Две поездки, большая и маленькая

               
               










          От Котласа до Соловков.




          На буксире-плотоводе.




          До Белого моря мы тогда не добрались, закончили плавание в Котласе, в устье Вычегды, даже не выйдя на Северную Двину. Наш плот НЕ-ТИКИЙ остался там, а мы вернулись домой банальным образом, в плацкартном вагоне. И появился у нас с Верой пунктик под названием «Даешь Белое море!». Чего бы проще: купи билет на поезд и поезжай – до Архангельска или ещё куда. Но пунктик в том и заключался – нам надо было проплыть всю реку Северную Двину от Котласа до Архангельска. Ясно, что на своём транспорте не получится, плота больше нет, а стружки, небольшие одноместные лодки, жалко будет бросить, они многоразовые, и новых негде взять будет.

          Трудность заключалась в том, что пассажирские суда по Северной Двине почти перестали ходить. Есть только «Ракета», раз в неделю идёт из Архангельска до Нижней и Верхней Тоймы. И всё! Выход у нас был один: напроситься в попутчики. Идеальный вариант – катер тащит плот, а на плоту – всё те же мы. Так нам мечталось, но к тому времени, когда мы с Верой оказались в Котласе, последний и чуть ли не единственный плот уже ушёл по большой воде. Пассажирские суда не ходят, да и грузовые – редко.

          Сев на поезд, Вера в Петербурге, я – в Сыктывкаре, июньским холодным днём мы встретились на вокзале в Котласе. Дальше – полная неизвестность. У каждой из нас – битком набитый рюкзак, у Веры к тому же ещё и палатка, та самая, что стояла на плоту. Но в городе её не поставишь, не отбиться будет от назойливого внимания любопытствующих. Пришлось, скрипя сердцем, искать гостиницу. Сняли на сутки двухместный номер в гостинице на речном вокзале. Нет, конечно, никакого вокзала, но здание осталось. На первом этаже – какие-то магазины, на втором – гостиница. Забросив рюкзаки в комнату, отправились в линейную инспекцию речного судоходства. В Сыктывкаре начальник нашей инспекции дал мне координаты начальника Котласской, обнадёжив, что мужик очень хороший и если в его силах – поможет. Но он оказался в отпуске. Сотрудник отдела, не успевший убежать на обед, подумав, выдал нам одну – единственную фамилию:

          -Лысаков. Если кто и может вам посодействовать, так только он.

          -А кто это?

          -Это в затоне, в Лименде, начальник базы обслуживания флота.

          Мы поехали на автобусе в затон, у берегов которого стояли суда, нашли базу. Её начальник, Николай Семёнович, мужчина в возрасте, немного моложе нас. Выслушал с любопытством. В подкрепление своих слов мы захватили несколько фотографий с поездки на плоту. Просмотрел с интересом, вообще, надо сказать, отнёсся к нам доброжелательно. Пустых обещаний не делал, но сказал, что завтра придёт теплоход «Витебск». Возможно, капитан согласится взять нас на борт. Хоть бы! Мы обменялись с ним номерами телефонов. Обещал позвонить.

          Сходили, вернувшись в город из Лименды, в диспетчерскую речных катеров Севводпути, но там выяснилось, что расстояния, на которых работают путейцы, размечающие речное русло буями, очень маленькие, всего 40-60 километров. А до Архангельска – 610!

          Вечером купили кое-какие продукты. У Веры был с собой кипятильник, в стаканах сделали чай, поужинали. Хорошо, что номер двухместный, плохо, что дорогой, по 350 рублей с человека. Долго в таком не проживёшь. И жаба меня душит: имеем свой домик, а живём в чужом.

          Рядом с гостиницей – передвижной зоопарк. Цепь аляповато раскрашенных фургонов замкнута в круг. Нам из окна третьего этажа видны были клетки, в которых метались животные, и двор зоопарка, где щипал худосочную траву верблюд с накренившимся горбом. Ненавижу такие зоопарки, зверей жаль. Хозяева таких зверинцев эксплуатируют животных, зарабатывают на них, а кормят их плохо. Да и хоть бы и хорошо. Все равно жалко тех, кто взаперти, в клетке, не на свободе.


                *


          Утром позвонили Лысакову. Он сказал:

          -«Витебск» придёт ближе к вечеру. Я потом позвоню, когда всё узнаю.

          Наш номер оплачен до 14 часов, потом надо выметаться. Неопределенность полная. Решили: если сегодня не попадём на борт теплохода, переберёмся в гостиницу «Советская», там на сто рублей дешевле, это мы обнаружили вчера вечером.

          Прогулялись по городу, зашли в действующий храм святого Стефана Пермского, первого христианского епископа в Коми крае. Он основал Усть-Вымь, до него от моей деревни Коквицы если напрямик, на лыжах по реке, километров четырнадцать. У нас в Сыктывкаре тоже есть храм, названный в его честь – собор святого Стефана, построенный совсем недавно, несколько лет назад, на месте бывшего овощехранилища и рядом с маленьким деревянным домом, где я родилась.

          Строила его не церковная, а светская власть, торопливо, наспех, с обычным российским авралом и недоделками, к очередной годовщине республики Коми. Денег в него было вбухано немерено, рабочие получали по вечерам немедленную зарплату, не расписываясь в ведомости. Из каких таких закромов так щедро черпали? Наш бывший глава республики надеялся поразить размахом москвичей, но ни высокие политики, ни патриарх не почтили посещением завершение стройки. И зря летел с 67-метровой высоты строитель-литовец, зря работяги, собранные со всех других объектов, в невероятной спешке днём и ночью доделывали памятник не Стефану, а невероятным амбициям местного лидера. Я б уважила его амбиции, если б он на те деньги трущобы снёс и жильё людям понастроил, а не дом главному начальнику – Богу.

          В Котласе, по всему видать, амбиций таких у местного начальства не было. Храм епископа, возглавившего монастырскую колонизацию в Коми крае, восстанавливается потихоньку, а действует с 1997 года.

Прогулялись по городу, пообедали в относительно дешевой рабочей столовке. Только вернулись в номер, звонит Лысаков:

          -В Верхнюю Тойму скоро пойдёт «Ровдино», за грузом. Капитана зовут Иван Алексеевич Соколов, но я не имею права ему приказывать, единственное, что я мог – просил по возможности посодействовать вам.

          Он дал нам номер мобильного телефона капитана, и я тут же позвонила Соколову, попросила взять нас на борт. Он спросил:

          -Вы долго будете до нас добираться? А то мы собираемся уходить.

          -А где вы стоите?

          -В затоне, рядом с проходной.

          -Мы сейчас возьмём такси и через полчаса будем у вас.

          -Хорошо, мы подождём.


          Мы с Верой как угорелые кинулись к рюкзакам, дежурная по гостинице вызвала нам такси, и вскоре мы уже выгружались у проходной базы обслуживания флота, где и работает начальником хороший человек Лысаков Николай Семёнович, умеющий держать слово.

          Он шагал от берега к зданию базы, увидел нас, навьюченных рюкзаками, и махнул рукой, указывая дорогу. Прокричав ему издали «спасибо!», мы дошли до теплохода, а там Костя, моторист, помог нам взойти на борт. И «Ровдино» тут же отчалил!



*


          От полной неопределенности к полному восторгу! Катеростоп удался и наше плавание началось!

          Костя помог нам спустить вещи в трюм и показал нашу каюту. На двери табличка – «1-й штурман». В каюте две койки, шкаф, стол, стул. Два иллюминатора. На стене нескромное украшение, постер с изображением какой-то голой дивы с белыми волосами. Как позднее выяснилось, перед нами здесь обитали два курсанта речного училища, - ну, как говорится, всё понятно. К слову сказать, курсанты на «Ровдино» живут регулярно. Они проходят практику, учатся работать с навигационными приборами, картами, водить судно.

          Мы оставили вещи и поднялись в рубку. «Ровдино» вышел из затона в устье Вычегды и совсем скоро – в Северную Двину. День холодный и пасмурный, внизу тёмная свинцовая вода, а вверху серые тяжёлые тучи, но настроение у нас ликующее.

