Притча о том, как смерть людей забирает... иногда

Это было глубокой зимой. Такой глубокой, что путник, который шел по лесной тропинке, проваливался в снег по колено. Путник тяжело дышал, отдувался, но упорно шел вперед. Тут уж и мне надо забежать вперед и поведать вам, куда же все-таки шел наш путник. В глубине леса стояла избушка лесника. Он все время там жил-поживал, горя не знал, а заодно, так, на всякий случай, вдруг понадобится, и добра наживал. Да и, понятное дело, зла наживать мало кому охота. Лесника того звали просто Петрович. Хотя, если подумать, то не так просто его и звали. А именно: Август Петрович Недосилов. Многие думают, что Августом его назвали потому что, что он родился аккурат в одноименный месяц. Ан нет. Ошибочка. Август Петрович родился в такую же глубокую зиму, в самый Новый год. Когда куранты бьют свой двенадцатый удар. Потому не могли никак понять, в каком году он родился: то ли в том, то ли в этом. Решили все же, что в этом, и по такому поводу дали младенцу крепкому – в пять килограммов весу! - имя Август. Мать его намучалась, но поскольку она была женщиной крепкой и здоровьем не обделенной, уже на следующий день… Ох! Чего это я не в ту тайгу пошел? У нас там путник мерзнет, идет по холоду страшному, а я тут семейные истории Петровича вспоминаю…
Что можно сказать о путнике? О нем, родимом, следующее можно поведать: был он не очень высокого роста, худощавого телосложения. И одет был то ли в рясу монашескую, то ли у него плащ был такой новомодный, но лицо закрыто под большим темным капюшоном. Вот что интересно: в рука он держал топор. Огромный, с массивной рукоятью и широким лезвием. Легко так шел, играя нешуточным своим инструментом. Подбрасывал его, и ловил на ходу. Сразу видно, большой силою обладает наш путник. Вот то-то и оно.

Тем временем, пока я тут все это рассказываю, наш путник дошел до назначенного места и постучал в широкую дубовую дверь.
- Кто там? – могучим своим басом прогремел Петрович.
- Это я, - коротко и ясно ответил путник, и дверь отворилась.
Тут должен заметить вот что, Петрович знать не знал, и гадать не гадал, кого ему в столь поздний (забыл совсем сказать, что уже почти полночь была) час принесло, особенно в такую погоду морозную. Сам он храбрым и могучим был. Мог и медведя голыми руками завалить. Но не валил, потому как уважал всякое зверье, в его лесу пристанище нашедшее.
Еще кое-что надо пояснить на этом месте: Петрович очень любил выпить. А поскольку по складу души отшельнической одинокий был, проделывал это дело он один. Но уж коли есть возможность воспользоваться компанией, то непременно он пользовался. Не назовешь его алкоголиком. Зависимости от спиртного у него не было. Просто ну что еще делать здоровому русскому мужику одному в хате без всякой связи с миром, кроме лесной тропинки. Вот он и коротал таким образом, вечера, а поскольку от матери унаследовал здоровье, то от похмелья не страдал. Очень полезное свойство организма, между прочим.

