Мёртвый пансионат

        Васька Бык сшакалил общак Бурановской группировки. Горилла всегда считал Быка дешёвкой, и был прав. Когда общак накрылся, а кассира Шпору нашли с маслиной в затылке, Горилла сразу сказал за Ваську. Пацаны и приблатнённые на сходняке перегрызлись, но пахан сказал тихо, но так, что все вкупились: не в кипиш масть, не глотки надо рвать, а шершерить Ваську, подпасти, разобраться и, если прихват в натуре замастырил он, заделать вглухую.
        А Васька был недалеко. Он решил свалиться в туман где-нибудь в укромном местечке. Но глубинка нынче не радовала своей тишиной. Там росли и зрели свои авторитеты и, соответственно, туда постепенно перемещалось недремлющее око понятий. А по понятиям Васька вполне заслужил красный галстук. Васька не читал Конан-дойла, как, впрочем, и других книг, но и без дедукции великого Холмса допёр, что прятать надо близко и, типа, на видном месте. И прятаться тоже. Впрочем, самое или не самое видное место, в конце концов, нашёл Васька, непонятно. Вместо далёкого Тайланда и сомнительного Кот-дивуара, он выбрал родной Крым. Кроме ЮБК, у полуострова были и другие берега. И там, на неистоптанном пока курортниками, но не уступающем Ялте и Судаку восточном побережье, он и решил залечь на дно, пока не придёт время перебраться ещё глубже. На востоке Крыма в полном разгаре был захват, передел, огораживание и застройка прибрежных участков. Возникали, теснили друг друга, взрывались, горели и снова восстанавливались пансионаты, кемпинги, базы отдыха, мотели и просто мелкие гостиницы. Найти объект для отдыха было проще в Интернете, чем на местности, запутанной заборами, стройками, развалинами и пустырями.
По совету случайного таксиста-частника Семёныча Васька остановился в маленькой базе отдыха с романтическим названием «Любава». От главной дороги её отделяло меньше километра, но это если знать, как знал Семёныч, все лабиринты и изгибы разбитого просёлка. Зато здесь, за вязью ворот и между прочных бетонных заборов было уютно и спокойно. Глаз отдыхал на кудрявых зарослях тамариска и оранжевых раструбах такомы, обвивавшей стены. Здесь не было ресторанов и казино, не было публичности. То есть – вообще никакой публики, если не считать ленивых пожилых семей и услужливого персонала. Посёлок, где можно было купить спиртное, находился в нескольких километрах южнее, и тоже не очень светился на рекламных проспектах и в Интернете. Семёныч накрепко вцепился в перспективного клиента, всучил ему самодельную визитку и просил звонить днём и ночью. База имела свою кухню и маленькую, уютную столовую с трёхразовым питанием. Так что устроился Васька идеально.
        По обе стороны одноэтажного корпуса «Любавы» тянулись веранды, на которые выходили двери номеров. Напротив Васькиного номера, через тенистую, обсаженную кустарниками и цветами аллейку, шёл старый бетонный забор. Его, цепляясь за выступы и трещины, густо облепили ползучая такома и плющ. Слегка осевший под собственной тяжестью забор вызывал у Васьки какое-то необъяснимое ощущение дополнительной надёжности и защиты, и хотя он понимал, что ощущение это обманчиво, глядя на забор, Васька чувствовал себя спокойнее. А это было главным.
         Через пятьдесят шагов по аллейке влево был выход на пляж. Но там было скучно. Глядя сквозь стёкла фирменных «Квиксильверов», Васька увидел пару-тройку семейств, ещё не старых, но уже обременённых толстыми животами и детьми, несколько престарелых одиночек обоего пола, камышовые зонтики, шезлонги и лежаки.  И ни одной тёлки, которую стоило бы снять. Правда у самой воды крутилась какая-то любительница бодибилдинга. У неё были узкие, прямоугольные бёдра, треугольное тулово с квадратными грудными мышцами. Всё это держалось на коротких жилистых ногах. Эти геометрические сочетания могли оценить, вероятно, только её соратники по бодибилдингу, но таковых на пляже не было. Дама носила стринги, из которых был заметен только маленький треугольник на лобке, и мини-бюстгальтер из двух таких же треугольничков на плоской груди. Она  делала зарядку со стойками на руках и «мёртвым» шпагатом, становилась на четвереньки по-собачьи изгибая спину, заламывала ноги себе на плечи. Но при всех этих извращениях ничего привлекательного для себя Васька не находил. Ему нужна была пухлая толстозадая самка, с большими сиськами, без всяких мускулов и, желательно, с минимальным количеством мозгов.
         Васька поплавал в тёплой воде, высосал банку пива и решил обследовать окрестности пляжа. Делать всё равно было нечего, и на случай, если придётся смываться, надо было заранее прикинуть – куда бежать.
Слева берег плавно изгибался в море и где-то там пропадал из глаз. Сразу за пляжем «Любавы» возвышались три этажа брошенного недостроя, окруженного бурьяновыми джунглями, среди которых ржавела старая бетономешалка. Дальше, сколько было видно, один за другим шли всякие мелкие строения. Ваську больше заинтересовал вид справа. Здесь пляж «Любавы» заканчивался беспорядочным завалом из бетонных обломков. Они перегораживали берег и сползали в море. По верху завала шёл проволочный забор со ржавой калиткой посередине. К ней примерно от середины завала вела лестница из двух звеньев, кое-как установленных на бетонных обломках. За забором буйно разрослись одичавшие деревья и кусты. Сквозь них проглядывали разноцветные стены пляжных домиков. Они были игриво раскрашены в цвета солнечного спектра, но это только подчёркивало настроение заброшенности и бесприютности.

         Ваську почему-то всегда притягивали всякие руины и развалины, заброшенные строения и пожарища. Одним из ярких воспоминаний детства для него был чёрный проход между задней стеной отцовского сарая и забором, за которым начинался соседский сад. Проход был узкий и мрачный. Крыша сарая нависала, почти закрывая небо. Здесь когда-то случился пожар. Огонь потушили, но брёвна сарая и доски забора порядком обгорели, обуглились и растрескались. В результате проход превратился, в зависимости от погоды, в мрачную угольную штольню или сказочную пещеру, отсверкивающую блеском чёрных алмазов. Каждый раз, заглядывая сюда, маленький Васька с непонятной надеждой ожидал увидеть среди мусора и обгорелых головешек что-нибудь такое особенное, что должно таиться в подземных штольнях или сказочных пещерах.

         Надвинув шляпу до бровей, Васька побрёл к пансионату по кромке берега. Босые ноги мягко вдавливались в мокрый песок, и это напоминало что-то из детства… Осторожно ступая между осколков бетона, Васька добрался до лестницы и попробовал её ногой. Лестница немного шаталась, но держалась крепко. Калитка была не заперта но, похоже, давно не открывалась. Петли, густо смазанные солидолом, почернели от грязи. Они тихо загудели, когда Васька потянул ручку на себя. Калитка открылась, и Васька пошёл по дорожке, полускрытой разросшимися кустами. Между плит дорожки пробивался теперь уже засохший бурьян. Серые и продолговатые, обросшие сорной травой, эти плиты наводили на мысль о кладбище.