          «Ровдино» - буксир-плотовод, построен в Котласе в 1975 году. Команда – шесть человек. Но один отсутствовал, остался на берегу. Капитан, Иван Алексеевич, молодой человек 40-43 лет, усатый и босой, в рубашке с короткими рукавами и в спортивных штанах. В другом виде, попарадней, что ли, мы его и не видели, несмотря на холод.

          Механик, Александр Симонович или Симыч, самый старший по возрасту. Он раскрыл навигационные карты, и мы по ним отслеживали путь. Как оказалось, очень интересное занятие. Своё местоположение можно выяснить с точностью до сотни метров, стоит только разглядеть в бинокль номер белого, отмечающего левый край речного русла или красного, правого буя, а потом найти этот буй на карте. Отмечены все протоки и полои, все многочисленные острова, все населённые пункты. И как скоро же выяснилось, Симыч – ходячая речная энциклопедия. Ему совсем не нужно было заглядывать в карты, он  помнил и сходу называл имя острова, проплывающего мимо, а мы-то даже не разглядели, что это остров, так он слился с берегом. Или рассказывал о какой-нибудь протоке, куда она ведёт и какая с ней связана история. Вот кому книжки надо писать!

          Капитан и механик несли вахту вдвоём, а потом их сменили в рубке третий штурман Костя, молодой, крепкий, здоровый парень, и моторист Александр Михайлович, очень вежливый и корректный, любезный и радушный. Именно он через пару часов позвал нас к столу в кают-компанию, предложил пообедать. А мы-то, пулей залетев на буксир, и в голове не держали, как сложится наш быт на борту. Мы были бы согласны поставить палатку на корме и сидеть там, грызя сухари, а получили отдельную тёплую каюту с чистым постельным бельём и горячую сытную еду из рук хмурого кока, поварихи Гели. Позже от её дочки мы узнали, что недавно она проводила в армию сына, и, видимо, умирала от страха за него каждую минуту.

          Я в таком состоянии тоже жила когда-то. Младшего сына забрали в армию, а вскоре начались бомбардировки Грозного, на его улицах шли бои российских безусых восемнадцатилетних мальчишек с бородатыми опытными и безжалостными воинами президента Дудаева. В Чечню потянулись эшелоны с солдатиками. На убой. Я тогда с ужасом смотрела по телевизору новости и боялась, что сына тоже туда пошлют погибать, невесть за что. И в этом состоянии ужаса пошла и отправила ругательную телеграмму Ельцину в Кремль, а копию – в «Комсомолку». Посулила, помню, и Ельцину и Дудаеву закончить жизнь в одной камере. Плохой из меня пророк. Телеграмму опубликовали, сына в части – на ковёр, а он ни сном, ни духом. Сейчас, много лет спустя, он думает, что именно эта, в общем-то дурацкая, телеграмма спасла его от Чечни, и, Бог знает, от гибели, ведь половина его сослуживцев отправилась туда. Те убитые, сгоревшие в бронетранспортёрах мальчишки, никогда не станут отцами, а новая российская власть со всеми почестями похоронит умершего не в танке, в тёплой постели великого демократа Ельцина и потом с усердием возьмётся решать проблему низкой рождаемости. Кем-то же надо заселять бескрайние просторы?

          Опять меня занесло. А Геля смотрела на нас, лишних ртов, с неприязнью, кормила вкусными супами и втихомолку плакала о своём сыне, попавшем во флот в Северодвинск.

          Прошли Туровец по левому борту. Почти все населенные пункты – на левом берегу, там проходит автодорога от Котласа до Архангельска. А в Туровец, в здешний храм, все едут детей крестить, даже из Котласа, - сообщил Симыч. Дошли до Красноборска, откуда родом Костя. Он рассказал:

          -В Красноборске родился художник Борисов. Кажется, его звали Фёдором. Вон там на горе его усадьба. Там сейчас санаторий для детей-туберкулёзников. У нас есть минеральные источники, знаменитые как в Сольвычегодске. А ещё здесь жила большая знаменитость, бабушка Вера Алексеевна. К ней даже из Москвы лечиться приезжали, даже из-за границы.

          -Она экстрасенс?

          -Вроде того. Сейчас она в Москве живёт, у дочки. Старенькая уже. А приезжает сюда только на лето.

          Прошли по левому берегу Пермогорье. Долго разглядывали в бинокль очень красивую деревянную трёхглавую церковь.

          Мы глазели по сторонам, фотографировали. Встретились с тем самым «Витебском», шедшим в Лименду. Он тащил на буксире пустую баржу. В Котласе встанет на пару дней на профилактику. Так что повезло нам с «Ровдиным».


*


          Две реки, Сухона и Юг, сливаясь, образуют Северную Двину. Примерно через шестьдесят километров в неё впадает Вычегда. Отсюда, от устья Вычегды, где стоит Котлас, и начинается собственно Большая Северная Двина, типично равнинная река со спокойным течением. Очень часто русло реки разветвляется на рукава, образуя множество островов. И каждая протока, каждый полой, каждый остров имеет своё название: протока Барчиха, остров Лязга, остров Васькин, остров Кодимский, полой Лобановский, полой Разбойница, остров Роща. Для меня эти названия, честно говоря, звучали как музыка. И что удивительно: всех их, а это сотни названий, помнит Симыч, ходячая энциклопедия «Ровдина».

          В рубке относительно недавно появились новые навигационные приборы, спутниковый локатор 2004 года и ещё один, компьютер 2005 года. На них точно указывается местоположение буксира, на локаторе – линии берегов, на компьютере – график пути. Указаны все буйки, правые и левые. Здорово. Можно вести судно в туман, в кромешной темноте, что и бывает осенью, в октябре, например.

          Симыч сказал, что им окна рубки занавешивали одеялами, когда учили идти по новым приборам. А в общем-то Симыч чаще учит, чем учится. Двину он, наверно, может пройти и с завязанными глазами. Учит курсантов речного училища обращаться с приборами, управлять судном.

          На компьютере постоянно высвечиваются две цифры, обозначающие скорость буксира в данную минуту. Вниз по течению без груза мы шли со скоростью примерно двадцать километров в час.



*


          Ночью около Верхней Тоймы прицепили две баржи с лесом, ещё позже – ещё парочку, не вереницей, а именно парами – за буксиром две баржи бок о бок, за ними ещё две. Сейчас мы тащим в Архангельск четыре баржи, гружёные круглым лесом. Их общий вес – около трёх тысяч тонн! А мощность буксира – 450 лошадиных сил. Я представила огромный табун лошадей, посмотрела на горы леса, наваленные «с горкой» на железные баржи и решила: нет, даже такой большой табун не сможет утащить столь громадный груз! Баржи несут чудовищную тяжесть, да ведь и сами не пушинки! Кроме лошадиных сил здесь ещё участвует и сила реки. Соколов, капитан, подтвердил: такой груз против течения не попрёшь.

          Кстати, баржа – несамоходное судно. Самоходка – это и буксир и баржа на одном судне. А мы идём на буксире, тащим груз за собой. Бывают ещё толкачи, толкают впереди себя баржу. Я спросила капитана:

          -Вы только лес возите или  ещё что другое?

          -Раньше возили уголь, а сейчас нет, только лес.

          Встречаются иногда старые разрушенные церкви на берегах. Видели удивительную деревянную шатровую церковь и рядом такую же колокольню. Крыша в таких сооружениях не в форме купола, бочонка, а в  форме многогранной пирамиды. На Вычегде мы таких не встречали.

          Прошли Кодиму, деревню и речку, левый приток Двины. А обе Тоймы, Верхняя и Нижняя – справа. Прошли Троицкий плёс, высокий, крутой отвесный красный берег. Видимо, сплошная глина. Наверху сосны и ели. Управлял судном в это время Костя. Он насколько возможно ближе подошёл к берегу, чтобы мы его сфотографировали. Я очень жалею, что не могу снять буксир со стороны. Такую махину ради каприза не остановишь.

          В рубке тепло, а за окнами – дождь со снегом. Вот вам и лето, июнь. Временами с Верой выскакиваем фотографировать на палубу, потом, лязгая зубами, залетаем обратно отогреваться. Здесь мы и проводим всё время с утра и до вечера. Члены команды сменяют друг друга, а мы как пришитые, боимся что-нибудь упустить. Хорошо, что мы под настоящей крышей, не в палатке, и спим в настоящей постели в тёплой каюте.

