся.

- Вот тебе, бабка, и Юрьев день! Не понос, так золотуха. У «москалей» всё не слава Богу… Сегодня корабли с неба падають, завтра самолеты пид водою летать начнут. Вот страна! Такэ дурнэ, як сало бэз хлиба! - Богдан горестно покачал головой и отвернулся к иллюминатору, но долго не усидел. - И ради этого надо было меня как на пожар… У них всегда бардак, а чем я могу помочь?! И не улыбайтесь, пожалуйста!

Нервная вспышка Ищенко развеселила попутчицу, которая умела быть строгой только в нужное ей время.
- Зря вы, Богдан Опанасович, нервничаете. Для вас, как вы выражаетесь, «пожар» начался только сегодня утром, а я на сковороде сижу скоро сутки, - советник по экспорту понизила голос, словно в салоне литерного самолета их мог кто-то подслушать. - Дело в том, что вместе с катером пропала и сверхсекретная установка, разработанная нашими оборонщиками. Точнее, Одесским НИИ проблем кораблестроения. Вам знакомо имя Якова Пржевальского?

- Да, со студенческой скамьи. В тую пору он считался гениальным изобретателем. Правда, рокив двадцать назад о нём потихоньку забыли.
- Вот потому-то и забыли. Установка, разработанная Пржевальским, таинственным образом исчезла. Концов найти не удалось, и работы над новинкой прекратили. Самого Пржевальского, как и многих других, заподозрили во всех смертных грехах, – женщина помолчала и, тяжело вздохнув, произнесла, - сегодня ночью я разговаривала с ним.
- Он жив?! - Ищенко всем корпусом повернулся к советнику и с удивлением уставился на неё.

- Да… Старик живёт в Одессе. Ему восемьдесят два года.
- Ну и что? Вам удалось что-то выяснить?
- Только то, что он каждый день пытается вымолить у Бога прощение за поломанные судьбы людей. Он считает, что по его вине многие оказались в тюрьмах, кто-то отправился к праотцам, а кто-то в психушку. Сам он в здравом рассудке и доброй памяти, но говорить о своём устройстве отказался категорически.

…Вчера, поздним вечером, когда Любовь Николаевна уже потеряла надежду связаться с Пржевальским, он все-таки ответил. Яков Иосифович долго не мог понять, почему им заинтересовался концерн «Укрспецэкспорт».
- Зачем это бывший учёный понадобился международному рынку. Ведь, насколько я понимаю, интересы вашего концерна лежат за пределами нашей страны.
      - Яков Иосифович, учёных бывших не бывает…

- Бывают… - перебил Пржевальский. – Бывают, Любовь Николаевна. Я и наука уже очень давно на разных полюсах.  И вам это, наверное, хорошо известно.
К разговору с Пржевальским Доброход была хорошо подготовлена. Она прекрасно знала, как и почему талантливый учёный расстался со своим конструкторским бюро, знала, что более двадцати лет работал обычным преподавателем в одесском университете, что вот уже семь лет он почти не выходит из дому.
- Да, я в курсе.

- Ну, ещё бы! Ведь с наукой я расстался благодаря службам, к которым вы явно имеете отношение.
      - Ну что вы? Я ничего общего не…
- Не заставляйте меня уличать вас во лжи. Я не помню, чтобы я оставлял вам свои контакты и, тем не менее, вы нашли возможность бесцеремонно влезть в мой скайп.
Пржевальский не скрывал своего раздражения.

- Да, Яков Иосифович. Чрезвычайность ситуации заставила нас… Мы приносим свои извинения за беспокойство, но бронекатер, с которым много лет назад исчезло изделие вашего КБ, вчера был обнаружен на одной из станций Транссиба.

Пржевальский замер. Доброход видела, как окаменело его лицо. В конце долгой паузы учёный устало уронил голову на грудь.
- Умереть спокойно не дадут… - обессилено, словно в конце бесконечно долгого допроса, старик тихо выдавил, - что вам ещё нужно от меня?
- Нет, Яков Иосифович, ничего не надо, - Любовь Николаевна, увидев состояние учёного, забеспокоилась. – Я просто хотела сообщить вам, что ваше изобретение…
- «Просто»?! Вы ничего не делаете «просто»! - Пржевальский взорвался. – Своё изобретение я давно похоронил! Оно похоронило меня, а я его! И забудьте, пожалуйста, о нас обоих.

- Яков Иосифович, дорогой, пожалуйста, выслушайте меня, - ласково заговорила Доброход, стараясь успокоить разошедшегося Пржевальского. – Такой большой учёный, как вы…
- Прекратите! «Большой ученый»! – истерично выкрикнул старик.

Его трясло от возмущения. Жидкие наэлектризованные волосы на его седой голове торчали в разные стороны, придавая ему некоторое сходство с великим Эйнштейном.
- Вы всегда пытаетесь вознести хвалу и льстиво возвеличить нужного вам учёного. Для достижения цели вы не гнушаетесь ничем. Но я не хочу, чтобы моим именем пугали детей. И не надейтесь, что я помогу вам реанимировать изобретение, ставшее моим проклятием. Я буду молить Бога, чтобы его постигла судьба «адского косильщика». Оставьте меня в покое…

Разговор закончился ничем. Сегодня Любовь Николаевна уже понимала, что, зная судьбу ученого, не стоило рассчитывать на его помощь.
Под тихое урчание самолётных двигателей Ищенко клевал носом.
- Богдан Опанасович, - Доброход легко тронула за руку своего спутника. - А что это за «адский косильщик»?

      Ищенко посидел секунду, пытаясь сбросить навалившуюся сонливость.
      - «Косильщик»? О-о… Це дьявольская задумка.
      Доброход удивлённо вскинула брови.
      - А точнее?

- Точнее… - Богдан поёрзал в кресле, усаживаясь удобней. - После Даманского, когда стало ясно, что обычными вооружениями с китайцами не справиться, советским оборонщикам треба было срочно шось думать. Китайцев так багато, что поговорка «шапками закидают» стала совсем не шуткой. Вот тут и появился М-25.
- М-25? Что это? - советник по экспорту вооружений не могла скрыть заинтересованности.

- Это одно из тех изобретений, о которых потом жалеют. Конструкторское бюро Мясищева зробыло сверхзвуковой самолёт специального назначения. Новое слово в военных технологиях.
- А почему «косильщик»?
-  Бо дуже страшна машина.  Она создаёт ударную волну от 500 до 1000 атмосфер. Если М-25 на сверхзвуке пролетит на высоте 50 метров над землей, под ним у любого живого организма, будь то слон или людына, лопаются кровеносные сосуды и летальный исход неминуем. Це была гигантская работа, но бессмысленная. Зробыли пять моделей, а в 1972 тему закрыли.

- Что, сами испугались?
- Та ни. Острова отдали китайцам, и те успокоились. А зачем держать такие дорогущие самолёты? Митинги и демонстрации разгонять?
Помолчали.

Странная всё-таки штука жизнь. Давно ли на сенокосе Николай Доброход, вытирая пучком сена блестящее лезвие литовки, говорил своей дочери: «Учись Любка, а то будешь всю жизнь с подойником в руке рядом с коровой стоять». Прошли годы, и вот сейчас Любовь Николаевна – заметный игрок на рынке смертоносных изобретений, от которых иногда открещиваются даже их авторы. Но так уж сложились обстоятельства, и советник по экспорту вооружений об этом не жалела. Рядом с такой «коровой», как военно-промышленный комплекс, с «подойником» в руке стоять не только не стыдно, но и очень выгодно.

- Жаль, что старик капризничает, - нарушил молчание Ищенко. - Сегодня талант Пржевальского нужен Украине как никогда.
- Почему это только сегодня? Такие спецы нужны всегда.

- Нет, дорогая Любов Мыколаивна! - Ищенко вновь разгорячился. – Як раз сегодня он был бы нужен как воздух! После того как в1992 году Ельцин подписал указ о разработке и изготовлении всех видов вооружений исключительно на территории России, украинские оборонщики выпали из большой игры. Кому как не вам знать, что нам осталось лишь обслуживание старых ракетных комплексов, созданных когда-то в Украине и работы по продлению их гарантийных сроков. Всё! «Калаша» изготавливают во всём мире, в Украине - нет! «Макарова» заменить нечем. Немае гранатомётов ни для армии, ни для милиции. Миномётов тоже не изготавливаем. После вступления в НАТО на вооружение нашей армии начнут поступать ржавые американськи, английськи та французськи неликвиды. И я вас пытаю, Любов Мыколаивна, нужна ли Украине такая армия? За пятнадцать рокив «самостийности» мы маемо армию, которую не планируем использовать по назначению. Цэ армия для парадов и протокольных мероприятий. То шо у нас багато паркетных генералов и столько же солдат - цэ не армия.

Советник по экспорту выслушала пылкий монолог Ищенко, внимательно рассматривая свой холёный маникюр, и наконец произнесла:
- Казацкая сабля затупилась…
Ищенко удивлённо уставился на Любовь Николаевну.
- Я говорю, что оборонка наша сегодня напоминает парус корабля во время штиля.
- А… ну, да. Если не тратить силы на политкорректность, я бы назвал это импотенцией, - Богдан отвернулся.
                …
- …Мы знаем, зачем сюда приехали, и попытаемся быть максимально полезными.
- Ничуть не сомневаюсь, Любовь Николаевна, - Елисеев пристально взглянул в глаза Доброход. - Техническую документацию привезли?
- Нет, Александр Павлович. Нам не удалось обнаружить её следов. К сожалению, она утеряна. Тридцать пять лет всё-таки. Да и государственное устройство изменилось, сами понимаете… Словом, концов не найти.

Елисеев с самого начала сомневался в том, что украинские «коллеги» привезут документацию секретного оборудования. А это означало только одно – работа международной комиссии единодушием отличаться не будет. Старый штабист о подковёрных играх знал не понаслышке, и ответ «дамочки», как для себя успел назвать её полковник, только укрепил его предположения о том, что результат командировки может для него быть неутешительным.

- Как это могло произойти?  Куда могла исчезнуть техническая документация оборонного КБ?
- Александр Павлович, до развала СССР в Украине работало более 3000 оборонных предприятий, - Ищенко исподлобья взглянул на полковника. - Вы не хотите спытать, куда делась большая половина из них? Я бы, например, не исключал можлывость того, что интересующая вас документация, которую вы пытаетесь шукать в Украине, сегодня находится в шкафу якогось предусмотрительного конструкторского бюро России. Может быть, даже в Москве.

- Ну, знаете! Хотя… Мы ещё долго будем разгребать всё, что произошло в девяностые, - Елисеев обвёл взглядом присутствующих. - Жаль.  Придётся работать     вслепую, но не будем терять времени. Я предлагаю осмотреть интересующий нас объект, пока он не исчез снова. Господин следователь нас проведёт.
- С удовольствием, - Тугулов встал из-за стола. - С вашего позволения, папку я пока оставлю в сейфе.
- Да, да, конечно!
- И ещё один вопрос. Что делать с пьяницей?
                …
С трудом откинув крышку люка, Нелюбов преодолел несколько ступеней вертикального трапа, и, наполовину высунувшись на палубу, застыл. Запрокинув голову, он расслаблено закрыл глаза и полной грудью вдохнул. Блаженная улыбка застыла на его лице.
                …Есть воздух, который я в детстве вдохнул
                И вдоволь не мог надышаться.
                У Чёрного моря, у Чёрного моря…

А какие слова мог произнести настоящий одессит, покинув насквозь пропитанный перегаром и табачной копотью кубрик? Ему даже могло показаться, что именно этот пьяняще-чистый воздух виноват в том, что не только язык, но и конечности слушаются его плохо. Цель у моряка была очень серьезная и, громко разглагольствуя, он закончил штурм непослушного трапа.

- Суки! Не могли спроектировать гальюн на коробке? Чтобы сходить «до ветру», надо, хрен знает, куда добираться!
Высота была взята, и на палубе во весь рост поднялся высокий, широкогрудый, светловолосый моряк в тельнике - косая сажень в плечах. Если бы в заведённой за спину, безвольно висящей правой руке появилась граната, то с этой выразительно-статичной фигуры можно было бы писать картину под названием «Они не пройдут!».

Нескольких секунд пребывания в позе памятника было достаточно, чтобы недовольство, вызванное отсутствием туалета, сменилось на лице Нелюбова сначала удивлением, а затем и беспокойством.
Платформа стояла одна.

С обеих сторон, на параллельных путях, были какие-то грузовые вагоны, доносились шумы большой станции, но воинских платформ нигде не было. Нелюбов ринулся на корму и спрыгнул с катера на платформу.
- Часовой! Часовой! Твою мать!

- О, водоплавающий появился, - рядом с платформой стояли два человека в чёрных кителях, на голове у одного красовалась фуражка с красным верхом.
- Почему платформу отцепили? - хмель ещё сковывал процесс мышления, но отсутствие основной группы катеров и сопровождающего её личного состава всплыло в сознании капитан-лейтенанта со всей очевидностью. Похмельный туман начал рассеиваться. - Я спрашиваю, почему платформа с воинским грузом находится здесь?
- Волной выбросило на берег, - заржали железнодорожники.
- Мужики, я в последний раз спрашиваю, почему платформу отцепили от состава?
- Мужики в поле пашут. А почему ты здесь оказался, спрашивать будут у тебя, когда проспишься. Смотри, ещё пугает. «В последний раз…»

- Часовой! Ко мне!
- Сбежал твой часовой... - проронил человек в красной фуражке, записывая в блокнот номера платформы и возвышающегося над ней катера.
Такого пренебрежения Нелюбов не ожидал. Вдруг ледяная, отрезвляющая волна окатила его сознание: «Лошадь Пржевальского!».
- Отойдите от катера!

Всё стало на свои места! Это спланированная провокация. Их интересует новейшее военное оборудование. Нет! Не на того нарвались!
- Я, капитан-лейтенант военно-морских сил Советского Союза, приказываю вам отойти от вверенного мне объекта.
- Да хоть адмирал, не мешайте нам работать. Тем более что Советского Союза   пятнадцать лет как не существует.
- Прекратить провокацию! - от возмущения у моряка перехватило дыхание.
 
Наглость «красной шапочки» и насмешливая уверенность её спутника подтверждали самые страшные предположения. Вдруг какой-то лязг привлёк внимание Нелюбова. Перегнувшись через борт, он увидел, как незамеченный им до сих пор человек в засаленной робе ковырялся ломом в задней колесной тележке платформы.  Терпению пришёл конец.
- Назад! Назад, я сказал!!

Спрыгнув на землю, Нелюбов в два прыжка оказался рядом с «диверсантом» и одним ударом сшиб его с ног. Затем, оседлав свою жертву, продолжал месить кулаками, пока дежурный по станции со своим спутником не оттащили его в сторону.
- Что ты себе позволяешь? Пьянчуга, пират несчастный!

Нет. Пьянчуга пиратом не был. Это был честный, преданный своей Родине офицер, для которого чувство долга было превыше всего. За оскорбление моряк тут же рассчитался, хорошо поставленным ударом сломав челюсть руководителю маневровых передвижений по Ерофей Павловичу. Такая же участь могла ожидать и начальника станции, но «красную шапочку» спас ранее побитый башмачник, заехав разбушевавшемуся офицеру ВМФ СССР ломом по голове.
                …
- Ну что же вы, милостивый государь, сразу не сообщили о, как вы изволили выразиться, «пьянице»?
Полковник Елисеев, не заморачиваясь, величал Тугулова то майором, то господином следователем, а то и милостивым государем.

- Виноват, товарищ полковник, но до появления киевлян мы с вами общались всего каких-то полчаса. Предыстории катера я не знал, поэтому не придал значения появлению Нелюбова.
- Да, вы правы, - полковник в раздумье прошёлся по кабинету. - Нелюбов… Нелюбов….

Ещё в Москве, перед выездом, знакомясь с материалами предстоящего дела, полковник Елисеев почувствовал себя обречённым. От него явно хотели избавиться. Такое мутное, лишённое всяческих перспектив на раскрытие, дело могли поручить человеку, судьба которого уже решена. Нетрудно было догадаться, что на его место в уютном министерском кабинете уже есть претендент, и что, по возвращении в Москву, его, вероятней всего, ждёт отставка. Его решили убрать. Слово-то какое - «убрать»… Елисееву нестерпимо захотелось подойти к зеркалу и проверить, не светится ли у него на лбу красная точка от прицела снайпера.

- Нелюбов… Если честно, то меня мало интересует, как он появился. Важно, чтобы не исчез снова, - полковник вздохнул. Настроение было отвратительным. -   Видел, как «союзнички» оживились? Технической документации они, видите ли, не нашли. Не верю! Разные у нас с ними интересы. Эх, майор… Скажи вы мне раньше, Нелюбова они бы не увидели. А сейчас придётся нам с «хохлами» пасти друг друга.
- Да, киевляне уповают на встречу с оператором.
- Что с ним?
- Нелюбов пришёл в сознание, но врачи к нему ещё не пускают. У него сильное сотрясение мозга. Слегка заговаривается. Башмачник на удар не поскупился.
- А что этот сапожник делал у платформы? - Елисеев удивлённо взглянул на следователя.

Полковник выглядел усталым. Невесёлые думы о собственном будущем мешали сосредоточиться.
- Нет. «Башмачник» - это такая профессия на дороге. Он специальным ломом подкладывает тормозные башмаки под катящиеся вагоны. По-другому -  «тормозильщик».
- Господи, чего только не узнаешь, - выковыряв из пробирочки очередную таблетку, Елисеев, снова не обнаружив в кабинете воды, поморщился и отправил её в рот. - Кстати, передайте охране, чтобы меньше посторонних слонялось у нашей платформы.  Вы заметили, что, когда мы осматривали катер, на соседнем пути, на площадке грузового вагона, сидел какой-то бомж.
                …
Тугулов закрыл папку и подошёл к окну.
Гроздья мощных фонарей на высоких бетонных мачтах заливали станцию равномерным сизоватым светом. Низкие, торчащие почти у самых рельсов, карликовые светофоры маневровой сигнализации перемигивались лунно-белыми и синими огнями. Трудяга Ерофей Павлович даже ночью продолжал жить незаметной досужему глазу напряженной жизнью.

Приблизительно такое же внутреннее напряжение испытывал сейчас и Тугулов.
Во время знакомства с материалами дела у майора появилось странное ощущение, что он неслучайно оказался на Ерофее . Существование высших сил никак не вязалось с понятием «военная прокуратура», поэтому в провидение майор не верил. Но младшему советнику юстиции показалось, что кто-то пытается им управлять, и каким-то непостижимым образом вовлек его в необычное расследование. Это открытие было неожиданным и крайне неприятным.

Оказывается, с одним из фигурантов этого странного дела майор был знаком лично. Собственно говоря, знакомством это можно было и не называть, потому что встреча была единственной, однако Тугулов запомнил её хорошо.

…Лето 1991 года в Благовещенске выдалось жарким.
Собрав обходные листки и выдав дипломы о высшем образовании, отдел кадров Амурского государственного университета распрощался с выпускниками юридического факультета.