Непонятное началось сразу за углом первого домика. Там, на крошечной веранде стоял вполне приличный круглый столик с остатками какой-то трапезы. Стояли фарфоровые тарелки с присохшими остатками еды. Вокруг опрокинутого разбитого бокала темнело пятно давно засохшего вина. На бортике веранды лежал завёрнутый в полиэтилен белый батон, на котором цвели пятна плесени. Два отброшенных в стороны стула, нетронутая пятилитровая бутыль минеральной, тюбик майонеза, чайная чашка тонкого стекла… На верёвке между столбиками веранды висели бюстгальтер и трусики, давно пересохшие и выгоревшие на солнце. Васька пожал плечами и пошёл дальше. Складывалось впечатление, что люди бежали отсюда внезапно, словно спасаясь от какой-то беды.
 Дверь следующего домика была открыта. Там вдоль стен лежали два пружинных матраца, а на стене напротив двери был намалёван чёрный квадрат, в центре которого угрожающе скалился красный чёрт с вилами в лапах. Матрацы были чистыми, как будто с них только что сняли простыни. На одном из них, справа, валялась скомканная рубашка и нераспечатанный презерватив.
Маленький синий домик рядом до самой крыши зарос диким виноградом, и только обойдя его кругом, Васька обнаружил крохотную веранду, превращённую листвой в тенистую беседку. В ней было пусто, и на двери висел амбарный замок.
На веранде соседнего домика аккуратный зелёный столик был заставлен бутылками из-под импортного пойла – в этом Васька разбирался. Но было странно, что во многих бутылках ещё что-то оставалось, а на подоконнике стоял пластмассовый стакан, из которого торчали три зубные щётки. Рядом валялся тюбик пасты. Со стороны моря веранда была занавешена шёлковым покрывалом. Один из его углов был смят и заскоруз от коричневой жидкости, которую Васька тут же определил, как кровь. Следы засохшей крови он увидел и на полу и на стенах веранды. Дверь домика была заперта на внутренний замок, а лезть из любопытства среди бутылок к грязному окну было незачем. Да, и что он там мог увидеть?! Васька не хотел признаваться себе, что мог увидеть там что-нибудь неприятное, что могло бы нарушить его покой, который он последнее время пытался создать вокруг себя, или что могло даже втянуть его в какие-то совсем не нужные сейчас обстоятельства.

  *   *   *
          Вернувшись на пляж своей базы, Васька словно стряхнул с себя неприятное наваждение, а короткое купание и банка пива и вовсе вернули ему хорошее настроение. Тем более, что ближе к обеду на пляже появилась новая дама. Ещё не слишком присмотревшись, Васька сообразил, что это именно то, что надо. Немного рыхлая, но хорошо сохранившаяся крашеная блондинка лет тридцати с гаком. Полный зад, большие сиськи и этакий пикантный животик. На ней был в меру нескромный купальник, большие, под фирму, очки, а на плече дама вертела китайский зонтик, уместный может быть на променаде где-то по набережной, но не на маленьком пляже среди камышовых зонтов и навесов. Её картинно неприступный вид Васька сразу определил, как приманку для мужиков. Такая должна была клюнуть на его золотую цепь на шее и золотой же «Патек Филипп», или Васька ничего не понимает в бабах. И ещё Васька понимал, что на этом семейном пляже такой даме не на ком больше остановить выбор, как на нём. Поэтому, когда, оттопырив зад, блондинка начала двигать соседний лежак и при этом с томной беспомощностью посмотрела на него через плечо, Васька уже знал, что делать. Дама смущаясь, призналась, что её зовут Изольдой, но это слишком экзотическое имя, и попросила называть её просто Ида. Васька и сам любил приврать, и назвался Михаилом, сам не зная почему. Вечером, предварительно напоив Изольду дорогим виски, он без всяких проблем поимел её в своём номере.
- Ах, Майкл! – говорила Изольда утром. – Как вы могли так поступить?!
«- А чё тут мочь?» - лениво думал Васька, посасывая из банки «Туборг» и прикидывая: продолжить сейчас или отложить до обеда? Решил отложить.
После завтрака Ида забыла свои обиды, и они всё утро провалялись на пляже рядом. Говорить с ней было особенно не о чем, да и незачем. Немного поиздевались над бодибильдершей, делавшей свою зарядку, обсудили достоинства и недостатки базы. Словно не сговариваясь, вопросов друг о друге они не задавали. Пообедали вместе за одним столиком, а потом Васька пригласил Изольду к себе в номер, угостить свежим виноградом. Они вздохнула и пошла.

*   *   *
На следующий день вечером Ида очень захотела в ресторан. Она была из тех женщин, которые любят поблистать, где бы они ни появлялись, пусть даже в пляжном кафе, куда подвыпившие мужики заходят по пояс голые и босиком. Но Васька туманно нарисовал ей особое положение, в котором он находился, «как инкогнито», в силу высших задач и целей, не подлежащих разглашению, от исполнения которых зависит не только его жизнь, но и судьбы многих людей… В конце концов он совсем заврался и запутался, но Ида так испугалась, что ничего этого не заметила. Она приехала сюда просто погулять и отдохнуть, и ей совсем не хотелось участвовать в спасении человечества. Пришлось давать задний ход и отбрехиваться проблемами бизнеса, которые вынуждают его временно скрываться от конкурентов, чтобы в нужный момент появиться и сорвать джек-пот. Такое объяснение Иде подходило больше, и она успокоилась.
В порядке компенсации Васька накупил хорошего шампанского, шоколада и подарил ей самое дорогое на пляжном рынке ожерелье из настоящих кораллов. Так, во всяком случае, утверждал сертификат, очень похожий на настоящий. Вечером они отпраздновали на пляже неизвестно что, а потом Васька предложил Иде экзотическую прогулку по заброшенному пансионату.
В темноте пансионат приобрёл новые зловещие оттенки. Темнота к некоторому удивлению Васьки, оказывается, могла быть разной. Справа рассеянный свет из-за стены «Любавы» слегка обозначал контуры деревьев, а сама стена накрывала пансионат чёрной, непроглядной тенью. Деревья кончиками листьев ловили свет редких звёзд, и от этого их кроны казались массивнее и глубже. Кусты были почти не видимы, но занимаемое ими пространство отличалось каким-то особым разнотонным мраком, похожим на ходы в глубины тьмы. Домики пансионата, лишённые темнотой объёмов и форм, закрывали деревья чёрными слепыми пятнами, но в этих пятнах чернели ещё более тёмные провалы выбитых окон и сорванных дверей.
Жутковатое ощущение, оставшееся после вчерашнего посещения, могло бы проснуться и набрать силу, но было надёжно задавлено смесью виски и шампанского в Васькином организме. Пьяная Изольда, не слишком разбираясь в обстановке, только хихикала и висла у Васьки на шее. В таком состоянии её не надо было даже уговаривать.