          Моторист Костя повёл нас на экскурсию в машинное отделение, где стоят два дизеля, те самые лошадиные табуны, жрущие солярку. Грохот такой, что человек не перекричит. Всё трясётся, провода, трубы, измерительные приборы. Не понимаю, как это можно всё там понимать. Мы с радостью выбрались наружу.

          Мы рассказали Симычу, как наш плот занесло в подлую протоку у Ошлапья, а он тут же назвал  протоку по имени:  это полой Прось. А в подтверждение принёс навигационную карту Вычегды. Как оказалось, он хорошо знает не только Северную Двину, но и Вычегду и на любой вопрос может дать ответ. А уж мы с Верой достали его вопросами! Профессионал! Про Ошлапье рядом с этим самым полоем он рассказал, что несколько лет назад селение было в четырёх километрах от берега, потом – в двух, а теперь уже церковь в реку валится. Так сильно меняется русло реки.

          -Что такое полой? – спросила я у Симыча. У этого слова есть несколько значений, а мне хотелось ясности. Оказалось, у речников это – сомнительный рукав, судоходный разве что в половодье, и то не всегда, а когда вода спадёт, там непроходимые участки, мели. Да, так оно и было, когда мы чуть не застряли в том полое ночью, продираясь по мели вперёд неведомо куда на своем бутылочном плоту. Ну а уж такому судну как «Ровдино» там и вовсе не пройти.


*


          Если сравнивать Северную Двину и Вычегду, можно сказать, Двина  - работяга, а Вычегда – бездельница поневоле. На Двине есть судоходство, хоть и негусто. Вчера пять-шесть катеров встретили, сегодня столько же. Видели у нижних складов загружающиеся лесом баржи, две-три самоходки. Ну и катера путейцев, конечно, встречаются, маленькие как муравьи-труженики.

          «Ровдино» тащит лес в Архангельск. Там бумажный комбинат и много деревообрабатывающих заводов. К слову, в Сыктывкаре всего один.

          Из разговора с командой узнали любопытную вещь: речной флот потихоньку раскупается толстосумами. Вот, например, теплоход «Ломоносов» и ещё несколько судов купил себе певец Рыбин. Напел, так сказать, на флотилию! И я подумала: работай вся команда всю жизнь каждую навигацию без выходных дней, как это и бывает, не заработает и на один из грохочущих внизу дизелей. Петь, конечно, тоже работа, не спорю, но почему можно напеть на плавающую гостиницу, а тем, кто работает на судах – шиш? Пусть Рыбина, знать не знаю, кто таков, катают за почти бесплатно?

          Около семнадцати часов прошли Рочегду. Там большой нижний склад, уйма брёвен, завалы старого леса.

          Поужинали полным обедом: суп, макароны с котлетой, компот. Вкусно и сытно. Геля остаётся мрачной, и знать нас не желает. Её восьмилетняя дочка Настя нас стесняется и сторонится. Муж Гели тоже речник, плавает на другом судне.

          А мы продолжаем пытать Симыча. Он рассказал, чем затор отличается от зажора. Затор, ледолом, бывает весной. Они однажды сели на перекате, вода ушла, а они остались, их потом на всех планёрках полоскали и «приводили в пример». А зажор наплавного льда, скопление его, случается осенью. Как-то раз попали они в ледяные тиски, так смяло борта, погнуло, что потом стояли два месяца на ремонте.

          Уже прошли 340 километров. Это всего лишь за тридцать часов ходу. А мы на нашем плоту 310 километров шли семнадцать дней. Чувствуется разница! И кажется, время не бежит, а летит. Кое-где я бы не прочь остановиться, сойти на берег, чтобы обойти церковь, подойти поближе к живописному месту, но нельзя. Иногда команда  идёт нам навстречу, подводит буксир ближе к берегу, но это не везде возможно. А вообще мужики в команде хорошие,  относятся к нам как любезные хозяева, гостеприимные и радушные. Мы, конечно, рады, что удача нас сюда занесла.

          Встретили такой же буксир, «Валентин Пожогин». Он тащил две пустые баржи, возвращался из Архангельска к месту погрузки. Вот и полюбовались на себя со стороны, так сказать. Разошлись два буксира левыми бортами, это общее для всех судов правило на реке.

          С грузом скорость значительно меньше, восемь-девять километров в час.

          Вскоре по левому борту прошли Вагу, приток Двины. Прямо на выходе в Двину – остров причудливой формы, поросший лесом. А в глубине за ним виден посёлок на берегу. Вага довольно широкая и даже судоходная.

          Вечером в рубке разговаривали с девочкой Настей. Скучно ей стало сидеть в трюме, и она выбралась из своего убежища наверх, к нам.


*


          Ночью постучали в дверь. Нас разбудили по нашей просьбе. Мы, хоть и сонные, быстро оделись и поднялись в рубку. На градуснике за окном всего лишь +4. Рваные облака, ветрено, кое-где проглядывает солнце. Белые ночи, светло. Буксир приближался к известковым берегам, к тем самым разноцветным гипсам, которые мы так хотели увидеть. И они того стоили.

          На вахте был капитан, как обычно, босой, и в рубашке с короткими рукавами. Сидел в кресле рулевого, поджав под себя одну ногу, в своей излюбленной позе. По нашей просьбе он замерил эхолотом глубину – двенадцать метров! А берега! Белые, розовые, голубоватые скалы, причудливые изломы, гигантские плиты, заросшие сверху еловым лесом.

          Прошли Звоз, посёлок на высоком левом берегу в очень живописном месте. Вокруг него лес еловый стеной, крыши домов из-за них выглядывают. К реке спускается дорога. Была бы возможность, мы бы с Верой пожили здесь у скал пару деньков! А «Ровдино» шёл и шёл дальше. Капитан, кивая на лес,  растущий поверх скал, сказал:

          -По этому лесу не очень-то походишь. Есть щели, расщелины глубокие, незаметные, сверху мхом заросли. Можно провалиться.

          Прошли Липовик по правому борту. Там раньше был карьер, брали камень, делали доломитовую муку. Доломиты применяли в химической промышленности, в металлургии, в стекольном производстве. Интересно бы узнать, нужны они где-то в России сегодня? Но спросить об этом некого. Там же, рядом с карьером, видели загружающуюся баржу, кран переносил на неё связки брёвен. Лес пока еще всем нужен, и нашим, и вашим. Уже наготове стоял буксир «Механик Бондарь».

          У посёлка Белая Гора Симыч вспомнил о зажоре, который с ними несколько лет назад здесь произошёл. Их зажало во льдах, судно накренилось.  Сидели так довольно долго, потом хлеб кончился, и они пошли по льду к соседям на такой же буксир, и капитан провалился по колено, намочил ноги. Сидели у соседей, сушились, а их катер понесло мимо них! Они глядят в иллюминатор, а там буксир потихоньку проплывает.  Потом до него добирались по льду по доскам.


*


          Когда на вахте был Костя, разговорились с ним. Он работой недоволен, разочарован. Зарплаты маленькие. Раньше было: речник – ого-го! Престижно! А сейчас? Буксиру больше тридцати лет, флот не обновляется, сколько можно вытягивают доходов из того, что есть. У них две конторы, в Котласе и Архангельске, это сколько дармоедов кормить надо? А есть такие, что сумели перестроиться, это небольшие частные компании, по два-три судна. Они везут грузы по более низкой  цене, им не надо кормить бездельников, они успешно конкурируют с Севречфлотом.

          Костя готов поддерживать свой диплом, зимой пересдавать, чтобы подняться на ступень выше, от моториста – на механика или капитана, но нужен стаж, а на буксире навигация полгода, как раз то, что нужно. Низкая зарплата убивает желание работать. Он сказал: «Отработаю эту навигацию, а там посмотрю».

          Он сам родом из Красноборска, который мы прошли в первый же день. Говорит, там людям вообще ходу нет. Из его класса только двое, он, Костя, и ещё один парень более-менее устроились в жизни, остальные спились. В деревне нет перспективы.

          А я-то думала, глядя на проплывающие мимо деревни: чисто внешне они ярче, чем на Вычегде и потому казалось – более благополучные. Где-то сверкнёт розовый домик, или фиолетовый, или свежевыкрашенный небесно-синий. Людям должно быть неплохо здесь?

