Оглянись в бреду

ОГЛЯНИСЬ В БРЕДУ

                ПОВЕСТЬ



Они устроились на лавочке около дороги.  Среди искореженных пивных банок, рваных пакетов и обглоданных рыбьих скелетов. Рядом такой же изгаженный лес, и можно укрыться за деревьями. Но к лавочке сползаются местные пропойцы, может быть, кто-нибудь опохмелит больным утром.
Утро – хоть бы никогда не наступило. Будто попали под обстрел, и  снаряды взрываются в голове. Или перемололи кости. Или боль  выжгла внутренности.
Повезло, мужик раздобыл лекарство. Густой сивушный дух выдавил слезы.
Или плачем мы от умиления. Некоторые пьяницы  боготворят каждую травинку.
Женщина поперхнулась и едва сдержала рвотные позывы. Ладонью промокнула непрошенные слезы.
Грязь  въелась в кожу, под ногтями  залегла черная кайма.
- Ты! – отдышавшись, обвинил ее мужик.
Не можешь пить, не переводи добро, хотел сказать он.
- Травинка, - объяснила женщина.
Каким-то чудом та пробилась на помойке, так и мы живем в самых немыслимых условиях, хотела сказать она.
- Выживаем, - поправил ее собутыльник.
Мимо проехала патрульная машина. Служивые давно уже не обращали внимания на этих пьяниц. Тихие и безобидные, они не пойдут ломать и резать, в худшем случае забудутся в придорожной канаве.
Проехала и неожиданно затормозила.
Мальчишка только что из училища, еще не освоился с местными обычаями.
Уронил ладонь на плечо водителя.
- Эти свои, что с них взять, - объяснил тот.
- Мы обязаны! – настоял мальчишка.
Машина неохотно остановилась.
Расставив ноги и выпятив челюсть, офицер уперся в нарушителей обвинительным пальцем.
Ветер разогнал тучи, на погонах вспыхнули две мелкие звездочки.
А сержанта заинтересовала легковушка, остановившаяся невдалеке. Появилось столько шпионской техники, вдруг там подслушивают и подглядывают.
- В чем дело, почему стоим? – Подобрался  к подозрительной машине.
Не самая бедная тачка, наверняка удастся поживиться.
- Отойди, не мешай, - не сдержался я.
Сержант удивленно оглянулся.
Не на что смотреть, заброшенный барак, из которого давно выселили жителей. Поправившись, пьянчуги обычно переползают туда. Еще не сожгли  развалины. А если и сожгут – невелика потеря.
Офицер напрасно пытается выведать у них военную тайну. Если они некогда и знали, то успешно забыли.
И на небе нет неопознанных летающих объектов, по телику часто намекают о пришельцах.
Но этот нарушитель явно не принадлежал к таковым, сержант безошибочно определил наметанным глазом.
- Машина числится в угоне, выйдите и положите руки на капот! – приказал он. И недвусмысленно потянулся к кобуре.
Сощурился, глазки  обернулись щелочками. Такой никого не пощадит.
Но не обладал широтой кругозора, проглядел другую напасть.
- Стреляйте, убийцы! – Выкрикнули за спиной.
Стремительно обернулся.
Женщина вскочила на скамью и рванула на груди рубаху. Грудь обнажилась. Соски почернели и вспухли под оценивающими взглядами.
Она загадала, если травинка выживет…
А ее растоптали беспощадным сапогом.
Лейтенант попятился и споткнулся. Впрочем, не разбился. В училище  научили грамотно падать. Успел выставить руки.
А сержант забыл об угонщике, сплюнул и выругался.
- Всех не перестреляете! Нас много! – Не испугалась она нацеленных на нее стволов.

Нет ничего прекрасней белых ночей. Кажется, никто не спит, набережные заполнены народом. Одни любуются державным течением, другие разведенными мостами. Будто великаны воздели железные руки. Некоторые просто болтаются по городу. По кругу идет бутылка, и милиция не замечает нарушителей.
Но тем летом было предзнаменование: вспыхнул огненный круг, его пронзила такая же огненная стрела.
Мы ослепли и встревожились. Звездочеты вооружились закопченными стеклами. И на пересечении круга и стрелы различили некий лик, больше похожий на кабанью морду.
Быть подобному диктатору, предсказала бесстрашная гадалка.
И ее не изъяли, местный правитель отмахнулся от вздорных слухов.
Бывший кабинетный ученый; страшно далеки они от народа.
Но подручные правителя насторожились.
И народ не высыпал на улицы, но попрятался по убежищам. А особо прозорливые, скупили соль и спички.
Нет дыма без огня, безошибочно определили подручные.
Не беда, если нагонная волна смоет недостроенные защитные сооружения и затопит город. Такое уже не единожды случалось.
Или упадет Тунгусский метеорит. Ну, разрушит дома, построят новые, еще краше прежних.
Или треснет земная твердь, и город провалится в Мариинскую впадину. Останутся другие города.
Страшнее всего, если к власти  придет незваный непредсказуемый правитель.
И тогда придется ответить за свои злодеяния, то есть прегрешения.
Прозорливые чиновники заранее забронировали места на международных рейсах.
Славно поработали, почему бы не отдохнуть в дальних странах. С деньгами везде  охотно примут.
А местный правитель не внял прозрачным намекам, и лишь когда на экране принялись долго и нудно умирать балетные лебеди, догадался позвонить в Кремль.
Бронированный кабель правительственной связи не подвластен  катаклизмам. Но когда снял трубку, оглушила гулкая тишина.
Оборвалась связь с миром, тишина страшнее  неистовства.
Можно сойти с ума, в страхе и отчаянии вывалился  из кабинета.
Секретарша испуганно забилась в угол, ветер распахнул окно и сдул со стола  бумаги.
Мужчина поймал несколько листов, хоть какое-то занятие, секретарша опомнилась и помогла собрать документы.
- Все ушли, - сказала она.
- Ничего, ты не бойся, - успокоил ее мужчина.
Впервые по-простому обратился к ней, девушка послушно склонила голову.
- Сначала попятились, спиной толкнулись в дверь, - вспомнила она. – Дверь заскрипела, я не знаю почему, недавно смазали петли, - ухватилась за какие-то подробности.
- Еще раз смажем, - сказал начальник.
- И никто не поскользнулся.
- Попятились, убежали, ускакали, - обобщил мужчина.
- Так стучали копыта, - вспомнила секретарша.
Еще не все листы собрали, по уже ненужным документам подобрался он к окну.
И более  опытные люди сначала бы осторожно заглянули в щелочку. А мужчина безрассудно раздвинул шторы.
Огненный круг и стрелу ветер перемен  унес в другие города, но  еще смутно угадывалась кабанья морда. Клыки нацелились пропороть и разодрать. 
Померещилось, мужчина отмахнулся от нелепого видения и указал на бронзового императора.
- Смотри, сколько лет на посту, - сказал мужчина. – Пережил все войны и революции.
- Мы никуда не уйдем, мы победим, - сказал он.
В приемной тоже был включен телевизор, наконец, околел последний лебедь, похоронная команда крюками стащила трупы со сцены.
- А теперь, а теперь…, - запинаясь, пробормотал ведущий. Подхватил стакан с водой. Зубы лязгнули о стекло, будто взвели затвор, и осталось надавить на курок.
Военный мундир в многочисленных звездах и регалиях твердой рукой отстранил слабака.
Права оказалась гадалка, над звездами и регалиями маячила кабанья морда.
Диктатор по бумажке зачитал программу преобразований и пообещал осчастливить соратников. Но сначала необходимо избавиться от балласта.
И мы избавимся! обещал он, и так грохнул кулаком по столу, что опрокинул графин. Ручеек добежал до края стола, вода упала на пол.
Всего лишь вода, но телевизионщики случайно закрасили ее. Кровь облепила карающий кулак, по наградным колодкам доползла до лица, изо рта вылетел кровавый пузырь.
Расстрельные рвы тридцать седьмого года, мы еще не забыли больное прошлое.
Земля наша  пропитана кровью.
Неумелых операторов примерно наказали, но народ уже всколыхнулся.
Наш правитель бесстрашно вышел на балкон.
Как на броневик, пришло нелепое сравнение, осталось только выбросить руку в зажатой в кулаке кепкой и призвать к вооруженному восстанию.
Несколько человек около дворца. Случайно прохожие, наверное, они не знают о военном перевороте.
- Нас тысячи, нет - миллионы! – Пересчитал оратор собравшихся. – Когда мы вместе, то непобедимы!
Говорил без усилителей, на танковом полигоне взревели моторы, голос  едва пробивался сквозь  гул.
- Сражаться за каждую улицу, за каждый дом, я буду на этой улице, в этом доме! – пообещал предводитель.
- И нам не суждено погибнуть, человек бессмертен, если стоит за правое дело! – призвал к борьбе.
Сорвал голос, соратники, оставшиеся с ним, увели занемогшего начальника с балкона.
Теперь, наверняка, обеспечено воспаление легких, лишь бы лекари справились с болезнью. Сдать его новой власти и откупиться от преследования. А если наша возьмет, подняться сразу на несколько ступеней служебной лестницы.
Начальник призвал к сопротивлению, горожане осторожно выползали из  квартир. Приоткрывалась дверь, к щели приникал встревоженный глаз.
Отстоим праздник белых ночей, пусть бунтуют в другое время.
И опять по реке проплывет корабль с алыми парусами. Их не окрасят кровью. А матросы  не будут увешаны оружием.
Обыватели робко выползли из щелей. И если сгорбились в убежище, то на миру вздернули голову и расправили плечи.
У нас  мало праздников, не позволим выхолостить  жизнь.
Сначала неприметные ручейки, но все бурливее становились реки.
Половодье размывает берега и сносит  преграды.
Мы непобедимы, когда вместе, вроде бы заявил наш правитель. Его услышало несколько человек. Но передали призыв товарищам. И цепочка эта не оборвалась, но наоборот, окрепла.
Мы непобедимы, когда вместе, повторяли горожане.

Я случайно оказался у баррикады.
Не спалось той ночью. Жену с ребенком недавно отправил на дачу, вдруг и их затронет военный переворот?  И надо немедленно ехать, чтобы защитить от очередной напасти. На электричке или на машине, а если перекрыты дороги, ползком преодолеть простреливаемое пространство. И когда в дом ворвутся бандиты, встретить их на пороге. Отдать  жизнь за близких людей.
Так нас воспитали. Сначала в пионерах, потом в комсомольцах – вырастили достойных граждан.
И если кто-то покусится на наше благополучие…
Они покусились, пока еще только с экрана нацелились кабаньи клыки.
Но уже взревели моторы, и пехотинцы, сгорбившись и ногами загребая пыль, побрели к обреченному городу.
Приняли присягу, им приказали, это потом посчитают этот приказ преступным.
- Стой, куда ты? – окликнули меня, когда я перелез через недостроенную баррикаду.
Это сто лет назад выдирали булыжники из мостовой, но давно заасфальтировали улицы, и не разбить асфальт.
Поэтому высадили витрину магазина,  в осколках стекла ввалились в помещение. Выломали прилавки и стеллажи, перегородили улицу этими деревяшками. В магазине торговали поношенной одеждой, защитники не позарились на  тряпки. Мужики разочарованно огляделись. Зря они обосновались здесь. Более догадливые перегораживали улицы около винных лавок. И если для подержания боевого духа необходимо как следует хлебнуть, то никто за это не осудит.
Сначала один потянулся в те края, за ним последовали другие.
- Оставляете нас? – всполошились женщины.
Всего лишь несколько девчонок, спутавших праздник белых ночей с государственным переворотом.
Мужчины отступали сгорбившись, ногами загребая пыль. Как пехотинцы, которых натравили на нас. Но оживали с каждым шагом.
- По другой улице пойдут танки! – провозгласил предводитель.
- Мы там нужнее! – подхватили его приспешники.
Уже слышали звон посуды, лишь бы не опоздать на случайный праздник. Выпить вволю, а потом и море по колено. И в танках сидят такие же люди, мы договоримся и остановим. А если не получится, успеем схорониться по парадным и переулкам.
Так тореадор уворачивается от разъяренного быка. Чем мы хуже их. Выживем в любых условиях.
- Не уходи! - взмолились девчонки.
- Вы видели мертвецов? – спросил я.
Перелез через баррикаду и неохотно обернулся.
Танки уже вошли в город. Еще можно спастись, если нырнуть в ближайшую подворотню. Затаиться там и переждать напасть. Или уйти проходными дворами.
Вместо этого попытался прогнать девчонок.
Уткнулся в одну  требовательным пальцем. Она заслонилась скрещенными руками. Будто это поможет.
- Чтобы уничтожить кабана, надо долго тренироваться! – добил ее.
Отступила, как до этого отступали мужчины. Пусть идет туда, где на дармовщину наслаждаются изысканными кушаньями и напитками.
Недавно в очередной раз повысили цены, а зарплату не выдавали месяцами.
И горожане  надеялись полакомиться напоследок.
- Вам приходилось убивать?! – напал на оставшихся.  Танки были уже на соседней улицы, приходилось кричать, срывая голос.
Девчонка послушно отступила.
Осталась последняя, самая упрямая или глупая.
Чтобы перекрыть рев моторов, подобрался вплотную к ней. Для этого пришлось забраться на баррикаду.
- Из-за тебя не успел спрятаться! – обвинил ее.
Сразу два бронированных чудища  устремились к нам. Со стволов сдернули колпаки, наводчики приникли к смотровым щелям. Гусеницы перемалывали асфальт. Дома раскачивались под тяжелой их поступью.
Я не  герой, просто не вовремя оказался не в том месте.
Прижал девчонку к стене дома, навалился на нее.
Плоско распластались по стене, может быть, не заметят, а если заметят, то пожалеют снаряд.
Перестал дышать, чтобы не разобрали убийцы.
А девчонка обезумела от страха. Билась и вырывалась. Если отпустить, она побежит, и ее подстрелят на бегу.
Так, наверное, приказал  безумный генерал. Уничтожить любую подвижную цель.
Они и уничтожат, а потом диктатор обвинит командиров, неверно истолковавших его приказ.
Но не воскресить погибших.
- Замри! Не дергайся! – прохрипел я.
Летняя теплая ночь, ничего лишнего на девчонках.
Расплющил беззащитные  груди. Ощутил все  тело. И ни одной складочки на животе и бедрах.
Закружилась голова. Недоедал в последние дни, или оглушил рев моторов.
Воспользовалась секундным замешательством и вырвалась. Напрасно пытался поймать, лишь расцарапал ладони о гранитный цоколь старинного дома.
Поранился, поэтому не смог остановить самоубийцу.
Вскарабкалась на жалкие деревяшки.
Солдаты уже определились. Просто очередные учения. Прибыли на исходные позиции и предусмотрительно отключили рацию. Техника отказала, пусть пришлют нарочного с заверенным по всем правилам приказом. Да и то не сможем разобраться по причине малограмотности.
Пусть командиры сами воюют с народом.
Интересно, разорвут их на части или просто затопчут?
Так решили солдаты. Не пойдем на отцов и матерей, на сестер и братьев.
А поэтому мирно расположились около своих машин. И первым делом умяли сухой паек. Когда еще подъедут полевые кухни, война войной, а обед обедом.
Среди танкистов оказался мусульманин, с тяжелым вздохом отодвинул от себя свиную тушенку.
- А вот так? – Придумал его товарищ. Оторвал и выбросил этикетку.
- Теперь можно! – обрадовался страдалец. – Откуда я знаю, что ем?
Но девчонка увидела нацеленные на нее орудия. Еще мгновение, и город ляжет руинами к ногам завоевателей.
- Стреляйте! – Вскарабкалась на баррикаду.
Рванула на груди рубаху.
Творение великого художника, залюбовался я картиной. Не женщина, но символ страны на баррикаде.  И прекрасна  обнаженная грудь.
Танкисты поперхнулись тушенкой, а мусульманин зажал ладонью испоганенный рот.
- Русские женщины - бесстыжие женщины, желанные женщины, - пробормотал он.
Не знаю, какой бес в меня вселился. Разумный человек в укрытии переждет обстрел. А я рванулся под огонь противника. Пули свистели над головой. Одна попала в гипсового ангела, поддерживающего балкон. Искалечили осколки гипса. Прогнулись изъеденные коррозией балки. Грохот обвала за спиной. Осколки опять вонзились.
В самое сердце. Подобрался к огню, увидев  девушку. Выгнал ее подруг, огонь уже обжигал лицо, одежда дымилась. 
А когда она рванула на груди рубаху, вступил в огонь. И если суждено погибнуть, благословлю эту гибель.
Всего лишь на секунду замешкались солдаты. Но я видел, как разгорались глаза, багровели щеки, и скрюченные пальцы пытались ухватить пока еще недоступную плоть.
Если немедленно не вмешаться…
На несколько шагов опередил устремившихся к ней солдат. Те пригнулись перед прыжком. 
Подхватил и взвалил на плечо пленницу.
На этот  раз груди ее растеклись по спине. И поэтому не заметил, как дотащил до разграбленного магазина. Двери сорвали с  петель, укрылись в ненадежном убежище.
Она  кулачками колотила по пояснице. Удары ее были сродни восторженной дроби барабана.
В барабан ударили, горнист протрубил.
Сигнал отбоя – самая желанная команда. Разжались скрюченные пальцы, солдаты очнулись. Будто поглотила их пучина, но не задохнулись и вынырнули, и нет ничего вкуснее пропахшего соляркой дымного воздуха в чреве бронированной  машины.
Доели тушенку, выбросили пустые жестянки, поспешили  укрыться в танках и самоходках.
И увели мусульманина. Тот ослаб в их руках и оглядывался на каждом шагу.
- Если бы в нашем ауле…Забили бы камнями…Великолепные бесстыжие русские женщины, - нес он невнятицу.
Танки взревели и развернулись, окончательно раскрошив асфальт.
От оглушительного и смертельного грохота содрогнулись стены ненадежного нашего убежища. И жить оставалось в лучшем случае несколько минут. И в короткие мгновения надо втиснуть всю оставшуюся жизнь.
Девчонка соскользнула с плеча.
- Только так можно выстоять! – придумала она.
- Нет…Потом возненавидишь насильника, -  пробормотал я.
А руки не подчинялись голосу разума и рассудка. Проклятые руки и проклятое тело, инстинкты, заложенные в нас природой. Павловская собака, пускающая слюни по нажатию заветной кнопки.
Кнопку нажали, насильник содрал какие-то тряпочки.
Швырнул свою жертву на изгаженный пол. Черепки и осколки вонзились.
Надежда, какое чудное  и спасительное имя, уцепился  за призрачную реальность.
- Чтобы больше не пришли танки, не пришли, не пришли, - хрипел я.
Как тысячи предшественников.
Неправда, пусть открыты все земли, но ты заново открываешь их.
Обстрелы и бомбежка многократно умножают значимость свершений…
Я очнулся, ладонями уперся в пол. Оттолкнулся от Земли, будто суждено взлететь и воспарить над городом.
А она не позволила, обхватила, на спине переплела пальцы.
Губы обметала короста подсохшей крови.
Искусала губы, даровав свое тело.
Распутала пальцы, чтобы содрать грязь.
- Еще, - позвала меня, содрав коросту.
- Подожди,- прислушался я.
Обрел слух после продолжительной глухоты, оглушила какофония звуков.
Осторожные шаги преследователей. Диктатор отозвал своих головорезов. Всех не перестреляешь, догадался он; это мы непреодолимой преградой встали на пути убийц и насильников.
И пусть вовремя попрятались по подвалам и канализационным трубам, но руки наши сжали воображаемое оружие.
Победили, и теперь можно поживиться добычей. Победителям положены трофеи. Можно  разгромить любой магазин или меняльную лавку, за все ответит незадачливый диктатор.
И лучше ему добровольно уйти из жизни. Кажется, так положено у офицеров: вручают пистолет с одним патроном. Надежное оружие, не бывает осечек. И не промахнуться с нескольких сантиметров.
- Еще, - взмолилась женщина.
- Подожди, - насторожился я.
Они вышли на промысел, сначала ступали на цыпочках и прикладывали к губам указательный палец, потом пошли быстрым шагом и побежали, достанется только первым.
Мы выжили в бою, затаились в ненадежном убежище, но не укрыться от обезумевшей толпы.
Сорвал с вешалки какие-то тряпки и укутал ими женщину.
И тело ее, до этого мягкое, податливое и послушное, вдруг затвердело, обернулось манекеном, но некогда  разбираться в странном превращении, подступила возбужденная толпа.
Уничтожить ведьму, дабы скот наш дал здоровый приплод, а разлившиеся в половодье воды не смыли  дома. И чтобы чума обошла  стороной. И чтобы война раскаленным железом не прокалила нашу землю. И чтобы жили мы долго и счастливо.
Так мечтают все, а когда мечты не сбываются, отыскивают виновного. И тогда не спастись ему.
Она наколдовала, и брат пошел на брата, а сын на отца. И если немедленно не уничтожить колдунью, не удастся поживиться в лавках и магазинах.
Так показалось мне.
Магазин поношенной одежды, среди прочего карнавальные костюмы. В них резвятся и отдыхают зажравшиеся богатые придурки. Особой популярностью пользуется одеяния смерти.  На черной хламиде фосфорной светящейся краской намалеван скелет. А глаза светятся дьявольским огнем, будто в черепной коробке запалили свечу. В костлявой руке скелет обязательно сжимает косу, с лезвия капает кровь.
Отыскал такой костюм, поспешно облачил манекен. А потом дотолкал его до дверного проема. Кости скрипели в суставах, преследователи ладонями зажали уши. Потом зажмурились, но все равно увидели.
Попадали на изломанный асфальт или попытались убежать и спрятаться.
Власть очнулась, мы не позволим грабить магазины и срывать драгоценности со случайных прохожих.
Насколько тонок налет цивилизации. Стоит содрать почти невидимый этот слой, как проступает первобытная дикость. И каждый ради  мнимого блага готов раскроить череп соседу.
- Если в ближайшее время не вернете награбленное…, - предупредил правитель.
Кажется, такое уже было на оккупированных территориях, и оккупанты быстро навели порядок.
Я вывел ряженную из карнавального безумия, но некуда идти, неужели всю жизнь придется прятаться по чердакам и подвалам.
Мы не научились скрываться и прятаться.