Как говорят, «долгие проводы – лишние слёзы», поэтому Кирилл Тугулов с двумя «не разлей вода» друзьями, перед тем как покинуть ставшее родным общежитие и разъехаться по распределению, решили совершить прощальный тур по «местам боевой славы» города, где они резвились все четыре года своего студенчества. Как оказалось, мест этих было не так уж и много, так что прощание с городом было ограничено ностальгической прогулкой по бесконечно длинной, несколько раз прерывающейся и неожиданно возникающей вновь, улице Краснофлотской, бегущей вдоль могучего Амура-батюшки до самого его слияния с неудержимой Зеей.

За невозмутимым в своём величии Амуром, на его правом берегу сверкали стеклом высотные здания стремительно развивающегося китайского города Хэйхэ. Над ним медленно, словно перемалывающие время жернова, вращалось огромное колесо обозрения. Скромный Благовещенск не пытался соперничать с шедеврами современной архитектуры сопредельной стороны, поэтому сдержанно отгородился от их вызывающего блеска целой чередой памятных знаков, выставленных вдоль смотрящего на Китай берега. Памятный камень в честь образования Благовещенска, памятники генерал-губернатору Амурской области графу Н.Н Муравьеву-Амурскому, кораблям Амурской флотилии, героям пограничникам…

- Тебе, Кира, хорошо, а вот нам с Афоней придётся резиновые сапоги покупать.
- С чего бы это? - Кирилл не понял сокурсника.
- Так ведь ты здесь и в лаковых туфлях сможешь щеголять, а нам с Вованом мотаться в райотделах по деревням и разбирать соседские дрязги - без резиновых сапог никак.
- Ах, вот ты о чём! Могу тебя разочаровать. Если бы ты до университета срочную отслужил, ты бы знал, что воинские части размещаются, чаще всего, не в городах. Так что, разбирая дела о дедовщине, я тоже успею побуксовать по грязи.

Друзья не скрывали, что немного завидуют тому обстоятельству, что Кирилл Тугулов был распределён в распоряжение военной прокуратуры Благовещенского гарнизона, но их отношений это ничуть не омрачало.

Бесконечную улицу неожиданно прервал городской парк. Его пышные деревья тоже хотели полюбоваться Амуром и бесцеремонно, словно стайка непослушных ребятишек, вырвались из городских кварталов и, перебежав через Краснофлотскую, устремились к реке.

- Постреляем?
- А то!
Излюбленным развлечением будущих правоохранителей была стрельба. В тирах Первомайского и городского парков хорошо знали ребят, способных спустить в перестрелке половину стипендии. Увидев знакомую троицу, оператор тира от радости вскинул руки.
- Ну, наконец-то! - воскликнул он. - Давненько вас не было. Я уж, грешным делом, подумал, что вы окончили учебу.

- Да. Вы правильно подумали, - Афоня горделиво подбоченился. - Перед вами дипломированные специалисты.
- Чтобы не оставить о себе плохих воспоминаний, - Володя вынул пачку сигарет и широким жестом предложил оператору, - пришли попрощаться.
- В таком случае, - по пять выстрелов за счёт заведения.

И завертелось… Заскрипели крылья ветряной мельницы-мишени и кривые лопасти жестяного вертолёта, хлопнулся навзничь заяц с морковкой, бородатый мужичок замолотил крохотной кувалдой, ржавый самолётик с облупившейся краской заскользил по наклонному тросу в сторону огневого рубежа.
В тихом, скучающем без посетителей тире, вдруг привычно забился пульс развлекательного заведения.

- Эх, ты! Мазила!
- Сам ты мазила. Винтовка плохо пристреляна.
- Неправда, у меня все винтовки пристреляны.
- Я забыл, они у тебя центрального боя?
- Нет. Они у меня «под обрез».
- Тьфу, чёрт! То-то я смотрю…
     - Так и скажи, что стрелять не умеешь. Тоже мне, будущий офицер…
     - Ничего. Шесть попаданий из десяти - не совсем плохо.

     Прислонясь плечом к дверному косяку, за стрелками наблюдал пожилой незнакомец.
- Детский сад…
Несмотря на то, что в тесном помещении было довольно шумно, его реплику услышали все.
- Шесть из десяти… - Незнакомец заплевал свой окурок и ловким щелчком стрельнул его через открытую дверь куда-то в кусты. - Надеюсь, не ракетчиком будет этот, извините, «офицер»? А то ведь четыре ракеты из десяти мимо цели… Многовато.
 - Нет. Не ракетчиком, - улыбнулся Кирилл.

 Неудачным стрелком оказался именно он.
 - Значит, стране повезло.
- А вы, никак, бывший ракетчик? – ироничный Афанасий уже настроился на насмешливую перебранку.
      - Нет. Но десять из десяти могу продемонстрировать.
      - Ух ты! Прямо вот так, все десять?!

      Незнакомец приковал к себе всеобщее внимание.
Сухощавый мужчина был в том возрасте, когда точное количество прожитых лет определить сложно.  На первый взгляд, можно было решить, что он вплотную подобрался к своему полувековому рубежу, однако, глубокие складки у рта, густые кисточки морщин в уголках глаз и дряблая кожа на шее говорили, что ему могло быть и все шестьдесят.

- Да, десять из десяти. Не сходя с места, – незнакомец, скрестив руки на груди, продолжал подпирать плечом дверь.
      - Как, не сходя?
      - Не сходя с места, где сейчас стою.
Афанасий, прикинув расстояние от двери до мишеней, с сомнением покачал головой.
      - Не верю!

      Незнакомец равнодушно пожал плечами.
      - Два пива…   
От прилавка, который считался огневым рубежом, до двери было метра четыре, приблизительно столько же, сколько и до мишеней, что, учитывая маломощность помпового ружья, сводило шансы стрелка, практически, к нулю. Насмешливое настроение Афанасия исчезло. Самоуверенный тон незнакомца стал его заводить.
- Не верю!
- Два пива… - повторил незнакомец и добавил, - и патроны за счёт проигравшего.

Спор стал забавлять Кирилла.
- Афоня, а мы с Вованом пива пить не будем? Мы ведь секунданты.
- Нет, Кира, у нас ведь не дуэль.
- В таком случае, считай нас понятыми.

…Через тридцать минут в ближайшей пивнушке пожилой «снайпер» в компании «молодых специалистов» не спеша цедил честно заработанное пиво сквозь свои шевченковские усы.
- Василий Григорьевич, вы действительно здорово стреляете. А в каких войсках вы служили?
- Пограничник я... Бывший.

- Здорово, - оживился Володя. - А мы буквально час назад подходили к памятнику в вашу честь. Здесь, рядом, на набережной Амура.  Там пограничник стоит с собакой. Такой, серебряный.
-  Нет, ребята… - «снайпер» склонил голову, помолчал и, акцентируя каждое слово, произнес, - памятник в мою честь стоит не здесь, а в Дальнереченске, на Уссури. Вернее, памятник в честь моих боевых товарищей, которым повезло меньше моего. Они погибли, а я остался жив.

      Бывший пограничник взглянул на буфетчика и показал ему четыре пальца. «Молодые специалисты» переглянулись.
      - Вы воевали?
      - Это была не война. Так… боестолкновение… - мужчина вздохнул и криво усмехнулся. - Небольшое такое «столкновение», в котором погибло 58 советских пограничников
.
      - Пятьдесят восемь!! – глаза Афони готовы были вывалиться из орбит. – Сразу пятьдесят восемь?
- Нет. Не сразу… 2 марта 1969 года тридцать два пограничника, а через две недели ещё двадцать шесть.
      - И это не война? А как же…
      - Василий Григорьевич, - перебил Кирилл, - простите, вы сказали на Уссури?

      Пограничник молча кивнул.
      - Вы имеете в виду события на Даманском?
- Странно, что вы об этом что-то знаете, - удивлённо заметил пограничник. – Сегодня об этом предпочитают молчать.
- Да, - Кирилл помялся. - Я что-то слышал, но подробностей не знаю.
- А я слышал, - зашептал Афоня, - что наши применили там сверхсекретное оружие. Говорят, - лазерные установки!

 Пограничник ухмыльнулся.
 - Бред.
Неожиданно появившийся буфетчик ловко расставил перед собеседниками четыре стограммовых стаканчика с водкой, получил от Василия Григорьевича банкноту и исчез. Тихо звякнув, из бумажника на гетинаксовую столешницу выпала небольшая пластинка бордового цвета с серой полоской посредине. Увидев, что Кирилл обратил на неё внимание, пограничник вернул её на прежнее место, опустил бумажник в карман и взял в руку свой стаканчик.

- Секретное оружие, говоришь? Единственным неразгаданным секретом всегда было и будет мужество российского солдата, - помолчав, он добавил: - Я хочу помянуть своих товарищей. Светлая им память. Поддержите меня.

Слова эти прозвучали тихо, без подобающего им пафоса. Старый пограничник, задумавшись, вероятней всего, в эту минуту вспоминал лица давно погибших друзей. Будущие работники правоохранительных органов, которых можно было назвать свежеиспечёнными офицерами, поддавшись светлой грусти нового знакомого, молчали.

- Василий Григорьевич, - Кирилл прервал молчание. – Извините за нескромность, это ведь была… ну... у вас в бумажнике, орденская планка? Не так ли?
- Да, молодой человек, - пограничник тяжелым взглядом посмотрел на Кирилла. - Вы не ошиблись.
- За Даманский? – Володя заёрзал на стуле, готовясь выслушать захватывающую историю.
- Да… Ребятам памятник… мне орден.
- А за что именно? Расскажите, - настойчивый выпускник не отступал. - Ну, это… чтобы узнать поближе. Такое не часто случается.

Может быть, молодой собеседник был излишне назойлив, а может спиртное взрыхлило слишком глубокие пласты воспоминаний, но когда Василий Григорьевич встал, он был мрачнее тучи.
- «Узнать поближе». Ну, что ж, - пожилой человек, сохранивший следы военной выправки, одёрнул полы потёртого пиджака. - Бывший заместитель командира 2-й заставы Иманского погранотряда в Нижне-Михайловке, бывший кавалер ордена Красной Звезды, бывший капитан пограничных войск, лишённый званий и наград, бывший заключённый Василий Седов… Честь имею!
Пограничник обвёл взглядом своих собеседников, кивнул и вышел…

…Эта встреча для младшего советника юстиции майора Тугулова всегда оставалась неразгаданным, а, может, просто не понятым до конца приключением, но дело о пропавшем катере расставило точки над «i». Даманский… катер… тир… орденская планка… Сложив эти разрозненные осколки, можно было увидеть расплывчатый контур удивительно хрупкого сосуда под названием «судьба человека».
       Не сбавляя скорости, по Ерофей Павловичу пронёсся грузовой состав, и ещё долго младший советник юстиции вслушивался в ритмичную, постепенно затухающую мелодию ночного Транссиба.
                …
- Ну и дыра этот Ерофей Павлович!
Людмила Николаевна брезгливо поморщилась, глядя на свои покрытые пылью туфельки. Вдвоем с Ильченко они направлялись в участковую больницу станции.

- Село, конечно, дремучее, но природа! Я давно такой не бачив, - Богдан с восторгом окинул взглядом окружающие Ерофея мохнатые сопки. - Так шо гуляйте, Людмило Мыколаивно, и получайте плезир. Це вам не по Хрещатику променадить. Мы с вами тут, ей Богу, как Проня Прокоповна и Свирид Голохвастов на Андреевскому спуску.

Советник по спецэкспорту звонко засмеялась, представив недавно появившийся на древнейшей улице столицы, киевском Монмартре, памятник любимым героям комедии «За двумя зайцами».

- «Гранд мерси за комплиман», Богдан Опанасович. Спасибо, что напомнили, а то я терялась в догадках, на каком из диалектов вы разговариваете. Теперь я точно знаю - на «проньковом суржике».
- Мне до неё, Любов Мыколаивно, далеко, - помолчав, Богдан вздохнул. - Красота… Така гарна природа. А тихо як! Душа видпочивае. И речушка, як у нас на Полтавщине.

Разомлев душой, Богдан замурлыкал:
                За гаем вьеться ричечка,
                Як скло вода блыщить, блыщить.
                Долиною широкою
                Кудысь вона бижыть.
- Вот только я не розумию, шо за название у неё? Урка… Урка - это же отпетый уголовник, дерзкий вор. И при чём тут така гарна речка?
- А вы, Богдан Опанасович, оглянитесь назад, и всё поймёте.

Богдан удивлённо оглянулся. Позади них, метрах в двадцати-тридцати, шёл сутулый, бомжеватого вида мужчина. Собственно говоря, на бомжа он не тянул. Его старая, сильно поношенная одежда выглядела довольно чистой, да и причесанная борода не торчала мочалом. Его длинные, давно не стриженые волосы выбивались из-под затёртой, потерявшей свой первоначальный цвет, железнодорожной фуражки со скрещенными молоточками на лбу. Мужчина слегка прихрамывал на правую ногу. От его неухоженной фигуры исходила какая-то необъяснимая энергия, а густые, сросшиеся на переносице брови делали его взгляд мрачно-колючим.

Почувствовав какую-то необъяснимую тревогу, Любовь Николаевна насторожилась.
- Давайте перейдём на другую сторону дороги, - она взяла Богдана под руку.
- Та не бойтеся. Тут все мужики такие красавцы. Це ж вам не конкурс по бодибилдингу, - успокоил Богдан свою спутницу, но на другую сторону улицы всё же перешёл.

Участковая больница была построена в тридцатые годы, когда, собственно, и появилась на карте России станция с необычным названием. Слава русского первопроходца Ерофея Павловича Хабарова стала серьезной вдохновляющей силой для строителей таёжного посёлка, ибо два корпуса одноэтажной участковой больницы с высоты птичьего полёта выглядели как «Е» и «П» - заглавные буквы имени открывателя новых земель.

В корпусе «Е», где располагалось хирургическое отделение больницы, украинских спецов встретила палатная медсестра. Совсем молоденькая, растерянная девушка представилась Тамарой Секисовой.
- Я не могу вас впустить к больному. У него сильное сотрясение мозга. Он явно неадекватен, бредит, заговаривается. Очень возбужден, - Тамара воровато оглянулась и «по секрету» сообщила, - его даже привязать к койке пришлось. Ага. Он такое несёт, такое несёт!

Любовь Николаевна и Богдан переглянулись.
- И что же он такое страшное говорит?
- А… Полоумный, ей Богу! Что все предатели, что вокруг одни ЦеРеУшники, что Советский Союз им не одолеть, а как только его отвяжут, он всех перестреляет. Дурдом…

У девушки трогательно задрожал подбородок, отвернув лицо в сторону, она принялась кусочком сложенного бинта, вынутого из кармашка, промокать набежавшие слёзы.
- Ну, ну… Успокойтесь, - Любовь Николаевна попыталась успокоить девушку. - Это скоро пройдёт. Сотрясение всё-таки.
- Пройдёт. Легко вам говорить. Врачи то и дело увольняются, да уезжают. Я только недавно закончила медицинский техникум. Всё по конспектам да по тетрадкам.  Спросить не у кого. А тут ещё этот… Такой красивый и такой бешеный.
- Он не только красивый…

Любовь Николаевна вздрогнула и оглянулась. Рядом стояли Елисеев и Тугулов.
- Это образованный и приятный во всех отношениях морской офицер. Вы ведь любите моряков? Я думаю, вы с ним ещё подружитесь.

Тамара, скромно потупив очи, улыбнулась, что такой возможности не исключало.
- Ну, вот и хорошо, - полковник, согласно суворовской науке побеждать, закрепил успех, продемонстрировав своё служебное удостоверение. - А теперь вы разрешите нам побеседовать с больным. Меня, как старшего по званию, он послушается, и будет вести себя, как подобает офицеру. В конце концов, нас тут трое взрослых мужчин.

Возражать пожилому военному с большими звёздами на погонах, да ещё (страшно подумать!) из Министерства обороны, девушка не могла, и только робко двинула плечом.
Нелюбов лежал на старой больничной кровати с провисшей панцирной сеткой. Руки и ноги его были надёжно привязаны к спинкам кровати эластичными резиновыми бинтами. Каждое движение заставляло резину, сжимаясь, ещё сильнее сковывать неугомонного пациента.

Увидев вошедших, Нелюбов рванулся из своих оков. Военные мундиры Елисеева и Тугулова заставили его напрячься, готовясь к неравной схватке.
- Здравствуйте, товарищ капитан-лейтенант, - полковник присел на краешек кровати. - Неудобненько вам здесь.
Нелюбов отвернулся лицом к стене, демонстрируя нежелание общаться.
- Виктор Антонович, вы мне напоминаете хорошо воспитанную девицу, которую мама научила не разговаривать с незнакомцами.

Капитан-лейтенант не оценил солдатского юмора полковника и принялся катать желваки.
- Это поправимо. Я полковник Елисеев, Министерство обороны Российской Федерации, младший советник юстиции майор Тугулов представляет военную прокуратуру, Людмила Николаевна и Богдан Опанасович - наши украинские друзья, - пытаясь расположить к себе больного, Елисеев широко улыбнулся. - Так что, будем знакомы.
- Оч-чень приятно! Несказанно рад знакомству! И не будь я так надёжно ошвартован, я бы с большим удовольствием, двумя руками, изо всех сил пожал бы вашу… глотку.

Полковник встал, молча прошёлся по палате и облокотился на спинку кровати, к которой были привязаны ноги моряка. Когда он заговорил снова, голос его звучал по-военному строго.
- Виктор Антонович, мы очень хорошо осведомлены о том, кто вы, какие функции выполняли до того как оказались здесь. К сожалению, в силу определённых обстоятельств, вы не владеете информацией о том, что произошло с вами и вверенной вам секретной установкой, разработанной в Одесском НИИ проблем кораблестроения, который вы до некоторых пор представляли. Следует отдать вам должное. Вы, даже не зная ситуации, стремитесь вести себя, как подобает советскому офицеру, не забывшему о присяге на верность родине, о воинской чести и достоинстве.

- Эту проповедь будешь читать натовским новобранцам, – Нелюбов презрительно ухмыльнулся. - Полковник! Надо же! Да хоть генералом назовись, не верю ни единому слову.
- Жаль… Но другого выхода у нас с вам нет. Нам придётся выслушать и услышать друг друга. Я прикажу сейчас снять ваши путы, но перед этим хочу пояснить. Мы находимся на станции Ерофей Павлович, что в восьмистах километрах от Благовещенска. Бежать я вам не рекомендую. Железную дорогу нам проконтролировать несложно. А в тайге погибнете. Поэтому, давайте успокоимся и поговорим. Я снимаю путы?
- Ни о чём я договариваться не собираюсь!
- Я сказал - говорить, а не договариваться. Я снимаю?

      Выпрямив свою согбенную сутулостью спину, Богдан встал у окна во весь свой «козацький» рост, отчего освещенность палаты значительно снизилась.
       -  Знимайте, Александр Павлович, - Богдан показал свой, похожий на кувалду кулак. - Як шо шо, то я ему ещё одно землетрясение головы устрою.

      Любовь Николаевна и майор Тугулов быстро освободили Нелюбова, который принялся растирать затёкшие запястья.
      - Отвязали, так уж и встать помогите из этого гамака. Задница на полу, пятки у потолка, а они боятся, что убегу… - моряк стрельнул взглядом на Богдана. - «Землетрясение»…

Вызволив капитан-лейтенанта из объятий видавшей виды койки, Тугулов усадил его на хлипкий, достойный своей соседки - панцирной сетки, стул.
- Как вы себя чувствуете? Я могу надеяться, что вы выдержите полчаса беседы?
- Вы так называете пытки?
- Давайте обойдёмся без глупостей. Я, Виктор Антонович, должен посвятить вас в некоторые особенности очень странного дела, из-за которого все мы оказались здесь.