- Зато, как романтично! – бормотал Васька, устанавливая Изольду в дверном проёме головой внутрь. – Вот тут держись, за косяк…
- Какой ты выдумщик, - хихикнула она.
Таинственная и немного пугающая темнота действительно придавала процессу дополнительный привкус, и Васька решил почаще совершать такие вот «выездные сессии». Первый раз его судили как раз на выездной сессии районного суда, когда он избил старушку Макаровну в селе у деда.
Темнота почти ощутимо обволакивала их с Изольдой. И ещё Ваське показалось, что в этой темноте пропали все звуки, кроме тех, что издавали они с Изольдой. Но это было не существенно, потому что приближался финал, и Васька томно расслабился в предвкушении…
 И в этот момент на плечо ему опустилась чья-то холодная ладонь. Не прерывая процесса, Васька обернулся, готовый дать между глаз нескромному сторожу. Но сзади никого не было. Васька увидел только темноту и смутные очертания куста смородины. Но глинисто-холодные пальцы на плече были! Вот они шевельнулись, ощупывая его кожу, указательный – самый холодный – медленно погладил взад-вперёд, потом ладонь слегка сжалась, но так, что Васька понял – она может стиснуть его так, что затрещат кости и полопается шкура. Вдруг вспомнилось, как сжимались когда-то кузнечные щипцы на запястье одного лоха, с которого Васька получал должок.
Васька дёрнул плечом, и холодная рука пропала.
- Ну, что ты, Майкл?! – томно прошептала снизу Изольда.
Не хватало ещё опозориться! Всё ещё обмирая от страха, Васька возобновил  движения. Страх разрастался в нём как бы помимо тела, которое продолжало выполнять свои немудрёные функции. А вот психика его, словно отделившись от тела, дрожала и дёрогалась, пытаясь удержаться в норме.
Изольда пискнула под ним и тихо завыла, что означало у неё окончание процесса. Конца своего процесса Васька дожидаться не стал. На ходу подтягивая плавки, он потащил женщину к выходу, туда, где от огней «Любавы» на песок пляжа падал рассеянный свет и шумело такое понятное и нестрашное море.
- Что это мы? Куда? – шептала сзади Изольда. – Нас что, кто-нибудь видел?
- Да, да, там кто-то…, - бормотал Васька.
Успокоился он только у себя в комнате. Более или менее. Нужно было срочно выпить. Водка всегда помогала решению всех Васькиных проблем. Но, уже протягивая руку к холодильнику, он с ужасом вспомнил, что перед обедом прикончил последние полбутылки, а остальное они добили на пляже. С какой-то смутной надеждой он открыл дверцу. С полки ему навстречу насмешливо поблескивала бутылка минеральной, окружённая колбасными батонами. Сбоку таращил глаза солёный судак. Ни водки, ни пива не было.
- Да что там случилось? – спросила Ида. – Чего ты такой?
- У тебя нет выпить? – безнадёжно спросил он.
- Нет. Ты же знаешь.
Ида принципиально не пила, если не считать совместных с Васькой прелюдий к сексу. Было ещё не поздно смотаться в посёлок, но от одной мысли о том, что придётся выходить в страшную темноту, где прячутся невидимые, холодные пальцы, Ваську с головы до ног пробрало холодом.
Он долго не отпускал Иду, хотя и не использовал по назначению. Она несколько раз скромно пыталась его завести, но безуспешно. В перерывах между этими попытками Васька метался по номеру, курил и накурил так, что стало щипать глаза. Окно и дверь он запер намертво. Мысль о том, что там, за окном, в какой-то полусотне шагов, за тонким забором существовало нечто, с которым он никогда прежде не сталкивался, и вдруг теперь соприкоснулся, нечто непонятное, невозможное и поэтому страшное до обморока, сводила его с ума.
Ида, в конце концов, убедившись в бесперспективности вечера, разобиделась и ушла к себе, а Васька всю ночь продрожал, сидя в кровати и до глаз натянув на себя одеяло. Малейший шум снаружи заставлял его снова и снова обмирать и покрываться холодным потом, так что подушка у него под спиной стала сырой и холодной. Сон свалил его неожиданно и незаметно, и в нём не было ничего страшного. Вернее, в нём просто не было ничего. Васька редко видел сны.
Утро пришло солнечное и радостное. Сквозь жалюзи пробивался золотистый свет и шумный спор каких-то птиц на дереве напротив. Всё это полностью отрицало возможность ночных кошмаров, привидений и ледяных прикосновений. Их просто не могло быть, и Васька сразу поверил в это, выйдя в спокойную тень своей веранды, где сохли на верёвке полотенца и трусы, и была бетонная дорожка к пляжу, вся в солнечных зайчиках, прыгающих сквозь листву нависающих крон, и залитый солнцем пляж, где лениво устраивались на дневную лёжку отдыхающие. Толстый мужчина стоял у воды, воздев руки словно взывая к своим богам, у самого берега торчали из воды головы двух пожилых дам, занятых чинной беседой, малыш, сверкая глянцевой попкой, рвался из маминых рук в море, и рыжая собака задумчиво рыла лапой песок. Какие призраки?! Какие пальцы?!!! Васька с разгона врезался в прохладную волну, мощными бросками проплыл до буйка и обратно. Искупавшись, он как будто оставил в воде половину ночных страхов, а вторая половина рассеялась, когда он набросил рубашку на мокрые плечи. Солнце ещё не припекало, но сейчас везде настойчиво твердили о повышенной вредности солнечных лучей. Прикосновение ткани к мокрым плечам прошибло его приступом дежа вю. Васька вспомнил, как вчера после вечернего купания он вот также одел рубашку на мокрые плечи и потом повёл Иду в тёмный пансионат. Рубашка, конечно же, отсырела и случайный ток воздуха пошевелил её у него на плече! Как всё просто! И не было холодных пальцев и вообще, никакой чертовщины.
После завтрака Васька отправился в посёлок и вернулся оттуда уже навеселе и с полной сумкой выпивки. Жизнь снова была прекрасна! Ида млела на пляже под зонтиком, и Васька оделил её банкой «Туборга».
Ближе к обеду погода начала портиться. Поднялся косой ветер и море пошло неприветливыми волнами бутылочного цвета. Васька умиротворённо дремал, закрыв лицо шляпой. Лениво всплывали и тонули мысли о предстоящем обеде и о том, что перед обедом надо хорошенько принять на грудь и выспаться после этой дурацкой ночи, и стоит ли после обеда трахнуть Изольду или отложить это дело на вечер…
Порывом ветра с него сорвало шляпу, но Ваське спросонок показалось, что это сделала чья-то нетерпеливая рука. Он привстал и осмотрелся. Изольда улыбалась ему с соседнего шезлонга и манерно указывала пальчиком на катящуюся по песку шляпу. Васька нехотя поднялся и пошёл за ней следом. Ветер дважды отбрасывал шляпу и, наконец, загнал её под бетонную плиту в конце пляжа. Васька вытащил её, отряхнул от песка, надел и подтянул ремешок у подбородка. Подняв голову, он обнаружил, что стоит напротив мёртвого пансионата. За калиткой кто-то стоял, но солнце светило прямо Ваське в глаза, и он увидел только силуэт, как ему показалось, старика в чём-то длинном и светлом. Васька проморгался, потом козырьком приложил ладонь к полю шляпы и снова посмотрел. В глаза бросились костлявые с раздутыми суставами пальцы, которые сплетались с прутьями калитки и казались её частью. Но сам старик по-прежнему расплывался в середине и, особенно, по краям, где лучи солнца, казалось, светили сквозь него. Дефракция или рефракция, что-то такое, попытался вспомнить Васька. Да и какая на хрен разница, как он выглядит этот старик?!