Поэтому выбрался из машины, но не распластался по капоту, а оттолкнул настырного сержанта.
Женщина вскарабкалась на баррикаду и рванула на груди  рубаху. И офицер будто натолкнулся на невидимую преграду. Упал, но успел выставить руки. А сержант заслонился на всякий случай. Чтобы не заразиться, вдруг начальник подцепил неизлечимую болезнь.
- Эй! – окликнул я служивых.
Сержант забыл проверить мои документы, я распахнул бумажник. Толкнул полицейского, за это придется ответить.
Сержант насторожился и принюхался.
Деньги не пахнут, ошибочно заявил древний царь, еще как пахнут,  искатели издалека чуют  запах.
А офицер сумел подняться, но пыль запорошила глаза, вытянул дрожащие руки, но не нащупал опору.
Собутыльник не взвалил женщину на плечо – давно уже не поднимал ничего тяжелее стакана, - просто протянул руку, она послушно запахнула рубаху, вместе отступили от преследователей.
Спаслись на этот раз, укрылись в развалинах.
Офицер протер глаза, не следует  преследовать обнаженных девиц, не поздоровиться, если узнает начальство. Даже крошечному пятнышку не позволено обезобразить парадный  мундир.
Просто споткнулся и упал на потеху праздным зевакам. 
А сержант уже навис над распахнутым бумажником. Нынче дорого ценится каждое нарушение. Можно лишиться прав, а то и свободы. И судья недрогнувшей рукой проштампует обвинительный вердикт.
- Мало! – Нащупал собор на хрусткой купюре.
Наверное, окончил школу циркового искусства и специализировался на фокусах, купюры мгновенно исчезали в бездонных карманах.
Деньги – нынче я запросто мог выстлать ими ее дорогу.
А тогда  не сразу сумел снять  комнату.
Надя жила с родителями, те неохотно отпустили ее на праздник белых ночей. И когда та растерзанная и едва живая вернулась после ночного побоища, запретили выходить из дома. Только под строгим надзором.  И непременно в ошейнике, а поводок пристегивали к руке.
Можно, презирая боль, рвануться и сорваться с цепи, но куда бежать, кто пригреет и накормит?
И все же она попыталась, от ошейника на шее остались рваные раны.
Разобрал настороженным слухом.
Сначала по асфальту ударили  каблучки. Стремительный  порыв ветра, лишь удачливым удалось увернуться. А зазевавшиеся прохожие еще долго проклинали ее.
Потом  ветер сорвал двери парадной. И растрескались ступени.
Я встретил  на пороге, шквальной порыв отшвырнул к стене. Сполз по стене, но тут же поднялся, обязан устоять в  буре. Шея ее кровоточила, если немедленно не залечить  раны, то истечет кровью.
Врачевал, губами прижимаясь к каждой ранке, и они затягивались, не оставалось даже шрамов.
Или оставались; ждали, надеялись и терпели несколько бесконечных дней, и уже не могли сдерживаться.
Обернулась дикой кошкой, когти исполосовали спину.
И когда глубоко вонзались, я расплющенными и разодранными губами впивался в податливую ее плоть. В грудь, в живот, в бедра, куда удавалось дотянуться.
До каждой клеточки тела, до каждой потаенной складочки и бугорка.
Старый дом с надежными стенами. И кажется, ни один звук не проникнет к соседям.
Однако обитатели тех квартир нахлобучили на голову подушку или ухватились за бутылку. И только немногие последовали за нами.
Попытки их были слабым подобием.
За заботами, долгом и обязательствами мы забываем о начальной  сущности.
Но тогда мы отринули все второстепенное, только это, и более ничего не существует, пусть бесконечно продлится наша близость.
Бесконечность обернулась коротким мгновением.
Уже с собаками отыскивали беглянку, и все ближе погоня.
Граждане, которых бдительные ищейки останавливали на улицах, послушно предъявляли документы; где местная прописка, почему  просрочены сроки обмена? Нарушители охотно сотрудничали. И преследователи постепенно подбирались к нашему убежищу.
И когда ворвутся, не помогут никакие ухищрения. Бунтовщиков уже повязали, и строго преследуется  малейшее нарушение общественного порядка.
И добровольные гонцы, уже устремились в дачный поселок.
Изменник изгнал из города жену с ребенком. И следует сообщить жене о вопиющей несправедливости.
Пока она выживает в походных условиях…
Толчок во дворе, хлипкую  кабинку насквозь продувает ветер. И можно застудить почки и придатки. И приходится  напряженно прислушиваться.
Девочке почти годик, как бы не выбралась из своего загона.
Добрались и доложили, и захлебывались от восторга, описывая преступные его деяния.
Непонятно на какие доходы (зарплата  не выплачивалась более полугода) раздобыли бутылку вина. Но, что самое чудовищное, использовали напиток не по назначению.
Вмазали  в самые потайные складочки. А потом поочередно слизывали.
Будто дикие звери, постыдились бы глаз и ушей в замочной скважине.
Ворвались и навалились всем скопом. И пока я бился и сопротивлялся, повязали желанную пленницу. Мало им ошейника, сковали руки, а к ногам приторочили каторжное ядро.
Услышал, как тяжело оно перекатывалось по ступеням. А потом подобно тем танкам перемалывало асфальт.
А меня заперли в темнице, и я не смог последовать за единственной.

Жена приехала тем же вечером.
Пробилась сквозь неистовство природы, сквозь людскую злобу и ненависть.
Оставила бабушку сидеть с ребенком, та устремилась за ней, но споткнулась на каменистой дорожке.
- Даже тропинку не может расчистить! – упрекнула нерадивого зятя.
А жена выучила каждый камешек на этом пути. Бродила, когда ребенок ненадолго забывался. И несколько раз по экватору обогнула Землю. Но не приблизилась к мужу.
Но почуяла за бесконечными верстами разлуки.
Пусть скажет сам, она безропотно примет смертный приговор. Разве что выцарапает палачу глаза, а если повезет, оскопит преступника. Чтобы никому не достался этот урод, чтобы больше никого не погубил.
Штормовое предупреждение, а она наплевала на прогноз синоптиков.
Самый страшный ураган за все годы наблюдения.
Потом выжившие в этой буре  потешут небылицами своих внуков. Будто ветер вырывал с корнем вековые деревья. И не только срывал  крыши, но и сами дома превращал в смертельные снаряды.
И конечно, оборвал провода.
Электрички укрылись на станциях и разъездах.
И только безумцы презрели опасность.
Деревья и столбы падали как подкошенные. Женщина каким-то чудом уворачивалась. Несколько раз припадала к земле и та поила ее своими соками. Только поэтому удалось добраться до станции.
Из соседнего городка в центр требовалось срочно доставить депешу. Догадались послать последний из сохранившихся паровозов,  отыскали таких же старичков – машиниста и кочегара.
Несколько смельчаков вызвались отправиться с ними.
Содрогаясь и поскрипывая суставами, машина поползла по рельсам. Но иногда путь преграждали упавшие деревья. Тогда добровольцы, ломая хрупкие кости, оттаскивали ствол. А потом больных и покалеченных складывали в прицепном вагоне.
И когда поезд остановился перед очередным препятствием, некому было разбирать завал.
Машинист и кочегар по-стариковски обнялись. И невесомыми телами навалились на ствол.
Женщина тоже навалилась.
- Ну, дочка, последнее усилие! – прохрипел машинист.
У кочегара носом и ушами пошла кровь.
- Не зря тебя подобрали, - едва отдышавшись, похвалил женщину машинист. – Немного осталось, - подбодрил ее.
Теперь она была вместо кочегара, не сразу приноровилась, стерла ладони; а когда открывала дверцу, чтобы скормить очередную порцию топлива, то из топки выхлестывали языки пламени. На измазанном сажей лице двумя фонарями светились глаза.
В этом пепле слезы прорезали дорожки.
Машина доползла до конечной станции и там окончательно заглохла.
В метро дежурила женщина, начитавшаяся фантастических сказок. Пришельцы, наконец, явились, безрассудно и опасно бороться с ними. Есть специалисты, Власть давно уже подсуетилась, пусть они сражаются.
Когда горит комната  соседа, не следует вмешиваться, может быть, беда минует тебя.
А в вагоне не обратили внимания на очередную попрошайку, много их развелось за последнее время. Одни собирают деньги на лечение или похороны, другие  выцветшей гимнастеркой намекают на былые подвиги, богомольцы не расстаются с иконой неведомого святого и непрерывно крестятся.
Подумаешь, пострадала в огне, вся страна охвачена пламенем.
И опять я разобрал шаги. Но если до этого торопливо и звонко стучали каблучки, то теперь навалилась тяжелая поступь пехотинцев.
Позади долгие и трудные километры, и всего несколько шагов до привала. И можно сбросить поклажу и насладиться заслуженным отдыхом. Устало вытянуть натруженные ноги.
Последнее усилие, а она ослабла около двери. Попыталась дотянуться, но уронила руку. Тогда сухую эту плеть ухватили другой рукой. Но смогла лишь царапнуть обивку.
И надо отринуть этот шорох.
Окупиться от завоевателей тушенкой, они насытятся и отступят.
Приготовил несколько банок этого лакомства, загодя занял очередь у продуктового магазина. Толпа ворвалась, вынесло на стрежень, мощным течением прибило к прилавку.
Прижимая к груди банку, осторожно подобрался к двери.
Не догадался посмотреть в глазок, прошептал, губами прижавшись к замочной скважине.
- Да. Не ждал? – отозвались  с другой стороны баррикады.
Ей не пробиться, вместе с бунтовщиками девятьсот пятого года, выломал булыжники из мостовой.
- Нет, я не прячусь, сейчас открою. – Принялся раскидывать эти булыжники. Уронил банку и наступил на нее. Жестянка промялась, но не лопнула, сок не брызнул.
Раскидал завал и распахнул дверь, отшатнулся от страшного ее лица.
Поле битвы, в смертельной схватке сошлись боль и надежда, и победитель не пощадит врага.
- Где дочка, как ты смогла? – Вмешался я в это побоище.
Женщина огляделась; оглушили стоны умирающих бойцов, зажал уши, чтобы не оглохнуть.
- Тапки, - сказала она.
Бесполезно прятаться, уронил руки.
- Вот, достал тушенку. – Похвалился своей добычей.
- Мои тапки стояли не так, - обвинила она.
- Где ребенок? – повторил я. 
- И халат, ты дал ей мой халат, - ужаснулась женщина.
Лицо ее надвинулось, слезы промыли глубокие канавки.
Если человек не разучился плакать, то можно уговорить его, вымолить прощение.
Показалось, не было канавок, поднялся ветер, прах засыпал следы.
И бесполезно лгать и притворяться, наверняка собраны неопровержимые доказательства.
Соседи уже выстроились в очередь.
Правда и только правда, как положено в высоком суде, захлебывались и давились обвинениями.
Бескрылый осудил за стремительный наш  полет, слепцу никогда не насладиться буйством красок.
- Да, - признался суровым обвинителям. – И сменил постельное белье.
Будто ударил ее по щеке, сквозь сажу проступил разлапистый отпечаток  пятерни.
- Белье не  пригодилось, - проговорился я.
Трудно дались первые слова, так вода сначала по капле пробивается сквозь земляную насыпь. Капли оборачиваются ручейком. А в половодье река заливает пойму.
- Прямо на полу, на стульях, на столе, в комнате и на кухне!
Не сажа измазала щеки, из пор выдавило кровь. Она чернеет в боли и ненависти.
- Не увидишь дочку, - выдохнула женщина.
- Все сразу, и не дозировали  по каплям! – не услышал ее и обвинил в свою очередь.
- В моей квартире. – Сбилась она на бабскую истерику. Или ударила ниже пояса, я не успел прикрыться. Но нанес ответный удар.
- Один или два раза в неделю, чтобы не застаивалась кровь! - Передразнил ее.
- Вон из моей квартиры. – Прогнала меня.
- Десятки и сотни раз, до полного распада личности! – Не знал я удержу.
- Теперь будете на лестнице, в подвале, на чердаках! – Прокляла женщина, наконец, сорвавшись на крик.
Надвинулась на меня.  Лицо побелело. Так белеет кровь в гневе и в ненависти. Капли ее слюны обернулись крошечными змейками, они безжалостно впились.
Вывалился на площадку и попытался отодрать присосавшихся гадов. Но они раздулись спелыми виноградинами.
От потери крови кружилась голова.
Всего себя отдал семье.
Существует  два пути обрести благополучие.
Украсть и затаиться, и осторожно выглянуть из укрытия. Тебя не поймали, присмотреть очередную добычу.
Все тащат: робкие и неумелые – гвозди из цеха, начальство – станки и оборудование. Директора заводов распоряжаются в них как в своей вотчине. Министры мнят себя царьками.
И уже в ворота их усадьбы загоняют рысаков, а наездники прижимают к груди шапки, наполненные дорогими каменьями.
Изредка для остроты ощущений наказывают того или иного зарвавшегося царька. И тот послушно кается, сверкая на судей злым глазом. Все не отнимут, останется в загашнике. Хватит детям и внукам.
  Я не научился воровать, для таких неумех распахнуты двери тюрьмы.
Но кроме этого можно возвыситься по научной части. Если повезет, то попасть в аспирантуру, опять жить впроголодь и к тридцати годам, может быть, защитить кандидатскую диссертацию. Некоторых к пенсии обличают в докторскую мантию.
Я выбрал второй путь, учась в институте, подрабатывал на кафедре. И руководитель обещал замолвить за меня словечко.
Женился перед распределением, уж больно не хотелось возвращаться в свой крошечный городок.
Родители жены невзлюбили пришельца, но поднапряглись и выделили нам однокомнатную квартиру.
Но оформили ее, конечно, на дочку, тогда я не придал этому значения.
И в результате оказался на улице.