               

                *



          Приблизились к Орлецам. Представьте себе узкую талию песочных часов – вот что такое Орлецы на Северной Двине. Река загонялась в узкий проход меж двух берегов. Левый особенно высок, лес наверху растёт на скалах. Наверно, именно там стояла древняя крепость Луки Вафоломеева, караулила путь по реке,  с высоты Двина просматривалась далеко в обе стороны. Дань собирал Лука, таможенные пошлины за проезд купцов? Теперь уж не узнать. Здесь у берегов суводи – водовороты. И почему-то эхолот не может измерить глубину, что-то такое непонятное на дне мешает. Судам в этом месте расходиться нельзя, кто-то один должен переждать.

          Посёлок Орлецы  на правом более низком берегу тусклый и серый. Рядом с посёлком мельница для доломитовой муки. Сейчас всё выглядит заброшенным. На берегу у воды  – несколько моторок.

          Пройдя Орлецы, увидели красный буй с белой поперечной полосой. Буй в тельняшке. Такие буи стоят на водных «перекрестках», у притоков. Симыч сказал, что там около него десять лет назад затонул катер путейцев, они переставляли буй, сделали это неправильно, сами же создали крен и перевернулись. Один из команды утонул. Глубина в том месте – девятнадцать с половиной метров!

          Дошли до деревни с весёлым названием Курья нога. Мы долго разглядывали ее в бинокль. Там много хороших, добротных, разноцветных домов. Я даже снимок сделала. Все бы так жили! Но сдаётся мне, это местная Рублёвка.

          Ещё немного – и устье Пинеги, правого притока Двины. Рядом с устьем – посёлок Усть-Пинега с рядом двухэтажных деревянных домов. На фоне яркого синего неба, поблизости от насыщенного зеленью елового леса на берегу, Усть-Пинега выглядела старой, дряхлой старухой.
 
          Река Пинега судоходная, мужики ходили туда ещё весной, за лесом. Они из Котласа тогда дошли до Архангельска, а из Архангельска пошли на Пинегу, притащили оттуда две баржи с лесом. На Пинеге судам разойтись невозможно, узко. Они в каком-то месте собираются, пропускают мимо себя суда, а потом идут сами караваном.

          Встретили катер под названием «Плотовод», такой же буксир, как «Ровдино» тащил вереницей пять пустых барж. Его капитан оказался давним приятелем Симыча. Они этот буксир вместе ремонтировали и по этому поводу, пока проходили в пределах видимости, болтали по телефону, увлеченно обсуждали всякие технические детали и узлы  дизеля на «Плотоводе», его здоровье и самочувствие! Симыч сидел в кресле и разговаривал, не глядя на буксир, в рубке которого мы видели второго собеседника с трубкой у уха. Занятная картинка. А я, как дремучая бабка из лесу, вновь и вновь восхищаюсь современной связью.  Даже у меня в кармане есть мобильник!

          Вера придумала какую-то игру в слова и играла с Настей. Девочка оживилась, привыкла к нам и снова, как и до нас, стала торчать в рубке. Забавная девчушка. Русые вьющиеся волосы, голубые глаза. Хорошенькая, но очень маленькая, ростом с мою внучку Динку. Но Динке шесть лет, а Настя в третий класс перешла. Из всех школьных предметов не любит физкультуру, а сама гонщицей стать собирается. Вот когда маме Геле плакать придётся!

          Мужики Александры, Михалыч и Симыч, сказали нам с Верой, что мы вполне можем принять душ, воды хоть залейся. Ура! Мы о душе давно мечтали, но не заикались, думали, вдруг ущемим интересы хозяев в потреблении воды. Но они сказали: воду качает насос, когда давление падает, он включается автоматически. Так что вода есть.

          Душ приняли, попили чай с плюшками, испеченными Гелей, а потом ещё до полуночи торчали в рубке. Завтра – конец плавания.



*


          Рано утром, около шести часов, сбросили баржи с плеч буксира на РСП, рейде Северного пароходства – так привычно называют, хотя никаких пароходов на Двине не осталось. На берегу виднелись трубы ЦБК, бумажного комбината. Вскоре уже другой буксир потащил баржи к комбинату. Мужики говорят, на рейде, бывает, собирается до сорока барж. Потом подошли к танкеру «Сахалин» на заправку. До речного вокзала ещё час ходу. И всё.

          Пейзаж вдоль берегов стал сплошь промышленным. Бесконечные подъемные краны у причалов рядом с заводами. Река-труженица и город-трудяга. Ещё немного, и мы прошли сначала под автомобильным мостом, а позже – под железнодорожным. Наконец, морской и речной вокзал. Мы причалили рядом с морским гигантом ледоколом «Диксон». Наш буксир рядом с ним казался крохотным суденышком. Одна только надпалубная часть «Диксона» была в пять этажей! Поглядеть бы из окошка такой рубки с многометровой высоты! Живьем такую громадину я видела впервые в жизни.

          Когда приближались к городу, я спросила капитана:

          -Мы впопыхах заскочили на буксир, даже не успев обговорить условия проезда. Сколько мы должны?

          -Надо спросить у Гели, сколько заплатить за еду.

          Я спросила, оказалось – всего по пятьдесят рублей в день. Я дала Геле 500 рублей наших общих с Верой денег, она стала искать сдачу, я отказалась:

          -Купите торт для дочки, для команды.

          Настя, стоявшая рядом с матерью, радостно воскликнула:

          -У меня завтра день рождения!

          -Тем более! Поздравляем!

          Мы попрощались с командой. Геля с дочкой сразу же отправились на рынок за продуктами. Ещё раньше ушёл Костя. Убежал вслед за ними и Александр Михайлович. Капитан и механик помогли нам перенести рюкзаки на причал. Наше халявное плавание закончилось.



          В Архангельске


          И вот мы в Архангельске. А дальше что? До Белого моря ещё далеко, Архангельск стоит в самом начале дельты Северной Двины с её многочисленными рукавами и островами. Вера ещё дома предложила: если доберёмся до Белого моря, надо побывать на Соловках. От Архангельска до Соловецких островов два дня плыть на теплоходе и нечего и думать, что здесь получится теплоходостоп, ведь цель туристических поездок на Соловки – именно деньги с путешественников, и с нас их потребуют по полной. Большое плавание по морю в наши планы не входило – дорого. Изучая карту, обнаружили, что в Карелии есть небольшой город-порт Кемь, а там до островов рукой подать. От Архангельска до Кеми можно добраться по железной дороге. Поэтому, поселившись в самой дешёвой гостинице на архангельском автовокзале, первым делом пошли и купили билеты на поезд до Кеми, уходивший на третий день вечером.



*



          А наутро отправились в Малые Корелы. Двадцать минут на автобусе – и мы в музее-заповеднике деревянного зодчества, расположенном под открытым небом на лесистых холмах. Ветряные мельницы, шатровые деревянные церкви, колокольни, часовни, крестьянские избы-дворы, амбары свезены сюда со всей области, с Мезени, с Пинеги, с Двины, с Каргополья. И это правильно. По деревням памятники деревянного зодчества рушатся на глазах. В начале 90-х годов в Коквицах в километре от моего дома ещё стояла часовня девятнадцатого века, а сейчас  и следа от неё не осталось. В Полавье, в семи-восьми километрах от нас, стоит часовенка, хотя видно: доживает-достаивает свой век. А в таком музее сохранилась бы.

          Смотрители – пожилые тётки-пенсионерки в национальных нарядах, в разноцветных шалях на плечах.  У нас с Верой за весь день было немало поводов прийти в восхищение от их профессионализма. Не было вопроса, на который бы они не могли ответить, что это такое и как действует. Мы облазили снизу доверху ветряную мельницу, пытаясь понять, как она работает, видели изнутри избу, отапливаемую по-чёрному. В Коквицах, где я живу, много чёрных банек, а тут изба. У печи в избе стояло помело, веник из можжевеловых веток на длинной палке – подмести под после топки, чтобы потом на чистое место поставить печь хлеба. С помелом в руках поневоле чувствуешь себя бабой-ягой! Смотрительница снисходительно отнеслась к нашему посягательству на музейный экспонат, дала покрасоваться.