Васька шагнул в сторону, чтобы лучше видеть, снова посмотрел из-под руки и обмер. Бесформенное, одетое в белый халат тело как будто слегка дрожало, и сквозь него просвечивал росший сзади куст. Ночные страхи, словно спущенная с цепей свора, рванулись из какой-то глубины и стали рвать непрочное Васькино спокойствие. Защищаясь от кошмарного видения, он закрыл лицо шляпой и прижал её так, что какая-то соломинка больно впилась в щёку. Васька отступил назад и чуть не упал, споткнувшись о бетонный обломок. Отняв от лица шляпу, он увидел, что за калиткой вцепившись в её прутья, стоит вроде бы обыкновенный старик. Грязный белый халат почти доставал колен, на голове что-то белое и такое же грязное, вроде даже обгорелое, седоватая бородка, прищуренные глаза.
Кончай психовать, сказал себе Васька. И нечего с бодуна спать на солнце. Он собирался уже вернуться на свой лежак, но какая-то неясная мысль, смутное ощущение какой-то неправильности, заставило его приостановиться. Захотелось раз и навсегда избавиться от трусливой неуверенности и разобраться с непонятным, таящимся в этом жутковатом пансионате. Осторожно, в обход бетонных обломков, Васька двинуться к калитке. Он смотрел под ноги, но с каждым шагом силилось желание поднять голову и убедиться, что за калиткой стоит обыкновенный, убелённый и выцветший от времени старец, а не приведение с холодными пальцами. Через несколько шагов это желание стало невыносимым. Васька опасливо поднял глаза и увидел то, что хотел. Старик стоял, глядя на него прищуренными глазами, и ничего страшного в нём не было, если не считать самого этого взгляда…
- Здравствуйте, - сказал Васька.
Старик не ответил, и появилось жуткое ощущение, что он смотрит сквозь Ваську.
- А что это за пансионат? – спросил Васька. – Чей он?
Старик молчал.
- Ты что дед, оглухел? Так я могу тебе уши прочистить! Чей пансионат, спрашиваю!
- Пансионат, - повторил старик. – Какой пансионат?
Голос у него был глуховатый, но вполне человеческий. Это приободрило Ваську, а глупый вопрос даже рассердил, и это ещё больше придало ему уверенности.
- Вот этот пансионат! – раздраженно сказал он, указывая рукой. – У тебя за спиной.
Старик обернулся через плечо и снова уставил на Ваську прищуренные глаза. Но на этот раз они были пусты, как провалы в другой мир…
- Это не пансионат, - сказал он. – Это кладбище.
Повернувшись спиной, старик стал уходить, и Ваське показалось, что вместе с ним сдвинулись с места ещё какие-то очертания, неподвижные раньше на фоне деревьев и кустов… как будто ещё какие-то фигуры расходились в стороны и уплывали прочь… Старик уходил, и вместе с ним уходил Васькин задор, и злость, и рассудок…
- Постой, - прошептал он.
Но старик уже повернул за угол ближнего домика, того самого, где плесневел в пакете забытый батон. Ваське стоило только толкнуть калитку и в два прыжка догнать старика, но что-то внутри подсказывало, что за углом домика уже никого нет. На этот раз страх как будто выморозил все его внутренности. Ваське показалось, что весь мир вокруг пропадает в зыбком, дрожащем мареве и плывёт куда-то в сторону и вокруг него, и от этого кружения слабеет тело, которым он уже не может управлять, хотя нужно быстро, немедленно, сломя голову … бежать! Бежать!!! Васька рванулся назад и заорал от боли. Нога угодила в разлом бетонной плиты, в котором торчали ржавые покорёженные прутья арматуры. Васька выдрал ногу из трещины. Полилась кровь. Васька и не знал, что из ноги может быть столько крови. Когда недавно он мочил Сеньку Шпалеру, крови и то было меньше, а ведь тогда он отрубил Шпалере пол руки. Васька зашипел и запрыгал на одной ноге, забрызгивая кровью бетон и песок. Не слишком соображая, что делает и стремясь только унять боль, он ступил в море, но только сильнее распалил рану. К нему уже бежали люди, и скоро Васька с замотанной полотенцем ногой был доставлен в свой номер.
У директорши «Любавы» нашлась аптечка, но вокруг не оказалось никого, хотя бы отдалённо знакомого с медициной. Ида только охнула и так побледнела, что директорша полезла в ту же аптечку за нашатырём. Сама она только разводила руками и предлагала вызвать «скорую помощь». Несмотря на боль и продолжавшую сочиться кровь, Васька запретил вызывать «скорую». Он сам приладил на место оторванный лоскут кожи и криво-косо намотал сверху два метра бинта. Если лежать на спине, задрав ногу в потолок, то боль как будто опускалась вниз к колену и затихала у бедра. Главное было не шевелиться. И ещё главнее было то, что боль отвлекла Ваську от мыслей о жутком старике из мёртвого пансионата.
Остаток дня он так и пролежал вверх ногой, пил водку и старался забыть проклятого старика. Изольда пару раз без энтузиазма наведывалась к нему в номер, причём второй визит был короче первого, а третьего вообще не случилось. Сначала Васька хотел обидеться, но потом решил просто надраться в стельку. В прагматичном Васькином мозгу всё быстро становилось на свои места. Он всегда чётко расставлял фигуры в очередной игре. Изольда была всего лишь женщиной, с которой он спал в данном промежутке своей жизни. Других отношений между ними не было и быть не могло. И если из-за своей ноги он на время вышел из строя, Изольда также выпадала на это время из его алгоритма. Красивое слово «алгоритм» Васька подхватил у одного очкарика, которого пришлось подвесить за яйца, чтобы получить код от сейфа.
Обед и ужин ему принесла старенькая горничная, а потом наступила следующая кошмарная ночь. Водка у Васьки кончилась где-то в начале первого, пиво – ещё раньше. Около двух закончились сигареты. Телевизор работал с перебоями… Всё как будто нарочно происходило ему на зло. Днём он несколько раз проваливался в пьяный сон, в конце концов, выспался и теперь, как ни старался, уснуть не мог. Он выключил телевизор и лежал на спине, задрав ногу по стенке вверх. Он смотрел в потолок, по которому ползали какие-то тени, и со страхом чувствовал, что трезвеет. Вместе с опьянением пропадала какая-то преграда между ним и жуткой реальностью, перед которой он был бессилен. Если крепко стоя на ногах, он мог бы ещё сопротивляться, то теперь – слабый и обездвиженный – мог стать лёгкой добычей призрачного сторожа мёртвого пансионата. Васька теперь не сомневался, что это его холодные пальцы он почувствовал на своём плече прошлой ночью.