Такие же страдальцы сотнями и тысячами бродят по городу. И находят пристанище на чердаках и в подвалах, а зимой перебираются на свалку. Но умирают через несколько лет. Гниль пожирает разлагающуюся плоть.
Чтобы не погибнуть, попытался отыскать достойное пристанище.
Но сначала необходимо спасти пленницу.
Ее спрятали в тюремной камере, приковали к стене. Высверлили в дверях дырочку и каждые несколько минут приникали к ней настороженным глазом.
Ночью попытался подняться по водосточной трубе. Но крепость возвели в прошлом веке, камень искрошился, сорвался в пропасть в грохоте обвала.
Не разбился, прихрамывая и морщась на каждом шагу, крутой лестницей вскарабкался на последний этаж.
Чердачный люк был открыт, попал на чердак. Сюда давно никто не заглядывал, пыль взметнулась и запорошила глаза. Свет едва пробивался сквозь тусклое стекло  оконца, разобрал в скудном освещении.
Когда-то на чердаке сушили белье, что-то случилось с прачкой, на веревке болтались почерневшие тряпки.
Распугивая летучих мышей, что обосновались в этом убежище, попытался сплести веревку. Тряпки скатал  в жгут и испытал на прочность. Наступил и потянул.
Кажется, выдержит,  обмотал страховочный шнур  вокруг пояса, другой конец привязал к гнилой балке, теперь не разобьюсь, спускаясь в пропасть.
Тюремщики наверняка не предусмотрели такую возможность, ощетинились кольями и котлами с кипящей смолой, я придумал напасть сверху.
Выбрался на крышу и скатился по крутому склону.
На краю уцепился за скальный выступ.
Пальцы медленно соскальзывали, из-под ногтей выступила кровь.
  Услышал, как заскрипела цепь. Или она позвала меня, от долгого заточения голос стал похож на скрип ржавого механизма.
Закусил губу и разжал пальцы.
Не разбился, очнулся и сглотнул густую соленую слюну. С трудом разогнул сведенные судорогой пальцы. Там, где они вонзились в ладонь, остались царапины. Слизнул капли крови.
Когда женщину повели в заброшенный барак, на секунду зажмурился.
Нет, показалось, не встречал ее раньше.
Как показалось и бравому лейтенанту, поспешно забрался в служебную тачку.  Сержант вдавил педаль газа. За ревом мотора не услышал покаянное признание начальника.
- Ты прав, что возьмешь с  этой твари! – согласился офицер.
- С пьяни? – переспросил сержант.
- И с рвани тоже! – повинился офицер.
Я не встречал ее раньше, не обращал внимания на попрошаек и оборванцев.
Бог подаст, в крайнем случае посылал их по известному адресу. И отмахивался от пустых угроз и  проклятий.
Но случайно пригляделся.
Нельзя оглядываться, любую небывальщину можно различить в бреду воспоминаний.
А я не желаю бродить во мгле, обязан разобраться.
Дом, где укрылись пьяницы. Заколочены окна и двери. Будто обладают волшебной способностью проникать сквозь стены.
Я тоже попробовал, уперся руками и надавил. Ладони  провалились в гнилую древесину, пальцы облепили личинки.
Присосались, не сразу удалось стряхнуть. Некоторые лопнули, забрызгав белой слизью.
Сорвал пучок травы,  втер эту слизь в кожу и одежду.
Вывалялся в грязи, и поздно уже отряхиваться и притворяться.
И поэтому уперся плечом.
Если ее не удастся спасти, если стены рухнут, то погибнем вместе.
Я не верю в загробную жизнь. Там, за последней чертой только мрак забвения. Но многие верят и надеются. Пусть сбудется по их вере, и тогда воссоединимся мы на небесах.
Стены  не рухнули. Личинки не только облепили руки, но заползли под одежду. Впились, по капле отнимая жизнь. Злая колдунья простерла надо мной смертельные руки. И если не вызволить любимую…
Бесконечные пески пустыни. Ветер перекатывает сухие оболочки тел.
И невозможно представить, что эти люди любили и не умели жить поодиночке.
Когда-то уже проникал в темницу. Для этого пришлось вскарабкаться на крышу, обвязаться страховочным концом и спуститься к нужному окну.
Каким-то чудом не оборвалась веревка.
Прижался к стеклу и различил в полумраке камеры.
Цепь не подпустила ее к окну, протянула жаждущие руки, но не дотянулась.
Недавно отгремел выпускной школьный бал, незадачливого диктатора сослали на необитаемый остров, любовь наша разгорелась, напрасно обыватели пытались загасить огонь.
Меня вышвырнули  из дома, побрел, разбивая о камень босые ноги и ладонями прикрывая срам.
Даже проститутки не позарились на изгнанника – что возьмешь с нагого и нищего.
А возлюбленную повязали бдительные родители. Вот через пару месяцев исполнится восемнадцать лет,  и делай что хочешь, а пока мы отвечаем за тебя.
Будто некая календарная дата может изменить человека. Нет, незаметно копятся изменения. И, наконец, прорывают плотину. В шестнадцать, восемнадцать, в двадцать лет, некоторые до конца дней своих барахтаются в пруду неких условностей.
Вода в этой луже цветет, запах гнили выдавливает слезы.
Забрался на балкон и  выдавил раму.
- Тише, это я, не бойся, - поздоровался с единственной.
Будто не убедился в ее отваге.
В день переворота встала на пути танковой колонны. И танкисты отказались выполнять преступный приказ диктатора.
А потом вместе со мной убежала из дома.
Преследователи спустили собак, напрасно уходили по воде от погони.
Поймали и заставили покаяться. Не удалось заставить. Выстояли в чудовищных пытках.
Разлучили и пытали по-отдельности.
Меньше месяца осталось до защиты кандидатской диссертации. Тесть, бывший комсомольский и партийный вожак, а ныне начинающий коммерсант предупредил о последствиях. Не только не позволит защититься, но на пушечный выстрел не подпустит к научной работе.
Как все бизнесмены в одночасье пристрастился к религии, и огорошил библейским изречением.
- В боли и муках будешь рожать и добывать хлеб свой! - лишил меня мужской сущности.
- И не увидишь дочку, - встряла теща. Она не парила в заоблачной выси.
- И в старости некому будет подать стакан воды. – Приблизила мою старость.
- С кем не бывает, - сказал тесть и плотоядно облизнулся.
- Смотри у меня! – предупредили его женщина.
- С кем не бывает, но мы простим тебя, если покаешься, - оправдался тесть.
- И жить тебе негде, - добавила женщина. – В том городке снесли твою халупу и вычеркнули тебя из списков, я узнавала, – напугала меня.
Я подсуетилась, наверное, хотела сказать, но прикусила длинный язык.
А я не поддался на уговоры и запугивания.
Подобным образом пытали и мою возлюбленную.
Пусть другие слова и обещания, но тоже хотят разлучить. Будто это возможно.
Минуты без нее оборачиваются долгими часами. А часы складываются в неделю и месяцы разлуки.
И тогда солнце сначала скрывается за сплошной пеленой туч. И люди напрасно проклинают непогоду и дожди.
И не ведают, что случилось  с невидимым светилом.
Ничего особенного, просто некто всемогущий загасил его, и постепенно остывает источник жизни.
И вот уже не только мрак, но и смертельный холод объял Землю.
И если мы немедленно не воссоединимся, угаснет жизнь.
Уже космический вакуум раздирает легкие.
Но в последний момент сходятся  руки. Сначала пальцы, и будто иглы вонзаются в подушечки. Но отрадны и божественны эти уколы. Потом кровь пенится шипучим напитком. И  раскачивается Земля, и не устоять в этой качке.
Но надо идти, если немедленно не вырваться из сладостного плена, то навечно закроются крепостные ворота. И жить придется в лучшем случае с оглядкой на преследователей. Или ошейник вопьется острыми шипами.
- Бежим, может быть, удастся, - прошептал я.
Губами приник к щеке, а хотелось приникнуть к каждой потаенной складочке. Насладиться запахом и вкусом тела.
- Нет, здесь, сейчас,  - шепнула она.
И дыхание ее было благостным порывом ветра в горечи повседневных дел и неотложных забот.
- Поймают и разлучат, - отказался я.
Будто запахнул дверцу в сад наслаждений. Навалился запах серы и смолы.
Преследователи старательно размешивали адскую смесь, глумливо кривились рожи.
Оттолкнул женщину, будто лишился части тела, боль смертельно навалилась.
И едва различил ее слова.
- Они спят, подмешала снотворное, - кажется, сказала она.
Ее руки, из последних сил уворачиваюсь от ищущих рук. Если поймает, забуду благие намерения.
Поймала, но услышала боль и отчаяние.
Будто ухватила провода под смертельным напряжением.
- Пойдем, я выведу тебя. – Согласилась спасти.
Родители ее устали от постоянного надзора и забылись в своей спальне. Казалось, ревет трактор или самолет прогревает мотор. Храп иногда прерывался бульканьем, нагонная волна прорвала дамбу, море затопило обреченный город.
Женщина провела меня в гостиную, каждый осторожный шаг сотрясал половицы.
Жизнь наша состоит из привычных условностей. Это только в кино нетерпеливый жених умыкает невесту. Перекидывает  через седло и вонзает пятки в бока обезумевшего коня. И тот запросто уносит  от неторопливой погони.
Все не так в реальной жизни,  зачем бежать вдогонку, есть многочисленные и послушные исполнители.
Не обязательно поднимать на ноги милицию, достаточно наложить отцовское проклятие.
Партийные деятели заключили между собой негласное соглашение. Отец избранницы и отец бывшей жены.
Прокляли предателя и соблазнителя, голоса их слились в едином хоре. Объединились, чтобы уничтожить.
Но не поздоровится и моей избраннице
Я так боготворил ее, что готов всем пожертвовать.
Лишь случайно встречаться с ней. Столкнуться в фойе на каком-нибудь концерте. Ненароком уронить руку на бедро, а потом долго и недоуменно разглядывать искалеченную ладонь.
- Нет, подожди, глотни для храбрости, - Услышала она трусливые мои мысли.
Пристыдила и унизила, и когда достала из бара бутылку, я не посмел отказаться.
Глотнут прямо из горлышка, огонь опалил внутренности.
Надя тоже глотнула, не сразу оторвалась от бутылки.
- Теперь  не страшно? – спросила она.
Будто я боялся, просто подвернул ногу, но уже приспособился и почти не хромал.
И уже сам помог ей выбраться из лабиринта.
Облегченно вздохнул, когда за спиной захлопнулись крепостные ворота.  Замки автоматически сработали. Услышал, как бревна вошли в пазы, и  опустилась входная решетка. Ров уже заполнили водой и запустили туда хищников. За несколько минут рыбы до костей  обглодают тело.
Но мы  покинули гибельную крепость. И совсем недалеко мой замок.
Комната, какую неохотно сдала бдительная хозяйка. И когда я рассказал ей, как в огне сгорела моя квартира, они жалостливо вздохнула, но посмотрела настороженно и недоверчиво.
Или дом, смыло нагонной волной. Или землетрясение до основания разрушило город. Или после атомной атаки планета превратилась в пепелище.
Вызволил единственную из темницы, но она ослабела после длительного заточения.
- Я никогда еще …, призналась она.
Навалилась невесомой тяжестью.
Я обхватил ее, вдохнул земляничный запах волос.
- Что? – спросил я.
- Как странно, все сначала учатся пить, потом с парнями, а у меня наоборот,  - сказала она.
- Совсем пьяная…Дай еще, - невнятно попросила.
Покачнулась, едва успел подхватить ее.
Почти волоком дотащил до замка.
Когда мимо проезжала машина, заслонял  своим телом.
То ли преследователи потеряли наш след, то ли у них кончились патроны. Вроде бы пощадили беглецов.

Так мне тогда показалось.
Еще не освоил подлую их науку.
Не обязательно ставить жертву у расстрельной стены. Или на краю рва, и стрелять в затылок. Или покорную толпу загонять в газовую камеру.
Есть более изощренные методы.
Просто заставить  идти гиблой дорогой.
Но прежде, чем ступить на этот путь, несколько дней провел у постели умирающей.
Хозяйка сдала комнату, но предусмотрительно вынесла мебель.  Чтобы не исцарапали и не сломали в припадке любовного безумия.
Бросила на пол матрас; стоя на коленях, врачевал занемогшую подругу.
Она бредила, прикладывал ко лбу мокрое полотенце.
А она срывала повязку.
Убежала, не прихватив узелок с бельем, разодрала последнюю рубаху.
Ей мерещилось, что опять подступают танки. И только своим телом, своим великолепным телом можно остановить стальную армаду.
Или порывалась вскочить и грудью закрыть амбразуру.
И бесполезно уговаривать. 
Танковую броню давно переплавили, а амбразуры заколотили досками, пытался растолковать и оправдаться.
А когда оправдания не помогали, врачевал своим телом.
Замерзла в холоде нашего безразличия, надо отогреть ее.
Содрал свою одежду – как счастливы жители тропиков, не нуждаются в жалких этих тряпках, -  привалился к ней, заледенел в холоде ее отчаяния.
Не сразу удалось растопить льдинку. Вот вдали высветился огонек. Словно запалили свечу, и неуверенно протягиваешь к неверному огню руки.
Или чадят мокрые дрова, неохотно пробивается пламя.
Но постепенно разгорается фитиль, и костер выстреливает языками огня. И уже можно согреться.
Самому обратиться в огонь и даровать ей свое тепло.
А потом обжечься на ее огне.
И заставить себя отказаться от манящего  тела.
Нельзя так, грешно воспользоваться беспомощным состоянием.
И повторяя запретное слово, напрасно отполз от желанного тела.
Проклиная себя и обещая когда-нибудь покаяться в прелюбодеянии или иным способом жестоко наказать насильника – запутался в названиях и понятиях, - опять подобраться к ней.
Перебрал все лекарства, осталось последнее, самое надежное средство.
Уже не ледышка, тело ее – огонь, а я мотыльком устремляюсь на этот свет. И если суждено погибнуть, благословлю сладостную  гибель.
И она в беспамятстве приняла меня.
А когда задохнулась, или я задохнулся, как встарь вонзила ногти в спину.
Остались боевые шрамы, потом на пляже мужчины втягивали  животы и расправляли плечи, а женщины тем или иным способом пытались привлечь внимание.
Но бесполезно объяснять и доказывать.

