Черепашка и Чёрт

В один из первых сентябрьских дней, вечером, в лесу за интернатом гуляли учитель и ученица.
Учитель – молодой человек небольшого роста, худой, с некрасивым, но умным серьезным интеллигентным лицом, в очках и с палочкой (он слегка хромал); в светло-серых тщательно отглаженных брюках и белой рубашке. Ученица – девочка-подросток лет 13-14, выше него ростом, с совсем еще детским лицом, но уже сформировавшаяся как девушка. Она была очень хороша собой: большие серые холодноватые глаза, бледная кожа и слегка вьющиеся пепельные волосы.
Войдя в лес, молодой человек взял девочку за руку; он что-то говорил, она серьезно и чуть-чуть кокетливо слушала, сбоку поглядывая на него.
Осень в том году пришла неожиданно рано. Лето стояло теплое, но с половины июня до начала августа не выпало ни капли дождя, и листья на деревьях стали желтеть и буреть. А потом пошли дожди, сильные, летние, и листья осыпались, сбитые ливнями, и лежали ковром, как в октябре. Но было по-прежнему совсем тепло, и солнце так же жарко и ласково согревало землю.
Поэтому лес казался, как никогда, красивым: весь пронизанный солнцем, пропитанный запахом сухих листьев, смолы, хвои, нагретых трав, и в то же время осенний, яркий, праздничный.
Когда учитель и девочка вошли в самую глубь леса, низкая серо-синяя туча, закрывавшая половину неба, подвинулась, и из-за края ее выскользнул солнечный луч. Он ярко осветил лесную дорожку, засыпанную разноцветными листьями, и такие же разноцветные деревья с мокрыми черными стволами – а по сторонам лес оставался в тени, как рама для этой прекрасной картины. Учитель и девочка остановились: видимо, оба были чувствительны к красоте природы.
Пока они стояли неподвижно, на тропинку из густой травы выпрыгнула большая серая ворона. Заметив людей, она присела, растопырила крылья и громко и хрипло каркнула, но не улетела.
Девочка очень удивилась. Она присела на корточки: ворона не улетала, только моргала глазами да клюв раскрыла: вид у нее был испуганный и придурковатый.
- Сергей Иваныч, смотрите: что это с ней?
- А ну-ка погладь ее…
- Ой, нет – я боюсь!
Молодой человек тоже присел и протянул руку, но птица отпрыгнула в сторону и забилась под куст шиповника.
- Лена, смотри: это же птенец! У него короткие крылья. Он, наверное, еще и летать не умеет…
- Птенец? Такой большой? – совсем как маленькая, удивилась девочка, но тут же поправилась. - По-моему, он величиной как почти большая птица!
- Да, он какой-то уж очень крупный. И все-таки это птенец. Он выпал из гнезда… А вот и его мама.
Над головами людей действительно металась с ветки на ветку и истерически-яростно каркала серая ворона.
- Ой, а она на нас не нападет?
- Нет, вряд ли.
- Что же делать? Как вы думаете, мама его спасет?
- Если он действительно не умеет летать, нет. Она, конечно, может его кормить и на земле, но его кто-нибудь обязательно съест: собаки, например…
Девочка широко раскрыла большие глаза.
- Что же теперь делать?
- Боюсь, что ничего не поделаешь. Они каждый год гибнут десятками: вороны не умеют гнезда строить.
Учитель встал, но девочка продолжала сидеть на земле, удивленно и печально глядя на него снизу вверх. Сергей Иванович помолчал, потом сказал:
- Ну, хорошо, можно его спасти… Но ловить его будешь ты! Он шустрый, а у меня нога…
- А он меня не клюнет?
- Ну, знаешь, - откуда мне знать? Ну – клюнет!.. А то пойдем, у него вон мама есть…
Девочка вздохнула, потом сосредоточенным и долгим взглядом посмотрела на птенца. Он сидел под кустом, испуганно моргая глазами, несчастный и жалкий.
Тогда она тихо, но решительно сказала:
- Хорошо, я постараюсь!.. А как?
- Я сейчас зайду с другой стороны и палкой выгоню его из-под куста: там колючки – и ты руки расцарапаешь, и он без глаз может остаться. Ты будь настороже: как только он выскочит, хватай его обеими руками и прижимай к себе. Держи его плотнее, как голубей носят, чтобы крылья не раскрыл. Хотя бы, пока я не приду, подержи, а там уж я донесу его…
- Хорошо!