Нелюбов двумя руками ощупал повязку, шлемом охватывающую его разбитую голову, и несколько секунд помолчав, медленно произнёс:
- Если вы действительно тот, за кого себя выдаёте, вы должны понимать, я буду разговаривать только со своим руководством, и только с теми, кого я знаю лично. И какую бы делегацию вы ни привели в эту палату, и кого бы вы все ни представляли, вам придётся объяснить, по какой причине воинский груз прекратил следовать по назначению, кто снял охрану, и почему меня удерживают здесь.
       - Вот именно эти подробности я и хотел бы вам изложить. Не возражаете?

      Нелюбов промолчал.
       - Садитесь, пожалуйста.
Когда Любовь Николаевна и Тугулов присели на соседних койках, Елисеев извлёк из своего портфеля папку и показал её моряку.
- Всё, что может вас интересовать, Виктор Антонович, находится в этой папке с грифом «Совершенно секретно». Называется она: «Об исчезновении бронекатера (бортовой номер 904) на участке Текан - Орочёнский Забайкальской железной дороги».

Лицо капитан-лейтенанта вытянулось. Наконец-то прозвучала интересующая его информация, однако гриф секретности его насторожил. Полковник открыл папку.
- Тридцать пять лет назад, в мае 1969 года, во время перегона четырех катеров Дунайской бригады…
- Тридцать пять?! - Нелюбов вскинул брови.
- Да, Виктор Антонович, вы не ослышались. Ровно тридцать пять лет.



                Глава 6.  КОГДА КУКУШКУ КЛИНИТ
 
               

Громко лязгнул засов, со скрежетом провернулся ключ, и тяжёлая дверь открылась.
- Лобанов, на выход. Без вещей. Руки за спину. Стоять. Лицом к стене.
Лязг и скрежет повторились в обратном порядке.
- Пошёл…

После нападения на следователя прошло три недели, но Андрея на допросы больше не вызывали. Его несколько раз перевозили с места на место. Иногда переезды были очень долгими, в результате чего исчезло ощущение пространства и времени. На вопросы Андрея охрана не отвечала.
      И вот, наконец…

Конвой, мрачный коридор, затянутая сеткой лестничная клетка. Войдя в относительно чистую камеру, Андрей оказался в перекрестье настороженных взглядов трёх человек, одетых в белые халаты. На встречу с врачами он не рассчитывал.
- Садитесь.

Женщина с торчащим из нагрудного кармана молоточком невропатолога, знакомым по призывным комиссиям, указала на стоящий посреди камеры табурет. Вторая женщина, сидя за столом, изучала какие-то бумаги. Андрею нетрудно было догадаться, что это было его «дело».
- Как вас зовут?

Вопрос прозвучал слишком мягко. Можно сказать, по-матерински. Андрею показалось, что на допросах так не спрашивают.  А то ведь, как в детстве: «Мальчик, как тебя зовут?».
- Документы у вас в руках. Там всё написано.

      Услышав дерзкий ответ, мужчина у зарешёченного окна принялся внимательно разглядывать исследуемого. Стоящая перед Андреем врач легонько ощупала свежий шрам на его лбу. Молоточек исполнил традиционный полёт перед глазами, прошёлся по колену.

- Хорошо… Чем болели в детстве?
- Всеми болезнями, которыми положено болеть в детстве. Но лучше спросить у мамы. Я не помню.
- Как сон?
- Сон не очень, а вот стул получше.
Что за вопросы? Почти месяц держали в одиночке, пытали неизвестностью. Андрей спал и видел, что появится кто-то толковый и поможет разобраться в сложившейся ситуации. И вдруг… Сон!
- Как настроение?

- Вы думаете, здесь может быть настроение хорошим? - Андрею начало казаться, что над ним просто потешаются.
 - Потрудитесь отвечать на наши вопросы.
 - Отличное!
- Не надо сарказма. - Белые халаты внимательно следили за реакцией молодого человека. - Какое сегодня число?

- Не знаю, - только сейчас Андрей понял, что всё происходящее очень похоже на психиатрическую экспертизу. – Поверьте, я сбился со счёта.
 - Та-ак… Сколько дней в году?
 - Простите, в каком? В високосном или…
 - Хорошо. А что означает пословица «Цыплят по осени считают»?

- Послушайте. Я понимаю, к чему весь этот спектакль. Вы хотите узнать, не сумасшедший ли я. Нет! Конечно же, нет, - три недели вынужденного молчания не прошли бесследно, и несправедливо подозреваемый моряк совершил отчаянную попытку убедить женщин, представительниц гуманнейшей профессии, в своей невиновности. - Я рассказал только то, что видел. Видел своими глазами. Была гроза!  Чудовищный ливень! И что-то случилось… Я не знаю, что, но что-то произошло! Никакого заговора, о котором бредил этот полоумный следователь, я не знаю. Я говорю правду! Поверьте, я говорю правду.

- Тише, молодой человек. Конечно, правду. Успокойтесь! - врач зажала молоточек, словно нож, ручкой вперед, и отступила назад. - Вам часто приходится нервничать, волноваться?
- Я не нервничаю. Просто я пытаюсь докричаться. Почему никто не слышит? Почему?

Через некоторое время в одиночную камеру, где как загнанный зверь метался Андрей, сквозь открывшуюся в двери «кормушку» просунули на подпись заключение.
«…Лобанов, 1947 года рождения, военнослужащий, по характеру производимых им действий и своему болезненному состоянию представляет общественную опасность. Признан невменяемым. Нуждается в применении к нему принудительных мер медицинского характера в психиатрической лечебнице специального типа».

В тюремно-психиатрическую больницу, одну из десяти существующих в Советском Союзе, Андрея привезли поздним вечером. Молчаливые конвоиры из рук в руки передали его улыбчивым санитарам в белых куртках и таких же белых пилотках. Один из них, увидев выглядывающие из-под воротника вновь прибывшего пациента полоски матросского тельника, тут же отшутился.
- О, у нас «мариман» появился.

- Какой там… «Мариманы» в морях, а это «марикака», - сверкнул второй серебристой «фиксой», и, обращаясь к Андрею, «успокоил», - ничего, первые десять лет здесь тебе будет трудно, зато остальные тридцать - легко.
Благовещенская ТПБ, построенная в 1964 году, была заботливо изолирована от внешнего мира целым набором современных средств контроля. Её ограждала многометровая каменная стена с колючей проволокой по верху. По углам - вышки с автоматчиками. Предзонник с контрольно-следовой полосой и ещё одним ограждением из колючей проволоки. Внутренний глухой забор. Сигнализация. Овчарки…

Основным контингентом больницы были душевнобольные убийцы, за ними следовали насильники, далее грабители, воры. «Антисоветчики» составляли самый небольшой процент содержащихся в больнице «пациентов».

«Больница»… Чтобы оправдать это название, надсмотрщики назывались здесь «санитарами», их одеяние было белым, и переполненные камеры назывались «палатами». Всё… В остальном это был концлагерь. Во внутренней охране, помимо вольнонаемных надзирателей, за «психами» ещё надзирали уголовники, то есть преступники, отбывающие различные сроки лишения свободы.

Цинизм, доведённый до маразма. Не освобождённые от уголовной ответственности персонажи стерегут освобождённых. Первых величают санитарами, вторых зовут «дураками». Облачённые в белое уголовники, являясь, по сути, опорой администрации, чувствовали себя привилегированной кастой, они казались себе аристократами, а белая пилотка становилась для них короной.

Улыбчивый санитар указал Андрею его кровать и ушёл. Получить место у окна было настоящим везением, особенно в вонючей, перенаселённой палате, где в проходе между кроватями разминуться двоим не было никакой возможности. Истинную цену своего везения Андрей смог узнать только на следующий день, когда, задыхаясь, приоткрыл окно, но вместо чистого воздуха в палату ворвалась насыщенная аммиаком струя. Кто-то из соседей недовольно заворчал, и новичку пришлось плотно прикрыть оконную створку.

Оказывается, для посещения туалетов двери палаты открывались три раза в день, ровно на полчаса. Не вписавшийся в этот график неопытный новичок принялся стучать в дверь в надежде на снисхождение. Его услышали. На зов явились обходительные санитары в белом, и так отходили его кусками толстых резиновых шлангов, что мысль попроситься в туалет больше никогда в голову не приходила.

Как следует поступать в подобном случае, Андрей вскоре узнал. Однажды пожилой заторможенный сосед из «дураков», устав бороться с нуждой, не торопясь, помочился в собственный ботинок и, подойдя к окну, открыл створку и вылил содержимое обуви на улицу.
Линия поведения в подобной ситуации была определена.

Резиновый шланг в руках уголовника постепенно стал для бывшего моряка самым убедительным аргументом. Ежедневно того или иного «дурака» привязывали к кровати и нещадно избивали. Иногда это происходило в присутствии врача. Андрей привык видеть вокруг тихих покорных людей, привык видеть следы побоев на окружающих, привык носить собственные синяки и ссадины, привык прижиматься к стене, когда мимо проходил «улыбчивый» санитар.

Андрей чувствовал, как непреодолимо, капля по капле из него сочится и безвозвратно растворяется во времени человеческое достоинство. Как смысл словосочетаний «сила воли», «уважение к себе» размывается, становится ничтожным, фальшивым, выдуманным. Он чувствовал, как его сознание, послушно адаптируясь к ситуации, уже не протестует против инструкции, предписывающей ополаскивать бритвенные приборы в тазах, предназначенных для мытья полов, в том числе и в туалетах.

Шло время… Как оказалось, в определённых обстоятельствах время может стать беспощадным, неотвратимым палачом. При всей иезуитской изощренности «спецпсихушки», пытка временем была самым тяжёлым испытанием. Даже варварские издевательства медикаментами уступали пальму первенства неопределенности срока пребывания в ТПБ. Не зря в уголовном мире тюремную психбольницу называют «вечная койка».
Через несколько лет пребывания в Благовещенской ТПБ Андрей заметил, что по утрам, глядя в вонючее окно, он невольно пытается проверить себя - уже сошёл с ума, или ещё нет?
- Считаете ли вы себя психически больным?

Этот вопрос ставил в тупик. Попытка убедить психиатра в своей психической состоятельности, простодушные уверения пациента в том, что он не верблюд, вызывают у уверенного в своей непогрешимости врача скептическую улыбку. Ведь все три ответа: «да», «нет», «не знаю» - бессмысленны, ибо срок принудительного «лечения» от этого не зависит.
      «Вялотекущая шизофрения»…

«Лечение», которое здесь называлось «загрузкой», приводило Андрея в паническое состояние. Раз в три - четыре недели, перед тем как ему должны были «загрузить» дозу галоперидола, несчастный «принудила» не знал, куда спрятаться. А после «загрузки» надолго превращался в овощ. Кощунственный препарат вводили не столько для того, чтобы прекратить бредовые состояния, галлюцинации и звучание разного рода голосов, сколько для провоцирования побочных явлений, ломающих психику. Галоперидол чередовался с сульфазином, вызывающим сильную мышечную боль и температуру за 40 градусов.

- Я вас прошу, пожалуйста, не вводите мне этот препарат, - взмолился однажды Андрей. - У меня нет галлюцинаций. Всё, о чем я рассказывал, я видел своими глазами. Я правду говорю.
- Ты, действительно, дурак, - врач воровато оглянулась и, понизив голос, добавила. - Я же тебя от расстрела спасаю. При твоей статье, на меня молиться надо. 191-я УК: «нападение на представителя органов охраны порядка при исполнении служебных обязанностей». Я уже не говорю об иностранной разведке или что там у тебя ещё.
- Но следователь меня провоцировал. А я говорил правду. Понимаете, правду!

- Тьфу, чёрт! Да что ты, как кукушка, заладил одно и тоже? Ку-ку, ку-ку… Заклинило тебя, что ли? Тут кого ни спроси – все правду говорят.
- Я хочу, чтобы меня услышали.
- Так, всё! Прекрати по-хорошему, а то позову санитаров.
      - Спасибо, не надо… Ку-ку, ку-ку, ку-ку…

Первые годы несчастный «принудила» ещё на что-то надеялся. Ему казалось, что кто-то, где-то разберётся, когда-то до кого-то дойдёт, что бедный часовой не только ничего плохого не совершил, но даже не понимает, что с ним произошло. Однажды Андрей попросил врачей дать ему листок бумаги, чтобы написать прошение куда-то, кому-то. Ответом ему стала увеличенная доза нейролептиков...

…В пушистых белых сапожках пробегали зимы. В ярких веночках из полевых цветов кружились вёсны. В белом мареве из летящего одуванчикового пуха млели лета. В пёстрые лиственные шали кутались осени…
Ничего этого Андрей не видел.

В вонючем зарешёченном окне, словно старые выцветшие обои, из года в год, не меняясь, мозолила глаза одна и та же картина – высокая серая стена с колючей проволокой по верху. Ощущение, что твой мозг дичает, мертвеет, разлагается, было невыносимым, а осознание, что сам ты идёшь на убыль - убийственным!

Всё, о чём только ни думал Андрей, упиралось в пустоту. Окончил школу и ушёл в армию… Всё! Ничего не успел сделать, ничему не смог научиться, ничего не увидел, ничего не узнал… Ежедневно безрадостные размышления о своей куцей, как заячий хвост, жизни приводили его к мрачному выводу, что странная судьба лишила его возможности стать не только личностью, но и просто «кем-нибудь». Единственный, ослепительный, хмельной, наполненный Людиной любовью год, казался сегодня неправдоподобным сном, настолько мимолётным, что в то, что он был в действительности, верилось с трудом. Нейролептики и бесконечно долго тянущееся время разъедали сознание и медленно, неумолимо, подобно мрачному болоту, засасывали в свою зловонную тину. Лица «дураков», словно в сомнамбулическом сне слоняющихся по палате, уже давно стали привычно-неразличимыми. Безразличным Андрею стало не только бритьё в приборочном тазу, но и всё, что с ним происходило.

Появилось сознание, что жизнь остановилась. Не прекратилась, не закончилась, а прекратила своё движение. Остановилась… 
Очень редко, в минуты, когда безысходность приводила к мысли о сведении счётов с тем, что когда-то называлось жизнью, где-то очень глубоко, на задворках сознания, возникала робкая, необъяснимая надежда. Но она тут же бесследно исчезала подобно мимолётному, неведомо откуда появляющемуся во время сбора винограда, дурманящему запаху спелой айвы.

…Новые «дураки» появлялись часто. Они тихо приходили, тихо лежали или блуждали по палате, заторможенные «загрузкой», и так же тихо, не оставив следа, исчезали.
Но этот привлек внимание Андрея.
Однажды, во время сорокаминутной прогулки, на переполненной «дураками» крохотной площадке, рядом оказался пожилой, что-то бормочущий, сухощавый человек. Андрей невольно прислушался.

«Дурак» читал стихи!
                Помнят ли там о печальном затворнике
                Или пора забывать?
                Вот я опять в этом каменном дворике,
                Созданном, чтоб тосковать.
                Скорчены в тесном и гулком скворечнике
                Наша гордыня и боль.
                Три с половиной шага в поперечнике,
                Восемь с осьмушкою вдоль.    

Встретив удивлённые глаза Андрея, «дурак», вскинув брови, скорбно кивнул. А что, мол, остаётся - ходи, дыши, читай стиши.
     Андрей не мог назвать себя любителем поэзии. Он просто не знал никаких стихов, кроме скудной школьной программы. По окончании прогулки, Андрей разыскал кровать заинтересовавшего его «дурака».
- Разрешите?

- Присаживайтесь… - «дурак» подвинулся, освободив место рядом с собой.
Андрей присел на край кровати.
- Извините, я на прогулке слышал… Вы пишете стихи?
- Нет. Это не мои.
- Так можно написать, только побывав здесь.

- Почему именно здесь? - «дурак» печально улыбнулся. - «Спецпсихушки» одинаковы везде. Эти стихи написал мой товарищ по несчастью. Кажется, Некипелов... Да, Некипелов. Я его звал Виктором. Нас «лечили» в Казани.
- А что, и поэтов «лечат»?! - удивился Андрей.

- «Лечат» всех. Кстати, Виктор не поэт… Он фармацевт.
                Только и видно охраннице заспанной,
                Стражнице нашей судьбы –
                Гордые руки заломлены за спину,
                Сбриты лихие чубы.
                Будто бы в этом бесцельном кружении
                Наш неизбывный оброк:
                Восемь с осьмушкой в одном направлении,
                Три с половиною - вбок.

Андрей вслушивался в монотонный голос. Каждая новая строка пронзала мутное от галоперидола сознание. Ведь это у него «гордые руки заломлены за спину», ведь это его «лихой чуб»…
                Солнце блеснуло бы огненной лавою,
                Ангел бы вдруг заглянул!
                Даже и небо решёткою ржавою
                Красный паук затянул!
                Только в мечтании, только в видении –
                Веры зелёный росток.
                Восемь с осьмушкой - в одном направлении,
                Три с половиною вбок.

Новый «принудила» сидел, упёршись локтями о свои колени и глядя перед собою в пол, тихо читал стихи. Насколько может быть эффективным принудительное лечение, если фармацевты начинают писать такие пронзительные стихи!
                Ветки черемухи, мокрые, росные,
                Старый с кувшинками пруд…
                Милые, верные, добрые, вздорные –
                Губы, которые ждут!
                Дудочка веры - с валторною вечности
                Слиты в единый прибой.
                Три с половиной шага в поперечнике,
                Восемь с осьмушкою вдоль.

Андрей не заметил, как утонул в стихах. «Дудочка веры» увела его в далёкую, уже забытую страну, страну беспечной юности и удивительной любви, где ждали его «милые, вздорные губы». Перед ним вдруг снова возникло видение, много лет назад заставлявшее его бессильно выть в вонючую больничную подушку, которое, уже давным-давно забыв о нём, прекратило его посещать. Андрей с удивительной четкостью, как будто это было наяву, вдруг увидел Люду, её лицо, улыбку. Её влажные губы были приоткрыты, и он вдруг настолько реалистично ощутил аромат её дыхания, что…

- Виктор уже на свободе, - сосед своим невинным замечанием разрушил волшебное видение. – За него боролись, его вытащили…
Увидев в глазах Андрея немой вопрос, он многозначительно кивнул и развёл руками.
 -  Мировая, видите ли, общественность требовала.
 - Как это? Мировая…
- Успокойся, за нас никто бороться не будет, потому что о нас никто никогда не узнает. Мы не «чехи» и не диссиденты.
- При чём здесь «чехи»?

- Мы их так называли. К ним то и дело журналисты да адвокаты ходили. Во всём мире радио, газеты только о них и трещали.
- А за что им такая честь?
- А у нас тем, кто норовит дать дёру «за бугор», всегда почёт и уважение. Они ведь особенные! «Диссиденты», не хухры - мухры! - поддерживает он этих диссидентов или осуждает, Андрей не понял. Скорчив кислую мину, «дурак» махнул рукой и отвернулся. - «Чехи» - такие же «принудилы», как мы с тобой, только в спецпсихушку загремели за демонстрацию против ввода войск в Чехословакию.