Наша жизнь – непрерывная битва, и за спиной остается выжженная земля.
Или песок пустыни, из последних сил добираешься до ближайшего оазиса.
Отдел кадров очередного научно-исследовательского института. Когда крысы убегают с тонущего корабля, каждый пришелец сродни живительному глотку воздуха.
Явился из русской глубинки, где у всех русые волосы и светлые глаза.
Вижу и чую! в экстазе готов обнять и облобызать меня начальник.
Не привлекался, не имею, пожертвую жизнью, врачую я его больную душу.
Очередной праведник, на подобных Земля наша держится, и никогда Русь не оскудеет на юродивых и скоморохов.
Но стоит назвать  фамилию…
Партийные деятели предупредили кадровиков.
Каменеет его лицо. И ничем не прошибить  камень.
Песок засыпал оазис, пожухли травы и листья, вместо колодца солоноватая лужица. Стеная и проклиная ненастье, жители покинули обреченную землю.
Разные попадались кадровики. Те, что поумнее, ссылались на отсутствие вакансий. Да, разбежались, но лишь вздернули на мачте флаг, как поспешно вернулись обратно.
Быстро пройдут десятилетия. И корабль еще отправится в кругосветное плавание. И обязательно откроем новые острова.
Некоторые кадровики  укрывались за бумагами и предписаниями. Молчание – золото, всегда придерживались этого правила, и никогда не попадали впросак. Стена молчания, рано или поздно отступят самые терпеливые.
Я отступал, оглушенный шелестом бумаг.
Дурачки пытались объяснить.
Новая Власть? надрывались они. Кто был на коне, тот и останется в седле, пусть править будет любая нечисть! И стоит им моргнуть начальственным глазом! Слишком много вы возомнили о себе, так называемые любовники! Каждый сверчок знай свой шесток! напоследок утешали пословицами и поговорками.
Пустыня, и бесполезно высматривать оазис. Песок и ветер выбеливает кости таких же заблудившихся странников.
И бесполезно соваться на заводы. И там жизнь  еле теплится. На многих отключили электричество. Горят костры, рабочие отловили всю мелкую живность. Начальство забаррикадировалось в своих кабинетах.
Около костров напряженно внимают рассказчикам. Оказываются, существуют дикие племена, что поедают своих соседей.
Мы воспитаны в духе братства и интернационализма, и дикари, наверное, ничем не хуже нас. И не зазорно перенять их опыт.
Слушатели  плотоядно облизываются.
Иногда удавалось подработать в продуктовых магазинах.
Когда привозили картошку, то многие желали  разгружать машину.
Одежда моя еще не истрепалась; желая поиздеваться, всемогущие хозяйки ставили меня на разгрузку.
Это тебе не штаны в кабинете протирать! И теперь некогда  ковырять в носу! была их любимая присказка.
Охранники недоверчиво присматривались к бывшему.
Но я не прятал картофелину в штаны и не впивался в нее жадными зубами.
Охрана разочаровано отступала. И отыгрывалась на других воришках. Трещали и лопались хрупкие косточки, впрочем, никто не жаловался.
Просто, человек оступился, или на голову упал кирпич.
Расплачивались, обычно, жидкой волютой.
Отраву производили в подпольных мастерских, что расплодились погаными грибами. Муть каким-то образом осаживали на дно. А потом ароматизаторами придавали напитку благородный цвет и запах.
Так пахнет деревенский нужник, если в выгребную яму плеснуть дешевый одеколон.
И когда я впервые принес домой эту отраву и сдернул пробку, Надя отшатнулась от убойного запаха.
Целый день пытался заработать, заработок мой плескался за мутным стеклом.
Женщину спрятал за надежными стенами, более того, снаружи навесил  амбарный замок. И заколотил балконную дверь – все равно не оправдаться перед хозяйкой, вряд ли они поверила наивной  легенде.
Будто отец беглянки, муж или брат, подзабыл подробности, картежный шулер и мошенник, проигрался в пух и прах. И поставил на кон – так, кажется, было придумано в какой-то приключенческой книжке – свою дочку, жену или сестру.
Разделил ее на несколько ставок и поочередно проиграл их.
И ее должны  увезти в гарем шаха или султана, десятой или сотой женой. И если повезет, старик этот через несколько лет навестит случайную жену. И если не утешит она сладкой сказочкой, жалостливой песенкой или эротическим танцем, прикажет отрубить голову.
Едва не расплакался,  измыслив эту историю, старушка тоже смахнула непрошеную слезу.
Ничего удивительного, у женщин глаза  на мокром месте.
Но согласилась подождать несколько дней, нечем платить за жилье.
А дверь на балкон заколотил, чтобы не пялились восторженные зеваки.
Городская окраина, деревья подступили к окнам. Конец лета, от жары плавится асфальт. И можно задохнуться в каменных коробках.
Удобно устроилась на балконе, никто не увидит, распахнула изодранную рубашку.
А трусики заменила фиговым листочком, наверное, ее  родители вывезли эту диковинку из теплых стран. Или  отыскала лист дикого винограда, я не разбираюсь в растениях.
И задремала под шорох листвы.
Перешептывались мальчишки, даже раздобыли  подзорную трубу, отец одного сорванца плавал под пиратским флагом.
И теперь вырывали друг у друга шпионскую оптику.
Такое увидели.
Или хулиганов спугнул бдительный дворник, тоже  приник к окуляру. Вокруг глаза отпечаталась воспаленная красная полоска. Дворника сменил главный инженер или директор жилконторы. А может быть, еще более крутой начальник.
Бесплатное развлечение, одновременно кино и цирк.
Бесполезно сражаться с бесчисленными ордами, придумал, как разогнать их.
Около мусорного бака подобрал несколько рулонов фотопленки -  кто-то избавился от архива, -  вспомнил детские развлечения.
Завернуть  пленку в бумагу и поджечь. И вселенная задохнется  в густом ядовитом дыму.
Снарядил несколько дымовых шашек, ползком подобрался  к врагу. Мужики  закатывали глаза, или восторженно колотили себя по ляжкам. 
Словно пробивались болотом, и трясина чавкала под  ногами.
          Запалил дымовые шашки.
Пучина выплюнула  ядовитый пузырь. Я закашлялся, зажал нос и ладонью прикрыл глаза.
Они побежали, напрасно надеясь спастись и пережить газовую атаку.
Победил на этот раз, но соглядатаи наверняка вернутся, я бы обязательно вернулся.
А поэтому придумал, как уберечь единственную.
- По городу расклеены твои портреты, тебя разыскивает милиция! - напугал ее.
А когда она безмятежно отмахнулась, усилил конструкцию.
- Подключили международный розыск!
И опять не уговорил ее.
- Ты несовершеннолетняя, только через месяц исполнится восемнадцать!
- Меня арестуют за совращение малолеток! – объяснил ей.
- Бросят в камеру к насильникам и убийцам!
- Они такое сотворят со мной!
- Нет! – наконец, услышала она. – Я тебя никому не отдам!
Вечер и ночь любви. Все уже было, ничего не было до этого, каждый раз заново открываешь ее тело.
И можно заплутать и погибнуть в неведомой земле.
Вот магма подступает к поверхности и прорывает тонкую оболочку. И все выжигает.
Вот окружают непроходимые заросли. И все ближе звериный рык.
Или бредешь пустыней, и ветер заметает следы.
Или наступил очередной ледниковый период, и города задохнулись под слоем льда.
Чтобы этого не случилось, приложился к бутылке. Словно проглотил огонь, или колючий шар разодрал внутренности.
- Дай попробовать, - попросила подруга.
Бесполезно искать и надеяться, обложили со всех сторон и обнесли красным и флажками. Загонщики ударили в барабаны, прицелились охотники на номерах.
Ночь любви опустошила до донышка.
Одной любовью сыт не будешь, заметил некий  опытный любовник.
В магазинах расплачивались натурой, зачем-то притащил домой это пойло.
- Давай отравимся, - отчаялась женщина.
Несколько глотков, и столько же дней в беспамятстве, может быть, мне удастся устроиться за эти дни.
- Нет, тебе нельзя, не стоит привыкать, - отказал я.
- Вместе все можно, - напомнила Надя.
Попытался нащупать и выдрать колючий шар, только поэтому отдал ей бутылку.
И она отпила.
А потом обеими руками зажала рот.
Ноги подогнулись.
Едва успел подхватить ее.
Осторожно уложил на матрас.
Различил морщинку на лбу. Или показалось, на всякий случай разгладил кожу. Потом пальцы скользнули по щеке. Слезинка, слизнул эту соль.
И если немедленно не отпрянуть…
Зажмурился, но все равно видел в розовых сполохах.
Доверилась мне, и нельзя обмануть.
Отступил и выжил на этот раз.
Завтра получится, обязательно заработаю.

Удалось устроиться на рынке, случайно поймал воришку.
Из ворот выскочил парень, прохожие предусмотрительно расступились. Если не собьет и не затопчет, то может пырнуть ножом, столько развелось бандитов. Некоторые обзавелись и пистолетом.
А я замешкался, мысленно отгонял мужиков от  кормушки.
Словно неведомая сила выгнала их на улицу. Даже тех, что годами не покидали убежище. Горбатые попытались распрямиться, хромые забыли о своем увечье. Слепые прозрели, глухие услышали.
Кружили вокруг временного нашего пристанища, и все сужали круги поиска.
Не зря я досками заколотил окна, а на дверь навесил амбарный замок. Мало этого, стены обил железом, и упрятал женщину в позолоченную клетку.
И усыпил ее. И разбудить может только сказочный принц, и чтобы пробиться в замок, надо сокрушить толпу соискателей.
Наставил копье и выхватил  меч.
В пылу схватки проглядел выскочившего из ворот парня, не успел посторониться.
Словно мастерски подставил подножку, беглец упал. Погоня настигла и навалилась двумя богатырями.
Следили за порядком на рынке.
Карманники ловко уводили кошельки. А вечером уборщица доставала из мусорных бачков выпотрошенные бумажники. Не брала их себе – плохая примета, - но задешево отдавала желающим.
И охрана, как ни старалась, не могли задержать грабителей. Или не хотела, те делились добычей.
Но, наконец, нашелся пришлый дурачок, сдернул с вешалки пеструю рубашку.
Со свистом и улюлюканьем охрана погналась за ним.
Такие здоровые мужики, что проминался асфальт.
И воришке удалось бы скрыться, если б не случайный прохожий.
Победители заломили преступнику руки и поволокли на расправу.
В драке порвали украденную рубаху, и за это придется  ответить.
Возбужденная толпа подступила.
- Все деньги украл, месяц жили впроголодь! – обвинила женщина. Угрожающе надвинулся внушительный живот.
- А у меня туфли на следующий день развалились, здесь покупала! – поддержала ее другая пострадавшая.
Я посмотрел; чтобы влезь в мелкий размер, ей пришлось поджать пальцы. И босоножки лопнули и разлетелись осколками.
- Работать не хотят, - обобщил неприметный мужичок.
Сам он работал, присматривался к карманам и женским сумкам.
- Жрать хочется, - повинился преступник.
Сказал невнятно, губы были разбиты, вряд ли его услышали.

Подвиг мой оценили, хозяин позволил встать за прилавок.
Я подробно рассказал свою биографию.
- Родители мои…
- Плевать на них! – отмел  шелуху жизни.
- Я учился…
- Читать и считать умеешь? – перебил меня.
- Даже английский знаю, - обиделся я.
- Нужен,  как в бане лыжи, - вспомнил он некогда популярную песню.
- А впрочем… - Захотел блеснуть своей эрудицией – Когда будешь торговать на центральной лондонской площади… Как там ее?
- Площадь Звезды, - помог я.
- Если и дальше будешь умничать…, - предупредил он.
Пусть ругается и унижает, лишь бы не уходил, я не умею торговать, стыдно и больно стоять за прилавком.
Двадцать лет учили и наставляли. Можно полететь к звездам, а если на высоте закружится голова, избрать другую профессию. Открыть новые физические  законы, создать невиданные материалы. Или устроиться инженером в научно-исследовательском институте.
Если и это не получится, встать к станку.
Все, что угодно, кроме торговли. Будто это – что-то постыдное.
- Ради тебя, - сказал я.
- Что? – опешил хозяин.
- Ничего, почудилось, - отказался я.
Отступил и убрался, чтобы из укрытия подглядывать за новичком.
Ничего они не увидят, не зря досками заколотил окна. Разве что приникнут к щелям. Придется законопатить щели.
- Законопатить, - проговорился я.
Среди зазывал, на все лады расхваливающих свой товар.
Платье, у торговавшего рядом южанина. Женщины интересовались, и каждой он называл требуемый размер. Некоторые верили.
Вьетнамец привлекал волшебными снадобьями. Стоит запалить ароматные палочки, как отступают беды и горести. И тогда можно подмешать в еду чудный порошок. Приворотное зелье, и муж или любовник никогда не бросит.
Как в наивных сказках: он жили долго и счастливо и умерли в один день.
Пожалуйста, если вас не затруднит, будьте любезны…, отбивался я от покупателей.
Непривычные, почти забытые слова, ниточка, потянувшаяся из прошлого; сначала они хмурились и настораживались, вдруг в очередной  раз издеваются, но постепенно оттаивали и пытались улыбнуться.
Получалось не у всех, тогда руками растягивали губы.
Другие торговцы прислушались, некоторые тоже попробовали.
Но только распугали покупателей; дурачком надо родиться, догадался самый сообразительный, остальные  согласились с ним.
День этот тянулся бесконечно, хоть бы напали бандиты и перестреляли нас, загадал я.

Бандиты напали, но перед этим будто шквальный порыв ветра обрушился на рынок.
Говорят, предки наши обладали обостренным чутьем. И стоило в их владениях появиться чужаку, как мужчины были готовы отразить нападение. А если врагов много, то спастись бегством.
Мы, горожане давно растеряли эти способности. Но обитатели глубинки  - а таких большинство на рынке – неожиданно насторожились.
Одни принялись поспешно  убирать товар, другие пугливо озирались, отыскивая убежище.
Словно потревоженный муравейник, плеснули бензин и поднесли спичку. И через мгновение суждено погибнуть.
Самые сообразительные метнулись к воротам.
Поздно, два автобуса перекрыли дорогу.
Дверцы распахнулись, горошинами из стручка высыпались бойцы. Облачились в камуфляж, их не заметишь в лесу, в поле, в пустыне. Но на этот раз и не подумали прятаться, даже не натянули маски. Просто сажей размалевали лица – достаточно и такого прикида, чтобы напугать. И только некоторые прихватили автоматы. Но и они не вставили магазины, давно кончились патроны.
Как и все остальное, сняли с денежного и кормового довольствия.
Но бойцы отборного отряда были верны присяге. Продолжали отлавливать преступников.
Дважды в месяц – раньше в эти дни выдавали им аванс и получку - наведывались на рынок. И когда возвращались к автобусу, карманы их оттопыривались.
- Пятьдесят! – Направил омоновец ствол на моего соседа.
Увидев солдата, тот грудью навалился на безразмерное свое платье, будто бойцу нужны эти тряпки.
- Я здесь родился, клянусь мамой, у меня мама русская! – придумал южанин.
Так разволновался, что проглатывал окончания слов, я едва разобрался в корявой  речи.
- Сто! – осерчал солдат.
- За что? – взвыл несчастный.
- За сопротивление властям! – разъяснила власть.
У нас любой -  начальник, если в руках автомат. И хотя пуст магазин, может пропороть штыком, еще Суворов отдавал предпочтение этому орудию убийства.
- Мамой клянется, - разъяснил я.
- Сто пятьдесят, чтоб не привлекал посторонних! – нашелся вымогатель.
И когда получил деньги, поблагодарил меня за поддержку.
- А ты не бойся, ты наш, тебе можно, - записал меня в свою команду.
Напоследок помог соседу избавиться от платья. Выдернул  его и вцепился обеими руками. Мускулы взбугрились, едва не полопалась униформа.
Ткань лопнула, неловко дернулся вьетнамец, спрятавшийся под прилавок.
Почти ничего не заработал на своих волшебных снадобьях, попытался всучить их преследователю.
- Мне и так любая баба даст, - гордо отказался тот. – Автомат надежнее твоих притирок.
Несколько  вояк осадили общественный туалет. Беглецы забились даже в женскую кабинку, но и там не удалось отсидеться. С шутками и смехом выгоняли их оттуда.
- Точно, не мужик! – предположил один насмешник.
- Надо посмотреть! – подхватил другой.
Окружили несчастного, тот выхватил из кармана скомканные купюры, только так удалось отбиться.
Некий беглец сдуру вскарабкался на дерево, надеясь укрыться в листве, преследователи дикарями запрыгали вокруг ствола.
- Надо раскачать  и стряхнуть его! – предложил один. – Я в кино видел, так ловят диких кошек!
- Сделать петлю и захлестнуть шею! – предложил другой.
- Поджечь дерево!
- Спилить и срубить! – посыпались предложения.
И срубили бы, и по камню разобрали бы любой подозрительный дом, и сожгли бы, и пусть в дыму задохнется город; главное – донести добытое тяжелым трудом зернышко до дома, голодные птенцы жадно распахнули клюв.
Не успели разрушить до основания, командир дунул в манок.
Хорошего понемногу, дай им волю…
Это раньше позволяли три дня грабить завоеванный город.  Теперь же хватает минут, чтобы обобрать зазевавшихся горожан. Надо лишь толково объяснить им. Для вашей же пользы, чтобы пришельцы не обижали вас. Спустились с гор и слезли с деревьев, и вот уже устанавливают свои порядки.
Где это видано, чтобы выпивали по пятьдесят грамм, а потом расходились? Пить, так до потери пульса. Мы же русские люди.
Поэтому загоним их обратно на деревья, жалко, что поблизости нет скал.
Ничего, следующий  раз придумаем еще какое-нибудь развлечение.
С богатой добычей вернулись к своим автобусам. Задержали несколько нарушителей – отказались платить, ссылаясь на какие-то документы. Проучим этих грамотеев. Так вывернули руки, что хрустнули кости.
Хозяин заплатил мне в конце рабочего дня.  Я устроился работать, как и обещал подруге, и наверняка, встретит она торжественным маршем.
Когда уходил, то обернулся около ворот, южанин  нашептывал хозяину и кому-то грозил кулаком, наверное, ненавидел всех нас, разве я виноват в гибели государства?

