Негорбящийся человек К 135-летию ИВС

Приближающееся 135-летие со дня рождения И.В. Сталина даёт повод вспомнить о небольшой «Повести непогашенной луны» Бориса Андреевича Пильняка (Вогау), увидевшей свет в 1926 г. Написанная на злобу дня (можно сказать, что Пильняк открыл новый жанр повести-сплетни, заглохший в условиях советской цензуры), для нас она интересна вовсе не тем, что автор, не особо стремясь скрыть это, в художественной форме отразил разговоры и настроения, циркулировавшие в определённых кругах после смерти М.В. Фрунзе. Повесть эта интересна, прежде всего, тем, что она содержит едва ли не первый по времени портрет восходящей звезды советского политического Олимпа, будущего Отца Народов,  Генерального секретаря ЦК ВКП (б) Иосифа Виссарионовича Сталина. Трудно сказать, насколько точен в передаче конкретных деталей был этот портрет, однако, у нас не вызывает сомнений, что Пильняк смог, как это свойственно большим художникам, увидеть главное, сосредоточив на этом внимание читателя. Не будучи большевиком, тем более входившим в руководящие структуры, писатель явно не имел возможности  наблюдать Сталина, что-называется, в быту. На такую мысль наводит хотя бы постоянное упоминание рядом с генсеком стенографистки, услугами которых, по некоторым свидетельствам, он никогда не пользовался. Посвящение «Повести…» видному литературному деятелю той поры Александру Константиновичу Воронскому, как и  её подоплёка, указывают на вероятный источник информации – окружение Л. Д. Троцкого, с которым был близок редактор «Красной нови». Можно представить себе, каким должен был получиться портрет человека, увиденного любящими глазами Воронского, по свидетельству близких на дух не переносившего Сталина и в двадцатые, и в тридцатые годы. Конечно, Пильняк не мог игнорировать соображения безопастости, наверняка не мог сказать всего – даже тогда ставки были велики; и всё же портрет оказался великолепным: в нём писатель выхватил едва ли не главное в многогранной личности Сталина.
На всём протяжении своей небольшой повести писатель, не называя имён (как известно, nomina sunt odiosa) именует своего героя «негорбящимся человеком». Трудно сказать, что конкретно повлияло на эту характеристику – партийный псевдоним большевистского вождя (впрочем, в оппозиционных кругах его предпочитали называть «кремлёвским шашлычником», и это ещё не самая хлёсткое из ходивших в Москве прозвищ Сталина) или особенности его осанки, однако, нельзя не признать, что она достаточно чётко представляет определённые черты его характера.  Напомним, что на момент выхода повести даже чисто внешне Сталин не был похож на того толстого бюрократа, чей облик утвердился и был канонизирован в годы так называемого «культа личности». В 1926 г. вождь ещё только приближался к своему пятидесятилетию, и сохранившаяся хроника и фотографии показывают нам вполне молодого и даже огневого, по кавказски темпераментного мужчину, готового, засучив рукава, идти к великим свершениям и переворотам. 
Характеристика «негорбящегося человека» даётся в двух эпизодах, каждый из которых на свой лад бьёт в одну точку.
Негорбящийся человек остался в кабинете. Никто больше к нему не приходил. Не горбясь сидел он над бумагами, с красным толстым карандашом в руках… Прошли час и другой, человек сидел за бумагами, работал. Однажды звонил телефон, он слушал и ответил: "Два миллиона рублей галошами и мануфактурой для Туркестана, чтобы заткнуть бестоварную дыру. Да, само собою. Да, валяй. Пока". Входил бесшумно коридорный человек, поставил на столике у окна поднос со стаканом чая и куском холодного мяса, прикрытым салфеткой, ушел. Тогда негорбящийся человек вновь позвонил секретарю, спросил: "Секретная сводка готова?" - И вновь надолго человек безмолвствовал над большим листом, над рубриками Наркоминдела, Полит- и Экономотделов ОГПУ, Наркомфина, Наркомвнешторга, Наркомтруда.

Что это, описание будней партийного бюрократа? Определённо нет, и на это указвает второй эпизод.

В этот час негорбящийся человек в доме номер первый все еще сидел в своем кабинете…Теперь перед ним были открыты толстые книги на немецком и английском языках, - он писал, - по-русски, чернилами, прямым почерком, в немецком Lainen-Роst. Те книги, что были раскрыты перед ним, были книгами о государстве, праве и власти.
В кабинете падал с потолка свет, и теперь видно было лицо человека: оно было очень обыденно, быть может, чуть-чуть черство, но, во всяком случае, очень сосредоточенно и никак не утомленно. Человек над книгами и блокнотом сидел долго. Потом он звонил, и к нему пришла стенографистка. Он стал диктовать. Вехами его речи были СССР, Америка, Англия, земной шар и СССР, английские стерлинги и русские пуды пшеницы, американская тяжелая индустрия и китайские рабочие руки. Человек говорил громко и твердо, и каждая его фраза была формулой.