И снова странный любитель стихов, сам того не замечая, взрыхлил заскорузлую память, заставив вспомнить Дунай, спешную подготовку бронекатеров для броска во вздыбившуюся Чехословакию, тяжёлые транспортные самолеты, каждые полчаса пролетающие над Кислицами, уносящие из Болграда войска на восставшую Прагу. Андрей вспомнил беспокойное состояние души, предвкушающей возможное участие в исторических, может быть, даже героических событиях, и взволнованные глаза Люды, ежедневно молившей Бога, чтобы дивизион не ушёл в верховья Дуная.

- Против?! - Андрей не мог поверить. - А почему против?
- Долго рассказывать. Забудь. Лучше почаще ощупывай извилины. Проверяй, съехал ты или нет. Потому что вялотекущая или шустробегающая у тебя шизофрения - безразлично. Она не лечится, а значит, срока у нас нет, и сколько суждено пробыть здесь, трудно даже предположить.

То, что человек предполагает, а Бог располагает, Андрей знал.
Ну, кто мог предположить, что странное, непостижимое происшествие на крохотной таёжной станции проделает неустранимую брешь в его судьбе, затормозит его жизнь. Не оборвёт, а затормозит, фактически остановит её течение, погрузив его в информационный, интеллектуальный и, в конце концов, физический вакуум. Который, среди всего прочего, не позволил ему узнать, что чешский путч назвали «Пражской весной», что ввод войск в Чехословакию покрыл позором Советский Союз, что кто-то против этого протестовал и, так же, как он, стал жертвой карательной психиатрии.

Андрей понимал, что сегодня ему уже не узнать ничего из той жизни, которая второй десяток лет проходит мимо него, за стеной, за проволокой. Где-то там…
…Кукушка-кукушка, сколько мне лет…? Ку-ку, ку-ку, ку-ку… Сумасшедшая кукушка не умолкает, потому что конца у этого срока нет.
                …
 Тем не менее, «...Бог располагает».
 Осенью 1991 года в  судьбе Андрея появилась Татьяна Васильевна Сухорук. Она не просто сменила ушедшую коллегу. Она действительно оставила след в судьбе несчастного «принудилы». Впервые за два долгих десятилетия Андрей почувствовал, что врач не причинит ему зла. Впервые в разговоре с тюремным психиатром он не почувствовал взаимного отчуждения. Что стало тому причиной, Андрей не знал, но эта пятидесятилетняя женщина явно ему благоволила.

Всего через месяц наблюдения Сухорук перевела несчастного из камеры строгого надзора в обычную палату и, что куда важнее, отменила ужасные нейролептики.
Два шага, предпринятые врачом, в буквальном смысле вернули Андрея к жизни. Безумные мышечные боли, вызываемые сульфазином, прекратились, неугнетаемое галоперидолом сознание стало постепенно проясняться. Изображающие санитаров уголовники в белых пилотках в обычной палате зверствовали значительно сдержанней. Одного этого было достаточно, чтобы появилось ощущение перемен к лучшему.

Во время одной из редких бесед Татьяна Васильевна вдруг тихо, ни к кому не обращаясь, произнесла:
      - Я постараюсь вытолкнуть вас отсюда…
Сначала Андрей не понял, что эти слова обращены к нему. Но в кабинете врача больше никого не было.
- Простите… Откуда?
- Из больницы, - с какой-то непонятной тоской врач посмотрела на своего пациента и, вздохнув, добавила, - на свободу.

Услышанному Андрей не поверил. Сознание, в лоскуты растрёпанное чудовищными препаратами, отказывалось примерить к себе слово «свобода». Однако, убедившись, что это, потерявшее для него свой первоначальный смысл, слово было адресовано ему, Андрей тихо промямлил:
      - Я буду благодарен…
 Чем руководствовалась Сухорук? Может быть, глядя на этого, скомканного годами «лечения» человека, она представила, каким цветущим юношей он двадцать лет назад сюда попал? А может, после долгих лет работы в учреждениях карательной медицины ей просто захотелось хоть чем-то реабилитироваться? А может быть, её поведение было продиктовано отголосками августовского московского путча, докатившимися до Благовещенска?

 - Благодарить рано. Не всё будет зависеть от меня.
 Но то, что от неё зависело, она сделала.
Было её ходатайство, была комиссия с приезжими светилами психиатрии,  был суд. Рассмотрев ходатайство комиссии об изменении режима содержания, суд удовлетворил его.
Ещё долгих полтора месяца крутились шестерёнки судебной канцелярии, и наконец-то Андрей стянул с себя тюремное тряпьё. Странно выглядела его личная одежда, в которой он сюда попал. Потравленная молью форменка с погонами старшины второй статьи мешком висела на его исхудалом теле, а пропахшие нафталином брюки оказались, на удивление, длинны.

И вот Андрей уже вне тюрьмы… Другие звуки, другие запахи, воздух… Хочется обернуться, посмотреть на мрачные стены, зловещие вышки, но страх проснуться и оказаться в заплёванном тюремном прогулочном загоне заставляет быстро идти вперёд. Туда, где давно забытые, большие пространства, где есть деревья, где высокие здания и широкие улицы, по которым (о, чудо!) ходят женщины!
                …
Хлипкий, из старых, до черноты потемневших досок, забор надёжно скрывал от досужего взгляда застывшую в неудобной позе пожилую женщину, битый час ведущую наблюдение за странным прохожим, появившимся на улице.
Среднего роста, слегка прихрамывающий мужчина лет сорока, привлёк её внимание тем, что уже в третий раз останавливался у дома напротив и подолгу рассматривал его. Ничего интересующего его не обнаружив, он куда-то уходил, но через некоторое время возвращался и снова принимался изучать старый покосившийся домишко и его небогатое подворье.

- И что это ты тама высматриваешь? - не выдержала наблюдательница. - Чем тебе, господин хороший, эта избушка глянулась?
Андрей обернулся. Позади него, над забором, круглая, словно сказочная репка, повязанная домиком белой косынки, торчала настороженно-любопытная голова. Он давно чувствовал, что его спину сверлит чей-то пристальный взгляд.

- Здравствуйте. Да, глянулся, вот, - чтобы не шуметь на всю улицу, Андрей подошёл ближе. - Простите, не семейства ли Мартынюков этот домик?
- А коли знаешь, пошто спрашиваешь? - соседка повернула голову в профиль и по-куриному, одним глазом, подозрительно взглянула на собеседника.
-  Что, дома никого нет?
- А кому дома быть-то? Одна баба Настя и живёт. Терентий уж годов пять, как помер.
 - И больше никого нет?
 - Я же говорю, одна живёт.

 - А Люда… Людмила? - голос предательски дрогнул.
- У-у… Уж годов двадцать как уехамши. На учительшу вроде учиться изладилась. А может и нет… Не знаю.
- А куда? Не подскажете?
- Да кто ж тебе скажет. С тех пор об ей никто и слыхом не слыхивал.
Андрей отвернулся и уставился на древний домик. Кажется, домик его в эту минуту интересовал мало. Ему надо было справиться с собой.
- А баба Настя, извините, это кто?
- Терентиева жёнка. Мачеха Людки да Верки
.
- Я несколько раз подходил к дому, но её не видел. Может быть, она себя плохо чувствует.
- Ага! Плохо! Дай Бог мне так себя чувствовать. Палку в руку, сгорбится и чешет как паровоз. Она об это время на перроне сидит. Нынче ведь кооперация. Дело к осени. Грибочки, ягодки, - вот она и приторговывает.
- Спасибо вам. Всего доброго.
- Бывай здоровёхонек. Ой, милок, - опомнилась бдительная соседка. - А кто ты будешь?
Андрей оглянулся.
- Прохожий… Прохожий я.

…Одноэтажное кирпичное здание вокзала выглядело удивительно уныло. Безрадостный вид ему придавали голые стволы полутора десятков тополей, кроны которых были, с целью обновления, срезаны на расстоянии пяти метров от земли.  Пара глупых кур копошилась в поисках пищи на бетонных плитах привокзального пятачка. Фронтон вокзала, обращенный к перрону, украшала небольшая синяя вывеска с названием станции - «Амазар».

По неширокой, в двадцать ступеней лестнице, Андрей поднялся на перрон. Небольшие строения с яркими вывесками - «Промтовары», «Пиво - воды», «Буфет» -образовали на узком перроне своеобразный «торговый ряд», особую привлекательность которому придавали пёстро одетые «…несчастные, торговки частные», сидящие на фоне блеклых стен из белого силикатного кирпича.

Бдительная соседка дала точные приметы бабы Насти, поэтому Андрею не составило труда найти её. Сидела она обособленно, на почтительном расстоянии от «коллег по бизнесу», на маленькой детской скамеечке. Перед ней, на ящике для картофеля, устланном газетой «Гудок», красовались выставленные ровным строем стеклянные баночки с шиповником, брусникой, маленькие полотняные мешочки со снадобьями, приготовленными из сушеных листьев и трав. В руке бодрая старушка держала живописную клюку, достойную сказочной Бабы Яги.

       - Здравствуйте…
Женщина оценивающим взглядом окинула покупателя.
- Доброго здоровья, мил человек! Чего надобно? В моей аптеке всё есть. Гляди-ка, и травка буковицы, и лист толокнянки, и хвощ полевой, и будра плющевидная. Есть душица, крапивка, подорожник… Тебя, как я понимаю, нога беспокоит? Нарывает али сломал?
      - Это давняя болячка…

Под пристальным взглядом торговки Андрей растерялся. Повисла неловкая пауза.
- Простите, вы Анастасия… не знаю отчества, Мартынюк?
Женщина насторожилась.
- И что мне будет, если это так? Протокол писать настроился? Из исполкому?
- Нет. Я просто хочу спросить, то есть… кое-что узнать.
      - Спроси, спроси. С тех пор как умер муж, с меня и спросить-то некому. А тебе чего вдруг занадобилось?

     И без того растерянный Андрей под суровым взглядом бабы Насти разволновался всерьез.
- Мне надо… то есть, я хотел бы узнать что-нибудь о вашей дочери… в общем, где сейчас Люда, как она живет? Словом, как она?
Медленно оглядев Андрея с головы до ног, женщина опустила глаза. После долгого молчания она тихо, нараспев протянула:
- И с какой такой радости я буду исповедаться перед первым встречным? Откуда ты взялся? Кто ты такой будешь, чтобы вопросы мне задавать?
- Меня зовут Андреем… Андрей я. Я… это… - не зная, что сказать, растерянный пришелец отвел взгляд и замолчал.

Опустив глаза долу, молчали два незнакомых человека. Они никогда не видели друг друга, но думали они сейчас об одном и том же. Старая, забытая боль неожиданно сковала сердце пожилой женщины, неподъёмным камнем навалилась на её согбенные годами плечи. Нежданный гость, очевидно, догадывался о её состоянии. Да и сам он выглядел настолько подавленным, что казалось, будто с этой болью он тоже никогда не расставался. Взглянуть глаза в глаза у них не хватало сил.

Вдруг старуха коротко размахнулась и, что было сил, ударила стоящего перед ней мужчину своей увесистой клюкой.
- Стервец! Где ты был? Где тебя носило, окаянный?
Словно гулёна-муж, вернувшийся домой только к утру, Андрей молчал…
- Как ты посмел явиться сюда? Через столько лет? - женщина задыхалась от негодования. Не желая привлекать всеобщего внимания, она перешла на громкий шёпот, отчего её речь стала напоминать злобное шипение. - Как тебя ноги принесли сюда. Пёс шелудивый! Она ждала тебя! Изо всех силов, до остатней капли! Ирод! Молодым был – не нужна была, а выдохся, так и адрес вспомнил?

Копившаяся годами обида, невысказанные упреки, жгучая горечь, болезненные воспоминания о незаслуженных страданиях дочери, издавна тлеющие в груди, вдруг заклокотали и неудержимо рвались наружу. Господи, Боже правый! Да если бы она могла, она разорвала бы этого мерзавца. Пришёл… Стоит… Как могла её Люда, её красавица, полюбить такого тщедушного заморыша?! Сгорбился как нашкодивший школяр, сейчас носом начнет шмыгать. Ничтожество!

Возмущенная женщина не знала, куда деть свои суетливо мечущиеся руки. Она то принималась перекладывать выстроенные на газетке баночки, то поправляла на голове не нуждающуюся в этом косынку, то хватала свою клюку, то снова откладывала её в сторону.
- Люда!.. Как она живёт? Опомнился. Ни дна тебе, ни покрышки!  Это же надо? Как живёт?! Не живёт она больше… Нет её! - взрыв очень быстро истощил энергию. Её подбородок задрожал, глаза увлажнились, и она уткнулась лицом в уголок своей косынки.

Андрей, покорно, с видом обречённого принимающий поток брани, вздрогнул. От услышанного он на секунду оцепенел, но, осознав сказанное, кинулся к бабе Насте и, схватив её за плечи, развернул лицом к себе.
- Как, «нет её»?! Как?! Почему? Не ври, старуха!!

Оторвав руки от заплаканных глаз, женщина, что было сил, оттолкнула ненавистного пришельца. Не устояв на ногах, Андрей растянулся на перроне.
- Прочь! Прочь, дьявол! Не тебе уличать меня во лжи. Убили Люду мою… Через год после рождения Кирюши. Душегубы.

      Не успев подняться, Андрей, облокотясь на локоть, застыл.
      - Кирюша… У Люды родился сын?
      - Ничего я тебе не скажу. Уходи отсюда.
      - Тетя Настя, как это случилось? Где Люда похоронена? Где её сын?
Андрей с трудом встал на ноги. Их энергичный диалог уже привлёк внимание присутствующих на перроне.

- Ей жизнь испоганил, теперь сыну хочешь? Ничего ты не узнаешь. Поганец! Уходи, пока милицию не кликнула. Бродяга. Перекати поле! Изыди, дьявол!
      - Пожалуйста, я вас прошу, где она…
- Сгинь, нечистый! Забудь сюда дорогу. Глаза б мои тебя не видели!
- Воля ваша, - скорбно кивнув, Андрей вздохнул и поклонился. - Будьте здоровы, тетя Настя. Простите…

- Бог простит… - провожая долгим, отнюдь не доброжелательным взглядом прихрамывающего Андрея, женщина вдруг, неожиданно для себя, перекрестила его старчески ссутулившуюся спину.

То, что Андрей, покинув Благовещенскую ТПБ, оказался на станции Амазар, было естественным движением души. Он понимал, что здесь его уже не ждут. А если и помнят, то считают лжецом, клятвопреступником, кем угодно. Андрей готов был увидеть Люду замужем, счастливую, любящую своих детей, мужа...  У него не было желания нарушать её покой. Но ничего поделать с собой он не мог, ему необходимо было преклонить перед нею колени, попросить прощения, и после этого он был готов умереть. Но узнать о её трагической кончине он не был готов.

Отповедь, полученная от Людиной мачехи, расставила все точки над «i». Бродяга…Ирод…
Какой огромный период жизни замалёван жирной черной краской, какие годы безвозвратно улетели в бездонную пропасть.
Люды нет… Да и его самого, по сути дела, тоже.
Кто он?
Что он?
Куда теперь?..



                Глава 7.  ВСТРЕЧИ С ПРОШЛЫМ

Странно ощущать себя незваным гостем на чужой планете. Человеком, которого нигде не ждут, которому безразлично, в каком направлении двигаться.

Станция Амазар стала вдруг для Андрея ничем не лучше любого другого места на земле. Отчий дом в далёкой Белоруссии, самое святое место на свете, где только и может существовать запах материнского подола, вряд ли сегодня помнил о нем. Мама, единственный близкий, способный ждать человек, вероятней всего, не смогла пережить произошедшего с ним, если, конечно, ей об этом сообщили. А если нет, то его появление, после стольких лет неведения, могло бы её убить. Кроме того, путешествие по развалившейся на удельные княжества стране, без средств, с военным билетом, выданным неизвестно когда, было предприятием бессмысленным.
      И снова Ерофей Павлович…

Как убийцу неотвратимо влечёт на место преступления, так и эта, роковая для Андрея станция, самая близкая к Амазару, не отпускала его от себя. В поисках хоть какой-нибудь работы, он снова оказался на Ерофее, ставшем отправной точкой его многолетних мытарств.

В отделе кадров локомотивного депо миловидная девушка сообщила, что вакантной должности электрика на предприятии нет, и предложить ему смогут только место разнорабочего. Недолго думая, Андрей согласился. Однако, когда дело дошло до оформления, произошла некоторая заминка. Отсутствие трудовой книжки было воспринято без энтузиазма, да и военного билета оказалось недостаточно. Из-за соседнего стола поднялась пожилая, несомненно, более опытная кадровичка, уверенно пролистала единственный документ претендента и, раскрыв на нужной странице, уверенно ткнула в него пальцем, указав девушке какую-то цифру.
- Вакансий нет. Разнорабочего приняли вчера. Извините.

Разве мог знать бывший «принудила» о всех, десятилетиями отработанных, тонкостях советской кадровой системы, которые продолжали исправно функционировать? Что на нужной страничке военного билета в непонятной для постороннего глаза комбинации из нескольких цифр, на нужном месте стояла цифра «4», которая подготовленному кадровику говорила больше, чем мог сказать подробный диагноз, укравший у страдальца долгие годы жизни.

…Осень капитулировала. Зима осторожно прибирала к рукам её пёстро разукрашенные угодья. То посеребрит первым тонким ледком прибрежные камни обмелевшей за лето реки Урки, деловито торопящейся на встречу с Амуром-батюшкой, то, как холодным душем, обдаст промозглым, колючим ветром, налетевшим из-за сопок.

Поздним воскресным вечером Андрей вошёл в дверь, украшенную стеклянной табличкой с горделивой надписью «заведующий». Каморку, оказавшуюся за дверью, назвать кабинетом было трудно, да и сам заведующий, примостившийся за колченогим столом, был похож, в лучшем случае, на бригадира наспех сколоченной бригады шабашников. Наткнувшись на его вопросительно-удивлённый взгляд, Андрей потоптался на месте.

- Извините… Я бы хотел помыться.
- Баня работает до девяти. А сейчас сколько? Приходи во вторник, и не ко мне, а в кассу.
- Я не зря к вам обращаюсь. У меня нет денег.
- Мы благотворительностью не занимаемся, - заведующий баней строго взглянул на странного посетителя.
- Жаль. Дело хорошее… Я думал, ведро тёплой воды не разорит вашего предприятия, и вы не дадите мне опуститься ниже ватерлинии.

Чумазый проситель чем-то заинтересовал строгого заведующего. Может, у него просто было хорошее расположение духа.
- Бомжуешь?
- Видимо, так это и называется. Хотя я не классический пример. Есть персонажи и поколоритней.
      - Чем питаешься? - хозяина «кабинета» интересовали подробности.
      - Не будем о грустном.

      - Не пьешь? - для бомжа гость был слишком трезв.
- Не пью, не курю и, может быть, это покажется странным, за последнюю четверть века в связях с прекрасным полом не замечен.
- Ого!!
- Ага… Так вот, насчёт помыться. Можно, конечно, и в реке, но мне сейчас только простуды не хватало, - Андрей не оставлял интересующей его темы. - И простирнуть бы тоже… с вашим мыльцем…

Нет. Это был необычный бомж. Заведующий целой поселковой баней забыл, что рабочий день давно закончен.
- А что, документов, как водится, у тебя нет?
- Почему, же? Есть военный билет.
- Та-ак… - протянул главный банщик. - Чего стоишь? Садись. В ногах правды нет.