Не виноват и не совершил ничего предосудительного, но все же забежал в винный магазин.
Они вернутся и обязательно проверят, и потребуют неопровержимых доказательств.
А когда я послушно дыхну, одобрительно потреплют по щеке и окончательно признают своим.
Тяжелый день, лучше бы убили сразу, бесконечно длилась пытка.
- Как вы думаете, хорошо будут сидеть эти колготки? – спросила желающая принарядиться бабуля.
- Здесь такой проем – Изобразила некую фигуру. Развела руки, но на- целилась скрюченн6ыми пальцами, я едва успел увернуться.
И казалось, безопаснее продавать босоножки. Но скоро убедился в ошибочности этого суждения.
Обувь мерили, устроившись на низенькой скамеечке, в жаркий день девушки не обременили себя излишком одежды. И когда наклонялись, я невольно заглядывал за пазуху.
Заслонялся ладонью, но видел, спиной прижимался к ограде.
Любимая ждет меня, считает часы и минуты, скоро мы увидимся, уговаривал себя, и все равно подглядывал.
Некоторые девушки зазывали и дразнили.
- Как сидит? – Крутанула ножкой, и юбка заползла на бедра.
Невразумительно промычал и отмахнулся от ее предложения.
Так отмахиваешься от пчел: забрался в улей, но не удалось полакомиться. И уже спасаешься бегством, будто можно убежать и скрыться от неизбежного.
- И где таких евнухов находят? – удивилась разгневанная покупательница.
- Буду брать у настоящих мужиков! – напугала другая.
Наверное, услышал хозяин.
И наверняка когда-нибудь припомнит. Плевать, пережить бы черные дни.
Перед тем, как попасть на рынок, пытался пристроиться в некую контору.
Там пытались облагоденствовать пенсионеров. Предлагали им переселиться в благоустроенные коттеджи.  И даже приплачивали за этот переезд.
Когда хозяин припомнил названия деревень, куда отправляли переселенцев, я попытался узнать, где находятся эти населенные пункты.
В школьные годы увлекался туризмом и достаточно побродил по области.  Заброшенные деревни встречали остовами русских печей.
Хозяин отмахнулся от пустых предположений.
А я зачем-то похвалился высоким образованием. Даже приписал себе несуществующее кандидатское достоинство.
Ничего, когда-нибудь.
Лучше торговать на рынке, чем обрекать стариков на верную гибель.  Если еще и существуют деревни, куда их отправили, то всего в нескольких избах теплится жизнь. И зимой   избы по крышу заносит снегом. И чтобы выжить  в таких условиях, надо родиться в гиблом краю.
Взял бутылку помянуть стариков.
Или свою нескладную жизнь.
Еще вчера надеялся защитить получить ученую степень. А если повезет, совершить переворот в науке и технике. Хотя бы стать признанным автором.
Когда-нибудь изобретут эликсир бессмертия. И сначала испробуют на выдающихся деятелях. Если доживу до благословенных времен, то готов послужить науке.
Но все изменилось в одночасье. К власти едва не пришли военные. И самые отчаянные защитники прогнивших устоев возвели баррикады.
Так повстречал единственную. И плевать на загубленную карьеру, и не существует бессмертия. Погаснет Солнце и иссякнет Вселенная.
И все же хочется оплакать ту размеренную жизнь.
С бутылкой неосторожно сунулся в темницу.
Глаза ее вспыхнули. Или луч солнца отразился от стекла, выдавил слезы.
- Не плачь, я устроился, мы выживем, - порадовал ее.
- Такой запах, - услышала она.
Я принюхался. Без меня, наверное, надраила комнату. И тараканы, если таковые водились, покинули негостеприимную  землю.
Но пахло тленом и плесенью.
И гниль эта грозила поглотить нас.
Надя принюхалась, ноздри ее хищно раздулись. Так принюхивается зверь, когда нежданный гость забредает на его территорию.
Приседает перед прыжком, тело наливается злой силой.
И мне бы повиниться, подползти к моей повелительнице, облобызать карающую руку.
Но сначала необходимо избавиться от въевшегося в одежду и кожу запаха.
Он присосался невидимыми пиявками.
Одни жаждали выжить, и если не могли откупиться, прятались по деревьям. Прикидывались чудными плодами, и не сразу удавалось накинуть на них ловчие сети.
Другие пытались всучить негодный товар. И пусть  рубашечки расползались после первой стирки, а босоножки развались после нескольких шагов – лишь бы наивные  покупатели успели убраться с рынка;  голыми и босыми беснуйтесь за воротами, а у нас хватает своих проблем.
Третьи подрезали сумочки у зазевавшихся женщин, а самые ловкие вытаскивали бумажник даже из внутреннего кармана.
Запахи страха, ненависти и отчаяния, и если к убийственной этой смеси примешивалась капля надежды, то только самый опытный дегустатор мог разобрать эту примесь.
Отдирал невидимых пиявок, и не мог отрвать.
- Пойдем на улицу, снова возведем баррикады, только так можно остановить их! – придумала женщина.
-  Ведь не только нам, многим не устроиться в этой жизни! – различила она.
- Пойдем, все будет как встарь, помнишь, как встретились!
Не солнечный луч отразился от бутылочного стекла, опять разгорелся потухший было внутренний огонь. Высветил ее до потаенных складочек.
Как на той баррикаде.
И поэтому солдаты бросили свои машины и гиблыми мотыльками устремились на ее свет.
Но я раньше их обжегся и до тла выжег свою жизнь.
Потеряв цель, солдаты затравленно метались по городу. Искали, поиск этот был сродни заразной болезни, многие горожане заразились.
И напрасно родители  прятали девушку, толпа все ближе подбиралась к ненадежному убежищу.
Я спас ее, глубокой ночью перепрятал бесценное сокровище. Не верил в Высшую Силу, но взмолился. Кто-то верит, коллективная  вера сотворяет чудеса.  А если так, помогите беглецам.
Нам помогли, на город одновременно навалились буря, землетрясение, извержение вулкана.
Только поэтому удалось уйти от преследователей.
Но ненадолго – жена возглавила погоню. И пригрозила навсегда забрать ребенка.
Постарался забыть ее угрозу.
И надо как-то загасить огонь, что изнутри пожирал мою избранницу.
Иначе поведет за собой отчаявшихся и изверившихся горожан. И они не подпустят меня к своей предводительнице.
- Первый нормальный рабочий день, надо выпить за успех!- придумал я.
Будто плеснул воду в костер. Дрова зашипели, поднялось облако пара. И не сразу удалось  различить в водной взвеси.
Вода мгновенно испарилась, в ближайших водоемах обнажилось дно.
Едва заметное облачко набежало на лицо.
Если тучи и собрались, то вдали, когда еще грянут дожди?
- И я так соскучился по тебе! – Попробовал по-иному затушить шальной огонь.
- Тюрьма, не могу больше в тюрьме! – призналась девушка.
- Отпразднуем вдвоем, а потом куда угодно, - придумал я.
- Правда? – поверил она.- Мне родители обещали показать южные острова, ты тоже повезешь? – размечталась Надежда.
И сродни предательству разрушить воздушные эти замки.
- Обязательно, - обещал я.
Поверила и приникла.
А я не отстранился. Запах нашей жизни пусть войдет в ее плоть, это как пытка; только пройдя через страдания и боль, можно удержать ее, я выдержу и это испытание.
- Отпразднуем и выпьем! – повторил я
- Больно, - согласилась она.
- Тебе тоже? – удивился я.
- Выпьем и забудем, - придумала моя умница.
Потом были еще какие-то слова, бессмысленные и  единственно возможные, так лепечет ребенок, а мы не можем разобраться, никто и не разобрался в нашем лепете.
Перенеслись на волшебные острова, где люди счастливы в своем единении с природой.
Босиком бродили по травам, и те острыми кромками не поранили ноги.
Нагие барахтались в лагуне, и хищная рыба не тронула нас.
Ночевали в хижине, крытой пальмовыми листьями, а когда хлынул ливень, прижались друг к другу.
Вымокли, но не отчаялись, скоро взойдет солнце, проснутся цветы и птицы. И они проснулись, очаровали пением и ароматом.
Чудесные острова, и когда  она забылась, положив голову на грудь, а чудные ее волосы разметались и щекотно покалывали кожу, я продолжал рассказывать.
Чисты и открыты  души островитян. И те люди не могут обмануть, обман хуже  убийства и предательства.
И когда-нибудь и наш мир обернется утраченными островами.
Всего несколько дней работы на рынке. Недолгое  ее заточение.
И  люди обязательно одумаются,  подобная жизнь выхолащивает самых выносливых, все будет как встарь, и сбудутся наши чаяния.

Ночью привиделось в кошмарном сне.
Одну руку подсунул я под невесомое ее тело, другой обхватил сверху. И переплел пальцы, чтобы не убежала. Чтобы крепче и надежнее прижать.
Прижал, расплющил груди, тела наши слились, и не разобраться в  мешанине.
А она попыталась, немыслимо выгнула руку, чтобы распутать мои пальцы.
Можно только разрубить этот узел, разве  она справится?
Но каким-то чудом разобралась. Пальцы мои скрипели и лопались, а она не ведала пощады.
И тем более не  разделить слившиеся тела.
А она разделила.
Услышал, как зашлепала босиком. Наверное, ступала на цыпочках, но разбивалась о вздыбившиеся половицы. Древесина разлеталась осколками.
Случайные ночные прохожие попрятались по парадным и подворотням или упали на асфальт и ладонями закрыли затылок.
А я подставил под убийственный  огонь обнаженную грудь.
Стреляла в «молоко», но все ближе пробоины.
Нащупала бутылку и сорвала пробку, поперхнулась, но проглотила отраву.
А потом заплутала, словно попала в непроходимые заросли. Или заточили в тюремной башне, стены подступили и навалились.
Доковыляла до стены и уперлась в нее руками. Та не поддалась. Тогда  ощупала преграду.
Некогда сама возвела баррикаду, но достаточно было посильнее толкнуться в хлипкое сооружение.
Уперлась плечом и надавила. Стена не прогнулась.
Но можно обойти, сообразила женщина.
Но не прихватила компас, и теперь бродила кругами. И конечно,  опять уперлась в ту же преграду.
Не знаю, что ей привиделось, выпустила когти и нацелилась порвать врага.
Я подбирался к ней, чтобы утихомирить.
Щепки впивались и калечили ноги.
Осторожно, боясь пораниться, дотронулся до ее плеча.
И оно не промялось под настырной и неосторожной  рукой, но наоборот, взбугрилось мускулами.
Так уже было, показалось мне, поэтому разбежались солдаты и генералы, расступились грабители, а самые осторожные перекрестились.
В каждой женщине таится дикая кошка, если зазеваешься, то порвет.
Нацелилась смертельными когтями, каким-то чудом увернулся и перехватил  руки.
Но не удержать их, силы на исходе, вырвется и выцарапает глаза.
Тогда в страхе и отчаянии ударил коленом.
Попал в живот, в великолепный ее живот, к которому еще недавно прижимался губами, впитывал лицом и губами, и не мог насытиться.
Попал в солнечное сплетение, в нервный узел боли и наслаждения, и когда  недавно надавливал, она билась в моих руках пойманной птицей. Но даже не пыталась вырваться.
Попал в грудь, и твердые и пугливые эти  холмики под моими ласками распахивались неведомыми тропическими цветами.
Попал в лицо, в знакомое до каждой неприметной веснушки, но необъятное и непознанное.
И тело ее, огромное как Вселенная, больше Вселенной.
Подхватил обмякшее  тело, как выстоять под грузом мироздания?
Придавленный  этой тяжестью, на коленях дополз до лежанки. И пусть вздыбившиеся половицы искалечили колени, что мне шуточная эта боль.
Попытался оживить единственную.
Вот живот, куда вонзился безжалостный сапог.
Привиделась пустыня, если здесь некогда торжествовала жизнь, то песок засыпал колодец. И дожди далеким краем обходили гиблые места.
Обернулся проливными дождями и подземными водами. И вот уже выглянула робкая травинка.
Как нынешняя, которую растоптал сапог офицера.
И если смириться с неизбежным, забиться в свою норку и ночами пугливо выглядывать, то их злоба и ненависть затопят Землю.
Ей почудилось, что нацелились своими орудиями. И залп неминуемо грянет.
Поэтому как встарь вскарабкалась на баррикаду.
Единственное оружие женщин: рванула на груди рубаху.
Неумолимые годы до неузнаваемости изуродовали когда-то великолепную и желанную грудь. Свесилась двумя наполовину опустошенными бурдюками, соски распухли и почернели.
Офицер отпрыгнул, но поскользнулся и упал. Но не погиб, презирая ранение, добрался до машины.
А сержанта не сшибешь малым калибром. Еще и не то приходилось видеть.
Примерно наказав нарушителя, покатил к другим замечательным свершениям.
Можно засесть в кустах и оттуда выслеживать водителей. И чертиком из табакерки выскакивать перед  машиной. Авось не задавят.
Тяжела, неблагодарна и опасна его работа. И такой труд должен достойно оплачиваться.
Но тогда я так далеко не заглядывал в будущее. Просуществовать несколько дней, скоро кончится эта неразбериха. Невозможно долго жить в страхе и отчаянии. Отказались от военной диктатуры, придет гражданский правитель с твердыми намерениями. И сметет этот хлам,  сдует накипь.
Уже первые отряды самообороны патрулируют улицы. Светловолосые и светлоглазые богатыри, и не поздоровится тому, кто не подходит под  былинные стандарты.
И если не удержать женщину, она присоединится к ним.  Будто снова вскарабкается на баррикаду и дарует убийцам беззащитное  тело.
На этот раз ее не пощадят.
Понимаешь, пора навести порядок во вверенной мне стране, громогласно заявит всенародно избранный президент. Или уже заявил.  И понимаешь,  хватит пугать и тревожить честных и преданных граждан, разбойникам место на каторге.
На каторге, в лагерях, их еще достаточно на севере, на урановых рудниках на зараженных территориях, где не растет трава и не гнездятся птицы. А в мертвых водах  не водится  рыба.
Как отвлечь ее от уголовно наказуемых деяний?
Достать денег и увезти в дальние края.
Я обязательно достану. Узнаю волшебное слово и уеду за товаром. Есть страны, где за бесценок можно скупить обувь и одежду. И пусть там в этом одеянии провожают в последний путь покойников, что нам до этого. Хозяин уже обучил основам торговли.
Все зиждется на плутовстве и обмане. Поэтому ракеты наши взрываются на стартовых площадках, корабли тонут у пристани, а радиация выжигает жизнь.
Ничего, перебьемся, лишь бы торговля приносила доход.
Разбогатею, по всему городу открою лавки и магазины.
Ничего у меня не получится, оказывается, существует так называемая совесть, та невидимая субстанция, которую не обнаружил ни один ученый.
Тогда попробую по-иному. Каждый вечер возвращаться домой с бутылкой, и силой вливать в нее это пойло.
Не придется силой, она сама охотно приникнет к бутылке.
И на первом глотке расцветет даже засохшая ветвь шиповника и колючки  обернутся цветами.
А на втором глотке еще сильнее  возлюбит она.
Сильнее некуда, велика наша любовь, сильнее только гибель и распад личности, готов умереть в ее объятиях.
Если б можно было ограничиться двумя глотками.
Тяжелым и гибельным грузом водка проваливается в желудок. И все может произойти в добровольном безумии.
Одни попытаются уничтожить нас, другие отыграются на себе. Но этим обычно не  удается вскарабкаться на подоконник и вывалиться на улицу, тем более не отыскать нож и не соорудить  петлю.
И напрасно стыдить или уговаривать, возненавидят и рассмеются в лицо.
И навсегда уйдут, и не задержать, не остановить беглецов. Обернутся черточкой, точкой, пропадут в бреду.
Остается одно: замуровать  в  темнице и выдавать еду и воду в обмен на ее ласки.
Решил и оплакивал чудовищное это решение. Или загубленную нашу жизнь.
И напоследок жаждал насладиться ее телом. До каждой доверчиво распахнутой складочки. До каждого встопорщенного волоска. До каждой слезинки, до каждого стона наслаждения.
Напрасно прислушаетесь вы и приникните к замочной скважине. Не поймете и не научитесь.
Любить до разрыва аорты, до смерти, любить после смерти, ибо ничто не разлучит нас.

