Вышел ёжик... Новелла вторая

  Новелла вторая. Лизунчик.
 В небесах происходило таинство рождения. Тёплое влажное облако, погружаясь в стоящую стеной стужу, трещало крошечными фейерверками, рассыпаясь на сонм уникальных в своём совершенстве ледяных творений, танцующих перед погружённым во мрак и безмолвие бесконечным зрительным залом. Их становилось всё больше и больше, таких же прекрасно-холодных, как и их старшие подруги, но, как-то вдруг, все они увидели, что, кружась в танце, падают в желтое, словно нарыв пятно, которое становилось всё больше, всё ярче, и в какой-то момент раскрылось на встречу всплеском огней. В панике цепляясь, друг за дружку, красавицы с немым воплем летели вниз. Идеальные создания обрушивались в хаос, образуя сугробы, проседающие под тяжестью всё новых падших, ломаясь с неслышным хрустом, между жерновами песчинок, обжигаясь о кристаллы соли, превращаясь в грязную кашу под ногами людей, смерзаясь в бездушный безликий свинцовый монолит…
   
 В считанные часы снегопад крупными хлопьями выбелил чёрно-промозглую  декабрьскую ночь нашего города, который, накинув белые одежды, сразу выступил из тьмы, став чище, но не став лучше. Город стал просто лучше виден. С ним остались и «пьяные дворики» и смрадно дышащие в морозное небо теплотрассы, облюбованные бомжами, и притоны и загаженные плевками, окурками и использованными шприцами подъезды. Поколебавшись около нуля, мороз окреп, превратив дорожки в опасный каток. Впрочем, близился Новый Год, и катки и ёлки и свет иллюминации так же имели место, но словно не в фокусе нашего зрения, словно в другом мире. Может быть, потому что Новый Год, это всего лишь очередное дежурство у ёлочки, или потому, что у нас на зоне появился лизун. Причём появился именно в том «кусте», где месяцем ранее неизвестный без видимой причины нанёс потерпевшей проникающие ножевые ранения.
 
 «Казалось, что и тот, кто резал, и та, что испытывала боль и страх, лишь куклы и предметы чёрного ритуала, и Некто, не имеющий в нашем мире зримой оболочки, невидимой горой нависнув над многоэтажными домами, с их помощью решил здесь преумножить зло, привлекая запахом страха нелюдей и отравляя им людей…»
 
 В общем, этот «куст» тревожил нас. Там что-то происходило. Это чувствовалось, но лишь однажды пришла молодая красивая женщина, рассказавшая, именно рассказавшая, а не заявившая, что вечером, когда она, миновав сквер, шла мимо пятиэтажки, некто набросился на неё сзади и молча, несколько мгновений, с какой-то дикой силой и яростью душил, приподняв над землёй. Небольшого роста, хрупкая она безуспешно пыталась вырваться и, когда, вдруг, ладони сжимающие шею разжались, она в диком ужасе побежала прочь без оглядки... Рассказывая, всё это, тихим голосом, женщина поглаживала горло, а в голубых глазах стоял страх… 
   