И она потихоньку подвинулась к птенцу, расставив руки в стороны.
Учитель долго лазил по кустам, у Лены сильно билось сердце. Потом он выглянул из-за толстой сосны, тихо спросил:
- Готова?
Она кивнула головой.
Он поворошил палкой ветки шиповника. Птенец не двинулся с места. Тогда учитель ударил палкой сверху: посыпались листья. Птенец прыгнул вперед, прямо под ноги девочке; она схватила его и закричала:
- Ой, мамочка!
Сергей Иванович рванулся прямо через заросли шиповника, подхватил птенца, поднял, улыбнулся Лене. Вороненок клевал руки учителя; клюв у него был на вид грозный: острый, черный, большой – но следов на руке почти не оставалось и учитель улыбался.
- Вот дай ему нарочно руку, пусть клюнет – совсем не больно. Ты просто с непривычки…
Она робко подставила ладонь, птенец клюнул, девочка отдернула руку, недоверчиво улыбнулась, сказала удивленно:
- Правда не больно!
- Ну хочешь: неси его сама – это же твоя добыча.
Она взяла птенца и понесла, прижимая к груди. Учитель, улыбаясь, шел сзади. На асфальтовой площадке перед двухэтажным кирпичным зданием интерната играли дети: девочки – в резинку, мальчишки – в банки. Увидев Лену с вороной в руках, они сбежались и окружили ее.
Петька Сидоров, маленький, белобрысый, разлохмаченный, с круглыми, как у галки, веселыми глазами, сказал:
- О-па-на! Сени суп с вороной будем хавать!
Мальчишки захохотали. Но девочки их не поддержали и кто-то из них сказал:
- Идите к черту, дураки!
- А черт – он где?
- Это вот этот, что ли – черт? А че – похож!
- А правда, пацаны: пусть он будет – Черт!
Поскольку хозяйка не возражала, ворону решили назвать Чертом.
Поместили его в пустой кладовке, напротив спальни девочек. На подоконник поставили фанерный ящик, набили его сухой травой, листьями. Сидоров мгновенно приволок трех жирнющих червей – Черт их сразу заглотал, и Сидоров сказал удовлетворенно:
- Во! Свиней, че ли, не кормят? Верно, робя? А потом – в суп!
Воспитатели с трудом выпроводили детей по спальням. Черт закопался в листья, забился в угол ящика и сидел там с самым несчастным видом.
Лена долго смотрела на него, оглянулась – сзади стоял Сергей Иванович. Она благодарно улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ, спросил:
- Лена, ты умеешь шить?
- А? Что?
- Ты умеешь шить?… Я порвал штаны, пробиваясь тебе на помощь через колючие заросли! Теперь ты просто обязана зашить мои штаны – иначе я не смогу уроки проводить: что это за учитель в дырявых штанах, сама посуди?
- О-о! Конечно, я зашью!
И она тихо засмеялась: смех у нее был удивительный: негромкий, звонкий и нежный, как песня жаворонка.
- А чем мы его будем кормить?
- А всем: червяками, мухами, вареным яйцом, печеньем, кусочками мяса… Можно листья одуванчика давать… А в общем, утро вечера мудренее. Пойдем-ка спать!
Девочка неохотно поплелась в спальню. Учитель долго стоял и смотрел ей вслед.
                .     .     .
Три месяца спустя Сергей Иванович поздно ночью, сидя в своей комнатке у окна, при свете настольной лампы, писал письмо.
Он жил в самом здании интерната, в пристройке. Дом стоял на довольно высокой горке и обычно в окно открывался далекий вид на речку, село на другом берегу и за селом поля. Но сейчас шел сильный снег, крутила метель: на стекле видны были морозные узоры, а там, на воле, снег летел сразу во все стороны, даже снизу вверх – казалось, снежинки в панике мечутся, убегая, спасаясь от кого-то.
Сергей Иванович писал:
«Здравствуй, мама!
Если говорить честно, я здесь очень скучаю и томлюсь. Хочется домой – к огням большого города. Скучаю, конечно, и по тебе, по дому. Здесь – только работа, дети, еще замечательная природа. И ничего больше нет.
Правда, к детям как-то привязываешься. Особенно полюбил я одну девочку, Лену Санину. Может быть, потому, что это очень проблемный ребенок.