          В избах-дворах всё под одной крышей: человеческое жильё, хлев для скота, амбар, сеновал. Зимой можно из дому не вылезать, очень удобно. Жаль, у нас не так, а за ночь, бывает, огромные сугробы наметёт, большая проблема до сарая добраться или до колодца.

          Печи, полати, лавки, мебель, утварь кухонная. Я на всё глазела с любопытством, сравнивала с вещами в своём доме.

          Мы всё бродили и бродили по дорожкам заповедника среди церквей, изб и мельниц. Хотели посидеть и отдохнуть на одной из скамеек под разлапистой сосной – а там белка сидит. Мы не решились ей помешать, но и она не стала дожидаться, когда мы до нее дотронемся. Ускакала вверх по дереву.

          Вернулись в город вечером.



*



          А город! В центре – уйма дряхлых деревяшек, двухэтажных покосившихся домов с облупленной краской на стенах. На проспекте Ломоносова, одном из центральных, на дороге ухабы, рытвины, грязь, а вдоль проспекта вместо тротуаров – допотопные деревянные мостки через лужи для пешеходов, такие даже не в каждой деревне найдёшь. И на всех заборах, на всех стенах красуется главное украшение города – огромные портреты губернатора Двинского, местного отца и благодетеля. Но похоже на то, что в Архангельске не было ещё и нет настоящего хозяина. Город-труженик, целлюлозно-бумажный комбинат, лесозаводы, морской и речной порт, а видать, всё добро идёт мимо его носа, на приличные тротуары заработать не может. Уплывают куда-то денежки, по Двине ли, по Белу морю. Мы прошли пешком всю Вознесенскую улицу, это около пяти километров, застроенную заурядными серыми зданиями. И с архитекторами Архангельску не везло. Вера заметила, что нет нигде газонов с цветами. Потом увидели один -  у здания областной власти.

          Два дня мы шлялись по музеям Архангельска. Были на выставке областного конкурса детского художественного творчества «Кисточка». Несколько тем: исторический портрет, копия портрета, автопортрет, моя семья. Мы с Верой были очарованы. Забавная, талантливая выставка. И до чего ж работы интересные! Особенно любопытны были копии портретов, да каких! «Портрет Жанны Сомари» Ренуара, автопортрет Серебряковой, «Девушка с жемчужной серьгой» Вермеера, автопортрет Ван Гога с перевязанным ухом, «Портрет Лопухиной» Боровиковского, копии портретов Рубенса, Петрова-Водкина, Модильяни, Серова, Перова, Альтмана – самых разных авторов. И каждая копия со своей изюминкой, печатью авторской, то есть копииста-ребенка. Ничего подобного раньше не видела. Смешно и здорово.

          Побывали в музее изобразительного искусства, в краеведческом музее, расположенном в Гостиных дворах постройки семнадцатого века на набережной Двины.

          Выйдя оттуда, побрели дальше, очумевшие и уставшие от обилия впечатлений. Увидели здание, похожее на церковь, зашли. Да. Оказалось, это  бывшая лютеранская церковь, а сейчас филармония. Там лет пятнадцать назад немцы установили орган, регулярно приезжают и обслуживают его. Немцам это зачем-то надо. Завтра орган будет играть, сказали нам.

          И назавтра мы были, конечно, там. Собралась пара сотен детей, видимо, с детской площадки, их воспитатели, и мы с Верой. Детям было сделано внушение, как себя вести на концерте: не разговаривать, не расхаживать по залу, не шуметь. И заставили-таки их, что почти невозможно, сидеть тихо. Несколько человек артистов: два гитариста, певица и органистка, исполняли не очень сложные вещи, но мне это понравилось, если учесть, что орган живьем я слушала впервые в жизни. Удивительное сочетание: орган и гитара. В Архангельске детей учат музыке и рисованию, и это мне больше всего понравилось в городе.


          Поехали в Соломбалу, большой район Архангельска на Соломбальских островах в дельте Двины. Слышу, окликают: «Елена Степановна!» Ну не меня же? Оказалось – меня! Это была дочь моего деревенского соседа, жительница Соломбалы Валя Проурзина. Пошли втроём искать храм святого Мартина Исповедника. Нашли на тамошнем кладбище. Спросили у женщины, торгующей в храме церковным товаром:

          -Это православный храм? Почему Мартин?

          -Да, православный. Его двести лет назад построил человек по имени Мартин и назвал в честь своего святого.

          Прогулялись пешком вдоль Соломбалы. Валя рассказала:

          -Это не река, это искусственный канал. Здесь ещё в петровские времена проходили корабли от верфи, где их строили, к морю.

          А сейчас это был район, застроенный небольшими частными домами. Вода в канале была застоявшейся, течение неважное.

          Распрощались с Валей. Вечером мы уезжали в Кемь.



          Кемь


          Что-то стало мне невесело, и я, глядя на дождь за вагонным окном, подумала вслух:

          -Куда мы едем?

          Вера принялась смеяться. Я спросила сварливо:

          -Что, хочешь сказать – поздно, батенька?

          Вера, хохоча, еле выговорила:


          -Поезд ушёл!

          И он действительно ушёл, и мы в нём сидели. Я сказала:

          -Поблюём в Белое море – и назад!

          Вера снова захохотала. Понятия не имеем, как мы перенесём качку на море, если таковая будет. А за окном – сильный дождь под стук колёс. Куда мы едем?

          Около полудня приехали в Кемь. Дождь усилился. На вокзале в углу собралась кучка паломников в плащах, дождевиках. Они повернулись лицом в угол и молились. Напомнили мне овец Модест-Вани, отца Вали Проурзиной. Они так же, замерев, стоят кучкой, глядя настороженно в одну сторону. Пастырем у них была женщина средних лет. Цель у нас с ними, как мы поняли, одна – попасть на Соловки.

          Мы с Верой были в нерешительности: куда податься? Напроситься с паломниками? На колени поставят, вынудят выпрашивать у Бога погоду. Помог дядька  начальственного вида, приехавший покупать для своей семьи билеты на юг. В отпуск, видать, собрались. На наши расспросы он сказал:

          -И что это все стремятся попасть на Соловки? Я там был один раз,  когда ещё в школе учился. И больше не хочу!

          -А мы не были! И хотим!

          -До порта с полчаса ехать на маршрутке. Там есть гостиница, но такая, - мужчина покрутил пальцами, - бандитского типа. Там хозяин – мой бывший одноклассник. Лучше вам туда не соваться. Тут недалеко, в военном городке, ещё одна гостиница есть. Там и подешевле будет. Подождёте, пока билеты оформлю – подвезу, мне по пути.

          И он отвёз нас в военный городок на своей шикарной черной машине и денег за проезд не взял, отмахнулся. Редчайшая редкость.

          Раньше там стояла воинская часть, но от неё осталось одно название. Гостиница – в скучном кирпичном здании типа казармы. Самый дешёвый номер – 550 рублей в сутки, дороже, чем в Котласе или в Архангельске. Объяснение одно: близость Соловков, обилие туристов. Именно в нашем номере не работал телевизор, сломался титан для горячей воды, а позднее пропал и свет, хотя везде, и в коридоре тоже, свет был. В коридоре слышна иностранная речь. Дежурная сказала – это финны, тоже приехали посмотреть Соловки. Я высказала дежурной недовольство номером, и она, почему-то испугавшись, дала нам ключ от другого номера. Переезжать туда мы поленились, но чай грели там, и телефоны там подзаряжали.

          Отправились в порт на разведку, а погода – ужас! Ветер усилился, свирепые, ледяные брызги хлестали в лицо. Неласково встретил нас этот маленький низкорослый город, преддверие Соловецких островов. В двадцатые годы  прошлого века в Кеми была пересылка, отсюда на острова переправляли заключенных в первый в стране Советов концлагерь СЛОН, соловецкий лагерь особого назначения.

          Через полчаса на маршрутке приехали в порт. Вот оно, Белое Море! И встречает нас штормом. Волны бесновались, налетали на берег, рассыпались на брызги и откатывались, чтобы с новой силой обрушиться на причал. Безлюдно. Нашли в будке у входа в порт  вахтёра. Он сказал нам, что в такую погоду теплоход на Соловки, скорее всего, не пойдёт, а утром ушёл туда и ещё не вернулся. Ходу до островов – два с половиной часа. Обычно в 8 часов теплоход уходит, а в 20 часов возвращается, но завтра предполагается выход в 6 часов. Едут несколько групп финских туристов.