 О лизуне нам сообщил старший участковый Добриков, который к «земле» был ещё ближе, чем мы, а характер происходящего на нашей общей территории практически исключал появление заявления какой-либо из потерпевших, а ему в свою очередь слухи о лизуне донесла внештатница Добрикова. Обременённая сыном наркоманом, она и за страх и за совесть исполняла свои обязанности. Потом, по словам Добрикова, к нему пришла одна из его знакомых, которой вечером, используя сумочку в качестве оружия, удалось обратить в бегство извращенца, мягко, но настойчиво увлекавшего её в кусты.
   «Тогда сразу подумалось о жертвах Лизуна. Что пережили они, семеня на подламывающихся от страха ногах, за насильником? Ведь все они были уверены, что Лизун насильник. Оглядывались ли они затравленно по сторонам, пытаясь поймать взгляд кого-нибудь, кто спасёт, кто не пройдёт мимо,  или парализованные шли покорно, отдаваясь во власть страха. Что чувствовала ты – мать дочки и сыночка, когда вся в мыслях о доме была остановлена неизвестным и услышала дикие не укладывающиеся в голове слова из душного ночного кошмара? Понимала ты что-нибудь, снимая колготки и чулки, стоя голыми ногами на щелястом обжигающе холодном  полу в дедсадовской беседке, или, впав в спасительный для разума ступор, безвольной неодушевлённой куклой позволяла себя раздеть? Может быть, страшно и нелепо задрав ноги в стылое небо, ты думала лишь об одном – не заплакать, боясь, что слёзы сначала вызовут у того, кто копошиться там внизу, задавая дурацкие вопросы: «Тебе нравится? Тебе хорошо?», сначала недоумение, а затем раздражение и ярость. Потом маньяк, закончив свои дела, с улыбкой снова будет спрашивать: «Тебе понравилось?», а ты с застывшей деревянной улыбкой будешь ронять такие же деревянные кубики слов: «Да. Мне. Было. Хорошо…», с трудом сдерживая плещущиеся в глазах слёзы. Маньяк растворится в сумраке, а ты, проваливаясь в снег, будешь слепо брести вдоль забора детского сада, а потом, найдя выход, побежишь на окоченевших ногах, падая и разбивая коленки, и остановишься вдруг и зарыдаешь, сидя на корточках. Слёзы – это горькое горячее лекарство, принесут облегчение, растопив лёд в груди. Потом долгая дорога домой, чтобы высохли слёзы, чтобы не испугались дети. За дверью квартиры встретят тепло и свет, и радостные мордашки, и вопли: «Мама!!! Мама!!!», и вдруг не выдержишь и заплачешь. Дети с расширенными от испуга глазками затормошат: «Мама?! Мама?! Что с тобой мама?!», а ты, обнимая их, чтобы спрятать лицо, зажмуриваясь, чтобы унять плачь, скажешь: «Ничего детки. Ничего. Разбила коленку, разбила коленку…», а про себя подумаешь, завывая в приступе тоски: «За что всё это было?!  Боже?! За что?!..»»
   
 Теперь Добриков, как всегда слегка поддатый, сидел в нашем, с наглухо зашторенным окном и единственной тусклой лампочкой в люстре, кабинете и своим голосом кота Матроскина, посмеиваясь, предлагал что-то предпринять, пока лизун не совершил что-нибудь более серьёзное. Макс, Дэн, я переглянулись, и Макс, как старший зоны и опер проработавший на полтора года больше чем я и Дэн, предложил ловлю на живца. Живцом же будет, как всегда, кто-нибудь из инспекции по делам несовершеннолетних.
  «Впрочем, лет пять назад, когда мы ещё не работали, а неизвестный по вечерам резал девчонок, живцами в женских платьях ходили опера, но, как всегда в таких случаях бывает, безрезультатно. Маньяк же попался случайно, если можно так сказать. Парнишка чем-то показался подозрительным  патрульным и те во время досмотра обнаружили у него нож со следами крови…»
   На вечернем совещании замысел был доложен начальству, которое дало добро и соответствующие указания инспекции по делам несовершеннолетних и службе участковых инспекторов о выделении по одному сотруднику. От нашей же зоны первым в рейд пошёл я.
   Спустившись в восемь вечера в дежурную часть, в очередной раз убедился в поговорке, что инициатива в первую очередь имеет инициатора. Добриков, непривычно выглядевший в довольно затрапезной гражданке, уже успел добавить и  оружия получать не стал, и по причине поддачи и чтобы не топать в отдел после рейда. «Живец» также не заставила себя ждать. Но ей было проще. У неё рабочий день и так был до десяти. Лена, инспектор по делам несовершеннолетних, пришла на службу совсем недавно и поэтому тяжёлая не приносящая видимого результата работа ещё не раздавила её. Тёмно-карие глаза, оттеняющие белую кожу, странно тревожили, и при всей её красоте со всеми парнями общалась она ровно, хотя и благожелательно. В общем, держала на дистанции. Оружие Лена также не взяла, так как под изящным чёрным пальто ствол не вместится. Придётся ей, если что, обращать извращенца в бегство сумочкой.
   