Это ведь наша, педагогическая, черта: любить больше всего трудных детей.
Хотя, ты, может быть, думаешь, что эта девочка – хулиганка, двоечница? Ничего подобного. По моим предметам она лучшая в классе. Очень тихая, послушная. Проблема ее в другом: у нее холодное сердце. Она Черепашка!
Это я ее так называю, конечно, про себя. У нее в комнате, под кроватью, живет маленькая черепашка: Лена ее обожает. А кошек, собак – вообще всех теплых, веселых, но беспокойных зверей – она не выносит.
С ней жила девочка, Надя, у нее есть кот, так пришлось ее с котом вместе переселять – из-за Лены.
Ты спросишь: почему она Черепашка? Она тоже с толстым панцирем, но не на теле, а на душе, - и с холодной кровью.
Помнишь, есть такой стишок:
- Из чего твой панцирь, черепаха?
Черепаха молвила в ответ:
- Он из мной накопленного страха.
Ничего прочнее в мире нет!
Вот и Лена боится жизни. Она с раннего детства болеет (потому и попала в санаторную школу), слабенькая, робкая, в семье одна – родители избаловали. И черепаху она любит потому, что от нее никакого беспокойства: целыми днями она сидит под диваном – ни голоса, ни признака жизни не подает – прямо как мертвая!
Лене врачи прописали каждый вечер гулять час-полтора; мне, как ты знаешь, нужно разрабатывать ногу – вот мы и гуляем вместе. Она мне рассказала всю подноготную о себе: она хорошо ко мне относится, доверяет.
Сколько она себя помнит, 4 -5 месяцев в году она лечится. Читать научилась в 4 года. Прочла уже, наверное, целую библиотеку. Привыкла жить в мечтах, а реальной жизни боится.
Как-то одного нашего мальчика – Славика Фролова – угораздило в нее влюбиться. Ей еще 14-ти не исполнилось, но она потрясающе красива: тут и пень влюбится. А он интеллигентный мальчик, тихий, стихи пишет. Сначала он ей посвящал стихи – ничего: ей даже нравилось. Делать ничего не надо и приятно. Но потом ему захотелось свиданий – это ж какое беспокойство! Что было! Она так на него разозлилась!
У Лены много талантов, один из них – ее голос. Иногда скажет, будто приласкает; иногда – словно стакан ледяной воды за шиворот выльет. Вот так она тогда говорила о Славике. Здороваться даже с ним перестала!
А он чувствительный парень, очень переживал, у него ухудшилось состояние, его врачи отправили домой, недолеченного. И моя Черепашка сразу успокоилась.
Как-то был такой случай. Лена хорошая ученица и очень переживает за оценки. В классе она ни с кем не дружит, даже почти ни с кем не разговаривает, кроме Олеси Паниной, с которой сидит. И вот как-то я, проверяя ночью их работы (у меня три предмета: не успеваю!), поставил Лене и Олесе разные отметки при одинаковом количестве ошибок. Лена страшно обиделась. Подошла ко мне до урока, бледная, злая.
А я ночью не спал: соображаю туго. Посмотрел работы: да, все верно – у нее стоит «4», у Олеси «5», а у обоих по две орфографических ошибки и по одной запятой.
Я ей говорю:
- Лена, ты права: у вас работы одинаковые – но неправильная оценка у Олеси, а не у тебя: обе эти работы на «четверку».
Что ты думаешь? Она мне отвечает своим знаменитым ледяным голосом:
- Ну и ставьте ей тоже «четверку»!
Пришлось поставить. И она села на место почти довольная!
Знаешь, мне тогда просто страшно стало. Что будет дальше с этой девочкой? Она умная, с ней интересно разговаривать – но какая из нее получится подруга, жена и мать, если у нее вместо сердца – кусок льда?
Бедная моя Черепашка! Как же помочь тебе? Как растопить твое сердце, раскрыть его миру и людям? Меня ужасно мучило мое бессилие.
И вот, представь себе, мне помог случай.
В начале учебного года – она только что приехала – гуляли мы с ней в лесу. Собственно, лесом у нас называется одичавший господский парк ( школа наша находится на территории бывшей дворянской усадьбы, к школе пристроены спальный и лечебный корпуса и хозпостройки ). И вот на прогулке буквально нам под ноги свалился из гнезда вороненок. Это я так говорю «вороненок» – а вообще-то он большущий, с очень крупную ворону. Как-то мы его взвесили – 620 грамм! Много для вороны.