          -А билеты можно купить сегодня, заранее?

          -Завтра и купите, прямо у трапа. Билет в одну сторону – 450 рублей.

          Мы вышли из будки, и снова шторм исхлестал нас. Несмотря на дождевики, надетые поверх тёплых курток, я и Вера насквозь промокли. Но настроение у обеих – прекрасное! Добрались-таки до Белого моря! Хоть бы завтра всё получилось!

          У автобусной остановки – магазинчик. Ожидая автобус, заскочили туда. Кроме продавщицы, были только две женщины, чистенькие, в сухой одежде. Стояли у витрины, выбирали вино. Я спросила их, не паломники ли, и не ошиблась в своих предположениях. Одеты они были не по погоде, в слишком лёгких курточках. Были в Новом Афоне, а вот теперь – сюда, как они выразились, «по благословению». Одна из них, по всей видимости, лидер, с благочестиво поджатыми губками, паломничает каждый год, даже дважды в год, и на Соловках была не раз, но такой погоды в июне не припомнит. Остановились они неподалёку, на подворье Соловецкого монастыря. Хотят, как и мы, попасть завтра на борт теплохода.

          -Вы надеетесь, будет погода? Вон какой шторм, ужас!

          -Ну, ничего, вечером отстоим молебен. Господь поможет.

          Вторая паломница не была в этом столь уверена, но помалкивала. Паломничала впервые.

          Вера попросила продавщицу взвесить кусок колбасы. Паломница-лидер с поджатыми губками, услышав это, испуганно округлила глаза:

          -Нельзя! Пост!

          Тут уж Вера поджала губы, но купила-таки на ужин тот несчастный кусок колбасы. Женщины тем временем с ужимками, стесняясь,  отважились  купить  бутылку кагора. Мы попрощались с ними и вышли на улицу. Вера бурчала:

          -А сами вино купили! А нам колбасу нельзя! А я читала где-то: пост считается необязательным для больных, для детей и для странствующих людей! Для странников!

          Я засмеялась. Я была на её стороне, хотя и не люблю и не ем колбасу. Не люблю святош. Вруши они все!

          Мы вернулись в гостиницу. Украдкой, по совету дежурной, помылись в душе незаселенного номера, поели, натрескались от простуды чесноком, по всему номеру развесили мокрую одежду на просушку. А завтра, если повезёт, поедем на Соловки, прихватив небольшой харч и на всякий случай – свои спасательные жилеты.



               


          Соловки!





          Встали в полпятого. Небо синее, дождя нет! Паломники на коленях погоду отстояли? Пришлось брать такси, так рано маршрутка не ходит. Приехали в порт, а там большая толпа сгрудилась у входа на причал. И это в 5.20! Сколько людей не спит! И вчерашние паломницы из магазина тоже там, и та группа, что молилась на железнодорожном вокзале. И много самой разношёрстной публики. Всем надо на Соловки. Теплоход стоял наготове, но никого не пускали, ждали иностранцев, финнов. Мы стояли, поёживаясь от холода, жмурясь от яркого солнца.

          Наконец, на нескольких автобусах прибыли уважаемые гости. Прозвучала команда создать им проход в толпе, и россияне покорно расступились: проходи, иноземцы! Один из наших, высокий мордастый мужик, на голову возвышавшийся над толпой, тоже ожидающий, как и мы, посадки, крикнул громко:

          -Ну-ка, давай! Колхозники – налево, рабочие – направо!

          Шутка как-то сгладила чувство униженности, третьесортности. Толпа дружно рассмеялась. Так под наш смех и под нашими взглядами, чувствуя себя неловко от такого особенного российского сервиса, это было заметно, зашагала «белая кость», скромные финские пенсионеры. Финны спустились в чрево теплохода, следом за ними зашагали туристические группы из Архангельска. У них были БИЛЕТЫ. А потом и все остальные, коих большинство, без билетов. Никто и не думал нас «обилечивать», стоял мужик у трапа и собирал с нас деньги в карман, вот и всё. Любопытно, сколько денег остаётся без внимания налоговой полиции? И все об этом знают, наверняка! И власть, и уголовка, и налоговая – но как будто так и надо. Действительно, так нам и надо.

          В основе униженности лежит, конечно, фактическое бесправие и нищета не облеченных никакой властью рядовых россиян. Я знаю  бабулю-пенсионерку, её под белы руки подхватили и повели сотрудники управления по борьбе с экономическими преступлениями, когда она в помещении больницы продала им, не имея на то лицензии, синие пластиковые бахилы на обувь, без которых нельзя навещать больных, за 3 или 4 рубля. Оштрафовали ее тогда на 500 рублей. Вот вам и бдительность, и размах борьбы с экономическими преступлениями. И знаю деревенскую девушку, она работала в городе на рынке в киоске с ходовой молочной продукцией. Хозяин по ведомости платил ей минимальную зарплату, а фактически вдвое больше, хотя и тоже копейки. Если она доживёт до пенсии, то уж на пенсию точно не проживёт. В УБЭП она не побежала, просто уволилась, не выдержала сама, от переутомления грохнулась в обморок в своём киоске после  двенадцатичасового рабочего дня…Привычное чувство униженности у нас в крови на молекулярном уровне. С нами можно делать что угодно – так было и так есть.

          Вчерашние две паломницы оказались на удивление проворными: после всех блатных пассажиров они первыми оказались у ступеней трапа. Вера, заметив их маневры, умелое ввинчивание в толпу, толкнула меня локтем и выразительно повела в их сторону глазами:

          -Ишь какие пронырливые!

          Я засмеялась  и шепнула ей:

          -Но мы-то вторые! После них! Тоже ловкачи!

          Вера тоже рассмеялась. Ловкачи-то ловкачи, но финно-туристы набились в трюм, мест свободных не было. Делать нечего, выбрались на верхнюю палубу. Теплоход отчалил. Постелили мы на мокрые скамейки свои много пропутешествовавшие самодельные жилеты, уселись на них, накрыли колени дождевиками – и поехали!

          Ослепительно синее небо, яркое солнце, белый теплоход. Нас распирала радость. С кем бы поделиться, кому похвастать? Я проверила телефон – есть связь! Но рано ещё, все спят. Вот разве что Ивану эсэмэску отправить? Он летом почти не спит, рыбачит, встаёт в четыре, в пять часов утра. «Плывём по Белому морю на белом теплоходе на Соловки». Вскоре ответ получила: « У нас дожди. Твой дом в порядке. Я на рыбалке на озере». Нет, мобильник всё же – сказочная техника! Я на Белом море, а Иван – на озере на другом берегу Вычегды!

          Я увидела в руках одного из пассажиров видеокамеру. Вообще почти у всех в руках были если не видеокамера, то хотя бы фотоаппарат. Вспомнив, что в толстом столичном журнале скоро выйдет мой очерк, сказала Вере:

          -Получу гонорар и куплю видеокамеру.

          Вера удивлённо на меня взглянула. Она-то знала скромные размеры моих литературных гонораров. Я добавила:

          -Шучу-шучу! Это я мечтаю.

          -Мечтай-мечтай, мечтать не вредно.

          -А у нас с тобой больше мечты нет, кончилась!

          И мы обе, довольные собой, расхохотались под недоуменными взглядами граждан России, наших продрогших, лязгающих зубами попутчиков. Действительно, мечта попасть на Белое море осуществилась, стала реальностью. Прошлым летом на плоту не доплыли, так сейчас добрались. А Соловки – это уж сверхзадача. И скоро мы до них доберемся. Хотя их еще пока не было видно на горизонте.

          Финны тем временем один за другим повылезали на верхнюю палубу. Мы услышали, как кто-то из русских, брезгливо выпятив губу, сказал про тех, кто в трюме:

          -Там все обблевались!

          Видимо, внизу больше укачивает. Мимо нас прошла бледная и томная юная красавица, осторожно неся в тонких пальчиках полиэтиленовый пакетик с блевотиной. Наверху уже все скамейки были заняты россиянами, сидели, грели своими задами скамейки. Финнам места не оставили. Вот так!