И вот он сидит вечером, поужинав, как следует набив свое брюхо, собирается выпить перед сном, чтобы спалось лучше, как тут, откуда не возьмись, стучит кто-то в двери. Это же подарок судьбы. Гость под вечер – великая радость.
- Ну, заходи, гость, коли постучал, – молвил Петрович, - раздевайся, разувайся, а топор свой можешь в угол поставить, он тебе в моем доме не понадобится.
- Я раздеваться и разуваться не стану, - ответил путник глухим голосом, - но топор в угол, пожалуй, поставлю.
На том и порешили. От гостеприимности такой гость по началу ошалел. Но потом, видимо, избавившись от заметной робости и стеснительности, вошел в хату и благообразно расположился на кресле качалке подле камина. Тут надо рассказать, какая обстановка царила в Петровича хате. Значит, гостиная была великих размеров. На потолке на цепях висело большущее деревянное колесо от телеги, которое он под люстру заделал. Он его шесть лет назад повесил. Отлично получилось: ни у кого такой люстры нет. На полу красовалась бурая медвежья шкура. Она, естественно, не настоящей была, так – искусная подделка. Но всякий гость не думал и гадать, не смел даже, что это не всамделишная шкура. Яда и не к чему правду говорить. Пусть себе народ думает, что хочет. Имелся так же большущий камин, в котором плясали да сверкали яркие огоньки пламени. Почто у самого камина стоял стол, с каменной столешницей, на которой всегда могло найтись место для граненого стакана и трубки-люльки, которую курил Петрович и для книги, что он клал себе на колени в минуты блаженного умиротворения. Одним словом: красота.
- Ну что, гость? – Спросил Петрович. – Пить будем?
- Я на службе вообще-то, - попробовал отказаться гость, но не тут-то было. Не на того напал.
- Так я ведь то же не на сносях. Служу отчизне и днем и ночью, отдыха не ведая. Так что ты это брось!
- Ладно, давай, только не много.
- А я сам много не пью. Так только: для душевного согреву.
Подмечу, прерывая этот интеллектуальный разговор, что, судя по всему, у Августа Петровича душа была неизмеримой ширины, то есть ну очень широкая. Так для ее согревания требовалось прямо пропорциональное количество спиртного.
- А ты кто такой будешь? – уже после первой чарки спросил Петрович. – Чего-то я тебя ни разу не видел.
- Кхе, кхе! – Откашлялся гость, тяжко вздохнул и вот что ответил, - Я вообще-то смерть твоя.
- Задери меня кабан, - прохрипел сквозь смех Петрович. Он, конечно, совсем другими словами выразился, но я их передать не решаюсь, потому как у самого уши в трубу ерехонскую от них скрутились. – Это же надо как повезло!
- Эх, - опять тяжко вздохнула смерть. – Я же за тобой пришла, по твою душеньку.
- Эй! Ты смотри у меня, - раздраженно промолвил хозяин, - я же за такое могу и по морде съездить. Куда меня забирать? – Он постучал себя могучим кулаком по не менее могучей груди, - Во мне же еще сил не меряно. Да и здоровье у меня еще то, с младенческих лет ни одной болезни не знал: ни простуды, ни ветрянки, ни коклюша, ни гепатита никакого. А ты говоришь: забирать!
- Так вот же, - сказала смерть, залезая за пазуху. – Вот документ есть, - она протянула ему бумагу.

Петрович рассматривал замусоленную, помятую, словно с нею не раз в нужник собирались, да так и не сходили, бумагу. На ней красовалась надпись, гласящая: «Петровича забрать». Неровным и кривым почерком, словно сама смерть косой писала, а внизу подпись: «Я». И для пущей убедительности еще и крестик рядом поставлен. Он как взглянул на это дело, так сразу пригорюнился. Горько ему сразу стало, потому молвил:
- Ежели на то пошло, то документам я верю. Ежели надо, надо, отпираться и противиться не стану. Но давай хоть выпьем по такому поводу, что ли?
- Давай, - согласилась смерть.

Так вот они и загудели. Не стану описывать, что происходило там ближайшие три часа, потому как не слишком это интересно. Скажу только, что звучали слова «Ну» и «Будем» и так же кроме них звон стаканов. Но по прошествии этого времени случилось вот что: скажем так, Петрович еще маленько соображал да кумекал, потому как богатырем был, а какой русский богатырь после трех литров крепчайшего русского же самогона станет соображать по-человечески? Да никакой! Для нормальных людей – это вообще смертельная доза. Смертельная, ага! Для смерти такая доза то же ничего так оказалась. Во всяком случае, она валялась под креслом и не подавала никаких признаков жизни. Смешно выходит, что бы смерть признаков жизни не подавала, но ведь по-другому и не скажешь. Петрович даже запаниковал, тормошить ее стал, мол, смерть, тебе ж ведь умирать нельзя. Но потом сел в кресло, закусил губу и заснул.

Как только он уснул, в дом ввалились два огромных мордоворота. И в росте и в плечах еще больших, чем наш герой, с большими мясистыми красными носами и оба в телогрейках. Похожи были на братьев-близнецов. Они принесли с собой носилки. На них погрузили смерть, забрали документ. И промолвив:
«Совсем старая очумела: подписи подделывает. Лишь бы выпить на халяву!», были таковы. Сзади из-под телогреек видны были края сложенных крыльев. Но кто они там по должности, судить не берусь.
 
Петрович проснулся под утро. Как обычно вышел во двор и умылся в снегу. События вчерашнего вечера у него в памяти так и не всплыли. Но как только он в хату вошел и в угол глянул, заприметил сразу необыкновенный топор, вздохнул глубоко и сказал:
- Эх, а все же рано она за мной пришла!..
На сём история подошла к концу, да и чернила у меня законч…