Больной палец начало дёргать и крутить, а когда Васька попытался опустить ногу на пол, чтобы встать в туалет, ему показалось, что в палец изнутри пролился поток огня, который потом отхлынул вверх и сжёг, к чёртовой матери, его мозги.
Утро, как и в прошлый раз, принесло облегчение. Заботливая директорша вычислила среди жильцов пансионата врача и чуть свет притащила его к Ваське. Совсем не похожий на доктора толстяк в расписанной пальмами гавайке первым делом распахнул окно, выпуская спёртый прокуренный воздух. С карикатурной гримасой он окинул взглядом разбросанные по полу бутылки и банки, переполненную пепельницу и опухшего Ваську на скомканных, сырых от пота простынях.
- Это, конечно, не лучший способ залечивать раны, - сказал он, задвигая бутылки под кровать. – Ну, что тут у нас?
Когда доктор отдирал неумелую Васькину повязку, Васька, корчась от боли, словно в отместку вспоминал, как орал и извивался в его руках такой же вот толстячок с раскалённым паяльником в жопе.
Доктор обработал рану, чем-то смазал, забинтовал и боль как-то сразу прошла.
- Оставляю вам эту мазь. А вот это, - он стал что-то писать на листке, - три раза в день по одной таблетке. Вечером сделаете перевязку. Это не сложно.
- Сделайте вы, доктор, - попросил Васька.
- Хотя бы в отпуске могу я…, - начал доктор, поднимая голову от рецепта. – М-да…, - закончил он.
Сотенная зелёных – Васька это прекрасно знал – всегда была веским аргументом в любом соглашении.
К обеду он уже мог ступать на больную ногу и ходить, опираясь на клюку, которую ему вырезал садовник базы. Пользуясь относительной свободой передвижения, Васька вызвал Семёныча и смотался в посёлок, откуда вернулся с полной сумкой всякого бухла. Он запихал бутылки в холодильник и решил искупаться перед обедом. Доктор, вроде не запрещал. Ковыляя к пляжу, он встретил Изольду. Она чувствовала себя виноватой и бегала глазами, пока не остановилась на перевязанной Васькиной ноге. 
- Ой, а я как раз к тебе. Болит?
- Нормально, - хмыкнул Васька. – Думаю, после обеда нам не помешает. Ты как?
Изольда сделала смущённое лицо.
- Может быть…
После обеда они с Изольдой неплохо провели время. Правда, Васька всегда предпочитал активные позиции, а тут приходилось тупо лежать на спине, но это компенсировалось тем, что Изольда, ещё чувствуя себя виноватой, очень старалась.
Вечер прошёл в ленивом пьянстве. Васька любил это ощущение, типа отключения мозгов с одновременным включением себя во всё окружающее. По-трезвянке окружающее всегда казалось отдельным от него, враждебным и опасным, с которым всегда нужно быть начеку, ожидать от него любой подлости. Но по-пьяни жизнь переставала его пугать. В опьянении он, как в игре в салочки, находил свой «дом», из которого мог спокойно наблюдать, как остальные бегают, суетятся, ловят и мочат друг друга, а его всё это как бы временно не касается. Васька знал, что это самообман, и что по-пьяни его легче всего можно будет замочить, но старался не думать об этом, как и многом другом, что творил в своей жизни.
Утром на пляже появилась новая парочка. Судя по томной нежности друг к другу и ещё не притёртым обручальным кольцам, это были молодожёны. Васька улёгся на лежак и, поглядывая на них, прикидывал, сколько нужно поставить за ночь палок, чтобы под глазами появились вот такие тёмные тени, как у этих. Он вспомнил, как выламывал руки такой же вот молоденькой сучке на глазах её хахаля, который никак не хотел отдавать долг. Одну руку он ей тогда, кажется, сломал… Но в тот раз он сумел-таки выбить должок… Приятное воспоминание понесло Ваську в тихую дрёму, как будто он плыл куда-то на надувном матраце по гладкому, спокойному морю…
Солнце заходило, пришёл вечер, а за ним чёрная, непроглядная темнота, и в ней слабо теплился желтоватый огонёк. Он приближался, и скоро в его свете Васька увидел усталое лицо с бородкой… Это был старик из пансионата! Старик – доктор, теперь Васька это откуда-то знал, в грязном халате с обгоревшей полой и в белой когда-то шапочке, сидел на ящике, опустив локти на колени. Потом, как будто камера пошла назад, расширяя обзор, стала видна землянка, нары в два яруса, низкий бревенчатый потолок… смесь запахов крови, карболки и ещё чего-то невыносимо медицинского… Землянка вздрагивала от частых взрывов снаружи, и тогда с потолка сыпался мусор. Слабый свет керосиновой лампы выхватывал из темноты тело, укрытое с головой. Оно лежало на крайних нарах рядом с доктором, и тот вдруг поднял край простыни, открыв голову совсем молодого, лет восемнадцати, солдатика, простреленную навылет. Солдатик открыл глаза… Так не бывает, знал Васька, при таком ранении не живут! Доктор медленно повернулся и длинным с раздутыми суставами пальцем указал на Ваську, и мёртвый солдатик посмотрел на него и каким-то образом остальные, лежащие на нарах живые и мёртвые, смотрели на Ваську…
Он проснулся с жалобным вскриком. Так страшно Ваське, кажется, никогда не было. Даже в ту жуткую ночь, когда его на тайной хазе накрыли и собирались кастрировать омоновцы.
Васька зарычал и сел на своём лежаке. Валявшийся рядом на песке мужик повернул к нему голову, но, натолкнувшись на свирепый Васькин взгляд, быстро отвернулся. Никому не нужны были чужие проблемы и, тем более, нервные соседи. Васька поднялся и, подпрыгивая на здоровой ноге, решительно заковылял к пансионату. Не в его манере было трусливо рассуждать и прикидывать варианты опасностей. Нужно было найти этого деда, из-за которого он разбил палец – Васька всегда находил виноватых во всех своих бедах – и накостылять ему по морде. Этот старый козёл, конечно просто сторож из психованных пенсионеров, обиженных на весь мир. Сам – одной ногой в могиле, вот и мерещатся ему кладбища. А потом из-за него появляются сны, каких Васька никогда прежде не видел! Надо было ещё тогда дать ему в глаз, но оно и сейчас не поздно…
Скрип калитки на этот раз напомнил Ваське похоронное звучание нижних регистров органа, который он случайно слушал в Домском соборе в Риге. Тогда его пробрало до самых печёнок – он так и не понял почему, вроде и пьяный не был. С гулом давно несмазанных петель где-то в глубине печёнок проснулась тревогу, но Васька тат же запихал, затолкал её обратно.