          А за бортом – волшебный пейзаж! Мы проплывали мимо небольших каменистых островов, покрытых скудной растительностью, а впереди, там, откуда в глаза било, слепило солнце, показались холмы Соловков! Купола и шпили, стены и башни монастыря.

          Теплоход причалил. Финнов ожидали автобусы, а мы пошли пешком. Толпа как-то рассосалась, кто - куда. Мы с Верой подошли поближе к Кремлю. Мощные высокие стены и башни выложены из огромных валунов, а если учесть, что строились они в шестнадцатом веке, когда не было и в помине современной строительной техники, то нельзя удержаться от восхищения умом, умением и талантом человеческим. Вот когда не стыдно за человека! А стыдно – когда в двадцатых годах после разграбления монастыря Советы устроили в крепких стенах лагерь, ставший, как писал Солженицын, той раковой опухолью, из которой позднее вырос архипелаг ГУЛАГ.

          Меня поразило, что основоположниками соловецкого монастыря в пятнадцатом веке были православные подвижники, монахи Зосима и Савватий, те самые, во имя которых назван храм в Кылтовском монастыре, куда мы с Верой ходили пешком от Серёгова. В том храме соловецкие святители изображены на иконах вдвоём, но на самом деле они не были знакомы. Объединяет их в своих воспоминаниях общий знакомец Герман, сопровождавший в отшельничестве сначала Савватия, а потом после его смерти Зосиму.

          Удивительное дело, второй раз за поездку мы узнаём что-то новое, какие-то детали о прошлых своих путешествиях. На «Ровдино» от Симыча узнали про тот полой по имени Прось, а мы его называли подлой протокой, потащившей наш плот неведомо куда. И вот сейчас – о соловецких святителях. В плавании по Выми мы побывали в Кылтово, в храме, названном в их честь, видели  иконы  с их изображением, но и не подозревали, что именно они стали основоположниками соловецкого монастыря, чуда древнего зодчества, у стен которого мы стояли.

          Мы побрели вдоль стен, мимо Успенской башни, единственной из всех не круглой, а четырехугольной, заросшей почти доверху мхом и даже кустарником, и через Святые ворота вошли на территорию Кремля, где расположено множество храмов и зданий. Внутри в центре стоит красавец белый Спасо-Преображенский собор с деревянными куполами. Неподалёку – колокольня в строительных лесах. Вообще, надо сказать, полным ходом шли реставрационные работы, во многих местах трудились рабочие в фирменных спецовках. Дурная сила российского государства порушила этот исторический памятник, дурные нефтяные  государственные деньги обязаны сегодня всё восстановить.

          Мы фотографировали бесконечные крытые переходы меж башнями, арки, огромные валуны стен, купола храмов. Мы  растворились на несколько часов в рукотворной красоте.

          Неподалёку от собора – церковь митрополита Филиппа, бывшего игумена Соловецкого, умного строителя и рачительного хозяина. Став митрополитом, Филипп публично выступил  (ясное дело – не в газете или по телевидению, а в храме московском с проповедью) против опричнины, против лютости царской. Грозил самому царю геенной огненной за «пожар лютости». Рисковал жизнью – и был задушен позднее Малютой Скуратовым. И не знал он, что в двадцатом веке в его родной обители такая опричнина разгуляется, что Скуратов с Иваном Васильевичем сдохли б от зависти, если б были живы. Храбрый был человек  этот  митрополит, власти о совести напоминал. Кого рядом поставить, с кем сравнить? Разве что с академиком Сахаровым, с Солженицыным. Но если Солженицын и Сахаров могли уповать на Запад, где их слова становились достоянием гласности и тем самым – щитом от мщения государственного, то Филипп – только на Бога. А Бог не помог.

          Из церкви митрополита Филиппа выскочил священник и стремительно зашагал ко входу в собор, мимо его белых стен, а его чёрное одеяние летело вслед за ним… Какая необыкновенная и одухотворенная картина! Сейчас здесь живёт с полсотни монахов, возрождают монастырь. Если б их здесь не было, этих монахов, то вся божественная красота Соловецкого Кремля потеряла бы всякий смысл. Это говорю я, почти атеистка! Просто для музея Соловки слишком громадны, слишком величественны.

          Набрели на Германовский дворик, внутри – небольшая церковь преподобного Германа, того самого, третьего сподвижника соловецкого, написавшего о двух первых. Рядом – усыпальница, вернее, каменные могильные плиты свезены сюда с другого места, где захоронение было уничтожено в тридцатых годах. Мы читали надписи на плитах, и они почему-то больше, чем Кремль и обновлённые церкви дали почувствовать «седую старину», которая здесь была совсем рядом, неуловимая как дыхание. На одной из плит выбито: «Лета 1632 преставился раб божий старец Макарий игумен соловецкий, бывший настоятель после святого Иринарха». На другой плите: «Здесь погребено тело Преосвященного Игнатия епископа Тамбовского, преставившегося 1699 года марта 26 дня понёсшего горькое отлучение от паствы. Боже духов и всякия плоти, со святыми упокой душу раба твоего Игнатия. Аминь. Положил плиту в 1854 г. арх.Ан.»


          Мы зашли в Никольскую церковь, где идут реставрационные работы, в Спасо-Преображенский собор. Высокие помещения, и нары здесь были четырёхэтажными, как писал Солженицын. В соборе установлен новый алтарь – с благословения Алексия II и на деньги спонсоров. Не могу избавиться от мысли, может, несправедливой, что деньги в храмы вкладывают очень, очень грешные люди, как минимум очень тщеславные. А святые – собирают больным детям на операции.

          Выйдя из Кремля через Святые ворота, побрели дальше вокруг стен, мимо озера Святого, где видели обряд крещения на берегу. Потом просто погуляли по окрестностям до отправки теплохода. Около  грандиозного  Соловецкого Кремля такая же нищета и запустение, как всюду на Севере: бедный, тусклый, серый дощатый посёлок, на берегу моря всюду грязь и залежи мусора. Чёрт нас подери!

          Мы побывали на самом большом острове Соловецкого архипелага, а есть ещё Анзерский, Большая и Малая Муксалма, Большой и Маленький Заяцкий и множество мелких. Не увидели ни Секирную гору, ни Голгофу, ни множества скитов с их историческими и архитектурными памятниками. Сегодня теплоход работал не по расписанию, а так, как нужно финнам, разъезжающим по острову на автобусах. Нам пришлось подстраиваться.

          Загрузились мы на свой теплоход в том же порядке: сначала финны, затем те, у которых есть, откуда – непонятно, билеты, и последние – мы. Я попросила взамен денег билет, мужик у трапа недовольно прорычал: потом! Перед прибытием в Кемь мы уже вдвоём с Верой потребовали от него билеты и получили их вместе со скрежетом зубовным. Попросили и билеты утренние, Кемь - Соловки, но мужик рявкнул: больше билетов нет!

          Вредничать, так вредничать. На причале в Кеми я подошла к администратору порта, показала свою красную книжечку, удостоверение Союза литераторов, и она без слов выписала мне билет.

          А плыли обратно вот как: отчалили от Соловков – там солнце, чистое небо над островами, поплыли к Кеми – там грозовой фронт. На небе огромная туча, круглая тарелка с завихряющимися краями, чёрная гигантская воздушная бездна, и мы вплыли под неё, под сплошной холодный ливень. А когда прошли под тарелкой, дождь кончился, над приближающимся городом – синее небо, солнечный свет. Удивительны здесь стремительные перепады погоды.

          В трюме спали вповалку уставшие от впечатлений финны, а мы с Верой фотографировали эту тарелку-тучу. Чудеса на Белом море!



          Домой



          -И это всё? – сказала Вера, - всё закончилось? Так быстро?

          Да. Рано утром следующего дня мы с ней разъехались. Она села в питерский поезд, а я двумя часами позже отправилась, с двумя пересадками, в Сыктывкар, оттуда – в Коквицы.

          Путешествие много в себя вместило: плавание на буксире-плотоводе от Котласа до Архангельска, сам Архангельск, Малые Корелы, потом - Белое море и Соловки, но от той большой поездки осталось у нас чувство неудовлетворённости. Пришли к выводу, это от того, что не мы сами ехали, а нас везли: буксир, поезд, теплоход. Палатку, посуду, топорик – так  всё зря и провозили, вместо палатки у нас были каюта, номер в гостинице или вагон. Если безработный Иван узнает, сколько своих денег я потратила на гостиницы, подумает наверняка: идиотка какая! Искательница, блин, приключений! На эти деньги два-три месяца в деревне можно жить.