 Мы вышли, вдохнув стылый вечерний воздух, и двинули пешком. Благо, что идти две остановки. Затяжная, с вечной темнотой осень утомила, но оказалось, что даже снег не сильно спасает от мрака, который лишь отступил от немногочисленных фонарей, превратив всё происходящее в чёрно-белое кино. Хотя, скорее всего, мрак был в душе и свет нашей звезды по имени Солнце, и уж тем более свет фонарей не мог его разогнать...
  По дороге Добриков о чем-то, не переставая, тарахтел, похохатывая. Лена степенно вышагивала, молча улыбаясь. Я искоса поглядывал на её точёный профиль, думая, что неплохо бы тоже проявить чувство юмора, которое куда-то  улетучилось. Умом понимаю, что обращаюсь с нею излишне бережно, словно она не живой человек из плоти и крови, а идеальное создание подобное снежинке, и страх растопить её почему-то сдерживает меня…
   Вот мы и на месте.
- Ну что? Я метров пятьдесят впереди. Ты сзади, а Лена в центре? – спросил я Добрикова, которому, видимо, было всё равно. За годы службы все эти казаки-разбойники надоели ему смертельно.
  Маршрут пролегал через квартал, от проспекта до бывшего вьетнамского общежития. В общем, двинули. Прошли туда и обратно. Потом снова туда, где возле общаги Добриков встретил родственную душу, такого же тёпленького мужика, с которым и завис, оживлённо беседуя. Пришлось нам с Леной нарезать круги вдвоём, изменив тактику. Теперь я, то обгонял её на маршруте, то отставал, пропуская вперёд. Ну, а Добриков? Добриков не в тех годах, чтобы читать ему морали.
 
 Гулять под ручку с девушкой и рейдовать в компании с девушкой, это разные вещи. С каждой минутой становиться холодней. Мёрзнут ноги. Мороз проникает под куртку. В конце концов, заходим погреться в общежитие. Вахтёрша подозрительно косится на нас, но ничего не говорит. Немного отогреваемся и снова на мороз. В очередной раз, выходя из общаги, видим патрульный УАЗ и ребят идущих нам на встречу.
- Привет! Вы куда? – спрашиваю.
- Да так. Звонок поступил, что подозрительные люди в общежитии. Один с пистолетом.
- Ха! Так это же я, наверное!
  Я действительно расстегивал куртку, особо не скрывая кобуру с пистолетом. Вот бдительная вахтёрша и заметила «террориста». Отзваниваюсь с вахты дежурному, объясняя ситуацию.
  Хождение по морозу порядком утомило. Впереди стройная фигурка Лены, всё также неспешно вышагивающей по неровному льду. У перекрёстка обгоняю её и вновь иду не спеша, почти нарочито. Прохожу перекрёсток, время от времени оглядываясь назад. Беспокоюсь - Лена что-то сильно отстала. Оборачиваюсь в очередной раз и вижу,  что перед нею материализовался некто. Лена шарахается в сторону, сначала подбегая к торговому павильону, у которого стоят три парня, а затем быстро-быстро идёт в мою сторону. Некто стоит на месте, обратив вслед Лене неразличимо-серое пятнышко лица.  Всё происходит в секунды, и я отворачиваюсь, боясь спугнуть Лизуна. Я уверен, что это он. Через некоторое время сзади раздаются торопливые шаги. Лена обгоняет меня и останавливается. Я оборачиваюсь. Сзади никого. Я понимаю, что неизвестный мог уйти только в арку между стоящими углом пятиэтажками, где, скорее всего, и поджидал жертву. Забежал за угол. Никого и двенадцать подъездов на выбор…
- Что он тебе сказал? – спросил Лену.
- Ничего. Я испугалась…
   
 «Испугалась? – недоумеваю я, зная, что при всей своей женственности Лена не из пугливых, и совсем недавно, во время вечернего рейда, вот так же опрометчиво отстав, смело наезжала на дерзкого малолетку, не смотря на мою просьбу оставить его. Я в это время волок в находящийся совсем рядом опорный пункт двоих его товарищей, с замиранием сердца ожидая, что её вот-вот ударят. Быстро вернувшись, увидел, что парень пялит на Лену картонные глаза наркомана с опасными шильцами зрачков, гнусно ухмыляясь, а она гневно нахмурив брови, пытается тащить его за собой. Тогда, наверное, больше испугался я за неё, оставив один на один с непредсказуемым наркоманом, чем она сама…»
- Ладно, - ответил я, досадуя только на самого себя, за то, что так далеко оторвался от неё, раздумывая при этом, всё ли сделал правильно? Может быть, стоило совершить рывок? Но неизвестный сразу нырнул бы в арку, да и снежно-ледяная корка на дороге не совсем подходит для стометровок…
 
 Оторвали Добрикова от увлекательной беседы и рассказали о «провале операции». Конечно, если бы мы были вдвоём, всё было бы иначе, но…
  Пошёл провожать Лену. Оказалось, что она снимает квартиру в том же самом доме, в котором предположительно скрылся маньяк. Казалось, что, хотя бы в шутку, стоит попроситься на чашку чая, но Лена вдруг говорит, прощаясь:
- Скоро перевожусь в Фатеж, домой. Надоело снимать квартиры. Да и должность там лучше, чем здесь. Пока… 
 Жду, пока где-то наверху хлопнет входная дверь, и отправляюсь сдавать ствол…
   