Спозаранку ушел на рынок. Бесшумно собрался, чтобы не потревожить неверный ее сон.
Не оглянулся на пороге. Если оглянусь, то не выбраться из омута. Или из болотного окна, дотянулся до перекрученного ствола березы, но пальцы соскальзывают  с коры
Едва не вернулся с трамвайной остановки. Но толпа подхватила, втолкнула в вагон.
Наверное, проснулась, напрасно звала и искала.
Пошатываясь, добрела до дверей, я не забыл закрыть камеру.
Тогда подобралась а крошеному тюремному оконцу.
Не стал заколачивать его, оставил отдушину, узким этим лазом проберется разве что кошка.
Нашла пустую бутылку и высадила стекло в оконце. Осколки брызнули. Пригнулась, но тут же опомнилась.
Грудью заслонила обреченный город, танки и тачанки отступили.
Пусть осколки вонзятся и изуродуют, может быть, тогда удастся вырваться.
Несколько дней в заточении, дни эти обернулись бесконечными и пустыми годами.
Человек – общественное животное, только теперь осознала это.
Едва не вернулся от рынка, зажмурился около ворот.
Оглушила  разноголосица.
Одни молились единственному и всемогущему, но по-разному величали его, другие придерживались многобожия и в небесной команде выбирали  покровителя, третьи верили только себе, да и то с некоторыми оговорками -  тысячи языков и наречий.
Все же проник в  Вавилонскую Башню, может быть, ненадежная конструкция продержится еще несколько дней.
Узница подобралась к отдушине, просунула в дыру обе руки.
Как в страшном фильме про гибель корабля. Вода заливает машинное отделение, к узкому вентиляционному люку приникло перекошенное от ужаса лицо механика.
И напрасно умоляет спасателей избавить его от мук.
Не так то просто решиться пристрелить смертельно раненого товарища.
Узница прислушалась, в соседней квартире гремела музыка. И почти невозможно перекрыть этот грохот.
- Почему так поздно, когда надо приходить?! – напал на меня хозяин.
Мне он привиделся  быком перед атакой.
Зрители укрылись за забором, некоторые вскарабкались на ограду, оттуда лучше видно.
Бык копытом роет землю, та разлетается осколками, публика подбадривает зверя свистом.
Сейчас кинется, я успел подхватить мулету.
- На первой электричке, раньше никак, - объяснил ему.
Сказала тихо  и размеренно, только так можно укротить диких животных.
А потом не удержался и доверился.
- Забрались в самые дебри, чтобы уберечься от досужих преследователей. И когда еще выберешься на большую дорогу…
Хозяин попятился и отступил.
Видимо сам  некогда промышлял в тех местах и быстро обзавелся начальным капиталом.
Узница воззвала из своей камеры.
Сказала шепотом, бесполезно кричать и надрываться.
Так повелось у нас. Чтобы не слышать вопли, на полную мощность включают мотор машины или проигрыватель. И  пусть от грохота лопнут барабанные перепонки.
Зато потом можно сослаться на неведение. Это другие подчинились преступному приказу, а я не ведал. Могли бы ненароком намекнуть.
- Выпусти меня, я больше не могу, - взмолилась узница.
- Пусть заберут в отделение, посадят в тюрьму, поведут к расстрельному рву, лишь бы вырваться из темницы.
- Мне почти восемнадцать лет, я взрослая, - сказала она.
- Он никогда не выпустит меня, - пожаловалась женщина.
Обычный летний день, но небывалая жара навалилась на город. И чтобы не испечься, горожане включили  вентиляторы и кондиционеры. Раскалились старые изношенные провода на подстанции. Из трансформаторов повалил дым.
И вот поочередно отключились дома в старой части города.
Взвизгнув на прощание, у соседа замолчал проигрыватель. А у машины иссяк бензин, мотор натужно чихнул и заглох.
И сосед услышал узницу.
- За что только деньги платим! – выругался он.- Даже  элементарное  питание не могут наладить!
- Пить! – попросила узница.
Тюремщик оставил кружку, от  ржавой воды на ней выступили темные обводы.
- Выпить? – переспросил догадливый сосед.
- Да!  – обрадовалась узница.
- А что мне за это отколется?
- Отец у меня из бывших, - поведала девчонка. – Сохранились старые связи, - предупредила она. – Если найдет, то похитителю не поздоровится.
- Ну, насмешила! – неизвестно чему обрадовался неведомый  собеседник. – Сиди, пока не обнаружат твой скелет.
- Пожалуйста, все что угодно за глоток! – взмолилась несчастная. - Кажется, у меня есть деньги! – вспомнила она.
Деньги были, оставил их дома. Так поступал мой отец. Приносил получку и клал деньги в коробку. А потом мать прятала ее, нельзя баловать мужиков. Если хочет поправиться, пусть заработает на стороне, последнее дело тащить из дома.
Но у меня некому  прятать, оставил коробку на видном месте.
Всего несколько глотков оставалось в бутылке, и отдать это незнакомому человеку – сродни подвигу, мы готовы пожертвовать жизнью ради спасения человечества.
Высунулся из окна и завис над пропастью. Одно неверное движение и рухнет в ущелье, уже воронье черной тучей нависло над городом.
Из соседнего окна, так же нависнув над бездной, высунулась девушка. Вот дотянулась до вожделенной бутылки. Еще не ухватила. Равносильно гибели, если она выскользнет и разобьется. Бутылка, конечно, а не человек.
Что с нами будет при падении? Ничего особенного: поднимемся и отряхнемся. И недобрым словом помянем нелетную погоду.
А потом дворник присыпет вмятину. И может быть, Андреевским крестом воткнет в холмик две веточки.
Нет, не дождетесь, женщина дотянулась до бутылки. Глотнула, вздернув донышко к потолку.
Если не позволяете совершить государственный переворот или баррикадой встретить неприятеля, то так утешусь.
Но что ей несколько капель.
Снова нависла над бездной, передала незнакомцу деньги.
Будто вернется он с добычей.
Нет, выжить можно, если думаешь только о себе, мы эгоистичны и недружественны.
Я попытался отбиться от грабителей.
Два бандитского вида мужика выбрали приглянувшийся товар. Один прищурил левый глаз, будто прицелился из невидимой винтовки, другой встревожил иссиня-черной щетиной и шрамом от виска к уголку рта. И когда рылся, шрам дергался.
Отобранные тряпки бросили в большую сумку. Угрожающе скрипнула молния.
- Эй! – не нашел я других междометий.
- Стоять! - сказал стрелок.
- Руки за голову, ноги на ширину плеч! - приказал меченый.
Левый глаз одного полностью закрылся, теперь не промажет, шрам другого покраснел и стал похож на ядовитую змейку. Такая вцепится и убьет, не  задумываясь.
- Не наш, не наш человек!- наябедничал южанин.
А когда грабители покосились на непрошенного советчика, показал свою единственную  безразмерную рубаху. Наверное, ночью заштопал ее.
- Больше ничего нет! – Отвел от себя беду.
Вьетнамец воздел очи и сложил ладони. 
И если теперь я предпочитаю откупаться от вымогателей – не обеднею от небольшой потери, - то тогда не сдержался.
Перегнулся через прилавок и вцепился в сумку.
Бандит растерялся и выпустил ручки.
Я не удержал груз, сумка упала на асфальт.
С глухим ударом, так падает тело – человек еще цепляется за стремительно убывающую жизнь, но уже не удается выставить руки.
Далее увидел как в замедленной съемке. От удара всколыхнулась земля. Будто в пруд бросили камень, вода вспухла вокруг воронки. Волна медленно и неохотно устремилась к берегу. И когда захлестывала людей, те сначала недоуменно озирались. Потом пытались уберечься от неведомой беды. Отступали, смешно и нелепо вздергивая ноги, распахивая рот в беззвучном крике.
Не знаю, меня здесь не было, пытались откреститься от очередных разборок, но онемели голосовые связки.
- Это же грабители! Неужели вы не видите! – напрасно воззвал я.
- Ты, блин, влип! – прохрипел стрелок. - Подними вещественные доказательства! – приказал он.
- Буду стрелять и колоть! – предупредил его товарищ.
И колол и стрелял без страха и жалости; не только на лице, но и под форменной его рубахой различил я многочисленные шрамы.
Начальник отделения и его заместитель вышли на промысел. Не переловить всех нарушителей, но хотя бы избавиться от оголтелых.
Одного повязали на рынке.
Почти ежедневно являлись за данью. У каждого большая семья и не просто одеть и накормить такую ораву. Да еще по возможности отправить отдыхать на экзотические острова. Да на черный день – вдруг попрут из милиции – скопить некий капитал. А также отметиться у очередной любовницы. Да много еще чего, всего  не перечислить, необходимо служивому человеку.
А некто посмел нарушить заповедный порядок. Вернее попытался нарушить – ничего у него не получилось. Так было, есть и будет; покуда вертится Земля, так, кажется, заявил один поэт, мы тоже не чужды поэтическим веяниям.
Поэтому мгновенно скрутили нарушителя.
Жалко, не захватили табельного оружия, необходимо безжалостно отстреливать бешеных собак. Пока они не заразили неизлечимой болезнью. Мир  рухнет, если покоренные племена перестанут откупаться.
Завернули руки, повели на расправу.
Если бы она была рядом. Вместе можно остановить танковую армаду.
Но не выстоять без нее.
Напрасно бился в безжалостных руках.
Завели в каморку и дали волю низменным  инстинктам.
Ударили локтем – так их научили, не остается следов, - словно железный штырь вонзился в живот. Или лягнул жеребец.
Отлетел и затылком приложился к стене, а потом по стене сполз на пол.
Говорят, от таких ударов вспыхивают и прожигают насквозь искры, а я различил пропасть, она надвинулась и грозила поглотить.
Уцепился за скальный выступ на краю скалы.
А они нацелились размозжить пальцы.
Удары были сродни взрывам, попал под обстрел, и все ближе разрывы. Снаряды, наконец, накрыли, в боли и отчаянии разжал я руки.
Рухнул в пропасть и разбился, но душа, если таковая существует, в последний момент выскользнула из поверженного тела.
Но, не обладая познаниями и опытом, вряд ли могла разобраться в происходящем.

Различила, как некто попытался проникнуть в темницу. Около дверей недоуменно почесал затылок.
Узница обессилела в своей камере, и уже не проклинала тюремщика.
Спасатель достал бутылку – честный человек: слетал в магазин, отоварился и был  готов поделиться, - сорвал пробку.
Глотнул, долго отфыркивался, и зажимал рот ладонью, чтобы не выплеснулось лекарство – и как только люди потребляют такую гадость?
Не только потребляют, но и мучительно жаждут добавки.
От второго глотка мозг его очистился от мелочного и несущественного, а глаза обрели орлиную зоркость.
Разобрался в простеньком механизме, огляделся в поисках подходящих инструментов.
Подобрал скрепку, изогнул ее должным образом.
Несколько ловких движений; тяжело, со скрипом отворилась дверь.
Спаситель распахнул руки, обнять, прижать к груди затворницу.
А она не приникла, углядела в его руке бутылку и выхватила ее.
Кто сказал, что глотки оборачиваются колючими шарами, нет, они живительной влагой падают на мертвые пески. И там, где оросили песок, мгновенно встают травы, и прохладный ветер охлаждает воспаленное лицо.
Так или не так, разве могла разобраться в этом неприспособленная к нашей жизни душа.
Когда впервые упомянули о ней древние богословы, мир был иным: юным и честным.
А в юности превыше всего данное слово.
Кажется, обещала облагоденствовать своего спасителя, тот уже облизывался в предвкушении знатного угощения.
И поклялась дождаться любимого. Без него тучи навечно закроют  солнце, и выстудит ледяной ветер, и птицы покинут обреченную землю, и замерзнут моря и реки, и жизнь – не в жизнь.
Нарушила клятву и обещание.
Мужик прицелился, но ухватил пустоту. А потом долго и недоуменно  разглядывал  ладони. Множество линий и черточек. Какие из них соответствуют наслаждению?
Мог бы устремиться за беглянкой, и погрозить укоризненным пальцем, если настигнет; большей кары и не заслуживают подобные женщины.
И рванулся за ней –  унесла почти полную бутылку.
Но она догадалась, оставила угощение на ступеньке.
С урчанием  приник к источнику. И забыл предателя.
Поклялась в одиночной камере дождаться надзирателя. А если по какой-либо нужде придется выбраться из убежища, то облачиться с траурные одежды и платком закрыть лицо. И, увидев прохожего, испуганно прижаться к стене дома. И поклоном проводить повелителя.
Вместо этого выскочила на улицу в неподобающих одеяниях.
Полураздетой убежала от родителей. Засучила и веревкой повязала мои брюки, а подол рубашки завязала узлом. И была похожа на мальчишку-беспризорника, таких с каждым днем все больше  на улице. И прохожие, завидев их,  хватались за свои кошельки и карманы.
Особенно мужчины, а дома негодовали и грозились уничтожить грабителей. Из-за них не донесли зернышко, чаще всего и не существовало зернышка, но не могли признаться.
Но почему-то не опасались этого оборванца. И наоборот, приветствовали его улыбкой. А если не получалось,  пальцами растягивали непослушные губы.
И можно разбиться о такую улыбку. И благоразумнее обойти ее стороной.
Когда подступили танки, почти все попрятались по парадным и подворотням. И уходили проходными дворами, ломая ноги в ямах и канавах.
А она встала на пути танковой колонны.
Снова пришлось вскарабкаться на баррикаду.
И хотя не рванула на груди рубаху, мужики увидели за ветхой тканью. Или вообразили, иногда воображение наше наглядней реальности.
А она не уклонялась от раздевающих взглядов. Шла прямо на обидчика.
Глазами в глаза; одни заслонялись ладонью, другие ощупывали одежду, отыскивая изъяны, некоторые напрасно отмахивались.
Глазами в глаза, будто  сходятся машины. И суждено погибнуть в неистовстве взрыва.
У кого крепче нервы, и всегда мужики уступали.
А она и не помышляла сражаться, торопилась спасти единственного, и некогда было огибать препятствия. Просто отбрасывала их в сторону.
Не очень-то и хотелось, зализывали они раны.
Но  еще долго маялись в дождь и непогоду. Мужчины – такие хрупкие и ранимые создания.
А поэтому поспешили отвести беду.
- Я не звал, они сами пришли, сами взяли! – оправдался южанин, когда женщина пристально посмотрела на него.
Многое перенял от нас; в нее вселился бес, как говорят русские.
И лучше не связываться с бесноватыми. Они способны на любое безумство.  То ли дело – покорные и забитые свои женщины. Если такая без разрешения раскроет рот, то будет строго и примерно наказана. Чтобы другим не повадно было.
Но все не так у русских.  И такая безалаберная нация обречена. И поэтому приходится остерегаться их женщин.
- Не ходи туда, пропадешь, - все же пожалел женщину.
- Ходи, ходи, он пропадает! – сказал вьетнамец. – Такой нехороший бандит! – Посчитал бандитами офицеров.
И другая, наверное, обвинила бы торговцев: не помогли товарищу. И обвинила бы родителей: из-за них приходилось прятаться и скрываться. И не пожалела бы и Власть: довела до нищенского состояния.
Вместо напрасных причитаний  поспешила выручить.
Плечом толкнулась в дверь домика, где издевались над задержанным.
У местного охранника отвисла челюсть.
Трое в комнатке, двое рассматривают добычу, у одного из них  разбиты костяшки, он морщится, когда достает из сумки очередную тряпку. Другой пренебрежительно щурится – опять дешевое китайское барахло.
Местный охранник сглотнул густую тягучую слюну.
Еще бы: рубашка распахнулась от резкого движения, призывно обнажилась грудь, или ему так показалось.
И девушке почудилось. Будто из раскаленного лета попала в морозильную камеру, запахнула рубашку и обхватила себя руками.
Или заслонилась от преследователей.
- Больно? – наконец, заинтересовался начальник. Только теперь заметил поцарапанные костяшки.
- До свадьбы заживет, - пошутил его заместитель.
- Ты, блин,  вроде бы женат, - вспомнил начальник.
- А может, я хочу быть многоженцем, - отбился заместитель.
- Ишь, размечтался. – Беззлобно  переругивались мужчины.
И преображались с каждой репликой.
Начальник сначала привычно сощурил левый глаз – так сподручнее целится. Но можно не приметить важную деталь. Поэтому пальцами раздвинул слипшиеся веки.
Пострелял и хватит, теперь можно тщательно изучить пораженную мишень.
Напрасно она хорохорится и выступает.
А у заместителя явственнее выступил шрам на лице.
След от удара сабли; наверняка сумеет доказать, что отметину оставил красный командир.
Если не ему, так деду или прадеду. И эта рана передается по наследству.
И  непримиримому борцу принадлежит первенство.
Забыли про сумку, скрипуче распрямились, петухами выпятили грудь.
- Эх, скинуть бы пару десятков лет, - пожалел себя местный охранник.
Волос поредел,  выступила седая щетина, лицо изрыли глубокие канавы.
И можно провалиться в них и сломать ноги.
Поэтому осторожно добрался до двери. Передвигался, не отрывая подошву от пола, кое-как одолел полосу препятствий.
Петухи сошлись, гребни их встопорщились и покраснели, шпоры нацелились.
Забыли о предмете раздора, девушка выскользнула в коридор, еще есть каморка в крошечном домике.
Но когда ввалилась туда, ладонью зажала рот.
Грудь ее, все тело набухло отчаянным  криком. И если не сдержаться, если крик этот упадет на город, то не выжить даже праведникам.
Если таковые  отыщутся и выберутся из руин, то не уйдут далеко. Упадут, разрывая сожженное горло.
Поэтому не закричала, не упала на бесформенное создание, скорчившееся в углу. В падении не перемолола изломанные его кости.
Не наложила на себя руки.
Много способов – уйти из жизни. В камере проще всего  размозжить голову.  Может быть, удастся пробить кладку и вырваться из застенка.
Или задержать дыхание. И через несколько минут уже не откачать человека.
Или, когда принесут баланду, капустным листом заткнуть дыхательное горло, нечего впустую сотрясать воздух.
Нет, так поступают слабые и отчаявшиеся, им не закрыть грудью амбразуру, не направить горящий самолет на вражескую колонну, не выдержать чудовищных пыток, с петлей на шее не призвать к борьбе и победе.
Осторожно склонилась над раненым, к лицу поднесла ладони. Устремилось целительное тепло.
Голубовато высветилось лицо. Иногда в этой голубизне вспыхивали искорки. И кожа разглаживалась вокруг них. Края ран сходились, шрамы сначала затягивались розовой пленкой, потом рассасывались.
Но с каждым таким чудесным превращением бледнела женщина.
Так соки уходят из гибнущего дерева. Вот сворачиваются  листья. Сухость медленно и неотвратимо расползается. И ветер срывает уже мертвые ветви.
Птицы перестают гнездиться, и только дятел пытается оживить ствол.  Но каждый удар клюва подобен удару молотка. Забивают гвозди в крышку. А потом ящик сожгут в печи или закопают в землю.
Но поначалу незаметно грядущее увядание. И только специалист увидит, как под глазами залегает синева, и угадываются лучики морщинок. И выщипаны брови, так ощипывают цыплят на кухне. И уже не так пышны волосы. На шее намечаются складки, придется повязать платочек, и слегка обвисают груди. И надо напрягать мускулы живота, а брюки, что еще недавно не сковывали движения, клещами охватывают бедра.
Выходила меня, я различил едва заметные признаки увядания и заслонился.
- Что? – спросила Надежда.
- Ты обещала, - вспомнил я.
- Что обещала? – переспросила женщина.
И голос  чужой и  мертвый, и уже не воскресить былое.
Так получилось, попал в плен, враг надругается и уничтожит, надо прогнать женщину, пусть поверит в разлуку, но не в мою  гибель.
- Ты изменилась, - упрекнул ее.
Убрала ладони, от них уже не исходило тепло, заледенели в этой смертной камере.
- Здесь и здесь, - показал на лицо.
Потом на шею, на грудь, на живот, на руки и ноги – на все тело.
Спрятал ее в башне, напрасно проходимцы и авантюристы пытались вскарабкаться.
Сама убежала: остригла волосы и сплела из них веревку, а потом спустилась, презрев опасность.
Даровала себя им, сначала на баррикаде сорвала рубашку.
Я едва успел вынести ее из-под обстрела. Рядом взрывались снаряды, осколки вонзались.
Спрятал ее, а она вспомнила то приключение, вырвалась из темницы.
Пошла по рукам,  позволила насладиться солдатам.
Они даже побросали недоеденную тушенку.
Теперь даровала себя милиции.
- Если ты с этими убийцами…, - предупредил ее.
- Что? – спросила она.
Простенький вопрос, но если правдиво ответить на него, иссякнет жизнь.
Разбухнет Солнце и выжжет смертельными лучами. И не укрыться в шахтах и на дне морей.
Или потухнет светило, и заморозит космический холод.
- Если переспишь с этими убийцами, - почти в беспамятстве предупредил я.
-  Тогда между нами все  кончено. – Не дождался ответа.
Да и что она могла сказать?
В тумане уже не различал лица, вроде бы меня зашвырнули в кузов.
После обстрела не залатали воронки, машину подбрасывало на ухабах, будто опять  вонзались тяжелые сапоги.
Или пытался вырваться, руки ее уже не врачевали, когти впивались.
- Да, у них Власть, - в беспамятстве оправдал беглянку.
Когти разорвали грудину,  скорее бы прикончили палачи.
- У них деньги, - прохрипел на очередном ухабе.
Вскрыли грудину, сердце обнажилось. И достаточно сжать его в ладонях.
- Уйди, иначе тоже погибнешь! – прогнал обманщицу.
Отступила, но не ушла.
Затащили на этаж. Уже не придерживала голову, затылком бился о ступени. И цеплялся за отрадную эту боль.
- Пусть они уничтожат, но не ты! – взмолился я.
Внесли и бросили; заплутал в бреду, и уже не отыскать ее.
Сначала слышал, потом угадывал шаги, потом ничего не было, напрасно искал на улице.
Люди исчезли, еще не остыла похлебка, еще дымилась сигарета, исправно переключались светофоры.
Но никто не устремлялся на зеленый свет.
Сгорбившись и потупившись, вернулся в свое убежище.