В пансионате, как и в прошлый раз, было пусто, и заплесневелый батон лежал на том же месте. Вот домик с открытой настежь дверью, где он развлекался с Изольдой. Васька заглянул внутрь и ничего нового не увидел – тот же старый матрац и сломанный стул в углу. Стоя, как в тот раз у двери, он попытался вспомнить ощущение холодных пальцев на плече, но ничего не вышло. Конечно, мокрая рубашка, сердито подумал Васька, конечно ветер! Он двинулся дальше в глубину запущенного сада. Нетронутые деревья и кусты буйно разрослись и, казалось, гасили посторонние звуки. Навозная муха с противным зудом пулей пронеслась мимо уха. Васька невольно уклонился и отмахнул рукой. Муха улетела и как будто унесла с собой последние звуки. Не слышно стало шороха листьев, не шумело за спиной море, замолкли голоса за стеной «Любавы». Угольно-чёрная, словно обгорелая птица бесшумно опустилась на ветку яблони, беззвучно открывая и закрывая клюв. Воздух, деревья и небо стали тишиной, которая зыбилась и плыла и увлекала в непонятную глубину… За деревьями уже виднелись главные ворота пансионата, а за ними – столбы вдоль трассы. Но казалось, что до них невозможно, недостижимо далеко, и вся действительность заканчивается здесь в этой вязкой, неподвижной, оглушительной тишине…
Каркающий скрежет железа вырвал Ваську из странного оцепенения, и он обнаружил, что стоит около выгребной ямы деревянного сортира. На облупленной стенке коричневой краской была выведена буква «Ж». Из ямы отчаянно воняло, и это окончательно вернуло Ваську к действительности. С пляжа долетел радостный детский визг, и там, где скрежетало, послышалось постукивание и невнятный, словно про себя, мат. Васька обогнул сортир и вышел к одноэтажному домику, пожалуй, единственному каменному сооружению пансионата. В стену, рядом с запертой на висячий замок дверью был вмонтирован металлический шкаф электро-щитовой. Его дверцы были открыты, и во внутренностях копался, сидя на корточках, электрик.
- Привет!- сказал Васька.
Электрик вздрогнул так, что едва не упал на зад. Его руки взметнулись вверх, словно защищая голову. На асфальт полетели отвёртка и пассатижи. Внутри щита сверкнуло, и запахло озоном.
- В-вы почему здесь ходите, - испуганно заговорил электрик, поднимаясь. – П-пансионат закрыт. Охраняемая территория…
Он был маленький и худой. Кожа туго обтягивала скулы и проваливалась на щеках, образуя дряблые морщины. Левый глаз заплыл  желтеющим кровоподтёком. Оправившись от первого страха, он быстро наливался злостью.
- Это частная собственность. И не хер тут нышпорить кому попало!
- Заткни хлебало! – внушительно сказал Васька. – Пока я тебе второй фингал не подвесил. По фене ботаешь? Так я тебе быстро юшку пущу!
Он скалой навис над маленьким электриком, и тот, моментально утратив спесь, шагнул назад.
- Дак, я чего? Чё ты? Я ж на работе. Тут ремонт. Я для порядку… Чё ты?
- Какой у вас тут, на хер, порядок! – продолжал наезжать Васька. – Всё открыто, брошено, разломано. Бардак! Эпидемия что-ли?
Электрик, продолжая испуганно моргать, открыл и снова закрыл рот.
- Ладно, не ссы. Я так, из любопытства, - уже более миролюбиво сказал Васька. - Смотрю – странно как-то: как будто отсюда сразу все сбежали. Зубные щётки в стакане, купальник вон – на верёвке, вещи.
Электрик понял, что бить его, скорее всего, не будут и вроде как успокоился.
- Да хер его знает, - ответил он. – Я сам тут недавно. Все поувольнялись ещё в начале сезона. Говорят, в мае, как раз на Победу, гуляли тут приезжие. Дым столбом, наркота, бабы. Кота чёрного резали, орал на весь посёлок. Сатанисты или кто, не знаю. А утром двое крышей поехали, а один с инфарктом так и помер. Так что они всё побросали и дёру. И – никому ничего. А за ними остальные, кто на пансионате жил, разбежались. Даже срок не доотдыхали. Бормотали что-то про привидение. Так и простоял всё лето пустой. Теперь всё, вроде, подзабылось. Ремонтируем, вот, потихоньку.
- И как? – хмыкнул Васька. – Насчёт привидения. Не беспокоит?
- А мне что? Меня за что? Я своё отработал и домой…
В кустах зашуршало. Электрик испуганно дёрнул головой, и Васька почувствовал неприятный холодок в спине. Из-под ветки туи задом выбрался серый кот, таща за собой дохлую крысу. Он приостановился, посмотрел на людей и потащил свою добычу дальше.
- Только муторно здесь как-то, - вздохнул электрик. – Пойду я. Всё равно реле сгорело, надо новое…
- Постой, - сказал Васька. – А что это за сторож здесь? Белый такой, с бородой?
- Нету здесь сторожа, - голос электрика сел и он откашлялся. – Брал директор двоих, да сбежали. Не знаю я.
- Ну, как нет? – возмутился Васька. – Я ж с ним говорил вчера. Он ещё ****анул, что тут не пансионат, а кладбище.
- Нету здесь сторожа, - повторил электрик. – А что кладбище, так это точно. Тут же бои какие шли! Весь берег – братская могила. И сейчас находят и осколки и кости. Где ни копни. Ладно, пошёл я. Завтра, может быть…
Он стал собирать инструменты.
- А ты, парень, лучше не ходи здесь. Мало ли чего.
- А чего – чего?
- Ну, не знаю. Может и правда про привидение.
- Да пошёл ты…, - Васька неожиданно разозлился, повернулся и похромал в сторону моря.
Маленькая веранда с брошенными на подоконнике зубными щётками за лето густо поросла диким виноградом. Проходя мимо, Васька вдруг ощутил, какое-то непонятное присутствие. По спине разбежались мурашки, и ему очень захотелось поскорее пройти мимо. Васька выругался, шагнул к веранде и заглянул в виноградные заросли. Конечно, там никого не было! Он фыркнул и снова выругался. Но в тот момент, когда он уже отворачивался, сбоку на границе видимости из теней и рисунка листьев сложилась тёмная человеческая фигура… Парнишка в рваной, покрытой тёмными пятнами гимнастёрке… В голове над левой бровью череп был размозжён и вдавлен внутрь и оттуда сквозь перемесь обломков костей и плоти шёл свет. Васька понял, что свет этот идёт сзади сквозь дыру в затылке… Он почувствовал, что сейчас упадёт. Ног не стало и всё тело будто окунулось в ледяную воду. Но дохнул ветерок, качнул листья и видение пропало. Перед Васькой снова была заросшая диким виноградом веранда с зубными щётками на подоконнике. Простая игра света и тени, всё объяснимо… если не считать того, что солдата этого с простреленной навылет головой он только что видел во сне, когда задремал на пляже.
Васька не очень понял, как вернулся на пляж, и только спускаясь по лестнице, невольно сосредоточился, чтобы снова не повредиться о бетонные обломки.