  И собственно, всё. Есть ещё один небольшой эпизод, о котором скажем позже. Итак, перед нами портрет человека, лицо которого очень обыденно (это неправда, но его особую красоту разглядят значительно позже, но уж когда разглядят, забудут нескоро), чуть-чуть черство (эту черту героя разглядел ещё бывший добреньким только в детских книжках В. И. Ленин), сосредоточенно и никак не утомленно. Перед нами  «негорбящийся человек» в «начале славных дел». Спрашивается, каких дел?
За многолетними разговорами о кровожадной природе Сталина, его «жидоедстве», «тиранстве» и «иконоборчестве» как-то в тени оказалось то лежащее на поверхности обстоятельство, что по делам своим он был если и не западником в привычном значении этого слова, то уж  «модернизатором» и «оптимизатором» российского общества и государства точно. И как-раз об этом пишет, точнее, предчувствует Пильняк в своей книге. Именно Сталину было уготовано выполнить особую историческую миссию, связанную с завершением в России промышленной революции, созданием нового технологического уклада и переходом многоукладного, во многом ещё традиционного аграрного общества на новый уровень. Поколение, родившееся после 1990 г. просто не в состоянии представить масштаб сделанного, как вероятно ему трудно представить себе такую страну и такую промышленность. Напомним некоторые цифры. Менее чем за десять лет, с 1929 по 1937 гг. в СССР было построено около 6 тыс. крупных предприятий, то есть в стране вводилось в строй 600 – 700 больших (а порой и просто гигантских) промышленных объектов ежегодно. По абсолютным объемам промышленного производства СССР в 1937 г. вышел на второе место в мире, обогнав Германию и уступая только США. Страна избавилась от экспортной зависимости – прекратился ввоз из-за рубежа более ста видов промышленной продукции (цветные металлы, экскаваторы, турбины, паровозы, трактора, автомобили, самолеты и др.). К концу 30-х гг. удельный вес импорта в потреблении страны снизился до 1%. При всех диспропорциях и издержках сталинские пятилетки стали экономическим чудом, в результате которого страна обрела потенциал, который по ряду показателей (прежде всего, отраслевой структуре и техническому оснащению) находился на уровне самых передовых государств того времени. Более того, сумев понять и предсказать развитие силовых полей мировой политики, Сталин поднялся над уровнем энергичного технократа, умело копирующего западный опыт: последовательно и неустанно, как это водилось за ним, он заложил основы «Советской Атлантиды», континента в континенте, огромной страны, способной  производить все группы товаров и осваивать любые технологии.
Сталину удалось сделать то, что кажется невозможным в современной России: он заставил людей не только хорошо и  много работать, но и отвечать за свою работу. Это под его руководством была создана промышленность, которая в критическом 42-м году превзошла промышленность почти всей Европы, работавшей на гитлеровскую Германию. Он заставил уважать Советскую Россию во всём мире. «Негнущийся человек» знал цену себе и этой стране. Пильняк и об этом пишет:
Первый снял трубку, слушал, переспросил, сказал:- "Ноту французам,- конечно, официально, как говорили вчера. Ты понимаешь, помнишь, мы ловили форелей? Французы очень склизкие. Как? Да, да, подвинти. Пока".

Он никогда и не перед кем не заискивал и, кажется, вполне искренне презирал этих «засранцев-иностранцев». Похоже, и в грош не ставил всех рузвельтов, черчиллей и де голлей мира сего. «Разве кто-нибудь из них думает про простого человека?» - отозвался презрительно, когда сподвижники, будущие десталинизаторы, будто скаковых лошадей обсуждали  достоинства западных «царей». Только что не высек верного Молотова на последнем съезде партии за то, что тот поддался соблазну респектабельности в глазах мировой демократии. Конечно, это рождало в народе уважение к такому вождю, которое не купить за все деньги «Оборонсервиса». А ещё в отличие от нынешних правителей он понимал русского человека и в отличие от них же принимал его таким, какой он есть, со всеми его слабостями и достоинствами. Как нам представляется, грузинский революционер Джугашвили, ставший выдающимся русским государственным деятелем Сталиным, искренне желал добра этому самому русскому народу и по-своему любил его. А иначе – зачем все эти годы, наполненные неустанным трудом, страшной борьбой, потерей близких? Неужели только для того, чтобы числиться генеральным секретарём по партийному ведомству? Нет уж, как верно заметил заклятый друг вождя Уинстон Черчилль спустя годы после смерти Сталина, «история и народ таких людей не забывают».
Вообще, сталинская эпоха необыкновенно ярко высветила как самые лучшие, так и самые отвратительные черты русского национального характера. Наверное, иначе и не могло быть на критическом повороте истории, когда решался вопрос о самом существовании народа. Ради победы он был готов на многое. Более того, взращённый опытом революционной деятельности и Гражданской войны Сталин был готов почти на всё для достижения великих целей, стоявших перед партией, которую он возглавил. Вспомним о черствости, подмеченной Пильняком. Впрочем, куда лучше об этом скажет Осип Мандельштам в 1933 г. в своём предвзятом, но от этого не ставшего менее великолепном портрете нашего героя:

Как подковы кует за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него, то малина
И широкая грудь осетина.

При этом, однако, обратим внимание на любопытную оговорку, которую Пильняк вкладывает в уста «негорбящегося человека»: «историческое колесо – к сожалению, я полагаю – в очень большой мере движется смертью  и кровью, - особенно колесо революции». Как представляется, под тем, что колесо революции движется смертью и кровью, охотно подписался бы и Николай Иванович Бухарин (у него есть высказывания и похлёще), и Лев Давидович Троцкий, и другие партийные вожди. То, что при этом все они испытывали бы какие-то сомнения  – поставим под вопрос. Как показал опыт 1937 года, сожаления вскоре ушли, вопросы остались. На вопрос же о том, был ли Сталин жестоким, лучше всех ответил маршал Жуков на одной из встреч с интеллигенцией: «Да, был. И я был жестоким. Время тогда было такое».