…На следующее утро хорошо выспавшийся после бани Андрей проснулся, как говорится, «при должности».
Заведующий баней оказался нормальным, не испорченным административными заморочками мужиком из рабочих. Заведовал он большой котельной, обогревающей несколько зданий в центре Ерофей Павловича, и, работающей в этом же здании, поселковой баней. В преддверье зимы в большой котельной работал только один кочегар, уже предупредивший заведующего, что без сменщика зимой работать не будет. Так что, в баню Андрея, как говорится, сам Бог послал.

В дальнем углу, за большим, всегда тёплым котлом, нашлось местечко для узкого топчана, ставшего местом постоянного жительства несостоявшегося бомжа.
Напарником Андрея оказался эвенк по имени Юлек. Точнее, Дюлекин Хайланьча, но в силу необычного звучания для русского уха, его имя, потеряв несколько букв, трансформировалось, и добродушного узкоглазого кочегара стали звать почти как великого правителя Рима. Это вполне соответствовало древнему тунгусскому обычаю: имя, полученное при рождении, с возрастом менять на прозвище. Если взрослого тунгуса назвать его детским именем, то его можно всерьёз обидеть.

Коренная народность Восточной Сибири, давшая название рекам Малая, Большая и Подкаменная Тунгуски, в различные времена известная как «бирары», «манегры», «солоны», «орочёны», в конце концов, приобрела название эвенки.
 
Словоохотливый Юлек с удовольствием знакомил Андрея с жизнью тихой таёжной станции, с тонкостями эвенкийской национальной культуры и незатейливого быта, сформированного под влиянием жизни в условиях суровой Сибири. Смутно помня себя, каким был до «лечения», бывший «принудила» с интересом вслушивался в его рассказы, познавая новый для него, современный мир.

Андрей был немало удивлен тому обстоятельству, что его сменщик ходил на охоту с луком и стрелами.
- А что хорошего в охоте с ружьём. Эти разбойники больше распугивают зверя, чем охотятся. Зверь уходит с насиженного места и где-то в тайге гибнет в борьбе за новую территорию.  Если этого охотника выгнать из дома, куда он пойдёт? Где его ждут? Кто ему отдаст свой кусок хлеба. Вот так и зверь. У каждого своё место на земле.

Болтливый эвенк не знал, насколько понятны были Андрею его слова. В отличие от своего сменщика, Андрей был немногословен и слушал Юлека с неизменно опечаленным лицом.
- Жаль, что зимой нельзя оставить котёл без присмотра. Я бы тебя научил охотиться с луком и со стрелой, по-тунгусски. Мы ведь охотники с рождения. В войну самым результативным снайпером был Кульбертинов Иван. Тунгус.

Юлек великим снайпером, конечно же, не был. Придя с неудачной охоты, он втыкал лук и стрелы в землю и, став лицом к солнцу, произносил:
- Сэвэки тэгэмер, эду би беже бишем, тир емененди, тегеве борири минду букел.
Когда же Бог слышал его молитву и охота была удачной, болтливый потомок древних охотников хватал добытого зверя за уши и, повернув мордой к солнцу, гордо провозглашал:
      - Сэвэки тэгэмэр, борири букел!

Охота была для Юлека не столько страстью, сколько национальной традицией. Кроме охоты, у него была привычка, которую и невинной не назовешь, и на вредную она не тянула. Соединив свои познания в слесарном деле с дармовой энергией пара, рукастый эвенк создал устройство, при помощи которого поздней осенью, когда тайга окрашивалась в красный цвет подмороженных гроздьев рябины, в поселковой котельной начинала действовать скромная винокурня. В те дни, когда на смене был Андрей, свободный от работы Юлек неторопливо и с удовольствием предавался изготовлению рябиновой водки, которую он любовно называл «слезой тунгуса». Пока на полках поселковой бани изнывали от пара ерофейпавловчане, за стеной, в котельной истекал «слезами» аппарат изобретательного Юлека.  Сам автор нестандартного устройства, управляя процессом, негромко распевал песню, в которой Ирина Понаровская вряд ли узнала бы свои «Рябиновые бусы».

                Рябиновая водка,
                Какой отличный вкус!
                Мы правильно купили
                Бутылку вместо бус.               
                Рябиновая водка на закат,
                С ней провести я каждый вечер рад.
                Рябиновую водку пью я в ночь,
                И все проблемы убегают прочь.   

Ни в ночь, ни на закат, а тем более «на рассвет» «слезу тунгуса» Юлек не пил, используя её исключительно как лекарственное снадобье. Свою винокурню он приводил в действие один раз в год, аккурат «к подмёрзшей рябине», и называл это заботой о здоровье. Может быть, он отдавал таким образом дань какой-то традиции, а может, ему просто нравилось проверять свой агрегат в действии, но, так или иначе, раз в году в котельной звучала незатейливая песня добродушного эвенка:
                В туманной дымке тают
                Закаты синих дней.
                Накрой, давай закуски
                На столик поскорей.
                Рябиновая водка на рассвет…

Очень просто было сойтись с этим бесхитростным таёжным жителем с распахнутой настежь душой. Прошло время, и Андрей, чье сердце, устав бороться с галлоперидолом, превратилось в булыжник, увидел в жизнерадостном Юлеке единственного близкого человека.

Заметив, как бережно стирает и штопает Андрей свой старый полосатый тельник, как до белого сияния надраивает украшенную якорьком латунную бляху своего, растрескавшегося от возраста, флотского ремня, Юлек, никогда не видевший моря, приставал с бесконечными расспросами. Много рассказать любознательному сменщику бывший старшина не мог, но в широко раскрытых глазах собеседника он видел, как буйное воображение потомка тунгусов щедро дорисовывает всё недосказанное им.

…Однажды летом в каморку, где отдыхал Андрей, влетел всклокоченный Юлек.
- Я видел корабль! Настоящий корабль. На станцию привезли! Большой такой. С пушкой. Стоит на платформе. Правда, пушка отдельно. Названия у корабля нету, но на борту надпись, большая такая - «904». Белой краской.
Андрей обмер… Пушка отдельно? «904»?.. Нет! Этого не может быть! «904»!.. Только не это!

Неожиданная новость молнией ослепила сознание. Время уплотнилось, стало вдруг материальным, и на бешеной скорости врезалось в Андрея. От удара вскипела кровь и заболела каждая клеточка. Все свои убитые годы он увидел сразу, одним большим, уродливым куском, взорвавшимся ослепляющей магниевой вспышкой, в одно мгновение испепелившей его обугленную душу.
      Дождался…

Двадцать лет Андрей «ощупывал свои извилины», стремясь узнать - сошёл с ума или нет. И вот, спустя ещё пятнадцать, можно, наконец, твердо сказать: «Съехал!!».
Он сидел на площадке товарного вагона, стоящего на соседнем пути, и зачарованно смотрел на стоящую в тридцати метрах платформу. Это была она! И катер был тот же, и башня, у которой он стоял перед грозой! Если бы охрана разрешила подойти ближе, Андрей мог бы с закрытыми глазами показать, в каких местах на башне облупилась краска, на какой из леерных стоек остался след от молотка нервного рабочего измаильского судоремонтного завода. Ноздри бывшего моряка судорожно вздрогнули. Словно таможенный пёс, натасканный на наркотики, Андрей вдруг явственно ощутил запах машинного отделения, испаряющегося аккумуляторного электролита, промасленной ветоши и солярки. Огромная дыра во времени, размером в тридцать пять лет, затянулась.

Это был его катер!
Андрей ощутил непреодолимое желание пройтись по палубе своего катера, потрогать руками знакомые медяшки, ручки машинного телеграфа, давно не чищеную рынду… Большую часть жизни он жил в чужой, враждебной ему среде. Каждый день, ненавидя и проклиная её, вынужден был терпеть и приспосабливаться к ней, и вдруг… Катер! Место, где он был молодым, где в последний раз искренне рассмеялся, где у него были честные и преданные друзья, куда он приходил после пьянящих свиданий с Людой, где по ночам мечтал о их счастливом будущем. Как давно это было… Каких сил стоило сдержаться, чтобы не оттолкнуть в сторону часового и не взобраться на охраняемую им платформу.

Что это? Как это может быть?! Андрей тряхнул головой. Видение не исчезало… Ствол танковой башни, край платформы, всё то, что когда-то на его глазах стало рассыпаться в прах - было на месте! Выходит, в ту роковую грозу галлюцинации действительно были? Значит, галлоперидол, сульфазин, санитары с резиновыми шлангами, ботинки с мочой были нужны? Но как быть с таинственным исчезновением и, тем более, появлением вновь?!

Обессиленный Андрей сполз с площадки вагона и поковылял в своё грязное обиталище. Снова не хотелось жить, снова вернулось ощущение бессилия перед чем-то мистически неотвратимым.

Почему весь мир, все окружающие беззаботно живут, не понимая, что рядом, вот здесь, в эту минуту происходит нечто невероятное, а может, и угрожающее? Почему всё это способен видеть только он один? Многие годы ему не верили, и - вот ОНО! Это ОНО непредсказуемо, а значит, от него можно ожидать неизвестно чего, и неизвестно когда. Следовательно – в любой момент. Это страшно. Страшно!

Обессиленно присев на пороге котельной, обхватив голову руками,  он медленно раскачивался из стороны в сторону. Несчастного била мелкая дрожь. Его губы тихо шептали:

                Товарищ, не в силах я вахту стоять,
                Сказал кочегар кочегару.
                Огни в моих топках совсем не горят,
                В котлах не сдержать больше пару.
      Что происходит с другом, почему этот красивый корабль произвёл на него такое ошеломляющее впечатление, Юлек понять не мог, но ему показалось, что прозвучавшие строчки могли бы стать их с Андреем профессиональным гимном.
                …
- Я вам не верю. Всё это фантастика на уровне бреда!
Тяжело нахмурив брови, капитан-лейтенант стрелял настороженным взглядом во всех присутствующих.
- Виктор Антонович, я просто поставил вас в известность о том, что с вами произошло. Мне трудно предположить, как всё это на вашем месте воспринял бы я, тем не менее, нам необходимо двигаться вперёд. Мы должны сотрудничать с вами.

- Ни с кем я сотрудничать не буду! - Нелюбов упрямо набычил голову и по слогам процедил: - Я офицер советского военно-морского флота, и что бы вы тут ни сочиняли, какие интриги ни плели, я останусь им до конца!

- Виктор Антонович, дорогой, - Любовь Николаевна подсела ближе к Нелюбову. - Вы ведь должны понимать, что всё, что знаете вы, известно и нам. Вся техническая документация устройства, которое вы так достойно пытаетесь уберечь от нас, никуда из КБ не делась. Сам аппарат в целости и сохранности находится на катере. Что нам ещё надо? Мы хоть сегодня можем его использовать. Слава Богу, в этом нет нужды.

- Я, милочка, не Буратино. Так что нечего изображать Лису Алису, - Нелюбов цепким взглядом бывалого сердцееда окинул собеседницу. - Не будь столько елея в вашем голосе, я бы, может, и поверил, что вам от меня ничего не нужно.

- Ну, прежде всего, я не «милочка», а Любовь. А доброжелательные интонации в моём голосе призваны дать вам понять, что агрессия между нами неуместна. Ваше довольно странное появление здесь одинаково неожиданно как для вас, так и для нас. Смею предположить, виною всему стало устройство, одним из соавторов и оператором которого являетесь вы. Причины необъяснимых событий нас с вами интересуют одинаково. Не так ли? Что произошло много лет назад? По какой причине такое потрясающее изобретение сработало несвоевременно? Было ли это нештатным включением, или не обошлось без человеческого фактора? Что случилось? Почему оно вдруг сработало исключительно «на себя»? Ведь вокруг не было никаких разрушений. И последнее, почему через столько лет всё вернулось туда же, откуда исчезло?
- Я ничего не зна-ю!

Нелюбов действительно не знал ничего, но в этой ситуации, гордое «не знаю» создавало ему ореол несгибаемого героя.
- Послухай, хлопче, - склонив голову набок, Богдан, с высоты своего роста, хитро прищурив глаз, рассматривал моряка. - Кажуть, в нашем времени ты появился с хорошего похмелья?
- Что, будем обсуждать недостойное поведение советского офицера? - Нелюбов ухитрился горделиво, пусть даже снизу вверх, взглянуть на Ищенко.
- Та ни… Завидки беруть, - Богдан в своей иронии был удивительно искренен. - Один раз выпил и тридцать пять рокив пьяный. Так, може, ты шось там нажал не то, или включил спьяну?

Нелюбов подобрался и, строгим, не допускающим возражений тоном, словно отчитывая матроса-первогодка, отрезал:
       - У меня полное впечатление, что вы бредите! «Шось нажал…»
Не вмешиваясь в разговор, Елисеев молча наблюдал за происходящим. Наконец он встал и, одернув китель, взял в руку свой неизменный портфель.

- Виктор Антонович, вы умный, образованный человек, и путешествие во времени, к счастью, не помешало нам встретить вас в добром здравии. Я понимаю, что вам необходимо усвоить полученную от нас информацию, так сказать, переварить её и попробовать адаптироваться в новых условиях. Вы с этим справитесь. Вы уже не сотрудник оборонного КБ. Сегодня вы учёный, которому повезло стать участником чрезвычайно важного и увлекательного эксперимента! Искренне поздравляю вас! Вы вступили в новый этап вашей удивительной биографии, и пройдём мы его вместе. Тамара!..

Дверь палаты открылась сразу же после того, как прозвучало имя медсестры. Можно было не сомневаться, где она находилась во время беседы.
- Тамара, будьте любезны, принесите капитану как можно больше газет, журналов. Разных, какие только найдёте, и побеседуйте с ним.
- О чём? - растерянная девушка испуганно посмотрела на перебинтованного моряка.
- Обо всём. Поверьте, ему будет интересно всё. Абсолютно всё! Виктор Антонович, здесь вам будет удобно. Мы вас оставим ненадолго.

- Мы скоро вернёмся, - Любовь Николаевна ободряюще улыбнулась. – Надеюсь, наше сотрудничество будет полезным и увлекательным.
- Я повторяю, сотрудничать я буду только с теми, кого знаю лично! - Нелюбов ещё раз окинул взглядом стройную фигурку советника по экспорту и вздохнул.
                …
- Не хочется мне этой танковой пушкой глаза людям мозолить, - Елисеев выглядел озабоченным. - Надо убраться отсюда. Лучше всего в Благовещенск, в воинскую часть.
Они уже подходили к общежитию железнодорожников, где разместили членов комиссии на ночлег.
После разговора с Нелюбовым у всех остался неприятный осадок. Идти на контакт он категорически отказался. Правильно. Офицер. Так научили... Строгих мер к нему применять нет смысла. Вряд ли что знает, вряд ли в чём виноват.

      Неопределённость…
- Александр Павлович, за два дня мы никому, ничего не намозолили, – Доброход принялась энергично убеждать Елисеева. - На этой, Богом забытой станции нам никто не мешает, да и Нелюбова перевозить пока рано. Пару дней здесь мы ещё можем поработать. Мне кажется, следует ещё разок осмотреть место происшествия. Не исключена возможность, что удастся обнаружить новые зацепки.

- Спустя столько времени? - Тугулов скептически поморщился.
- А что нам мешает? Шось мне кажется, что следаки тогда поработали дуже погано. Они не зробылы нияких замеров на месте происшествия. Ни радиационного фона, ни электромагнитного. Хиба ж так можно?
 - А что, это могло на что-то повлиять?
 - Ще й як!

- Александр Павлович, - перебила Доброход, - а здесь можно выйти в интернет?
- Не думаю, Любовь Николаевна. Тайга… -  безнадежно махнул рукой Елисеев.
- Ну, почему же? - обиделся Тугулов. - Тайга тайгой, а Транссиб Транссибом. Недавно его перевели на оптоволоконную связь.
- Правда? Это радует, - мрачно проворчал полковник.

Трудно было поверить, что новость обрадовала Елисеева. С каждым часом Ерофей Павлович раздражал штабиста все сильнее. Опухшие ноги и высокое кровяное давление беспокоили его значительно больше, чем этот непредсказуемый катер со своим дурацким оборудованием. Думать о нём не хотелось вовсе. Полковника занимали мысли о том, каким образом его «попрут из министерии». Могут раздуть скандал по итогам этой идиотской командировки и выгнать с треском, а могут с помпой и под аплодисменты, вручив грамоту министра обороны, спровадить на пенсию. Да… С грамотой оно, конечно, лучше…
                …
Через несколько минут, после того как члены комиссии расстались, в номер к Богдану проскользнула Доброход.
- Нелюбова надо разговорить. Он должен проникнуться к нам доверием.
- Та якэ к чёрту «доверие»? Цэй «москаль» упэртый як бугай. Треба вам, Любов Мыколаивно, включать свой главный калибр.
- Что вы имеете в виду?

- Чары ваши жиночи. Яж бачив, как он вам делал визуальный массаж.
- Да, до женского полу он лаком, - Доброход была польщена замечанием. – Видимо, морячок был знатным ловеласом.
- Это уж точно. Такие как он способны задрать спидныцю самой Фемиде.
- Ну, что ж, понадобится - включим и главный калибр. Только вы меня не пугайте. Думаю, до «спидныци» не дойдёт.

- А так ли он нам нужен? Хиба мы з «москалями» не сможем разобрать цэй чортив  самовар на запчасти, снять узоры и запустить в производство?
- Можем, Богдан Опанасович, можем. Но есть две маленькие детали. Во-первых, где гарантии, что Пржевальский не установил на агрегат защиту от несанкционированного доступа, так называемую «защиту от дурака»? Вероятно, именно эта защита и сработала тридцать пять лет назад. Ведь устройство может снова вильнуть хвостом и исчезнуть.  Во-вторых, мне не хочется рисковать своим возможным гонораром. Не забывайте, что на рынке вооружений посредничество оплачивается тринадцатью процентами от суммы контракта.

Богдан протяжно свистнул.
- Не свистите, денег не будет.
- А я-то думал, чого цэ жинка стала экспертом?
- Я не эксперт, я советник.
- Я, конечно, выбачаюсь. Только дуже непривычно, - Богдан улыбнулся. - Вокруг меня всё время мужчины, солдафоны, и вдруг вы.
- Ничего удивительного, -  хитро улыбнулась Доброход.

- Ой, не скромничайте, Любов Мыколаивно! Вы як из Голливудського блокбастеру. Такая, знаете, «вооруженная и дуже опасная».
- Богдан Опанасович, не надо делать меня бородавкой на носу человечества. Я не злодей и никакой опасности не представляю. Я обычная женщина и очень люблю свою работу. Сфера моей деятельности - психология рынка. А чем на нём торгуют, картошкой или гранатами - мне безразлично. Был бы спрос.

Советник, конечно, лукавила. С обычными женщинами её роднила только беззаветная любовь к деньгам. В остальном это был целеустремлённый, деятельный человек, в своей игре способный пожертвовать любой фигурой.
Представив, как Доброход, стоя за рыночным прилавком, отпускает очередной старушке ведро гранат, Ищенко рассмеялся.