И вот Лена пожалела птенца, и мы его взяли в интернат жить. Как она о нем заботится! Как привязалась к нему! По сто раз на дню к нему бегает. Учит его летать! Да, да, выводит его во двор на веревочке, как собачку, убегает от него – он за ней – и так он более-менее научился летать. Правда, плохо: больше нескольких метров пролететь не может.
Кормят его, конечно, на убой: еще бы – детям-то какое развлечение! В радиусе ста метров от интерната в земле не осталось ни одного червяка: всех сожрал наш Черт (так его дети назвали). Они ему тащат куски от обеда, вареные яйца, пирожки, печенья! Словом, такой откормленной вороны свет не видывал!
Наш экспериментатор, Петька Сидоров, подсчитал, что Черт за день съедает столько, сколько весит сам!
А и хулиганом же он оказался! Недаром, видно, его Чертом прозвали.
Во-первых, он постоянно лезет через окно в столовую. Закрыть его нельзя: там нет никакой вентиляции (наша столовая – это бывшая барская конюшня). Черт туда лезет, как муха на мед.
Все подвиги этого бандита я тебе не берусь описать: бумаги не хватит.
Начать с того, что однажды Черт забрался в кухонный шкаф и продырявил клювом все бумажные пакеты с мукой и сахаром. Повариха тетя Луша (дети ее зовут «тетя Клуша») придумала держать все в жестяных посудинах: купили (специально ездили в город, за сто километров), насыпали. На следующий же день Черт их почти все перевернул.
Тетя Луша от всего этого стала ужасно нервная, прямо дергается: смотрит в окно и вся вздрагивает! А она – такая огромная толстая рыхлая баба, от кухонного жара всегда розовая, как купчиха с картины Кустодиева.
Ну вот, как-то она так разнервничалась, что перепутала сахар и соль: соль насыпала в чайники, а сахар – в суп.
Ну и смеху было! Сидоров, тот был просто счастлив и еще месяц каждый день ее спрашивал:
- Теть Луш, а че, правда, што эти … кочевники, блин, - соленый чай пьют? Так мы че, кочевники?
А однажды тетя Луша даже прибежала жаловаться на Черта самому директору: Черт, оказывается, у нее все хорошие ложки украл! У нее было двенадцать мельхиоровых ложек: детям их не давали, а если начальство приедет. И вот они пропали. А кто у нас на такое способен? Только Черт!
Я при этом разговоре тоже присутствовал: на тете Луше прямо лица не было – то ли от переживаний, то ли потому, что оно у нее так заплыло жиром, что уж и не разберешь, лицо ли это или что другое. Она говорила:
- Чего ложки, уж вы меня звините! Я пусть из своей зряплаты заплачу. Пусть! А жить стало без абсолютной возможности. Сердце прям бьется, прям так и бьется! Я прям чувствую: вот опять чего случится!.. Чего еще этот паскуда изделает?.. Не могу, вольняйте меня, я с ума совсем сходю! Все, вольняйте!
И т.д., и т.п.
Она хитрая, знает: уволить ее невозможно – никто, кроме нее, не пойдет в заведующие столовой: за все отвечай, детей корми четыре раза в день – а зарплата грошовая. Как в глуши, в селе, найти человека?
Директор ее часа два успокаивал; потом, когда она вышла, шатаясь и держась за сердце, говорит мне:
- Ворону нужно отпустить! Пусть живет в лесу.
Можешь себе представить мой ужас! Лена только-только начала выправляться. В первый раз в жизни у ребенка появилось любимое, дорогое существо, о котором нужно заботиться, и вот его хотят отнять – это же будет душевная травма на всю жизнь!
И я сидел в кабинете директора, пока не уговорил его не трогать Черта: убедили его, кажется, не мои доводы, а моя настойчивость – он просто понял, что я не уйду, пока он не согласится оставить этого бандита в покое.
Ложки, кстати, нашлись: Черт их все до единой побросал в кастрюлю, где варился суп  (крышкой ее не накрывают, чтоб не сбежало)!
Вторая его страсть – дразнить собак. Собак у нас три: Пати, Хан и Сверчок. Сверчок – маленькая ужасно смешная кудлатая собачка, хозяйка его – девочка, редко встающая с постели. Поэтому Сверчок свободно бегает по двору и всюду сует свой нос – а Черт его терроризирует.