Нескоро пришлось встретиться.
И когда попытался проникнуть в заброшенный барак, и труха забилась под ногти, проникла под одежду, вспомнил, как пытался вымолить прощение.
Пса вышвырнули на улицу, более того – увезли из города в надежде, что тот не найдет обратную дорогу, заблудится и погибнет; пес не поверил злому умыслу.
Задыхаясь, побежал по обочине, вглядываясь в лица  прохожих. Люди не снизошли до участия.
Мимо проносились машины, ни одна не остановилась. Из-под колес вылетали камешки, и дорожная пыль запорошила глаза.
Летняя жара вытопила жир, от осенних дождей задубела кожа, в зимнюю стужу тело покрылось коротким жестким волосом.
И когда пес все же попал в город и нашел свой дом и свою квартиру, и заскребся у дверей, хозяйка приникла к глазку и не признала.
- Кто там? – спросила она.
А я не признал ее голос. Будто за время недолгого моего отсутствия выкурила тысячу сигарет.
Вспомнил, как мужики, повстречав вчерашнюю мою попутчицу, пытались приманить ее фальшивой улыбкой, а если не умели улыбаться, пальцами растягивали непослушные губы.
Я тоже разучился, и руки не желали повиноваться, все же дотянулся до лица. Растянул и порвал губы, кровь была густой и черной.
- Вот, почернел в своем умопомешательстве, - признался я.
Слышал тяжелое и частое ее дыхание, так дышит спортсмен на финише марафонской дистанции. Но другие торжествуют победу, и зрители не замечают проигравших.
- Мы не проиграли, нет, - утешил я.
Потом прислушался. Услышит, если эхо отразится от скал. Так навалится, что полопаются барабанные перепонки, а из пор выдавит кровь.
Но слова мои растворились в угарном воздухе. Машины выбрасывали гарь, воняли помойки и свалки.
- Так и не притерпелся к этой вони, - попытался я оправдаться.
- Мы не проиграли, но научились! – провозгласил во весь голос. Чтобы эхо подхватило слова, чтобы достучаться до женщины.
- Да я обезумел, - повинился перед ней. – Но переболел безумием, и теперь не страшна никакая зараза. И ты не найдешь более верного и надежного супруга.
До самой потаенной и постыдной мысли разоблачился перед ней. И после этого не существует  преград.
Война окончена, братаются солдаты, и только безумец прячет в рукаве штык.
- Уходи, - выдохнула женщина.
Это было как удар в лицо, когда улыбкой и распахнутыми руками встречаешь товарища.
Поперхнулся от удара, но все же попробовал объяснить.
- Она меня околдовала, -  проклял колдунью.
- Уходи, - сказала женщина.
- Опоила колдовским зельем.
- Уходи, - сказала женщина.
- Но одолел колдовство, и выдохлось зелье! – похвалился я.
Уже не царапался у дверей и  не вымаливал прощение. Вывернулся наизнанку, обязана оценить.
- Немедленно открывай! – приказал затворнице.
- Убирайся, я нашла другого! – выругалась она.
Или безжалостно ударила.
Мужчины не умеют так бить. В крайнем случае, своротят скулу или пробьют голову.
Но женщина лягнула в пах.
- Неправда, - беззвучно выдохнул я.
Но она услышала.
- И каждый день он приносит цветы, и не забывает повторять, что я самая лучшая, и по ночам мы не можем насытиться! – призналась она.
Тоже обнажилась, и не стыдилась наготы. Выставила напоказ ненасытное тело. Изгаженное тело, истоптанное, захватанное грязными руками.
Зажал уши, чтобы не слышать.
Так не бывает.
Увидел, как жадные, вывернутые в похоти губы  присосались пиявкой. А я, прежде чем приблизиться к той обманщице, выдирал грязь из пальцев. И каждое прикосновение подобно электрическому удару. Сгорали в этом огне и не чаяли выжить.
И тело ее билось выброшенной на берег рыбиной.
Но было неподвижно и безжизненно с другими.
Зарабатывала на пропитание, лучше стоять с протянутой рукой или рыться в помойке.
Предала меня, выдрал обманщицу из сердца, пальцем заткнул пробоину, может быть, удастся добраться до берега.
Вернулся к законной и проверенной, проверка подтвердила ее порочность.
Будьте прокляты все женщины! так некогда проклял вас Господь, уже много тысячелетий следуем мы его дорогой.
- Отдай ребенка! – приказал я.
Уже не просил, но беспощадным и справедливым требователем навис над ней.
- Ты недостойна воспитывать ребенка! – обвинил я.
- Вырастит такая же прошмандовка! – Заглянул в будущее.
Эхо, наконец, накрыло обреченный город, горожане попрятались по норам и убежищам.
На этот раз не возвели баррикады и не разграбили винные магазины.
Сорвал голос, но не дождался ответа.
Отказала, и обязана поплатиться.
Услышал, как к парадному подкатила машина. Покрышки взвизгнули при резком торможении. Хлопнули дверцы
Подскочил к окошку на лестничной площадке.
Двое мордоворотов с бейсбольными битами выскочили из машины.
Наверняка позвонила папаше, а тот подсуетился. Приказал разобраться своим подручным. Скромным конторским служащим, корпевшим над отчетами и накладными.
И если немедленно не убраться…
Вспомнил, как пробивался чердаком, пытаясь проникнуть в крепость. Теперь только чердак мог уберечь от расправы.
Погибну, если на крышку люка навешен замок.
Убийцы подобрались, прыгнул и вцепился в проржавшие дужки. Потом ногами уперся в стену. От напряжения полопались мускулы.
Открылись старые раны. Истерзали, когда на рынке попытался разоблачить бандитов. Порезы залатали на скорую руку.
Больше не буду вмешиваться в чужие  разборки. Если все воруют, то они мгновенно заклюют белую ворону.
Меня заклевали, а теперь подослали убийц добить подранка.
Все ближе тяжелая их поступь и воспаленное дыхание.
- Взять живым! – Услышал я приказ предводителя.
Своего бывшего тестя, бывшего партийного работника, а теперь успешного предпринимателя.
- А ежели чуток покалечите… - Разрешил покалечить преступника.
Как мечтал с первого дня знакомства. Но дочка могла расстроиться, жена не позволила обидеть ребенка.
Потом прознал про мою измену, даже пожалел изменника  - ах, как легко совратить нас, -  но отринул нелепую жалость.
Дочка попросила проучить преступника, охотно откликнулся на ее просьбу.
Я ногами уперся в стену, мускулы полопались, сорвал ржавые петли.
Упал на площадку, кажется, повредил спину, некогда рыдать и зализывать раны, все ближе воспаленное дыхание преследователей.
Вскарабкался на перила, иначе не дотянуться до люка; если упаду в пролет, то разобьюсь, и больше не надо мучиться, мелькнула шальная мысль.
Добежали и нацелились своими дубинами.
Древесина впитала кровь, та выступила ржавыми пятнами, добавится еще несколько пятен.
Дотянулся до люка и поджал ноги, дубины со свистом рассекли воздух.
Успел укрыться, напоследок оглянулся на преследователей. Запомнить лица, если встречу на улице, заранее перейти на другую сторону.
Как у убийц из отделения: один прищурил левый глаз, у другого шрам от затылка до переносицы рассек выбритую голову.
Или залепил оба глаза – нечего смотреть на это безобразие; или красный командир до седла рассек противника, и того заштопали на живую нитку.
Спасся чердаком, они не посмеют преследовать, ветхие балки не выдержат, в падении пробьют  перекрытия и провалятся в подвал, и останки не подлежат капитальному ремонту.
Затаился на чердаке, наверняка они оцепили дом и не выбраться из ловушки.
Разве что прикинуться самоубийцей, выдернуть у гранаты кольцо, и пальцем придерживать стержень.
Или из наплечной кобуры достать пистолет, снять  с предохранителя, набросить на руку пиджак, чтобы замаскировать оружие.
Иначе будущие археологи, если род людской не вымрет к тому времени, обнаружат на чердаке скелет  предшественника. И  по этому скелету составят ложное представление о нас. Посчитают хлипкими эфемерными созданиями. Неким подобием перекати-поля, способным передвигаться лишь по ветру. А ветер, как известно, дует в одном направлении. Куда прикажут сильные мира сего.
Не дам ошибиться наивным археологам, отыскал еще один лаз, протиснулся узким отверстием, ободрал грудь и бока.
Еще несколько боевых ранений, и не счесть  синяков и шрамов.
Вывалился из люка, бесшумно спустился по лестнице.
Так ходят опытные диверсанты, и не одна веточка не хрустнет под осторожной ногой.
Незаметно подобраться к часовому, одним неуловимым движением свернуть шею  или перерезать глотку.
Подобрался, свернул и перерезал, потом вспомнил - забыл закопать парашют.
Пришлось вернуться к исходной точке, опять захромал к площадке верхнего этажа.
Хлопотлива и полна неожиданностей жизнь разведчика и шпиона.
Вот приоткрылась дверь, пришлось прикинуться безобидным обывателем.
- Картошечку привезли, не желаете вкусной рассыпчатой картошечки? – вспомнил, как научили заговаривать зубы в шпионской школе.
- Что-нибудь не так? – вопросил у любопытного глаза. Кажется, тот еще больше выпучился.
- Парашют сзади тянется? так нашел на картофельном поле. – Чем глупее объяснение, тем скорее ему поверят.
Потом выстрелил сразу с обеих рук, уничтожить случайных свидетелей, иначе провалю ответственную операцию.
Не промажу, в институте несколько раз водили в тир, и даже позволили пострелять из автомата.
Очень просто, научили опытные наставники, представить, что это не человек, а мишень, и пусть осколками  разлетаются бутылки и жестянки.
Уже засекли лазутчика, некогда закапывать парашют, и не прикинуться кустиком или деревом, остается одно: как можно дороже продать свою жизнь.
Стрелял с обеих рук, сначала в рядовых исполнителей.
В молодчиков, что подступили с дубинками, а перед этим прикинулись работниками славной милиции. А чтобы прикид вышел правдоподобным, один обезобразил лицо шрамом, а у другого вернее веко  наползло на вставной глаз.
Сломались и повалились на пол, совсем не великаны, две кучки дымящейся одежды в запахе страха и отчаяния.
Быстрее, пока не подоспела карательная команда.
Уничтожить тех налетчиков, что нанесли на лицо боевую раскраску.
Порезвились в меру своего развития.
Загнали человека на дерево, а потом придумали, как достать его. Накинули на шею петлю и стряхнули перезрелый плод. И тот осколками разлетелся от  удара.
Другого столкнули в пруд. Он не умел плавать, отчаянно барахтался около берега.
Выберется или нет, делали ставки.
А когда пучина поглотила неумелого пловца, проигравшие спорщики отыгрались на других торговцах.
Повысили ставки, еще больше оттопырились их карманы.
Ствол пулемета, из которого поливал их длинными очередями, раскалился. Воздух  шипел и плавился, и разлетался огненными сполохами.
Еще несколько очередей, и откажет механизм.
Пришлось прервать кровавое  пиршество.
Приберег последние патроны.
Нескоро еще бывший тесть уверится в окончательной победе. Его каратели планомерно обшарят все притоны. И каждого бродягу проверят на причастность. И если заподозрят, или им покажется...
Еще один неопознанный труп выбросят на свалку. И бродячие псы справят по нему знатную тризну.
Поэтому не стал отстреливаться до последнего патрона, а выдернул из гранаты кольцо и вывалился на улицу.
А когда они залегли и ладонями прикрыли затылок, швырнул болванку на газон.
Когда сообразят и бросятся в погоню, самолеты и поезда умчат беглеца в неведомую даль.
На несуществующие райские острова, где не знают еще изощренного коварства.
Где счастливы и свободны мужчины.
И  женщинам не найти эти острова.

Все получилось, как я задумал.
Несколько машин, где среди  фруктов при желании можно  обнаружить мешочки с запретным порошком, пробивались пустыней.
Здесь никогда не было пограничников.
Но едва приблизились  к незримой черте, как появились всадники на маленьких косматых лошадках. Такие же косматые шапки  надвинуты на глаза. И непроницаемы азиатские  лица.
В одночасье забыли русский язык, будто и не существовало такого.
И впустую объяснять и доказывать.
Забрали деньги, которыми хотели откупиться,  оттолкнули нарушителей.
В напрасной ярости скрипел те зубами.
Распотрошили груз.
Сущие дикари, обнаружили заветные мешочки и забрали себе, так не поступают деловые люди.
Путешественники могли бы поделиться, отблагодарить вымогателей жалкой подачкой, тогда вслед за этим последуют другие караваны. И с каждого можно отщипывать по кусочку.
Теперь же караваны пойдут другой дорогой.
Частично разорил предпринимателя, но у него еще осталось достаточно добра.
В то время дочке моей исполнилось пять лет, в таком раннем возрасте толком не познать отца.
Когда подрастет и поумнеет.
Через несколько лет пираты  напали на грузовое судно.
В Африку привезли допотопные сельскохозяйственные орудия, чтобы приучить к мирному труду местных жителей.
Судно еще не вошло в прибрежные воды, невесть откуда у борта появились моторные лодки. На палубу упали абордажные крючья. Бандиты были похожи на обитателей преисподней. Но каждый такой обитатель был вооружен автоматом.
И бесполезно сопротивляться, пусть хозяин сам стережет свое добро.
Мальчишка, впервые попавший в такую передрягу, попытался разжалобить захватчиков. Но когда молитвенно сложил руки, предводитель оглушил его ударом приклада. Пожалел молокососа, мог запросто прошить автоматной очередью. Вместо этого расстрелял ходовую рубку.
Пусть хоть на веслах добираются до берега, мы так всегда встречаем незваных гостей.
Дочке моей исполнилось девять лет, что мы понимаем в таком возрасте?
Мой бывший тесть вроде бы поумнел, больше не снаряжал караваны и не отправлялся к дальним берегам.
Сложенный из дикого камня загородный дом окружила надежная бетонная стена.
Говорят, старинные монастыри годами выдерживали осаду, и бесполезно штурмовать эту крепость. Никто и не штурмовал.
Повезло, трагедия произошла, когда в замке почти никого не было. Так, несколько слуг – дешевый расходный материал.
Видимо, в глубокой древности в этих местах добывали полезные ископаемые, потом шахту забросили, и забыли о ее существовании. 
Подземная река  размыла старинные выработки.
Ночью – все трагедии происходят глубокой ночью, когда люди спят и видят больные сны – видения  эти оборачиваются тревожной явью.
Захватчики отступили от неприступных стен, но бесполезно сражаться с природой.
Земля с тяжелым вздохом поглотила возведенный на песке замок.
Так громко сглотнула, что проснулись  горожане.
И только старики не испугались: ученья идут, вспомнили слова старинной песни.
Осталась глубокая воронка, и напрасно копались в земле, прибежавшие на шум вездесущие бродяги, не подобрали  ни одной безделушки.
Дочке моей исполнилось пятнадцать лет, давно уже не верила семейным приданиям.
Будто бы принес ее журавль, или отыскали в капусте.
Потом придумали, что новая жизнь может возникнуть и без мужского начала. Даже приплели эпос коренного населения Америки. Будто шаловливый ветер убаюкал героиню. И родился сын печали, тихой страсти и так далее.
И сама девочка нечто вычитала у Пушкина. Там повинен  голубок.
Но только в детском саду можно поверить в эти сказки.
Тогда из неведомого отца сделали героя.
Разведчика, заброшенного к врагу. ( Или шпиона, что, впрочем, одно и тоже.)
И разведчик,  к огромному сожалению, не дожил до победы.
В пятнадцать лет она поверила в красивую легенду.
На последние деньги ее дед приобрел крошечный магазин, но не смог договориться с местным авторитетом. Слишком дорого тот оценил свое покровительство.
Авторитет не стал торговаться.
Просто ночью (ночь опять навалилась больными сновидениями) замкнуло проводку, огонь одновременно вспыхнул по всему помещению, будто полы и стены облили бензином. Впрочем, дознаватели не обнаружили криминал: подумаешь, пахнет горючкой, весь город провонял промышленными отходами, мы добываем нефти больше всех в мире. И пустяки, что рядом с пожарищем валяется пустая канистра, еще и не то можно найти на улице.
К тому времени, как дочке  исполнилось семнадцать лет, попечители ее окончательно обеднели, и впору было с протянутой рукой стоять на паперти.
Девочка внимательно приглядывалась к мужчинам. Наверное, выбирала себе достойного отца, пришло время встретиться с ней.
Не просто встретиться, но избавить от привычной нищеты.
Весь мир бросить к ногам принцессы.
Караваны теперь шли по моим маршрутам и везли мои товары. И если местные жители случайно оказывались на пути следования, то поспешно падали ниц и простирали молитвенные руки.
Может быть, господин и помилует их.
Господин миловал, не люблю напрасно проливать кровь, кто поверит пустым их россказням.
И пираты не нападали на мои корабли. Зачем рисковать жизнью, когда у берега так много беспечных купцов. Если нечем поживиться, то можно захватить моряков  - получить выкуп или скормить их акулам.
И замок мой не провалился в подземные выработки, возвел точную копию той сгинувшей крепости, наверное, девочка привыкла жить в таких хоромах.
Несколько дней до свершения, отпустил охрану и колесил по пригородным поселкам.
Не хватает какой-то изюминки, чтобы сразу покорить девочку; наткнулся на побитую жизнью пьянчужку, вскочила на скамейку и рванула на груди рубашку.