- Не надо смеяться, Богдан Опанасович, давайте серьезно. Думаю, было бы хорошо, чтобы россияне получили свой агрегат в нерабочем состоянии. Надо постараться сделать Нелюбова нашим союзником. А у себя дома мы и Пржевальского сумеем активизировать, и новое устройство изготовим.
                …
Усталое оранжевое светило, истощив суточный запас солнечной энергии, рухнуло в холодную тайгу, чтобы, спрятавшись за грядой крутолобых сопок, собраться с силами, отлежаться, отдохнуть и, тайком обежав Ерофея Павловича с противоположной стороны, с утренней зорькой приняться согревать его после стылой ночи.

«Неужели всё это правда? Бред! Бред!!» Виктор отшвырнул газету и, вцепившись руками в холодные прутья зарешёченного окна, прильнул к ним забинтованным лбом. Холодный вечерний ветер обдал воспалённое лицо дурманящим запахом хвои и каких-то неведомых трав. «Столько лет! Нет, это не мои годы вычеркнуты из жизни! Это жизнь вычеркнула меня из своих списков. Если всё, что они говорят, правда, то кто я сейчас? Что с семьёй? Хотя, какая, к чёрту, семья? Дело и так шло к разводу. Советский Союз, как и семейный, рухнул…. Значит, и армия… Так кто я теперь?»

Нелюбов подошёл к кровати, заваленной газетами, и принялся рассеянно их перекладывать.
Тамара постаралась. «Коммерсант», «Спид-ИНФО», «Бизнес для всех», «Биржевые ведомости»… Что это? «Красивые дома»... «Ваши шесть соток»… А где «Советский воин»? Где «Правда», «Огонёк»?

Чтобы «запудрить мозги» одному отдельно взятому офицеру, напечатать столько дерьма? Вряд ли…  Написать столько статей, снять столько фотографий? Когда бы они успели? Неужели всё, что они говорят, соответствует действительности?!
- Добрый вечер, товарищ капитан-лейтенант.

Вздрогнув от неожиданности, Виктор обернулся. С улицы в открытое окно пялилась бородатая физиономия в железнодорожной фуражке.
- С прибытием.
- Чего надо? - рыкнул Нелюбов, вспомнив железный лом башмачника.
- Разрешите представиться. Старшина второй статьи Лобанов.
- Старшина… - Нелюбов презрительно хмыкнул. - Ты решил меня испугать или рассмешить? Я скорее соглашусь, что ты Емельян Пугачёв. Не слишком ли дешёвую игру затеяли твои хозяева. Можешь сообщить твоему липовому полковнику, что я пока ещё помню, как выглядит старшина второй статьи. 

- Какие, к чёрту, хозяева, товарищ Нелюбов?
- Мы с тобой знакомы?
- Еще бы! «Хеёпсовы пирамиды»!
- Та-ак… - Нелюбов осторожно подошёл к окну. - А это ты откуда можешь знать?
- От вас, товарищ капитан-лейтенант. Мне ваша присказка понравилась когда-то. Вы при мне её несколько раз произнесли.

- Что-то я не припоминаю.
- Было, было… Однажды, во время перегона, когда я стоял на часах, вы у меня попросили закурить. Помните? Ну, когда вы обнаружили, что наша платформа оказалась в хвосте состава. Вы тогда провожали старлея-погранца и покойного Волобуева… Не помните? Ну, ясно… Тридцать пять годиков пролетело.

Нет, зря Андрей сомневался в памяти Нелюбова. Ведь для него этих долгих лет не существовало. Событие, упомянутое старшиной, для капитан-лейтенанта произошло позавчера! Значит, это правда!
- А ещё когда?
- Что «ещё»?
- Ну, «пирамиды»…
- А! В первый раз, когда вы привезли ящики с оборудованием. Там ещё толстый такой дядька был, с папкой под мышкой. Его звали как-то хитро… И ещё, когда я с девушкой со своей прощался на судоремонтном, в Измаиле. Тогда мне ещё Волобуев двое суток ареста наобещал…

Нелюбов молчал.
Сомнениям места не осталось. Этих подробностей здесь никто знать не мог, а саму присказку на Ерофее он ни разу не произнёс.

- Ну, вспомнили? Товарищ капитан-лейтенант, ведь вы ни капли не изменились. Это я, Андрей Лобанов. Старшина… У меня борода… Побреюсь, и вы меня тоже узнаете.
Странно было видеть, как пожилой дедуган, почти вдвое старше его самого, обращается к Виктору как салага-первогодок, в глазах которого неподдельное желание быть узнанным.

Спутавшиеся мысли распирали голову. От обилия информации разболелась голова. Нелюбов наклонился и поднял одну из разбросанных по полу газет.
- Скажите, это правда?
- Что?
- Вот эта порнография, - Виктор ткнул газету в окно. - Эти газеты и впрямь продаются в киосках?

- А, «Спид-Инфо»… Да. Продаются. Всё продаётся. Бизнес. Почти у каждого в кармане лежит маленький телефончик. Вам придётся ко многому привыкнуть.
Нелюбов замолчал. Его взгляд скользил по заголовкам разбросанных газет, по непонятным рекламным фотографиям спутниковых антенн, микроволновых печей, тефлоновых сковородок и кондиционеров.
- Вот те, нате, хрен из-под кровати! - Виктор обхватил голову руками. - Получается, что я прошёл сквозь время, как лом через говно…
                …
Андрея взяли уже на палубе.
Когда часовой, прогуливаясь вдоль платформы, оказался у носовой части катера, Андрей, затаившийся на тормозной площадке вагона, стоящего рядом сборного состава, ужом соскользнул на землю, взобрался на автосцепку, затем на платформу, и по свисающему с кормы трапу поднялся на палубу броняшки. Казалось бы, несмотря на плохо гнущуюся ногу, он сделал всё быстро и хорошо, но грохот ботинок по металлической палубе привлёк внимание часового.

- Стоять! - Андрей услышал, как часовой передёрнул затвор. - Стой! Стрелять буду! Руки! Руки за голову! На землю!.. Прыгай на землю! Быстро!.. Лежать… Лицом вниз!
…Андрей сидел в одном из кабинетов поселковой администрации, отведённых для работы комиссии, перед младшим советником юстиции, майором Тугуловым.
- Я не очень понимаю, как вы хотели заработать, как вы выражаетесь, «копеечку», забравшись на военный корабль?
- Ну, там, железку какую-нибудь открутить, может, кусок кабеля.
- Железку понятно - металлолом. А кабель зачем?

- Ой, ну что вы! Кабель - самое то! - Андрей довольно удачно изображал придурка. - Его берёшь, аккуратненько сворачиваешь в бухточку и в огонь. Но, так очень долго. А вот когда эту бухточку на палку надеть, да на рогульки поднять, как котелок с ухой - получается быстрее. Вся дребедень лишняя обгорает и остаётся чистая медь. А медь дороже, чем железки.
- И вы, конечно, не видели, что это военный корабль?

- Ой, какой там военный. Он же разобранный. Пушка отдельно, будка отдельно. Его, наверно, везли на гвозди переплавлять.
- Ага, на гвозди… А вооруженная охрана зачем?
- А как без охраны? Там один пропеллер, ну… винт сзади. Он же бронзовый. Таких деньжищ, наверное, стоит!

Тугулов со смешанным чувством иронии и тоски смотрел, как пожилой человек старался выглядеть глупее, чем он есть на самом деле. Зачем он это делал? Зачем полез на охраняемый катер? Почему старался убедить, что забыл свою фамилию?
- Я ведь на Ерофей Павловиче городским сумасшедшим числюсь. И работаю, и живу в городской котельной. Все Андреем кличут. Андрей, и всё тут. По-другому и не зовут.

Дверь кабинета открылась и  вошла Любовь Доброход в сопровождении женщины, которую тут же и представила.
- Валентина Никитична, секретарь поссовета.
- Здравствуйте, вы хотели меня видеть?
- Да, здравствуйте, - Тугулов встал ей навстречу. - Извините, пожалуйста, что побеспокоили вас.
- Ничего. Мне тут через коридор перебежать несложно.
- Вы знаете этого человека?

Только сейчас поселковая чиновница увидела кочегара, скромно сидящего на стуле рядом с большим несгораемым сейфом.
- Ой, Андрей! Ну, конечно, знаю. Андрей Лобанов, - затараторила Никитична. - Работает у нас в котельной. Хороший работник. Уже много лет работает. И человек хороший. Одинокий. Судьбы, правда, разные у людей бывают. А что, случилось что-то?
- Нет, нет. Не беспокойтесь. Всё. Спасибо. Вы нам очень помогли.

Удивлённая Валентина Никитична раскланялась и, выходя из кабинета, с опаской посмотрела на Андрея.
- Ну, вот, - засуетился кочегар. - Я же говорил, Андрей… В котельной…
- Лобанов, Лобанов, - нахмурив брови, Доброход пыталась что-то вспомнить. - Я недавно где-то слышала. Андрей Лобанов.

Тугулов молча встал, подошёл к сейфу и, достав из кармана небольшую связку ключей, открыл верхнюю его дверку. Постояв минутку у открытого сейфа, он полистал извлечённую оттуда папку. Открытая дверка сейфа, оказавшись на уровне лица, заслонила Андрею половину кабинета. В двадцати сантиметрах от его носа, в замке торчал ключ, на колечке которого болтались ещё два небольших ключика и брелок – чёрный эбонитовый дельфинчик с белым брюшком и монограммой «АЛ».
      Сердце Андрея остановилось…

Необъяснимая, демоническая сила, тугим медвежьим капканом перехватив дыхание, в мгновение ока сковала его грудь.
Это был его брелок. Брелок, который он подарил своей возлюбленной. Таких брелоков во всём белом свете больше нет! Он сделал его своими руками. Андрей впился взглядом в маленькую игрушку и, когда Тугулов прикрыл дверцу сейфа, на сколько это было возможно, вытянув шею, невольно потянулся за ней.

Как брелок оказался здесь? Почему он в руках этого следователя? Кто он?
Тугулов отошёл от сейфа с открытой папкой в руках.
- Любовь Николаевна, вы не ошиблись. Вы действительно недавно слышали это имя. Андрей Лобанов, старшина второй статьи, фигурант дела о пропавшем бронекатере. Часовой, - майор подошёл к Андрею и заглянул ему в лицо. - Я не удивлюсь, если речь идёт о вас.

Андрей молча кивнул. Ему вдруг стало безразличным всё, что происходило в кабинете. Он думал о другом.
- Простите, я не понял. Вы Андрей Лобанов, и вы были часовым на катере, на котором вас задержали?

Андрей молча кивал. Неотрывно глядя на дельфинчика, он вдруг сник, размяк, и почти не слышал, что ему говорят.
- Ну, вот! - Дорброход, всплеснув руками, удивлённо уставилась на задержанного. - Тут с каждым часом становится всё интересней! А товарищ полковник хотел убраться отсюда.
- Итак, версия с металлоломом отпадает. Что вы делали на бронекатере?
- Я хотел забрать кое-что из своих вещей.
- Какие вещи?!

Андрей отвечал, не думая. Его сознание в настоящий момент было полностью подчинено дельфинчику. «Как он здесь оказался? Почему он в руках этого человека?»
- В носовом кубрике, в рундучке, у меня оставались бритвенный прибор, транзисторный радиоприёмник «Селга» и ещё какая-то мелочь.
- В пути следования личный состав сопровождения размещался в пассажирском вагоне вместе с личными вещами. При чём тут кубрик?
- А зачем тащить с собой всё барахло, когда твой катер рядом? - Андрей зажал свои трясущиеся ладони между коленей. «Неужели это он? «Кирюшенька»… Да. Баба Настя назвала его именно так! Это мой сын? Господи, Боже… Зачем ты так со мной?..»

Доброход, заглядывая через плечо Тугулова, вчитывалась в подробности дела.
- Вы давно живёте на Ерофее? - советник не могла поверить в такое стечение обстоятельств.
- Более десяти лет, - Андрей, вскользь посматривая на майора, пытался найти в его лице знакомые черты.
- А где вы были до этого?
- В Благовещенской ТПБ. Двадцать лет меня избавляли от галлюцинаций. В частности, от той, на которой меня сейчас задержали.
Прижав кончики пальцев обеих рук к своим губам, Доброход отвернулась к окну и закрыла увлажнившиеся глаза…

Младший советник юстиции медленно закрыл папку. Всё совпало. Что делать с этим убогим?
- Можете быть свободны. Если понадобится - мы вас найдём.
Андрей медленно встал. Чтобы дрожащие пальцы не выдали его состояния, он двумя руками прижал к груди свою железнодорожную фуражку.

- До свидания, - долгим взглядом Андрей посмотрел в ставшее вдруг знакомым лицо Тугулова. - Спасибо, Кирилл Андреевич.
- Вы знаете, как меня зовут?
- Телепатия…  У нас, сумасшедших, это бывает.
Андрей улыбнулся неестественной улыбкой, поклонился и вышел.
- Несчастный человек… - не поворачиваясь, прошептала Доброход.

                …
- Проходите, - пропуская Виктора вперёд, Доброход открыла дверь с табличкой «Начальник станции».
Ёрничая, Нелюбов щелкнул каблуками и, склонив голову набок, театральным жестом пропустил её вперед.
- Только после вас.
- Боже, как галантны были советские офицеры. Нашим не чета, - придерживая ремень плоской черной сумки, висящей на её плече, советник по экспорту вошла в кабинет.

Полчаса назад, забирая Нелюбова из больницы, Доброход робко попыталась избавиться от сопровождавшего её Тугулова, однако младший советник юстиции, сделав вид, что не заметил маленькой женской хитрости, по-солдатски просто объяснил необходимость своего присутствия:

- Нам тоже интересно узнать, как пройдёт встреча двадцатого века с веком нынешним.
После ритуального обмена приветствиями, Тугулов попросил начальника станции показать возможности интернет-связи.

- Возможности? О-о! Это сказка! Я не знаю, как мы раньше без неё работали, – восторгам начальника не было конца. Узенький уставной галстук сильно давил ему на кадык, или кругленькая с торчащими ушами голова была неправильно вставлена, но разговаривал он, сильно запрокинув голову назад, отчего его ноздри вызывающе торчали в лицо собеседнику. – Вот, пожалуйста. Любая информация по всему Транссибу, какой состав, с какой станции отправился и в каком направлении. Кто задерживается и насколько. А вот здесь я могу видеть ситуацию на любой станции по всему маршруту.

Он принялся дёргать мышкой и тыкать пальцем в небольшой монитор своего «Пентиума». Включаемые картинки грузились долго, но, тем не менее, это была совсем другая связь.
Нелюбов, как зачарованный, смотрел на техническое чудо. Его инженерной подготовки не хватало, чтобы понять, как можно, передвигая по столу какую-то «примочку», листать, двигать и переворачивать изображения на экране телевизора.

- Здорово, - Доброход решилась остановить словоохотливого железнодорожника. - А скайп у вас есть?
- Извините, что вы сказали?
- Скайп. Программа такая.
- Нет, к сожалению, нет.
- Я так и думала. Разрешите на секундочку ваш модем.

Растерянный Нелюбов, слушая незнакомые слова, молча переводил взгляд с одного присутствующего на другого. Пришло понимание, что в мире изменилось не только содержание газет и журналов, что он действительно находится в другом времени, а может и измерении. Затаив дыхание, он, словно за таинственными пассами иллюзиониста, следил, как симпатичная женщина лёгкими  движениями творила на его глазах волшебство.

Из плоской чёрной сумки она выложила на стол плоский, складной (!) телевизор с клавиатурой пишущей машинки, подсоединила тонкий, уходящий под стол проводок. Через секунду экран засветился.

- Виктор Антонович, - в это время Тугулов вежливо попросил начальника станции на время оставить их, - вчера вечером вы сказали, что хотели бы общаться с тем, кого знаете лично.
- Да, - угрюмо кивнул Виктор, - хотел бы.
- А с кем именно?

Нелюбов на секунду задумался. «С кем? Столько лет… А кто сейчас жив? Вон старшина, совсем молодой был. А сейчас?»
- Может, вы хотите поговорить с вашим руководителем проекта?
Виктор вздрогнул от неожиданного предложения.
- С Яковом Иосифовичем Пржевальским, - Доброход не без удовольствия наблюдала за реакцией Нелюбова.
- Он жив?

- Представьте себе, в добром здравии. Ему восемьдесят два года. Живет, как и раньше, в Одессе. Виктор Антонович, вы не волнуйтесь.
Капитан-лейтенант и вправду чувствовал себя нехорошо. Его почему-то бил легкий озноб, виски увлажнились. Словно готовясь к строевому смотру, он наглухо, на два крючочка, застегнул стоячий воротник своего кителя и прижал ладонью клапаны накладных нагрудных карманов. «Хорошо, что хоть повязку сняли», - подумал он и, переложив прядь волос, прикрыл небольшую проплешину, выстриженную вокруг раны на голове.

       - Я так и думала, наш профессор с самого утра уже за компьютером. Ну, я вызываю?
      Нелюбов подобрался, как будто его будут снимать для телевидения, взволнованно окинул всех взглядом и решительно кивнул.

Послышались гудки вызова. Ждать пришлось недолго. Из динамиков раздался сухой кашель и недовольный, но удивительно знакомый Нелюбову голос.
- Это опять вы? Людмила Николаевна, ведь я просил вас оставить меня в покое. Если вы снова по поводу «БК 904», то я вынужден буду извиниться и отключить связь.

- Яков Иосифович, здравствуйте! Я прошу простить мне мою назойливость, но у нас радостная новость. Событие совершенно неожиданное. Вы только посмотрите, кто сидит рядом со мной. Виктор Антонович, наклонитесь ко мне ближе. Ну, узнаёте?
Доброход направила камеру на Нелюбова. После небольшой паузы послышался удивлённый шёпот.

- Виктор! Этого не может быть… - Пржевальский закашлялся и уже громко зачастил. - Виктор! Нелюбов! Ты жив? Фантастика! Ведь ты пропал без вести.
- Что за спектакль? Кто это? - Нелюбов отстранился от Доброход. - Прекратите ваши провокации.
- Яков Иосифович, - Любовь Николаевна наклонилась к экрану, словно хотела докричаться до глухого. - Включите, пожалуйста, камеру, ведь мы вас не видим.

В тот же миг появилось изображение. Морщинистое лицо пожилого человека с впалыми щеками с экрана монитора взволнованно вглядывалось в присутствующих. Удивленный Нелюбов переводил взгляд с Доброход на монитор и обратно.
- Это видеотелефон?
- Можно считать и так.
- Виктор. Виктор, дорогой, ты меня видишь? Ты меня узнаёшь?
- Я боюсь назвать вас Яковом Иосифовичем. Мне пока ещё трудно привыкнуть к ситуации с провалом во времени, но знакомые черты в вашем лице я все-таки нахожу. Голос очень похож.

Доброход отодвинулась от монитора и с улыбкой наблюдала, как сомнение на лице капитан-лейтенанта уступает место выражению доверия к собеседнику.
 - Ха! Голос похож! Да я весь похож, - старик на мониторе добродушно улыбнулся. - Мою главную примету не забыл? Вот она. Ну что?

