Бездна. Глава 2-4. Девочка с плюшевым медвежонком

После занятий я бесцельно бродил по городским улицам и сетовал на судьбу. Учёба в университете с первого дня разочаровала меня.

— Казёнщина… казёнщина… — Мишка слушал меня, для маскировки высунув из заплечной сумки лишь кончик носа.

— Может, это лишь от непривычной обстановки. Привыкнешь — и всё будет в норме?

— Не утешай меня, друг Мишка. Официоз — похлеще школы. Это раз. — Мысли норовили ускользнуть, поэтому я начал загибать пальцы: — Два: университет для студентов или наоборот? Где пресловутая свобода личности, за которую боролись несчастные революционеры? Три: подчинение госзаказу, а государству ясно, что от нас нужно. Или свободное самосамосовершенствование? А что совершенствовать? Не то муравейник, не то клоаку с червями, называемую мозгом? Мишка, тебе проще, в твоей голове материя простая и негниющая. Тебе и совершенствоваться нет надобности. А мои мысли похожи на слепых котят, брошенных любвеобильными хозяевами рядом с автобусной остановкой — никто не берёт, а раздавить жалко. Вот твои мысли — здоровые, упорядоченные. Ты не ждёшь униженно указаний. Тебе не нужно пугаться неожиданностей. Размеренная жизнь, социальные гарантии, что я тебя не брошу, обеспеченная старость и даже вечная жизнь, при условии, если обработаю тебя нафталином. А мои мысли тупо упираются в однообразные вопросы и ожесточённый самоанализ. Не потому, что я психастеник. Просто моё желание плодотворной жизни, моё стремление к совершенству, возраставшее во мне ещё с детства, натыкается на кучу отбросов в душе моей. Мишка, у тебя есть в голове отбросы? Только опилки.

— Обижаешь! Там натуральный чистый материал. Вполне пригодный для обитания медвежьей души.

— Прости… А я удивляюсь, как в человеке — или только во мне? — могут уживаться столь несовместимые черты. Почему такой болезненно-мелочный, скаредный — я порой готов любить весь мир и одаривать каждого встречного всем, что у меня есть. В мечтах я — сладострастный сексуальный разбойник, — но как меня тянет к чистоте и непорочности! Порой я хочу уединиться вместе с тобой где-нибудь на маленьком клочке живописного леса и прожить всю жизнь в удивлённо-детском восторге, — и вдруг начинаю яростно жаждать беспредельного вселенского всемогущества. Иногда мне кажется, что я способен всё раздать и босиком уйти, куда глаза глядят, — и вот уже с остервенением придумываю способы грандиозного и беспечного зарабатывания денег. Это так похоже на желание перемежать чудесные ароматы буйно цветущего луга гнилостными зловониями собственного тела. А у тебя и запаха нет, и обонять не можешь.

— Мне это знакомо только по твоим причитаниям.

— Счастливый. Никаких раздвоений во взглядах. Для меня: в одних случаях годится позитивизм, для других обстоятельств больше подходит то экзистенциализм, то аналитическая философия. Вроде, всё нормально? Но кто-то называет это эклектизмом и аномалией. Я с полным основанием отвергаю существование Бога, хотя не прочь воспользоваться “этой идеей” как рабочей гипотезой. Возможно, это оправдано, как оправдано пользоваться в одних случаях топором, а в других — ложкой.

— Я этот хаос называю эклектизмом.

— Ну да: взаправдашний эклектизм… Но я уверен: пройдёт брожение, всё переплавится — и наступит грандиозный синтез. Вот тогда я и утру твой носик.

— Но-но, без нежностей…

— Лады! Но нравственное поведение человека должно подчиняться другим законам — законам цельности и совести.

— Идеалы эпохи Просвещения — и твоя реальная жизнь, где может найтись место подлости? — встрял Мишка.

— А какой выход? Себя воспитывать? Пытался — безуспешно… Направить всю свою энергию на активную жизнь — но брожение и кипение во мне и так почти непрерывны. А помнишь моё желание бороться с несправедливостью в детстве? Оно так и не нашло должного выхода. Но я же всё могу, друг мой Мишка!

— Можешь, значит — действуй!

— Эх, да всё это мелочи в сравнении с трагедией моей жизни. Я жажду любви — чистой, воспетой менестрелями, любви совершенной. Но моя любовь никогда не может быть удовлетворена. Ромео и Джульетте было проще. Мишка, как ты думаешь, им было проще, чем мне? Они могли тайно встречаться. В крайнем случае, могли сбежать, укрыться в другом городе и спокойно жить. Правда, они привыкли к роскоши, беглецам бы роскошь не светила. Помотаются по подворотням, да вернутся с своим родителя, сами после пережитых злоключений будут врагами похлеще родителей. А мне — на каком острове укрыться, чтобы я мог отдаться своей абсурдной любви. От такой трагедии можно только удавиться… Но я боюсь умирать! Возможно, легко умирать несмысленным младенцем, не знающим себя? Может, и тебе легко умереть?