          Важ-Эжва.



          В августе ко мне в деревню на неделю приехала Вера. За один день мы смастерили новый бутылочный плот, одноместный, лёгкий, но не такой прочный, как НЕ-ТИКИЙ. Опробовали его на реке – держит, вполне. Можно сделать ещё один и сплавать на двух маленьких плотах, но это уже в другое лето. А сейчас мы решили совершить небольшое трехдневное плавание на Важ-Эжву, старицу, старое русло Вычегды. На стружках шесть-семь часов вверх по реке. По карте в одну сторону километров  тринадцать. А поскольку в последнее время много было слышно о медведе, бродящем по окрестностям на другой стороне реки, мы упросили Ивана составить нам компанию, с мужиком вроде не страшно. Рыбалка там отличная, и он согласился.

          Собрали вещи, свой привычный набор: палатку, мешки спальные, спасательные жилеты, котелки, миски-ложки-кружки, запас еды, кое-что из тёплой одежды. Сели в три стружка, приготовленных Иваном, и поплыли! И это было именно то, что надо! Лодка лёгкая, слушается весла, куда хочу, туда плыву. Вода совсем рядом, стоит опустить руку за борт. Тепло и солнечно. Перебрались на другую сторону реки, пошли рядом с берегом. Напротив, по высокому склону, потянулись деревни Пальтыдор, Сюлатуй. У Кожмудора река разделяется на два рукава, образуя посередине большой остров замысловатой формы и под  мудрёным двойным именем Лука Полойский. Правый рукав, по которому мы пошли, петлял так, что направление  круто менялось, с востока – на запад, с запада – на восток.

          Чем хорошо самостоятельное плавание – можешь остановиться, когда захочешь. Иван уплыл вперёд, его жёг рыбацкий зуд, а мы с Верой не спеша, с передышками на пляжах, шли с оглядками на новые места. А вокруг лес стеной и никого, ни души, кроме нас. Река, небо, солнце, берега, заросшие лесом. Привычная, знакомая, но не надоедающая роскошь. Наконец после очередного поворота реки увидели Важ-Эжву, старую Вычегду, неширокую старицу, с левой стороны выходящую к нашему рукаву. Здесь-то, неподалёку, на хорошем, чистом пляже острова мы и остановились.

          Иван занялся дровами, а мы с Верой – палаткой и ужином. Потом рыбак ушёл рыбачить на старицу и пропал надолго, а мы просто сидели у костра, пили чай, говорили о всякой всячине, вспоминали большую поездку. Хороший был вечер, душевный, запоминающийся.

          Ночью по крыше палатки застучал дождь. Весь следующий день мы провели в дождевиках поверх курток. Но это был тёплый летний, хоть и нудный, моросящий дождь, не мокрый снег, как на Двине и не ледяной, хлёсткий, как на Белом море. Мы с Верой, как дураки, постояли у реки с удочками, словом, отметились на рыбном промысле, но куда нам до Ивана. У него улов был серьёзный: щуки, лещи, язи. А мы просто отдыхали.

          Вечером, когда небо прояснилось, мы с Верой на двух стружках поплыли смотреть старицу и если получится – государственную дачу. Когда мы в прошлом году были тут вдвоем с Иваном, сторож крикнул нам, чтобы мы убирались подальше на три буквы. Мы и убрались. На даче были сторожевые собаки, совсем не хотелось с ними встречаться. Места вокруг много, на все буквы алфавита.

          Говорят, что с Вычегдой в другом конце Важ-Эжва не соединяется, это не протока, но течение нам навстречу было, хоть и слабое. Берега заросли высокой травой, кустарниками, а когда-то здесь были совхозные сенокосные угодья, по несколько бригад работали неделями. Иван тоже тут работал вместе со всеми в те давние времена, которые быльем поросли. Здесь все места Иваном исхожены, поэтому экскурсии ему не нужны. Он остался у нашей стоянки.

          Проплыв километра три, у левого берега увидели новый, ещё некрашеный дебаркадер. От него вверх по склону вела длинная и удобная лестница, тоже новая. На воде у берега – несколько шикарных импортных катеров, пара водных скутеров. На дебаркадере сидели и курили рабочие в комбинезонах. На наши расспросы они сказали, что наверху – государственная дача, там сейчас вовсю идёт строительство. Нам, конечно, любопытно стало посмотреть, а рабочие – не охрана, им-то что? И мы зашагали по лестнице вверх, полюбоваться местом, где отдыхает наша тутошняя власть. Все здания были новенькие, с иголочки, соединялись в единый комплекс асфальтированными дорожками, вдоль которых были установлены новые фонарные столбы. И вся эта красота – посреди сосен и елей.  А дебаркадер, видать, построили для удобства ВИП-рыбаков, чтобы рыбачить можно было, не промочив, не запачкав ног. На дорожках мелькали спины охранников. Мы не стали дожидаться, когда нас выставит охрана, ушли сами, спустились к лодкам. Я сказала рабочим:

          -Хорошие условия создаёте для нашей родной власти. Полностью одобряю. Молодцы, хорошо работаете.

          Мужики, непонятно почему, стали оправдываться:

          -А нам-то что? Нам главное – денег заработать.

          Пару лет назад мы с Иваном подходили сюда с другой стороны, от леса, грибы собирали. И тогда я увидела эти места в первый раз. Территория огорожена высоким забором, но ворота были открыты, никто не ожидал в том безлюдье любопытных, а мы были. Неподалёку от домов – вертолётная площадка, и дома тогда были другие, тоже хорошие, крепкие, но не такие вылизанные, импортные, как сейчас. Весной те старые дома два дня горели, с нашей Коквицкой горы виден был поднимающийся к небу густой дым. Почему пожар произошёл – так и неизвестно. А вот теперь всё тут стало ещё лучше, ещё краше. Как не порадоваться за власть? Быстро раны зализала. Остальной коми земле о таких темпах только мечтать.

          Мы вернулись к нашей стоянке, а Иван, наоборот, поплыл к старице рыбачить. Вернувшись, спросил:

          Это вы медведя спугнули?

          -Какого медведя?!  Где?!

          -Только я завернул на Важ-Эжву, смотрю – кто-то её переплывает. Далековато было, я сначала подумал – человек, а он вылез из воды, и не отряхнулся даже, и в лес бросился. Медведь.

          Места здесь обезлюдели, вот и поселяются медведи. Раньше их пугали сенокосилки, людей много было, шуму. Сельское хозяйство исчезло, только власть и осталась на своём пригорке, да по лесу бродит живой символ единой России. И что интересно – чем меньше становится людей в деревнях, тем больше тех самых символов бродит по лесам. К чему бы это, а?

          На следующий день отправились обратно. Вере пора было уезжать в город. Упаковали вещи. Рыбу подсоленную – в ведёрко. Сели в стружки и отчалили. По течению в безветренный тёплый день, еле шевеля вёслами, отражаясь в воде как в зеркале.

          Через три часа, вдвое быстрее, чем против течения, наше плавание закончилось, стружки ткнулись носами в подножие Коквицкой горы.



          Кончилось лето. И жизнь Веры.


          Я проводила Веру к автобусу. Она села и уехала. Сначала в Сыктывкар, а потом в Питер, к сыну. И я не знала тогда, что вижу её живой в последний раз, что через четыре месяца сама сяду в поезд и поеду в Петербург с намерением ухаживать за больной Верой, а оказалось – проводить её в самое дальнее плавание, в путешествие, откуда не возвращаются. Моя напарница на сей раз бросила меня и отправилась в неведомые дали одна.

          А я поняла, что в последние годы всё самое интересное, захватывающее, увлекательное – было связано с ней. По родству душ, по авантюрности характеров, по обоюдному согласию на трудности пути, иногда на пределе наших возможностей, ради любопытства к огромному и бесконечному миру – мне некем её заменить. Не с кем отправиться в новое путешествие. И новая мечта не станет реальностью.

          А всё-таки хорошо она провела последнее лето в своей жизни. А я после этих путешествий, ни много, ни мало, почувствовала себя свободным человеком.
   


2007