Пржевальский ткнул в камеру свою левую растопыренную кисть. Правда, особенно топыриться там было нечему. На его изуродованной руке сиротливо торчали мизинец и безымянный пальцы. Остальные, срезанные осколком, остались в земле под Ржевом, как напоминание одесскому изобретателю о единственной битве, проигранной блистательным Георгием Жуковым.

 - Да, Яков Иосифович, это она. Здравствуйте!
 - Здравствуй, здравствуй, «пирамида хеёпсова».
 - Вы и это знаете? Всё, сомнений нет, я узнал вас.
- И, слава Богу! Но как ты так хорошо сохранился? Ты не изменился совсем! Как это может быть?
-  Это всё ваше, Яков Иосифович, изобретение. Мать его за ногу!
- Виктор, сынок, ты уж не серчай на старого дурака. Я за него полжизни казню себя.
 
Доброход стрельнула глазами в сторону Тугулова и замерла. Разговор выруливал в нужном направлении.
- А как ты думаешь, что могло произойти? - как для любящей матери сын-преступник навсегда остаётся сыном, так и Яков Иосифович не смог вырвать из своей памяти своё неудачное техническое детище. - Ты сам что-то видел? Где ты был в это время?

- К своему стыду, а может быть, к счастью, я спал в соседнем кубрике. Буквально за переборкой. В тот момент, когда мы проходили, рядом с полотном, в непосредственной близости, взорвалась электрическая подстанция. Но почему произошло то, что произошло, я не знаю.
- Дуб! Прыгающий дуб, - зашептала Доброход.
- Да…Как я узнал буквально вчера, единственный свидетель - часовой, утверждал, что была сильнейшая гроза. Стоящий рядом с подстанцией дуб засветился и взорвался.

- Хрестоматийный случай, - Пржевальский разочарованно развёл руками. - Мощная молния вызвала неконтролируемую дугу на подстанции, которая прожгла корпус трансформатора, откуда вырвалось трансформаторное масло. От соприкосновения с воздухом образовалась масловоздушная смесь. Спроси любого газосварщика, и он тебе объяснит, чем это чревато. Взрыв… Пожар.
- А при чём здесь дуб?

- Он  ни при чём. Молния, попавшая в него, мгновенно испарив влагу, взорвала его, и всё. Но ведь дело совсем не в этом! У молнии сила тока до ста тысяч ампер, а напряжение – десятки миллионов вольт. Десятки миллионов! Ты понимаешь, какое колоссальное электромагнитное поле?!

Пржевальский замолчал. Он как-то сразу сник. Словно у китайского болванчика, его поникшая голова стала медленно покачиваться.
- Будьте вы прокляты! - Яков Иосифович поднял голову. Его лицо постарело ещё лет на двадцать. - Им надо было уберечь свои ленивые зады, они тряслись за свои погоны и лампасы на генеральских портках…
 - Что вы имеете в виду?

      - Даманский…  Причина в том, что у нашего устройства не было экрана, способного защитить его от внешних воздействий. Нам только предстояло его изготовить. Но грянули события на Дальнем Востоке. Генералам срочно потребовалось заткнуть дыры на границе. Пришлось подчиниться приказу и отправить изделие без защиты, надеясь на бронированный корпус катера. Будьте вы прокляты!

Пржевальский поискал что-то на столе перед камерой и дрожащей рукой попытался поднести ко рту какую-то таблетку, но уронил её. Тут же взяв следующую, он, расплескивая воду, запил.
- Яков Иосифович, успокойтесь, пожалуйста, - Нелюбов с испугом смотрел, как разволновался старый учёный. - Успокойтесь. Ведь всё хорошо. Ваше изобретение в целости и сохранности. С ним ничего не случилось. Оно вернулось.
- Да, да, вернулось, - торопливо зашептала Доброход, напряжённо вслушиваясь в каждое слово. - Спросите, как случилось, что оно появилось через столько лет?

Нелюбов отмахнулся. Ему важней было успокоить задыхающегося старика.
- Нет, Виктор. Нет… Ему не стоило возвращаться. Я проклинаю своё детище. Это огненное копьё в руках дьявола! Ибо, сказано в Писании, «… сын Человеческий не для того пришёл, чтоб ему послужили, но чтобы послужить и отдать душу свою как выкуп за многих». Виктор, ты меня слышишь?
       - Да, я слышу, Яков Иосифович…

- Виктор, сынок. Я вручаю тебе своё доброе имя. Не дай умереть в анафеме. Это твой Армагеддон! Жить надо ради того, ради чего стоит умереть. Ты поймёшь. Не допусти. Троянский конь должен умереть! Уже лежит топор при корне деревьев: каждое дерево, не приносящее доброго плода, срубается и бросается в огнь. Аминь!
Трясущееся лицо Пржевальского исчезло.

- Ч-чёрт! Отключился…
- Вы думаете, он умер? - Нелюбов вскочил на ноги.
- Нет, я хотела сказать, отключил связь, - Доброход раздосадовано закрыла ноутбук.
- Ладно. Причину включения устройства худо-бедно выяснили, - Тугулов сосредоточенно прохаживался по кабинету. - Но почему оно сработало «на себя»?

- Думаю, что раз в генерирующее устройство не были введены объективные данные предполагаемой цели, то при срабатывании включилась программа самоуничтожения. Так ведь поступают с «взбесившимися» ракетами.
- Очень может быть…  Ну что ж, товарищ капитан-лейтенант, раз никаких хитро- мудрых защит у детища Пржевальского нет, завтра приступим к практическому исследованию устройства. Любовь Николаевна, предупредите, пожалуйста, Богдана Опанасовича. Жаль, что так и не выяснили, по какой причине ваш катер вернулся.

- Меня больше интересовало состояние старика. Но если вам это так важно, могу предположить, что возвращение состоялось благодаря системе зеркал, установленных на корабле. Видимо, теория Эйнштейна о пространстве-времени нашла своё экспериментальное подтверждение. Хотя, сегодня меня это мало радует.
- Лучше не объяснил бы и сам Пржевальский, - иронично заметил Тугулов, предпочитающий больше слушать, чем говорить. - Извините, а что это он там кликушествовал про Армагеддон, цитировал Писание?

      - Не могу знать, товарищ майор, Библия - книга толстая…
- Приехал дедушка. У него явно крыша пришла в движение, - Доброход уложила ноутбук в сумку.
- Не уверен, - в задумчивости глядя в окно, произнёс Тугулов. - Слишком уж складно старик излагает. Что-то он хотел этим сказать.
- Все мы на излёте начинаем думать о вечном. Вот старик и ударился в Писание. А Богдан был прав. Замеры фонов на месте происшествия надо было сделать.


                Глава 8.  ХРАБРЫЙ КРОЛИК


- Андрюха, не расчёсывай ты свою зуду. Так ведь и помереть можно, - присев на краешек топчана, Юлек пытался разговорить сменщика. - Чего с тобой стряслось-то? Во, гляди! Ещё и руки на груди сложил… Ни дать, ни взять – мертвец, да и только!

Андрей лежал и, не мигая, смотрел в закопчённый потолок своей каморки. Всего, что говорил заботливый эвенк, он не слышал. «Зачем я здесь? Почему я остался на этой, Богом забытой, станции? Чтобы прожить остаток жизни за этим котлом? От кого я прячусь здесь? Почему я не боролся? Почему не пытался вернуть себе человеческий облик, чтобы сегодняшняя встреча не заставила прятать своё лицо от родного сына?»

Вопросы наползали, громоздясь, друг на друга, и чем больше их было, тем меньше находилось ответов.
«А куда я мог уехать? Кто и где меня ждал? Разве можно бороться после двадцати лет принуждения, когда не только мысль о борьбе, но и робкая попытка возразить превращалась в тяжёлое испытание. Когда чувствуешь себя скомканной конфетной обёрткой, когда перестаёшь слышать свой голос, когда боишься вдохнуть полной грудью…»

После выхода из тюремной психбольницы Андрей отгонял от себя любые воспоминания о проведённых в ней годах и о странном случае, изломавшем его судьбу. Но неожиданная встреча с сыном вернула всё, о чём он старался забыть.


«Разве такой представлял я первую встречу с сыном, когда узнал о его скором появлении, когда в последний раз обнял свою первую и единственную любовь? Кто решил поступить так с нами? Кого винить?.. Кого?»

- Андрей, ну хватит дурить! – не унимался Юлек. – Не хочешь говорить, ляг, поспи.  Что с тобой? Ты что, жалеешь, что родился на белый свет?
- Нет, - тихо, почти шёпотом, отозвался Андрей. - Я жалею о том, что нельзя написать письмо в прошлое.
      Посидев некоторое время рядом с Андреем, Юлек молча встал, медленно подошёл к стоящей в углу тумбочке. Сквозь невнятное бормотание, тихо звякнула чашка…
                И вот тоску с печалью куда-то унесло…
                Рябиновая водка в реке проблем – весло!

     - Андрюха, на, пригубь маленько…
Андрей молчал.
- Это самое лучшее лекарство от всех болезней. Слышишь? Рябина! Чистейшее снадобье. Продукт перегона.
Андрей отвернулся. «Продукт перегона»... Какая злая ирония. Злосчастный перегон катеров превратил его самого в некий «продукт»… Лишил возможности что-то сделать, что-то оставить после себя. Всё время, отведённое ему, вся жизнь, словно пропущенная через таинственный аппарат, трансформировалась в необъяснимую субстанцию, «продукт», состоящий из пустоты и боли. Перегон…

      Долгим, сочувственным взглядом Юлек посмотрел на друга и вздохнул.
      - Ну, ладно. Отдыхай.
      Юлек ушёл.
Жирная муха бесцеремонно прогуливалась по краю забытой на столе чашки. В ожидании её прилёта, в углу зарешеченного паутиной окна, дремал паук. В приоткрытую дверь каморки заглянул любопытный воробей, клюнул что-то на полу у порога и, решив, что место здесь не очень хлебное, вышел.

Только сейчас Андрей со всей остротой почувствовал, как пусто было в его душе все эти долгие годы. Ему не дано было получить от жизни не только яростного, до полного изнеможения, наслаждения, но даже кроткого и тихого, как добро, удовольствия. Его сердце продрогло в одиночестве. Но не считал себя сиротой, он по-прежнему любил, и бороться с этой любовью, ставшим его страданием, не хотел. Обстоятельства оторвали от него его будущую жену, но ему было достаточно чувствовать её постоянным жителем своего сердца. Трудно, мучительно, не требуя ничего в ответ, эта любовь продолжала жить за счёт своей неразменной верности.

Неожиданная встреча с сыном всколыхнула затухающую память, яркой вспышкой высветила в сознании его безрадостный путь, породив щемящее понимание того, как пусто в душе без семьи.
Истратил сердце… Стар стал.
                …
Вечером того же дня полковник Елисеев собрал членов комиссии.
- Вот уже три дня мы пытаемся прояснить обстановку вокруг появления «БК 904». Кирилл Андреевич, каковы результаты нашей работы, и есть ли они вообще?
Тугулов пожевал губами и без особого энтузиазма приступил к докладу.

- Ситуация такова, - майор открыл блокнот. - Допрошены все, кто, так или иначе, имели отношение к обнаружению платформы с исчезнувшим катером: машинист и помощник грузового состава, диспетчер станции Ерофей Павлович, начальник станции и дежурный…
- Товарищ майор, всё это мы знаем. Результаты допросов нулевые, - полковник недовольно засопел. - У нас есть какие-нибудь активы?

- Александр Павлович, я следователь. Опрос свидетелей - одно из главных направлений поиска. Для результативного следствия трёх дней недостаточно, тем более, что в этом необычном, я бы сказал чрезвычайном, деле главным свидетелем является пресловутое секретное устройство, и тут уже слово за экспертами.
- Всё это так, - заворочался на своём стуле Ищенко. - Но всего несколько годын назад мы смогли в первый раз подывытысь на это устройство.

- Александр Павлович, - чтобы не испытывать терпение председателя комиссии «проньковым суржиком» Ищенко, Доброход решила перехватить инициативу. – Мы ведь только сегодня впервые смогли рассмотреть образец нового вооружения. Странно, ему уже тридцать пять лет, а для нас оно всё ещё продолжает быть незнакомым! Раньше, не зная, какие уровни защиты у него существуют, мы не могли к нему подступиться. Вдруг снова исчезнет. Но, как оказалось, мы немного перестраховались.

- Если вернуться к свидетелям, - напомнил о себе Тугулов, - то, благодаря Людмиле Николаевне, нам, вернее, капитан-лейтенанту Нелюбову, сегодня удалось побеседовать с изобретателем Яковом Пржевальским. Нелюбов, кстати, уже выздоравливает и вскоре сможет оказать помощь Богдану Опанасовичу в освоении аппарата. Из разговора с изобретателем выяснилось, что несанкционированное включение устройства, а с ним и исчезновение катера, вызвал разряд молнии, что подтверждается показаниями свидетеля Лобанова, проходящего по делу шестьдесят девятого года. К сожалению, сам Пржевальский от сотрудничества с нами отказался.

И без того мрачный Елисеев недовольно поморщился.
- Людмила Николаевна, неужели у вас нет возможности оказать на него влияние?
- То «влияние», которое вы, вероятно, имеете в виду, после событий шестьдесят девятого года на него оказывали в течение долгих десяти лет, пока этот талантливый учёный не плюнул на всё и не ушёл из науки.
- Тэ, шо маем, не храним, як загубим – плачем.

Елисеев исподлобья взглянул на Богдана, который с простодушной прямотой высказал мысль, и без того угнетавшую полковника.
- Хорошо. Если сейчас мы, не подвергая никого опасности, можем приступить к подробному изучению аппарата, поступим следующим образом. Никаких действий с секретным оборудованием не производить. Сегодня я получил «добро» на передислокацию в Благовещенск. Завтра, в 11.30, нашу платформу подцепят к сборному составу Чита-Хабаровск. Завтра утром майор Тугулов опечатывает все помещения катера. Кирилл Андреевич, пожалуйста, сегодня вечером, вместе с Людмилой Николаевной, составьте отчеты о всех следственных мероприятиях, проведённых вами.

-  Мы переезжаем? - Доброход метнула обеспокоенный взгляд на Ищенко. Переезд в её планы не входил.
- Жа-аль… - Богдан тоже понял, что переезд отрицательно скажется на результатах миссии, но, не располагая другими аргументами, промямлил, - тут така гарна ричечка…
- Закончим дело, приедем сюда порыбачить, Богдан Опанасович, – Елисеев встал.

Все молча направились к выходу.
- Кирилл Андреевич, задержитесь на минутку, - когда украинские «спецы» оказались за дверью, полковник усадил Тугулова и перешёл на шёпот. – Ну, как вам нравится? Вы слышали? «Ричечка гарна!» Значит так. Наших украинских друзей будем выводить из дела.
- Как это?

- Очень просто. Технической документацией на изделие с нами делиться не хотят, и выживший из ума старик с нами не сотрудничает. Зачем они нам? Устройство находится на территории Российской Федерации, и распоряжаться им - наше суверенное право. В Благовещенске, когда платформа окажется на территории воинской части, доступ к ней будет ограничен. Наших гостей пригласят к более высокому начальству, поблагодарят и вручат обратный билет.
      - Не будет ли это выглядеть не совсем…

- Не будет, - перебил Елисеев. - С нами в порядочность они не играют. Наш источник в украинской оборонке сообщает, что «Укрспецэкспорт» уже приступил к поиску покупателей на детище Пржевальского, которого, заметьте, у них ещё нет. Следовательно, они рассчитывают на Доброход и Ищенко.
- В таком случае их просто  надо отстранить от работы.

- Так и будет, - полковник вынул свои таблетки, но, подумав, спрятал их обратно. – Кто бы мог предвидеть, что Бог пошлёт нам Нелюбова? Появись он раньше, мы бы вообще не светились, приглашая этих «спецов»! Кирилл Андреевич, Нелюбова беречь как зеницу ока! С его помощью мы спокойно разберёмся с аппаратом. В больнице охрана есть?
- С первого дня, Александр Павлович.  Под видом доктора, в белом халате и шапочке, там ходит человек, который не сводит с него глаз.
- Молодец, майор. 

Елисеев улыбнулся. У него впервые появилась робкая надежда, что пути решения идиотского дела о катере, блуждающем в пространстве, могут быть найдены. В таком случае с грамотой министра обороны можно будет повременить.
- Ещё есть новость. Объявился Андрей Лобанов.
 - Какой Лобанов?! – Елисеев в изумлении уставился на Тугулова.
- Тот самый… Часовой. И вы знаете, где его взяли? У катера.

- Час от часу не легче! Как он здесь оказался? Откуда?! Майор, я в совпадения не верю! Что он искал у катера?
- Товарищ полковник, Андрей Лобанов живёт и работает на Ерофее. Как мы выяснили в поселковой администрации, он после двадцати лет принудительного лечения появился здесь реальным бомжем. Добрые люди пошли ему навстречу, и он вот уже десяток лет работает кочегаром в котельной. Его все знают… Отзывы о нём самые добрые. Несчастный человек. Убогий…
- Я спрашиваю, что он искал на катере?

- Александр Павлович, - Тугулов помолчал, подыскивая правильные слова, - может, это прозвучит глупо… молодость свою он искал. Я так думаю. Молодость, здоровье, друзья, мечты этого человека исчезли вместе с катером. Исчезли навсегда. А дальше - сумасшедший дом… Это же шрам в памяти, шрам на сердце. И вдруг - причина всех бед появляется снова! Поверьте, я бы тоже, не задумываясь, как загипнотизированный, пошёл навстречу катеру.

- Кирилл Андреевич, вы или неисправимый романтик, или… - Елисеев всплеснул руками. – Вы пытаетесь убедить меня, что встреча, назовем это так, Лобанова с катером носит случайный характер?
- Да, я в этом уверен, - твёрдо произнёс Тугулов. - Не может человек, слегка ополоумевший после психушки, на протяжении долгих лет притворяться кочегаром, ожидая непонятно чего. Он здесь осел, потому что с Ерофей Павловичем у него связаны самые сильные переживания, в этом месте он похоронил всё лучшее, что у него было.

Тихо застонав и обхватив голову руками, Елисеев облокотился на стол.
- Прошло всего трое суток… Майор, вы не представляете, как я хочу от всех этих таёжных красот, от чистого воздуха, от этой «гарной ричечки» вернуться в свою суетливую, загазованную, всё время куда-то бегущую, треклятую Москву, - тяжело вздохнув, он вдруг спросил: - У вас табельное оружие при себе?
      - В сейфе. Макаров…
- Я вас прошу, носите его при себе. Совпадения, случайности, загадки… Я успокоюсь только тогда, когда платформа окажется в Благовещенске.
                …
Поздним вечером в окно палаты, где в глубокой задумчивости сидел Нелюбов, постучался Андрей.
- Товарищ капитан-лейтенант, я вам сигарет принёс.
- Вот это да! Флотская взаимовыручка. Молодец, старшина. Послушай, зови меня Виктором, а то нехорошо получается. Пожилой человек меня величает по званию, а я…
- Так ведь и вы по званию.

- Нет, нет. Мы на гражданке. Давай, привыкай.
- Слушаюсь, товарищ капитан-лейтенант.
- Ну, вот. Опять… - Нелюбов вдруг нагнулся к самому подоконнику. - Слышь, старшина. Подь сюды.