Будто вскарабкалась на ту давнюю баррикаду, и как встарь жаждет остановить танковую колонну.
Тогда остановила; если в точке неустойчивого равновесия слегка подтолкнуть груз, то тяжелое  колесо покатится, постепенно набирая скорость и подминая зазевавшихся путников.
Подтолкнула, на трон не взошел диктатор; если бы захватил  власть, то не пришлось бы выбиваться из сил и доказывать.
Армейские порядки по всей стране, и не надо думать и стремиться, за тебя решат отцы- командиры. Утром обязательная разминка, потом походные кухни накормят гречневой кашей. И выполнение обязательного урока: от каждого по способностям, как говорили в старое,  доброе время. От и до, не отлынивая, и не отвлекаясь. С несколькими перекурами и с перерывом на обед. И опять подсуетятся походные кухни, одарят наваристым супом. И снова созидательный труд до вечернего звонка.
И добренький предводитель будет следить с экранов и многочисленных плакатов.
Мужчина, чем-то неуловимо похожий на кабана, но клыки замаскированы пышными усами, а поросячьи глазки темными стеклами очков.
И волосы его подернула благородная седина от непрерывных забот о нашем процветании.
Кругом недоброжелатели; чтобы не завидовали нам, или, желая уберечь нас от их тлетворного влияния, обнес страну глухой стеной. (А что, китайцы могли в давние годы, чем мы хуже их.)
  Опять же – труд на благо общества. И пайка у тех каменщиков вполне приемлемая. Если выполняют плановые задания. Всего-то без роздыха трудиться от зари дотемна.
После работы отдых в кругу семьи. И можно заняться воспитанием ребенка. Если забалует или не прислушается к мудрым советам, то осчастливить  затрещиной. Воспитатели советуют пороть  детей, пока те помещаются поперек лавки, но лавку можно расширять по мере необходимости.
Потом обязательно просмотреть телевизионную программу новостей.
И когда кабан, то есть правитель будет восхвалять свои достижения, одобрительно кивать и причмокивать от удовольствия.
(Так, наверное, причмокивает вурдалак, присосавшись к своей жертве.)
И ночью, наконец, будет позволено насладиться женским телом.
Но так, чтобы не возникла мысль о похабщине. Только в миссионерской позе, мужчина  сверху,  и обязательно в одежде – пусть негры в своих тропиках щеголяют в первобытной дикости, а мы цивилизованные люди.
Можно на трусах и на ночной рубашке сделать небольшой вырез, что вполне достаточно для продолжения рода.
Так  в неге и покое жили бы мы при  диктаторе, а та девчушка – кажется, ее звали Надеждой -  перечеркнула благостную жизнь.
И чтобы выбиться в люди, пришлось вкалывать на урановых рудниках. И когда другие роптали, только глубже вгрызался я в породу.
А жена бросила старателя – женщины не способны на длительное усилие. Все и сейчас желают они – так бывает только в сказках.
Напрасно понадеялась, что отец облагоденствует ее.
Чтобы показать, как тщетны ее надежды, перехватывал караваны и топил корабли. Разорял замки.
Так проучил неверную жену. Пусть поймет, что потеряла из-за  своей гордыни.
Но дочка должна  обрести отца.
Я колесил по пригородным поселкам, высматривая для принцессы достойный участок. Главное, чтобы к нему не примыкали соседи, тогда можно возвести крепостную стену и выкопать ров. И желательно возвести замок на горной вершине среди орлиных гнезд. И установить пушки и ракетные установки – отбиться от врага.
Пока еще не подыскал  участок, но надеялся.
И лишь высмотрел нечто подобное, как защитники возвели баррикаду. И женщина забралась на скамейку и рванула на груди рубаху.
В кармане нащупал упаковку и выдавил  таблетку. Разжевал ее, и все равно барахтался в трясине и не мог дотянуться до спасительной кочки.
Проглотил сразу несколько таблеток, дотянулся и долго не мог отдышаться.
Не вернуть былое, и те давние подвиги ныне обернулись дешевым фарсом.
Груди  обвисли, соски набухли и почернели.
Но собутыльник   позарился и на эти обноски. Потянул за руку, вытащил из-под обстрела.
А я когда-то вынес  на руках. И впечатал в стену, вместе распластались по стене, только так можно  уберечься.
Таблетки растворились, отравленная кровь молоточками стучала в висках. Отрава эта затопила горечью.
Напрасно она вскарабкалась на баррикаду, мир наш прибывает в неустойчивом равновесии, и достаточно малейшего толчка…
Все чаще недовольные старички и старушки собираются под красными знаменами. И тяжело передвигая больные распухшие ноги, пытаются достучаться до наших правителей. И с каждым разом  все больше болельщиков. И вот уже некоторые повязали на шею красные тряпки.
Пионеры – покорители жизни, насмотрелись они западных фильмов.
И красные галстуки все настойчивее требуют вернуться к исконным ценностям.
Неустойчивое равновесие, а она вскарабкалась на баррикаду и подтолкнула красное колесо.
Еще мгновение, и оно покатится, набирая обороты, подминая под себя  не успевших схорониться людей.
И если немедленно не остановить его…
Полиция умчалась, не нуждаюсь в лживом ее участии, сам накажу и разберусь.
Если не вмешаться, вернуться былые порядки, мы вновь обратимся в винтики ржавого и изношенного механизма. И якобы  всенародно выбранный диктатор дотошно регламентирует нашу жизнь.
С кем  жить и спать, когда и сколько производить детей.
И если больше не можешь видеть благоверную, так никто и не заставляет смотреть.
Завяжи глаза, напяль противогаз, прикрой  лицо подушкой, но соверши акт.
Государство нуждается в послушных исполнителях, обязан воспроизвести по меньшей мере несколько таких винтиков.
Если откажешься, заставим посмотреть предупредительный фильм.
Занемогшего гражданина колючей проволокой примотали к доске. Неторопливо вышагивают санитары. А больной бьется в смертной тоске, колючки вонзаются и рвут тело. Кровь капает на пол, капли скатываются в пыльные шарики.
Санитары утомились и опустили носилки.
С наслаждением закурили. ( Что опять говорит о широте взглядов нашего правителя: не боится показать, что искоренены еще не все пороки, люди слабы в своих заблуждениях.)
Мало того, один вытащил из кармана плоскую флягу. Темный напиток, наверное, хорошо заваренный чай. По очереди глотнули. Хозяин забыл положить сахар, сморщились от горечи.
Поплевали на ладони и подхватили груз.
Железный скрежет за кадром.
Еще сильнее бьется больной. Колючки вонзаются, но не убивают.
Наконец, показывают скрежещущую машину. Лезвие медленно вгрызается в бревно. В плаху въелись ржавые пятна крови.
( Есть варианты: иногда показывают, как сходятся пластины чудовищного пресса. Или  пылает костер, за пеленой огня угадывается столб, к нему примотана цепь. Она отчаянно дергается.
Много вариантов, еще на заре существования человечество придумало
орудия для пыток. И ныне прибавилось лишь несколько профессий, каких не знали наши предки.
Так Циолковский предложил запустить в космос несколько соединенных вместе ракет. И когда у одной кончается топливо, ненужную машину отстегивают вместе с ее водителем. И тот погибает во славу первопроходцев.)
После просмотра фильма самые упрямые отказники охотно признают свои ошибки.
И правитель прощает их, и даже не вырывает ноздри, не усекает язык и, тем более, не рубит пальцы – работников, как всегда, не хватает.
Северные реки необходимо повернуть на юг, а южные пустыни перебросить на север. А  по берегам Ледовитого океана построить железную дорогу. И пусть погодные условия позволят эксплуатировать ее несколько дней в году, и этого вполне достаточно для удовлетворения возросших материальных потребностей.
И опять всколыхнутся знамена, а дикторы задохнутся от радости, зачитывая победные сводки.
Так или примерно так произойдет, когда тысячи последователей вслед за своей предводительницей поднимутся на баррикады.
И если немедленно не остановить ее…
Не избавиться от больной памяти.
Когда человека предают, то он не желает знать предателей. А также презирает весь их род.
Но природа по большему счету разделила нас на два противоборствующих лагеря. И одновременно не позволила жить по-отдельности. И часто презирая себя, обретаем мы ненадежную спутницу. Но только у некоторых хватает сил уйти от нее. Даже после самого жестокого предательства.
Я ушел, запер дверь и заложил окно, и все равно слышал их голоса. Заткнул уши, но различал крадущиеся их шаги.
Выколол глаза, но видел в огненных сполохах.
Оскопил себя, но по-прежнему жаждал.
И если не удается напиться из чистого источника, то, чтобы выжить,  приникаешь к луже.
Они выстроились на обочине и предлагали себя богатым машинам. Одни ненароком выставляли ногу, и юбка заползала на бедра, другие расправляли плечи, и рубашка послушно распахивались, ветераны не прибегали к дешевым трюкам, а зазывали непристойными жестами.
Машины тормозили или отчаянно газовали.
Добрался пешком, тогда еще не было машины. А чтобы не опознали, надвинул на глаза кепочку.
- Ну? – окинула меня пренебрежительным взглядом престарелая девочка. Другие не позарились на пешехода.
- Да, - прохрипел я.
Переваливаясь на кривых ногах  или подволакивая перебитую ногу, подобралась  к жертве.
- Есть? – предусмотрительно поинтересовалась.
Я выгреб из кармана копейки.
- Только на это хватит, - безошибочно определила она.
Щербатый рот распахнулся. Оглушил помойный запах просроченных продуктов.
Отшатнулся от оскаленной пасти.
К дороге подступил овраг. Потерял равновесие и балансировал на краю пропасти.
Перед тем, как  рухнуть, различил до мельчайших подробностей.
Как дряхлы и поношены они.
Даже у молодых сквозь слой краски проступали гниль и труха. Гниль эта изнутри разъедала тело.
И стоит посильнее надавить на кожу…
Не кровь, но гной брызнет из-под пальца.
Земля наша насквозь пропитана гноем. И можно навечно завязнуть в зловонном болоте.
Скатился в овраг, оглушили проклятия и пожелания.
- Нет! Никогда! – поклялся себе.
И досконально следовал этой клятве.
А когда становилось невтерпеж, рука воровато заползала под одеяло. Дергался и стенал под беспощадной рукой, потом обессилено откидывался на подушку, но не нарушил клятву.
Будьте прокляты так называемые защитницы демократии, кто вас просил вмешиваться в естественный ход истории?
Вмешались и сгинули в лихолетье, и напрасно пытаюсь я проникнуть в полуразрушенное строение.
В барак, где некогда жили мои современники, и были рады хоть таким стенам.
Гнилым и трухлявым, труха и личинки  налипли на кожу и на одежду.
Стряхивая их, добрел до заколоченных досками дверей.
Когда-то, уходя от преследователей, ухватился за дужки замка и ногами уперся в стену.
Рванул и упал вместе с доской, кошка всегда падает на лапы, многое перенял от зверей.
Не разбился, разве что вывалялся в грязи, что ж, и до этого не  единожды пришлось прятаться по оврагам и свалкам.
Оторвал доски, дверь скрипуче отворилась. Зажмурился и осторожно вступил в былое.
А когда запах гнили и разложения  пригнул к земле, прикрылся ладонью и посмотрел сквозь неплотно сомкнутые пальцы. Розовые полоски, таким иногда видится прошлое.
Развел пальцы, не верю благостным картинкам.
Длинный коридор с пустыми проемами на месте дверей. Истертые почти до прозрачности доски скрипят и прогибаются под ногами. Закопченные стены и потолок, обрывки обоев.
Порывы ветра оборачиваются глухими стонами, будто былые обитатели катакомб пытаются пожаловаться на загубленную жизнь.
Не было ничего, все с чистого листа, бесполезно искать и бредить, и не имеет смысла заглядывать в комнаты.
В одной из них на пол брошены вонючие тряпки, в них копошатся  насекомые.
Другую превратили в уборную, тяжело и неохотно взлетают огромные жирные мухи.
В третьей, видимо, грелись около огня, но пепел уже подернулся серым налетом.
Когда пытался проникнуть сюда, упал и  разбился, боль, наконец, навалилась.
Бесполезно оглядываться,  нет ничего за спиной, нельзя идти вперед,  озираясь на каждом шагу.
Хромая и подволакивая изувеченную ногу, так подбиралась проститутка, так убегали мы от танковой атаки, так жили и страдали, кое-как выбрался из полуразрушенного барака.
Разожгли костер и забылись у огня, несколькими бродягами меньше, не заметят их гибели, или равнодушно вычеркнут из реестра жизни. И забудут их прозвища.
Ветер принес к стене сухие листья.
Достал зажигалку, лист свернулся от огня, неохотно занялся.
Не получится, недавно – вчера или на прошлой неделе прошли дожди.
А если листья загорятся, затопчу огонь или залью пеной из огнетушителя..
Или ворвусь в охваченный пламенем дом и спасу обитателей. Кого спасать, перед пожаром тщательно обследовал комнаты. Искал под кроватями, заглядывал на антресоли.
Крысы давно покинули  обреченный корабль, даже на свалках и на помойках не слышно  возбужденного  писка.
Мы все погибнем, не имеет значения днем раньше или позже.
Листья занялись, наверное, дождей не было несколько месяцев.
И не удалось затоптать огонь, помешала больная нога. Ранили в смертельной перестрелке, открылись старые раны.
Дохромал до машины, достал огнетушитель. Много лет возил с собой, наконец, пригодился.
Наверняка устройство это разработали военные – кольцо как у боевой гранаты.
Выдернул кольцо, упал на землю и закрыл затылок ладонями. Когда грянет взрыв, не иссечет осколками.
Но за долгие годы хранения взрывчатка распалась на первоначальные составляющие.
Зашипела змеей, но давно уже выпали  ядовитые зубы.
Огонь охватил стену барака. На огне потрескивали сухие поленья. А дым был похож на легкие облака. Они складывались в непонятные фигуры. И что угодно можно вообразить в этой неразберихе.
Загляделся и промокнул непрошенные слезы.
Просто горячий порыв ветра; необходимо вызвать пожарную команду.
Но забыл зарядить телефон, напрасно колотил по нему кулаком, потом швырнул в канаву.
Судьба, бродяги вовремя сожгли барак, теперь за бесценок отдадут  участок.
Ничего не сделать, можно лишь перед ликом святого заступника поставить свечку, да попросить батюшку помянуть усопшую.
Или помолиться за грешные наши души.
На то и существует церковь, чтобы замаливать грехи.
Мягко и послушно заурчал мотор.
Но оглушил колокольный звон.
Церковь разрушили в тридцатые годы, а новую еще не возвели. Но колокола  грохотали.
И, наверное, никогда не избавится от этого.
Что ж, приучусь жить еще с одной болью, мне не привыкать.
За что такие муки?

                Декабрь 2013.