Любимая его забава – мешать Сверчку есть. Вот положили собачке в миску еду: каши, костей, хлеба – только соберется он приступить к трапезе, как подскакивает Черт, нагло садится в полуметре от миски и начинает издевательски каркать. Этого тонкая ранимая натура Сверчка выдержать не может: с истерическим визгливым лаем он бросается на обидчика. Черт тут же подскакивает вверх, опускается в миску с едой, переворачивает ее, хватает самую большую кость и отлетает с ней на несколько шагов. Сверчок за ним.
Так может продолжаться долго, если кто-нибудь из детей или собак не отгонит ворону.
Пати и Хан – огромные, сильные, как львы, кавказские овчарки. Они у нас охраняют территорию от пьяниц. Пьяниц в селе много: все мужское население от 18 до 60 лет. Иногда они забредают и к нам.
Пати и Хан ненавидят Черта лютой ненавистью. Боюсь, что ему суждено кончить жизнь у них на зубах: надеюсь только, что это случится, когда Лены здесь уже не будет.
Черт понимает, как овчарки к нему относятся. Тем не менее, застав одну из них спящей, он непременно опустится сверху ей на голову и клюнет в глаз или в ухо. Вслед за чем раздается ужасающее рычание – но Черт уже был таков.
В особую ярость овчарок приводит то, что Черт почти не летает – а поймать его все-таки невозможно! В совсем уж патовых ситуациях ворона взлетает на крышу сарая и спокойно там сидит (даже чистит перья в знак презрения к противнику), а собаки беснуются внизу и от их оглушительного лая в интернате дрожат все стекла.
Кончается это обычно тем, что приходит какой-нибудь человек лет семи-восьми и уводит овчарок с собой: как ни странно, эти свирепые зверюги очень любят детей.
Однажды был прямо-таки трагический случай с Пати и Чертом: он, как всегда, чем-то ее страшно разозлил и улетел прямо в окно одной из спален; тут же кто-то закрыл окно изнутри, но Пати, не помня себя от ярости, все-таки прыгнула, разбила стекло, вся изрезалась, был страшный переполох в спальне (воспитательницу пришлось отпаивать валерьянкой), но Черта Пати все равно не поймала: он уселся на шкафу и оттуда прехладнокровно взирал на устроенный им содом.
Можешь себе представить, как нервничает Лена каждый раз, как Черт что-нибудь учинит! Я ничего ей не сказал о намерении директора изгнать Черта, но она очень чувствительная девочка: она, кажется, о чем-то догадывается. Или ей кто-то что-то сказал?
Вот так мы и живем: как на вулкане.
Но я радуюсь: ее сердце оттаивает!
Недавно зашел в кабинет и случайно увидел, как Лена дала списать домашнее задание Роме Храмцову, самому безалаберному мальчишке в нашем классе. И я так обрадовался!
Глупо, конечно: учитель радуется, что его ученица дает списывать. Но ведь это значит, что она становится добрее! Раньше она никогда никому не давала списывать, даже не смотрела на одноклассников, не здоровалась с ними. Придет, сядет; унылая, грустная, холодная, какая-то от всех отгороженная.
А теперь она почти со всеми разговаривает – да, да! Благо, и тема для разговоров всегда есть: подвиги ее любимого Чертушки.
Недавно зашел в класс: Лена стоит с девочками и смеется. Смех у нее совершенно особенный: не спутаешь ни с кем.
Ура!! Спасибо тебе, Чертик, противная ты вредина! Ты помогаешь моей Черепашке! Может быть, она благодаря тебе сбросит свой панцирь, станет нормальным человеком?
Вот так мы тут живем. Пиши мне почаще. Твой Сергей.»
                .      .      .
Прошло много лет.
Сергей Иванович давно уже жил в городе, с мамой. Работал в большой школе, в две смены, уставал. Лену он давно потерял из виду: лет 8 или 9 от нее не было вестей.
Как-то в июне, после экзамена, он возвращался домой. Шел пешком, по берегу реки, через парк.
Тихо догорал теплый летний день. В парке почти не было людей. На небе нежно-зеленое легкое облачко медленно наползало на другое, дымно-розовое, а на них двигалось третье, сизое – и все это насквозь просвечено заходящим солнцем, и в «окнах» – клочки чистейшей яркой лазури. И маковки церкви, золотые, тоже высвеченные солнцем. И высоко-высоко, под самыми облаками, танцевали и кувыркались крошечные черные, как силуэты, ласточки.