Когда Андрей приблизился как можно ближе, зашептал.
- У тебя есть, где спрятаться? Меня... то есть, мне спрятаться.
- А вы…. А ты, как с этим? - Андрей кивнул на выбритую проплешину на голове Виктора.
- А, черепушка… Считай зажила. Пару швов наложили, а что шумит, так это скоро пройдёт. Ну, так как, спрячешь?

- Конечно. А как ты отсюда хочешь сорваться? Здесь ведь решётки?
- Это единственная палата с решёткой. Вероятно, для таких буйных, как я. Но кто мне помешает выйти через окно в гальюне? Ну, давай, я быстро.
Озорно подмигнув Андрею, капитан-лейтенант подхватил со спинки стула свой китель и, со словами: «Дорогу слонам падишаха!», вышел из палаты.

…Через полчаса Нелюбов уже обустраивался в каморке Андрея.
- Старшина, шикарные апартаменты! Шоб я так жил!
- Я как слышу - «старшина», так хочется ответить: «Есть, товарищ капитан-лейтенант!» - кочегар щёлкнул стоптанными каблуками. -  Андреем меня зовут. А почему ты решил дёрнуть из больницы?

      - Я, братишка, - Виктор поднял вверх указательный палец, - боевое задание получил.
      - Ничего себе! И что за задание?
      Нелюбов помолчал, и вдруг, посерьезнев, ответил:
      - Я сегодня утром разговаривал со своим прошлым.
 
«Странное совпадение», - подумал Андрей. Мысли о сыне не оставляли его, но жизнь отучила делиться своими переживаниями, и он промолчал.

- Мне показали какой-то странный складной телевизор. В нём я, как тебя сейчас, видел своего бывшего шефа, изобретателя дерьма, из-за которого начались все эти заморочки со временем. Мало того, я с ним разговаривал как по телефону, даже лучше!
- Заморочки… Сам я никогда не видел, но слышал, что хреновину эту компьютером называют, -  уступив свой топчан Нелюбову, Андрей, устраиваясь на ночлег, кинул на банную скамью свою фуфайку. - Он ещё жив? Шеф твой. Знаешь, мне кажется, что при встрече я бы его убил.

- Когда осознал, где сейчас нахожусь, я мечтал сделать то же самое, но сегодня… - какое-то время Виктор не мог найти подходящих слов, чтобы точнее высказать свою мысль. – Понимаешь, он пострадал так же, как и те, кто был связан с его изобретением. Его попёрли, или он сам ушёл из науки, я не знаю, но все эти годы его терзает сознание вины, что именно он искалечил судьбы людей... Сегодня он поручил мне уничтожить своё детище.

- Уничтожить… Как это понимать?
- А вот так! Старик смотрел мне прямо в глаза, когда говорил: «Троянский конь должен умереть!». Он знал, что я пойму. У нас в КБ его изобретение называли «лошадью Пржевальского». И ещё… «Не дай умереть в анафеме!» Старик понимает, что его устройство, а значит и его самого, все пострадавшие проклинают. И это только начало. Если «лошадь Пржевальского» будет жить, его проклянёт весь мир.
- И что ты намерен делать?
- Ну, знаешь… Я все-таки оператор. Генерирующий блок размозжу, и «лошадь» - в металлолом! Ну, для виду, можно ещё и пару зеркал…

- Ты представляешь, что тебя после этого ждёт? - прошедшего все круги ада Андрея пугал решительный настрой Виктора.
- Догадываюсь… В наше время это была бы прямая дорога к стенке, - Виктор рассеянно разгладил складки на потёртом байковом одеяле. - А сейчас что? Я присягал на верность государству, которого нет. Ни я, ни «лошадь» официально прописки здесь не получили, значит, никому не принадлежим и ничем не обязаны. Выполняя завет Пржевальского, я не только пытаюсь очистить его совесть. Я думаю и о своей, ибо только так я смогу остаться в рамках исконно русского офицерского кодекса: «Сердце – Родине, душу – Богу, честь – никому!».

Андрей встал, пошарив по пыльной штукатурке, нашёл где-то за облупившимся конторским шкафом выключатель. Стало темно, только из подслеповатого окошка под потолком падал тусклый свет уличного фонаря. Транссиб, эта стальная артерия экономики страны, продолжал жить напряженной жизнью. Очередной состав разносил над спящей тайгой её размеренный, ритмичный пульс: ту-дум, ту-ду-дум… ту-дум, ту-ду-дум… ту-дум…

О своём неудачном визите на катер Андрей молчал. Рассказывать о последовавшей встрече с сыном было бы больно. Кроме того, он надеялся, что Виктор не решится воплотить свои планы в жизнь.
Нелюбов не спал. Время от времени в тускло освещённой каморке яркой звездочкой взлетал огонёк его сигареты.

- Найдёшь, во что переодеться? А то ведь я приметный, как Дед Мороз.
- Найдём. Вот роба моего сменщика. А когда ты собираешься встретиться с «лошадью»?
- Завтра поутру.
- А чего так?
- Ночью тишь такая, что слышно, как воробей во сне храпит. И охрана ночью бдит более ответственно. Вот скажи, Андрей, когда от часового меньше всего толку?

Андрей поворочался на жёсткой скамье.
- К концу вахты, наверное.
- Правильно. И не только потому, что устал. За десять, пятнадцать минут до сдачи вахты он ни о чём другом, кроме смены, думать не может и на охраняемый объект уже не обращает внимания, а тянет шею в сторону, откуда должен появиться разводящий. Вот тут-то самое время.
- Страшно… - Андрей оттолкнулся от своей твёрдой постели и сел, – шибанёт из автомата очередью и получит заслуженный отпуск.
- Не успеет. – Виктор поискал впотьмах, куда бы бросить окурок, и, не найдя, просто бросил на пол и растоптал. – Даже если успеет, что я теряю? У человека есть только душа, больше у человека нет ничего!

- Это я уже успел узнать, - вздохнул Андрей. – Но, как говорится, в носилках мил не будешь.
- Эх, моряк! В носилках… - помолчав, Виктор добавил: – Жить надо ради того, ради чего стоит умереть.
       - Хорошо бы так, да не у всех получается.  Жизнь… Смерть… Для меня эти понятия уже давно переплелись воедино. Я вроде не умирал, но, похоже, и не живу. Ты никогда не задумывался, почему листья на сломанной ветке не опадают?  Чтобы они опали, ветка должна жить. Нет жизни – нет и смерти. Нет смерти, то жизни тоже нет…
                …
        Не успев отдать ночи накопленное за день вчерашнее тепло, серебристая Урка дымилась утренним туманом. Её зеркальная гладь горела отражением пылающей розовой зари, щедро подсвечивающей гряду крутолобых сопок, обступивших досматривающего последние сны Ерофея Павловича. Приветствуя скорое появление солнца, птицы возносили ему свою песенную молитву. Нарождающийся день, вместе с пробуждением, нёс на отдохнувшую землю радость и неистовство жизни.
 
…Уже больше часа заговорщики лежали в росной траве на возвышающемся над станцией холмике. Отсюда хорошо просматривался весь железнодорожный парк. Более десяти путей станции были практически свободны. На Читинском направлении перед выходным светофором стояли шесть цистерн с мазутом, а рядом с ними, на соседнем пути, три платформы щебня.  Все пути, сбегающиеся в один ручеёк Благовещенского направления, были свободны. Этот сектор обзора выглядел бы довольно скучно, если бы не торчащая над станцией древняя, красного кирпича водонапорная башня и облупившийся пакгауз багажного отделения рядом с ней.

      Со стороны вокзала и перрона «БК 904» просматривался хорошо, но с противоположной стороны его отделяла от заговорщиков длинная цепочка порожних платформ.
      - Это хорошо… - Нелюбов цепким взглядом сканировал каждый рельс, каждую шпалу вокруг бронекатера. - Первый бросок - и мы у порожних платформ. Ждём момента за колесной тележкой. А там… десять метров - и мы на катере.

Андрей молчал. В сердце постаревшего старшины шла тайная, мучительная борьба. Борьба животного страха, от которого холодеет под ложечкой, и какого-то непонятного, смешанного чувства. Что это было? Чувство солидарности с капитан-лейтенантом? Нет… Ненависть? Но разве можно так ненавидеть какую-то железку, чтобы рисковать собственной жизнью? Может быть, месть? Кому?? Этой консервной банке?!  Да, это НЕЧТО, скрытое в бронированной брюшине катера, украло у него любовь, семью, радость общения с ребёнком, протащило сквозь годы насилия и унижений, жирной чёрной краской замалевало всю его последующую жизнь, но никакой местью этого исправить уже нельзя. Так почему же, через сковывающий страх, через неудержимую телесную дрожь, так тянет пройти эти роковые пятьдесят шагов до катера?

Нет. Именно сейчас, глядя на скучающего часового, Андрей понял. Это не месть, не ненависть. Это обретение себя. Только так, после долгих лет принуждения, продемонстрировав, наконец, давно утраченную силу воли, можно вернуть человеческое достоинство и уважение к себе самому.
Нелюбов прикурил сигарету.
- Ну, последнюю затяжечку... А там: землю – крестьянам, море – матросам! - увидев испарину на лбу Андрея, ухмыльнулся: - Трусишка зайка серенький под ёлочкой скакал…

      Андрей тяжело вздохнул.
      - Легко быть храбрым тигром, а ты попробуй быть храбрым кроликом.
      - Ну, не умеешь танцевать, так хоть кланяйся.
     Словно не слыша его, Андрей пробубнил по нос:
      - И сказал апостол Павел - «всё испытайте, а держитесь хорошего!».

Виктор посмотрел на часы.
- Восемь пятьдесят пять. Скоро смена. Видишь, часовой всё больше крутится у левого края платформы. Ждёт.
Раздался протяжный гудок. Со стороны Благовещенска на станцию втягивался грузовой состав. Он шёл, не сбавляя скорости, значит, Ерофея он промчит с ходу.
- Хеёпсовы пирамиды! Никак, твой апостол Павел с нами. Видишь, какое прикрытие нам послал, - Нелюбов возбуждённо сверкнул глазами. - Часовой сейчас будет пялиться на состав… Ну… Отдать швартовы!

Прячась за жидким кустарником, ужом соскользнув с холма, заговорщики распластались под массивной колесной тележкой порожней платформы, в десяти метрах от своей цели. Под локтями предательски шуршал забрызганный маслом щебень. Спасительный грохот приближающегося состава нарастал.
- Сними ботинки, - поймав удивлённый взгляд Виктора, Андрей пояснил, - чтобы не гремели по палубе.
- Молодец, кролик, - вдруг Нелюбов зло сплюнул. - Тьфу, чёрт! Смена.

По перрону к зданию вокзала приближались разводящий сержант и солдат с автоматом. Предусмотрительный сержант не решился перебегать пути перед несущимся составом и, придержав солдата, остался на перроне.
- Молодец, дембель, домой хочет живым добраться. Это наш звёздный час.

Земля дрожала от несущегося состава. Маленький муравей, прогуливаясь по рельсу перед носом дрожащего Андрея, не выдержал тряски и неловко соскользнул на землю. Вопреки ожиданиям Виктора, часовой не торопился любоваться гремящим монстром, а, внимательно рассматривая что-то на рукаве гимнастёрки, прогуливался вдоль охраняемой платформы. Нелюбов, подобно сжатой пружине, дрожал от напряжения, его вытянувшиеся в ниточку губы беззвучно шептали, может быть, мат, а, может, и молитву …  И вот, наконец, когда мимо должен был пронестись последний десяток вагонов, часовой скрылся за краем платформы.

- И «Яблочко» песню допел батальон, когда на рассвете вошёл в Вашингтон… Пошли!..
В мгновение ока, выскользнув из-под тележки, заговорщики устремились к цели. Как на гимнастического козла, Нелюбов вскочил на автосцепку и через секунду оказался на платформе. Ещё два движения, и офицер, по свисающему с кормы трапу, взобрался на палубу бронекатера. Легко преодолеть этот путь Андрею не удалось. Не только возраст, но и коленный сустав, повреждённый в ту памятную ночь, сильно усложнили его восхождение на платформу.

Увидев, что оглянувшийся Виктор хотел вернуться и помочь ему, Андрей остановил его.
- Давай, вперёд!
Упав на живот, Нелюбов вьюном заскользил по палубе к машинному отделению и вцепился в задрайки люка.
                …
Любови Николаевне не спалось. Нельзя сказать, что красоты утренней зари, пылающей над сопками, разволновали её. Стоя у окна общежития, она думала совершенно о другом. Как этот полковник, этот московский солдафон, додумался убрать катер с Ерофея? Вероятней всего, Министерством обороны России здесь и не пахнет. Это матёрый гэбист! По мундиру он общевойсковик, но чекистские уши-то торчат! И стиль работы комитетский. Всё скинул на Тугулова, а сам начальствует на расстоянии.  Привык загребать жар чужими руками. К гадалке не ходи - чекист!
Доброход впервые пожалела, что не курит.

В Благовещенске россиян с носом не оставишь. Если в этой дыре что-то ещё можно было сделать, то там… Следить будут за каждым движением. А могут и просто отказаться от «сотрудничества», ведь у них появился Нелюбов. Чёрт!! Такой куш уплывает. Но, постой! Нелюбов… Да! Это выход.
      Через пять минут каблучки Любови Николаевны стучали по тротуару, ведущему к больнице.

      Нелюбов! Единственная ниточка, способная стать спасительной. Одессит… Земляк… Нет. На это надежды мало. А может включить «главный калибр»? В конце концов, при первом знакомстве капитан-лейтенант не смог не оценить её. А если «на живца» его не возьмёшь, что тогда? Деньги? Комиссионных за экспортную операцию хватит на сорок таких операторов.
Чем быстрее рождались варианты вербовки капитан-лейтенанта, тем быстрее в утренней тишине стучали каблучки.

…- Где он? - Доброход стояла посреди пустой палаты. Зарешёченное окно открыто настежь. Койка Нелюбова аккуратно заправлена. - Я вас спрашиваю, где больной?
Верзила в белом халате, поставленный охранять «пациента», беспомощно хлопал заспанными глазами.
- Он был. Перед отбоем вышел в туалет…
- Он что, спал на заправленной койке?

Верзила молча выскочил в коридор. В его стараниях Доброход уже не нуждалась. Она понимала, что окно в туалете будет открытым. «Педант чёртов!.. Коечку заправил».
Телефон общежития не отвечал. Там спали ещё крепче.

Чем дольше звучали гудки, тем спокойней становилась советник генерального директора концерна «Укрспецэкспорт» Любовь Николаевна Доброход. Придумав несколько вариантов выхода из профессионального тупика, она не подумала о самом простом. Устранить ненужного Нелюбова. Но он это сделал сам. Остается только молиться, чтобы он смог убежать как можно дальше, и желательно навсегда. В таком случае услуги украинских спецов будут снова востребованы. Ха! Ха!
Утро обещало, что день будет добрым.
                …
Получив у дежурного по вокзалу обещанный пломбиратор и несколько свинцовых пломб, Тугулов вышел на перрон. Опломбировав люки на надоевшем своими тайнами катере, можно будет передать его под ответственность охраны и уехать домой. Впереди ожидали выходные с рыбалкой на Зее. Десятилетнему Алсаю ещё на прошлой неделе было обещано обновить настоящий, взрослый спиннинг, но командировка помешала Кириллу сдержать слово.

Часы на здании вокзала, дрогнув стрелкой, указали на 9.00. Плотная волна ударила в грудь, и Тугулову пришлось рукой удерживать на голове свою форменную фуражку. С оглушительным грохотом, взметая песчаную пыль, по второму пути несся грузовой состав. Рядом на перроне стояли знакомые сержант и рядовой из отделения охраны, с которыми Тугулов прибыл из Благовещенска.

      Как только промелькнул последний вагон, сержант улыбнулся и козырнул.
      - Здравия желаю, трыщ майор.
      - Доброе утро, сержант, - Тугулов пожал руку обоим. – Сегодня в Благовещенск.
      - Правда? Вот это новость!
      -  Доволен? Небось, зазноба ждёт?

      В тишине, воцарившейся после пронёсшегося товарняка, автоматная очередь прозвучала как треск разорвавшейся ткани. Застыв на мгновение, все трое кинулись к катеру. Брызнули искры брони, отразившей новую автоматную очередь.

…Юрким вьюном, по палубе, Нелюбов незамеченным добрался до машинного отделения. Привычным движением он отдал все четыре задрайки и, схватив одну из них, рванул люк вверх. Усилие было слишком сильным, и когда люк легко открылся, рука Виктора сорвалась с задрайки. На хорошо смазанных петлях люк провернулся и гулко упал на палубу. Только что пронёсшийся состав уже не мог заглушить грохота, и часовой сдёрнул автомат с плеча.

- Стой, стреляю!
Первая очередь просвистела над головой. Капитан-лейтенант ужом проскользнул в пасть открытого люка и, уже не таясь, с грохотом опустил его снова. Задраивая люк, он услышал вторую очередь.
- Прости, кролик… Прости меня!

Сорвав пломбы, Виктор распахнул дверку щитка и, сломав две пластмассовые клипсы, по направляющим, легко, один за другим, выдернул программный и генерирующий блоки и швырнул их на пол. По стальным поёлам  брызнули осколки приборного стекла. Сорвав шланг подачи топлива главного двигателя, офицер качнул несколько раз ручку насоса.  Ударила упругая струя топлива. Ветошь и протирочные концы, смоченные горючим и разбросанные по машинному отделению, вспыхнули как солома. Брезентовая куртка Юлека не давала дышать. Сорвав её, Виктор почувствовал себя свободным, родная тельняшка не сковывала грудь, не мешала размахнуться по настоящему. Тяжелая кувалда в руках моряка крушила чудовищное порождение человеческой мысли. С каждым новым ударом силы утраивались, моряка переполняло чувство справедливого возмездия. «Армагеддон! Это мой Армагеддон!»

      - Бей по иллюминаторам, там второй. Второй проскочил внутрь…
Длинная очередь полоснула по иллюминаторам, раздробив калёное стекло на толстые, похожие на кубики пищевого льда кусочки. Огонь, задыхающийся в тесном машинном отделении, обрадовано вспыхнул. Ворвавшийся поток оживил воздух кислородом, и пламя заполыхало бурным, средневековым костром.

Автоматные очереди, отрекошетив от катерной брони, веером рассыпались вокруг.
- Прекратите пальбу! - Тугулов невольно взял командование на себя. - Вы перестреляете друг друга.
- Там вт-торой за-асел, - первая в жизни боевая операция заставила сержанта заикаться.
- Достаньте его через соседние отсеки… Если от него что-то останется.
Солдаты кинулись к платформе.

У вокзала появились зеваки. 
И вдруг Тугулов увидел «первого». Он лежал между рельсами, под автосцепкой, на которую в этот раз так и не смог подняться. Кирилл узнал его. Это был тот же убогий кочегар из поселковой бани, который однажды уже пытался залезть на охраняемый объект. Зачем? Странный упрямец ещё подавал признаки жизни…
Сквозь наплывающий туман, Андрей увидел склонившегося над ним сына, держащего в руке табельный пистолет Макарова. Последним его дыханием прозвучало:
- Логично…

      Из пылающего машинного отделения неслись торжествующие звуки «Варяга»:
                … все вымпелы вьются и цепи гремят.
                Последний парад наступает…