*   *   *
Человек с биноклем в окне третьего этажа недостроя подался вперёд и удовлетворённо крякнул.
- Есть! Кажется он. Точно!
Второй поднялся с ящика и стал рядом.
- Ну-ка, ну-ка, где?
Первый передал ему бинокль.
- Смотри – у третьего лежака в первом ряду. Синие плавки, жёлтая шляпа, очки на полрожи.
- М-м-да! Похож. Точно, он и есть. Я его, суку…
- Остынь, Горилла. Ночью пойдём, под утро, чтобы тихо…
*   *   *
- А Кимер это вроде бы от слова «химера», - говорила Ида, присев на край лежака, - говорят, жило в горах огнедышащее чудовище …
Васька не слышал её. Он чувствовал опасность затылком, грудью и животом, всеми проклятыми мурашками, щекотавшими спину и бедра.
- Но это только одна из версий, других я не знаю, - говорила Ида.
Опасность приближалась. Она была уже со всех сторон, и голос женщины звучал как будто из другого мира, где Ваське уже не было места. Остаток дня он просидел, запершись в своём номере. Ида приходила, но Васька не очень вежливо сослался на головную боль.
 Ваське было страшно. Страх этот рос и заполнял собой весь мир. Привидение искало и нашло его! Почему-то именно его? И не хотело теперь отпускать! И не хотело совсем не потому, что Васька ему очень нравился... Ещё одного такого потрясения он просто не выдержит – начнёт визжать как недорезанная свинья и кататься по полу, а потом… Нападать или бежать – других стратегических действий в его арсенале не было. Васька не стал додумывать, потому что уснул пьяным сном.
Проснулся он около полуночи с уже готовым решением.  Он достал из сумки мобилку, запутался с номерах, потом долго искал в бумажнике визитку Семёныча. Она не находилась и Васька психовал, матерился, швырял вещи… Каждый раз, оборачиваясь спиной к двери, он чувствовал недоброе присутствие… Оно было ещё далеко, там за дверью, за стеной пансионата, но оно уже как будто настроилось на Васькину волну, и для него перестали быть помехой стены и запертые двери. Наконец, визитка нашлась. Промазывая мимо кнопок, Васька с третьего раза набрал нужный номер. Семёныч уже спал, но сотня «зелёных», как всегда оказала своё магическое действие, и через полчаса машина стояла недалеко от «Любавы» в тёмном месте. Васька решил, что ему лучше не привлекать внимания к своему отъезду. В обнимку с двумя сумками, он втиснулся на заднее сидение «Лады». Сумку с общаком он так и не снял с шеи. Она теперь уютно лежала у него на коленях, приятно прижималась толстым боком к животу.
 Болтаясь на невидимых в темноте колдобинах, машина двинулась к главной дороге посёлка. Ваське очень хотелось, чтобы всё страшное побыстрее осталось позади, но пока от этого его отделяла только спинка сидения и багажник «Лады» и ещё сотня метров темноты, а этого было слишком мало, и Васька снова и снова обмирал, покрываясь холодным потом. Редкие огни «Любавы» постепенно растворялись в темноте, и она облепила машину тягучей, как смола, массой, сквозь которую невозможно было что-нибудь рассмотреть. Но Васька и не пытался. Он сидел, уставившись в спину Семёныча, и боялся повернуть голову. Казалось, стоило ему посмотреть в окно и там появится угрожающий силуэт мёртвого парня.
Семёныч, матерясь сквозь запорожские усы, дёргал передачи, машина ползла, как танк, переваливалась из ямы в яму. Наконец, из-за чёрной стены какого-то забора впереди показались огоньки трассы, и слабенькое зарево от «Любавы» совсем пропало в темноте. Сразу стало легче. Ваське показалось, что рвётся какая-то связка, нить между ним и прошлыми кошмарами. Задавленное страхом опьянение воспрянуло в нём весёлой волной… Васька со злорадством оглянулся… и обмер. В боковое стекло машины на него смотрел призрак. Он двигался рядом с машиной, наклонившись к окну и вывернув шею. Васька увидел треснувшие шейные позвонки, осколки пробитого лба и молодые оскаленные зубы. И в то же время над костями скелета как будто дымчатой аурой светился вздёрнутый нос, детский подбородок и белокурая прядь волос из-под грязной пилотки. Позади солдатика двигалось ещё несколько теней, среди которых Васька узнал старика в обгорелом халате.
- Гони, твою мать! – заорал Васька так, что чуть не порвал себе горло.
Семёныч с испуга дал по газам, машина ударилась об очередной ухаб и запрыгала к дороге. Призрак вроде бы отстал, но Васька продолжал чувствовать его где-то близко за тонким кузовом машины, и не только за ним. Он словно вселялся в Васькино тело, болезненно давил грудь, в живот, в печень, а главное – в мозг, который от этого горел и плавился.
Ближе к дороге покрытие просёлка выровнялось, и фонари вдоль трассы горели, хоть и не все, но светили неплохо, и от этого темнота отступила вместе с Васькиным ужасом. Движения на дороге не было, но Семёныч всё же сбавил скорость, посмотрел по сторонам и стал выезжать на асфальт. И в этот момент по всей трассе из конца в конец погас свет. Потухли не только фонари на дорожных столбах, но и редкие лампочки у дворов и в домиках вдоль дороги. Темнота, из которой так рвался Васька, снова сомкнулась вокруг него, и вдруг слева, со стороны главных ворот мёртвого пансионата, ударило что-то огромное, мощное и страшное. «Ладу» отбросило в сторону, снесло в неглубокий кювет и едва не опрокинуло. И тут же по всей трассе снова вспыхнул свет. Ваське даже показалось, что он стал ярче и приобрёл красноватый оттенок. На дороге по-прежнему было пусто. «Лада» боком сидела в кювете. Левый бок был смят, как от удара ковшом бульдозера. Левые двери заклинило, но ни Семёныч, ни Васька не пострадали. Семёныч словно в шоке сидел, обняв руками руль, но Ваське было не до шока. Его сторожевая система, несмотря ни на что, продолжала работать. ГАИ, протокол, милиция… Этого нельзя было допустить. Левой рукой он нащупал сбоку сидения Семёныча стопор спинки, сдвинул его вниз и всей своей тушей навалился сзади на спинку. Семёныча притиснуло к рулю. Он попытался что-то сказать, но только захрипел. Приняв решение, Васька всегда действовал до конца. Он не мог засветиться у ментов даже как свидетель. Влажно и противно затрещали рёбра, Семёныч харкнул кровью в стекло и умер. Его тело ещё дёргалось, не соглашаясь со смертью, когда Васька забрал из его кармана мобильник, как мог стёр свои отпечатки и через правую дверь выбрался из машины.
База отдыха «Любава» всё также спала, и Васька пробрался в свой номер незаметно. Он сел на кровать и оглушил из горла полбутылки водки.
Призрак не отпускает…
Васька не привык думать. Он знал только два выхода. Смыться не удалось, значит надо нападать. Самым эффективным способом.