— Думаешь, мне легче… А ребёнок смерти страшится даже больше — вспомни, как сам плакал, когда тебе сказали, что человеческий век — сто лет. Ты мне все лапки замочил слезами: жаловался, как это мало.


Я снова растравил жалость к самому себе. Поэтому замолчал и попытался сосредоточиться на запахе осенних клумб.

По дорожке навстречу шла девчушка с золотистыми кудряшками. Она прижимала к себе хорошенького плюшевого медвежонка.

— Мишка, смотри, вот бы тебе такую невесту!

— Обижаешь. Во-первых, этот медвежонок — мальчик. Я же не гомосексуалист презренный. Во-вторых, он совсем младенец, а мне два десятка лет — я твой ровесник, — и Мишка ехидно усмехнулся. — Думаешь, не вижу, с каким вожделением ты на девчонку уставился?!

Я обиженно замолчал. Потом, как бы оправдываясь, спросил:

— Разве я не могу любоваться красотой неба или цветка, природы или картины? Может же быть красивая скульптура! Разве не могу любоваться прекрасным человеком, девочкой, например?

— Эх ты! Всё, что ты сказал — простое лукавство.

Мне стало стыдно, потому что он был прав. Я покраснел и затолкнул Мишку подальше на дно сумки.

Я оглянулся, будто кто-то мог подслушать наш с Мишкой разговор.

Потом ещё раз украдкой посмотрел на девочку. Она прижимала своего медвежонка к своему носику и что-то шептала ему на ухо. Потом она целовала его розовый носик. На меня накатила тоска от того, что никогда не прижаться мне к её милым губкам.

— Что делать, что делать, что делать?... — шептал я своему медвежонку. — Мишка! Я не виноват, что я такой ненормальный и абсурдный. Но я готов на коренной перелом своей жизни! Выпрыгнуть из своей шкуры, улететь на Луну, стать певчей птичкой…

— Зачем заведомо невыполнимое? Давай устроим мозговой штурм твоей психики на тему: что делать?

Я подчинился Мишке и стал уныло предлагать возможные решения:

— Удовлетворить свои страсти — раз и навсегда, заплатив за это немыслимые деньги, или поставив себя вне закона…

— Раз — и навсегда?! Ты уверен, что завтра не захочешь того же с большей силой? Рано или поздно попадёшься. Да и совесть тебя замучит. Нарушение закона грозит потерей свободы.

— А эта ценность для меня — самая высшая. Тогда испробовать все способы самоисцеления?

— Травки? Микстуры? Не смешно.

— Аутотренинг…

— Ну-ну!

— Искать помощь со стороны, заплатить большие деньги на консультацию психотерапевта? Нереально?

— Но поход к психотерапевту даёт хоть мизерный, но шанс.

— Что, в психушку ложиться?

— Почему бы просто не проконсультироваться у психиатра? Пойдём — прямо сейчас! Приём наверняка бесплатный.

— Но ради эффективности я готов заплатить.

Я проверил, взял ли с собой деньги, и направился к печально известному всему городу глухому кирпичному забору.

Я ещё раз оглянулся на девочку и подумал, что ради такой прелести готов умереть, даже не спасая её жизнь от лютого врага, а просто так. Но перед смертью непременно… И всё же — легко ли умирать несмысленным младенцем, не знающим себя?

Вместо того, чтобы идти в больницу, я вернулся, нашёл скамейку и сел так, чтобы видеть, как девочка целует щёчки своего медвежонка.

Я вообразил эту девочку на своих коленях, в своих объятиях. И я — не двадцатилетний парень, а десятилетний мальчишка. Вокруг нас не тусклые пятиэтажки, а сверкающие каплями росы тропические растения, искрящиеся ручьи, немыслимые узоры солнечных блёсток на воде, безумно прозрачные водопады…

Ради этого и умереть не жалко!

Искрящиеся родники, звонкие ручьи, узоры солнечных блёсток, прозрачные водопады — и — гарем девочек среди райской пасторали…

— Только мне не быть в этом царстве даже последним рабом. Я растопчу все цветы. И загублю невинных детей. Я не желаю никому зла, но до чего желанными оказываются мои противоестественные мечты.