 Вечером следующего дня, впрочем, как всегда, задержались с Дэном допоздна, работая с бумагами, поднимая из камер жуликов. В десятом часу тишину на этаже нарушили громкие голоса, топот, и в кабинет торжествующе улыбаясь, ворвался Макс, тут же закуривая. Вслед за ним участковый Илья ввёл растерянно улыбающегося одними губами парня.
- Вот он! – воскликнул Макс, прищуриваясь от дыма сигареты, но казалось словно прицеливаясь. - У-у! Лизунчик!  Ощерясь хищным оскалом, Макс пуганул Лизуна, дёрнувшись в его сторону.
 
 Все обступили извращенца, рассматривая его словно диковинное насекомое.
- Что он негодяй предлагал Башкатовой!.. - Макс глумливо засмеялся.
  Башкатова, много лет проработавшая в инспекции по делам несовершеннолетних, выглядела измученной жизнью домохозяйкой в погонах, а не майором милиции, но, судя по всему, наш Лизунчик был не особо разборчив.
 
 Лизун, высокий парень лет двадцати, явно чувствовал себя попавшим в дурной сон и хотел бы проснуться, но  не мог, и лишь растерянно улыбаясь, перебегал взглядом, то на одного из нас, то на другого. Он явно силился понять, что его ждёт и эта неопределённость мучила его сильнее всего. 
 
 Лизун выглядел явным маньяком. Одутловатое лицо, оливковая кожа, словно с прозеленью, желтоватые глаза и негроидного типа губы, синюшные, почти фиолетовые, за которыми, казалось, прячется толстый и длинный фиолетовый язык. В общем, парень был невероятно похож на мутанта, из фильма «Узкий» сериала «Секретные материалы», который просыпался раз в двадцать пять лет, чтобы полакомиться человеческой печенью. 
 
 Оказалось, что задержанного не досматривали (распространённая ошибка многих мертвецов). Макс и Илья шмонают его, особо не церемонясь. Под объёмной курткой обнаруживается транзисторный приёмник с длинной самодельной антенной из проволоки.
- Что это? – вопрошает Макс?
  Лизун смущённо улыбается, пожимает плечами, мнётся, но ничего не говорит. Мы же поначалу списываем это на причуды извращённой психики, и только позже я предполагаю, что Лизун слушал, выходя на охоту милицейскую волну. Видимо, кинА насмотрелся.
 
 В отличие от Лизуна мы знаем, что произойдёт с ним в самое ближайшее время, не смотря, а может быть именно потому, что нет ни одного заявления от потерпевших и быть не может. Но, пока суть, да дело, опрашиваем для регистрации в нашем «талмуде» или «компьютере», как называются несколько сшитых вместе больших общих тетрадей.

- Фамилия, имя, отчество?
- ... – отвечает Лизун.
- Год рождения? Адрес?
- …
- Учишься? Работаешь?
- Педагогический университет. Физико-математический факультет.
- Ха-ха-ха! Видимо, математика слегка переутомила твой мозг?! Что же нам с тобой делать? – спрашиваю, хотя вопрос риторический…
 
 С формальностями закончено и на секунду наступает тишина. Макс курит за столом, Дэн, с угрюмой миной на лице, вызванной серией бурных выяснений отношений по телефону, раскачиваясь в плечах, словно небольшой медведь, подходит к шкафу и теперь деловито там роется. Илья, вдруг понимая, что становится лишним, попрощавшись, уходит, а мы трое без злобы и, в общем, равнодушно, некоторое время рассматриваем Лизуна…
   
 Утром тормознул Дэн:
- Там пришли родители Лизуна.
- И что?
- Просят отпустить.
- А причём тут я? Заяв на него нет, и не будет. Один хрен мировой судья даст ему штраф. Пусть в суде его ждут…
 
 Через пять лет увидел его в поликлинике. Он почти не изменился, лишь несколько раздобрел, округлился сытым чревом. Он спокойно стоял, то у одной двери, то у другой, а вокруг него суетились старенькие родители, занимая для него очередь, переводя от одного кабинета к другому. Сам же Лизун смотрел мимо людей, словно что-то предвкушая. Такое выражение лица может быть у гурмана, который ещё сыт, и знает, что чувство голода, даже, если оно появится, не будет мучительно долгим, и что дома его ждёт изысканное блюдо. Только почему то я сразу понял, что это изысканное блюдо не еда…
     2010-2013                Блонский Г.В.