Учитель вошел в свой подъезд, зажег свет. В почтовом ящике было письмо. Он открыл, достал конверт и сначала подумал, что это ошибка: письмо не ему. Написано: «От Байковой Елены». Адрес: Нижневартовск – нет у него там ни одного знакомого.
И только войдя в квартиру, открыв письмо, понял: это от Лены. Он сел к столу и, не раздеваясь, стал читать.
«Дорогой Сергей Иванович!
Пишет Вам ваша бывшая ученица Лена. Бывшая Санина, а теперь Байкова. Как Вы догадываетесь, я вышла замуж.
Наверное, Вы меня уже забыли. Еще бы: столько лет прошло! А я помню Вас.
Особенно часто вспоминаю в последнее время и вот решила написать. Мой муж – нефтяник, работает по разведке нефти. Я жду ребенка, и я очень счастлива.
Не подумайте, что все у нас так гладко: так не бывает, наверное. Но мой муж как-то сказал мне: «Ты хороший друг». И я тогда вспомнила свое детство, когда я была совсем никудышным другом.
И я пишу Вам, чтобы сказать, что это Вы научили меня быть хорошим человеком. Да, да! Вы и Чертик.
Помните его? Такое не забывается!
Как я его любила! Он давно погиб, и очень характерным для себя образом: сел на кастрюлю с кипящим борщом (крышки на ней, как всегда, не было), поскользнулся и свалился прямо в кипяток.
Так сбылось предсказание нашего Сидорова (помните его?), что Черт когда-нибудь обязательно сварится в супе.
Бедный Чертик! Как жалко его!
Наверное, уже лет пять или шесть, как его нет на свете.
Но если бы не он – и если бы не Вы! – я не была бы сейчас тем, кто я есть, и не было бы того счастья, какое есть у меня. Потому что я знаю уже: мужчина влюбляется в женщину за красоту, но любит совсем за другое.
И это другое – доброта, наверное. Умение заботиться, любить. Меня этому научил мой Чертик.
Выходит, ворона сделала из меня человека! Забавно, правда?
Напишите мне, как Вы Живете.
Я Вас помню и люблю и никогда не забуду.    Лена.»
                .     .     .
Сергей Иванович оторвался от письма и с удивлением почувствовал на глазах влагу. Достал платок, высморкался, вытер глаза.
Он долго сидел за столом, смотрел в окно и думал, что учителем быть нелегко. Привяжешься, полюбишь – а ребенок вырос, выпорхнул из гнезда и живет теперь своей особой жизнью, она захватывает и некогда ему написать письмо своему учителю.
Но вот ведь Черепашка написала. Хотя она теперь уже не Черепашка. И даже не Санина – Байкова Елена.
Ему вспомнилась ярко освещенная солнечным лучом праздничная аллея в лесу, и на тропинке – испуганный нахохленный вороненок. И рядом с ним прелестная девочка, самая любимая на свете.
Как хорошо было тогда! Они каждый день гуляли вместе. И не было этой суеты, этой огромной городской школы на две тысячи учеников, этого гигантского гремящего города.
Милая моя Черепашка! Как же я любил тебя!
Он вздохнул, достал лист бумаги, но из кухни позвали:
- Сережа! Ужинать немедленно!
Мама, маленькая, совсем старая, вошла и стала в дверях.
- Ты не разделся еще? Что такое? Это что за письмо?
- От ученицы, ты, может быть, помнишь: Лена Санина.
- Лена Санина? Совершенно не помню! Ты не уважаешь мой труд: оладьи стынут, а ты читаешь письмо. Письмо не остынет, и мне не придется его разогревать, чтобы ты мог его прочесть! А оладьи станут твердыми, как подошва. Немедленно переодеваться и за стол! Сейчас же!
- Хорошо, мама, я иду.
Он сложил письмо, снял пиджак, сказал:
- Неужели ты не помнишь? Девочка, у которой была ручная ворона по кличке Черт?
- Ах, ворона! Ну, конечно: ворону я помню! Она еще, кажется, украла двадцать серебряных ложек или что-то такое?
Он улыбнулся:
- Ты все путаешь, мама. Пойдем есть – оладьи стынут.