Он открыл холодильник, который по-прежнему был набит спиртным. В углу лежала почти не тронутая бутылка непонятной фирмы с названием «Alkogol». Как объяснил продавец, это был чистейший спирт голландского производства. Ещё Васька слил из разных бутылок в одну остатки виски разных сортов. Порывшись в сумке, он достал хорошо упакованный в мыльницу кусок пластита. Горилла говорил ему не таскать с собой взрывчатку, но Васька знал, что когда-нибудь она ему точно пригодится. И вот пригодилось. Этот урод с мёртвого пансионата достал его до самой простаты, и если он думает, что Ваську можно взять на такие вот понты, то пусть теперь глотнёт горяченького – дух он там или кто! Ваське вдруг стало весело от того, что в его понятиях чёртово привидение теперь как бы материализовалось и стало просто чем-то, что можно убить. Васька с сомнением покрутил в руках пистолет, но всё же сунул его за пояс. Мало ли… Он, не глядя, отхлебнул из какой-то бутылки и встал. Пора! Страшно захотелось курить… За окном ветер прошумел листьями ольхи, раздался едва слышный треск…
Васька наливался злостью, растил её в себе, как делал это всегда перед «стрелками», пытками и убийствами случайно попавшихся под разборку людей, которые, в общем-то, были ни в чём не виноваты, и не были ни врагами, ни конкурентами. Злость помогала отодвигать в глубину остальные чувства, как теперь вот помогала победить страх.
 Васька открыл дверь. Свет из его комнаты осветил веранду полотенце на верёвке, бетон дорожи и кустик за ней.
- Ну, давайте, уроды, - пробормотал Васька. – Посмотрим, кто кого! Всех урою!
Стараясь не потерять запал пьяной злости, Васька вышел в темноту. Из соседнего номера, сквозь открытое окно звучал похожий на рычание храп соседа. Васька вспомнил, как вчера вечером сосед ругался с женой из-за песка, нанесённого в номер, и ему отчего-то стало легче. Это был ещё его мир. Он всё ещё царил на дорожке между кустами тамариска и на мокром песке пляжа, но как-то постепенно заканчивался на бетонных ступенях и за калиткой мёртвого пансионата. Сегодня пансионат показался Ваське особенно тёмным. Затянутое облаками небо не пропускало света звёзд и экономное свечение ночной «Любавы» за глухим забором только подчёркивало эту темноту. Мертвый пансионат казался провалом в непроглядное ничто.
Васька шагнул в темноту. Туфли скользили по бетонным обломкам. Калитку он открыл ударом ноги…
- Сука, сволочь, …, …., иди! Иди к дяде! Я тебе сейчас уделаю! И тебя, и мать твою…
Он как мог подбадривал свою злость руганью, вырвал зубами пробку из первой бутылки и глотнул чистого, зарычал обожжённым горлом и стал плескать спирт на первый домик, смутно видневшийся в темноте, на траву, кусты… Швырнул пустую бутылку в какое-то окно и пошёл дальше, разбрызгивая виски по стенам других домиков и продолжая отчаянно ругаться. Но ни отупевшая от спиртного голова, ни агрессивность, которую изо всех сил поддерживал в себе Васька, не могли остановить растущего страха. Он наползал со всех сторон снаружи, ежовыми иглами колол изнутри. Потом внутренний и наружный страх соединялись, разъедая слабую оболочку Васькиного тела, и он сам становился частью этого страха, сливался и растворялся в нём, и это было не просто невыносимо, но открывало вдруг какие-то жуткие понимания всей Васькиной жизни, которая была до этого страха, понимания того, что и раньше она было полна ужасов, которые он не понимал или не хотел признавать…
Вытаскивая из сумки пластит, он вдруг как-то без мыслей и слов понял, что старается напрасно. Того, кто сводит его с ума и убивает, не уничтожить ни огнём, ни взрывчаткой. Это понимание разъедало и крушило Васькину злость, но он продолжал хвататься за неё, как за последнее, на что всегда опирался в своей жизни. Подвывая от бессильного ужаса, он прилепил пластит к стене заросшего диким виноградом домика, вставил детонатор и бросился бежать назад, туда, где поблескивало в темноте море… И тогда он почувствовал, что над ним смеются. Не весело и добродушно, как смеялись кореша…, а грустно, как не должен вообще звучать смех, грустно, сочувственно и с предвкушением его боли, беды и гибели. Он не слышал звука, но какое-то насмешливое содрогание эфира передавало ему этот смех… Так смеялся священник с завязанным ртом, у которого Васька месяц назад выпытывал путь к церковной казне.
Васька успел добежать до своего домика, когда за забором пансионата грохнуло! Грохнуло так, словно в стену ударили гигантским тараном. Полетели к чёрту двойные стеклопакеты на Васькиных окнах, телевизор слетел со столика, зазвенели бутылки в холодильнике, распахнулась и снова захлопнулась дверь. Васька успел укрыться в туалете, но и здесь за закрытой дверью его достал акустический удар – заложило уши, из носа потекла кровь. Но сквозь грохот взрыва и шум разрастающегося пожара, слышался тихий смех призрака. Он звучал то ли в голове у Васьки, то ли в новом измерении, куда втягивал Ваську своим насмешливым тоном. Васька чувствовал, что перемещается в этот новый мир, где он теперь всегда будет с этим смехом и насмешливым призраком, и чем-то ещё, чего не может представить самое перепуганное человеческое воображение. А горящий пансионат и «Любава» остаются там, в маленьком, незначительном, временном отрезке его существования, который он как мог изгадил для себя и других, который был дан ему совсем не для того, чтобы убивать и грабить, выбивать бабло из лохов, трахать баб, пьянствовать и …
Щель под дверью засветилась багровым огнём. Она ширилась, росла, и скоро двери не стало. Не стало стен и потолка – только багровый клубящийся туман, и в нём, исподлобья глядя на Ваську, стоял паренёк лет восемнадцати, курносый, с голубыми глазами, русым чубчиком и простреленной навылет головой. Тот самый. Рана на лбу сочилась кровью, и паренёк привычным уже движением вытирал кровь рукавом гимнастёрки.
Васька хотел спросить, но голос уже не повиновался ему. Впрочем, каким-то новым, только что родившимся качеством он осознал, что спрашивать ничего не надо… Васька видел глаза паренька. Они, вернее, исходящий из них приговор, заполнили весь новый Васькин мир, а старый, вместе с пылающим за спиной призрака пансионатом, взмокшими под задницей штанами, криками проснувшихся людей и общаком в сумке, которую парализованные Васькины пальцы прижимали к животу – перестало иметь значение.
- Не для того я умирал, - высоким, мальчишеским голосом сказал паренёк, - чтобы жила такая мразь, как ты.
*   *   *
Когда под утро Горилла и Шляма под шумок пожарных разборок пробрались в Васькин номер, Васька, отчаянно воняя неснятыми всю ночь штанами, сидел в углу, пускал слюни и вытирал их смятыми долларовыми бумажками, рассыпанными по всей комнате. Его выпученные глаза смотрели мимо склонившегося над ним Гориллы, в свой вечный, не видимый другими, кошмар.