Искры жизни. Встреча седьмая

                РАБИНОВИЧ СТРОИТ СОЦИАЛИЗМ

От этого первого года пребывания в ГУЛАГе у Рабиновича остались самые тяжёлые воспоминания. На воле он не представлял, что уголовный беспредел  в тюрьмах и лагерях так откровенно направлен против политических. Тот очкарик, зарезанный Гнидой, писал тайком стихи. В память врезались такие строки:

...Над нами нагло изгалялись урки,
Охранники стреляли в спину зло,
Мы серебро меняли на окурки
И верили: нам крупно повезло.

Наконец наступили перемены. Начальник строительства химического комбина та приметил толкового работящего бригадира и решил поближе с ним познакомиться. Знакомство в интересах дела,общение на оперативках постепенно привели к взаим ной симпатии этих двух людей. Да ещё оказалось, что оба воевали в гражданскую и оба в кавалерии. Правда Данилов оборонял Царицин, а Рабинович сражался в Первой
конной. Неслыханное дело - Рабинович, осуждённый по тяжёлой статье - контрабан
да, был вскоре расконвоирован и переведен на положение поселенца. Причём никто приговор  не пересматривал. Такие «локальные» решения принимались начальством лагерей в исключительных случаях, когда ценного работника необходимо было убе
речь от уголовного беспредела. Рабинович получил комнату в бараке, где вместе с семьями жила охрана лагеря, поэтому надзор за ним был круглосуточный. Но не это тяготило. Всё равно на стройке он проводил по 12-14 часов. Разлука с мадам Рабинович и возлюбленной точили душу. В работе он забывался. Ещё через год он
стал одним из самых известных и популярных людей на стройке.Двусмысленность его положения была для начальства гарантией лояльности. В любой момент его могли вернуть в барак к уголовникам и тогда бы его уже никто не спас. Он, как и всю свою прошлую жизнь, продолжал балансировать на лезвии ножа. Один только донос
и - конец. Постепенно ему начали поручать вопросы, связанные со снабжением стро ительства стройматериалами, металлом и оборудованием. Ездил он в сопровождении двух «вольнонаёмных» экспедиторов, имевших при себе наганы и инструкции насчёт Рабиновича, в случае, если он вздумает бежать. Бежать!.. Как будто он не догады-
вался, что будет с его семьёй в случае побега. Да и работа, сказать по совести, ему всё больше нравилась. Его деловая хватка, изворотливость, неутомимость в умении комбинировать, приносили свои плоды. И вскоре начало происходить то, что вошло в историю индустриализации страны как метод Рабиновича. И внешне он пере менился. Кто бы узнал в этом элегантном красавце в кожаном новеньком пальто с
серым каракулевым воротником и в такой же ушанке, в щегольских фетровых бурках, в лайковых перчатках на меху вчерашнего обитателя страшного лагеря, где царил уголовный беспредел и по-прежнему убивали по ночам мирных фраеров и политиче ских. И хотя жил он всё в том же бараке вместе с охраной лагеря, но для деловых
встреч он часто ночевал в номерах гостиниц, питался в ресторанах и столовых для начальства, выпивал в компании  очень крупных начальников. Его обаяние, остроу мие, лёгкость нрава в сочетании с гибким умом и талантом рассказчика, его чело веческая доброта притягивали этих мрачноватых людей как магнитом..
Потом давали себя знать некоторые побочные результаты его бурной деяте льности. Жены начальников начали с его лёгкой руки щеголять в дорогих мехах и платьях из модных ателье Москвы и Ленинграда, обслуживающих партийных бонз с их жёнами, чадами и холуями. Он уже не раз ловил на себе призывные взгляды важных гулаговских дам, однако печальный образ трагически погибшей и по его вине Бэбы Мировской тут же  всплывал в его памяти. Но другой образ, образ Фани Шизнов ской, неповторимой, незабвенной Ла Фа, всё чаще напоминал о себе, когда во время очередного ужина в обществе высоких начальников он следил затуманенным взором за их холёными и вызывающе одетыми жёнами.
Странным был этот призрачный мир. Сами начальники, расслабленно предаю щиеся комфорту и возлияниям после своей работы надсмотрщиками и заплечных дел мастерами. Их кокетливые, пошлые, разодетые в пух и прах дамы. Роскошное застолье - тоже итог "хозяйственной" деятельности Рабиновича.
А  за окнами трещал мороз, тайга тянулась стеной по обоим берегам Камы, за Вишерой, окружая горную Губаху, древние демидовские городки и лагеря, лагеря...
Где же ты, вольный край, Одесса и упоение прежней жизнью. Всё чаще его стали навещать
картины прежнего вольного, артистического скольжения от приключения к аферам и от афер
вновь к приключениям неутомимого ходока.


                ТРИ МУЗЫ И КОРОВА

Мадам Рабинович была воплощённым Храмом, Домом, Крепостью, в которой можно было выдерживать длительную осаду.Кельнерша Нюра была пожизненным другом, своим парнем,  крышей от полиции,  милиции,  босяков и уголовников до и после-
революционных вихрей, продувавших Одессу на протяжении десятилетий.
Фаня Шизновская была Воплощением Страсти. Наваждением Любви. Роковой, безумной. Воплощением Высокой Трагедии.
Но Корова (в девичестве Зоя Зак, известная также старожилам Одессы как Зи-Зи, Зу-Зу и Пышка) была существом самого высокого порядка. Это была Афина Паллада Рабиновича. Родом из обедневших польских аристократов с солидной долей еврейской крови, она была странной смесью революционных романтиков начала века
и французской культуры переходного периода на рубеже веков.
Именно она привила любовь к книге ещё совсем юному Зямке Рабиновичу. Их познакомила Нюра, когда Зямке было от роду всего семнадцать лет. Спрятавшись в доме Зу-Зу от полиции, он даже не заметил, как перекочевал в её постель и там, поселившись недели на три, он завершил своё сексуальное образование и впервые почувствовал тягу к изящной словесности. Зу-Зу (прозвище Корова появилось после её вынужденного замужества на Загребовском) лет на пять была старше Зямы. Она успела до разорения папаши Зак-Понтиковского получить хорошее образование, знала три языка, была музыкальна, начитана и беспечно распутна. Она курила, говорила хриплым баритоном, смеялась контральто, и басом пела женские партии из оперетт Кальмана и Оффенбаха. Она была очень красива, ленива и неряшлива. В доме, заставленном всяческим антиквариатом, царил хаос. Но её постель всегда сияла крахмальными простынями и французскими кружевами, а свое просторное тело она содержала в идеальной чистоте. В мужчинах Корова Зу-Зу ценила три качества - способность к сильным поступкам, светлую голову и свежее бельё.
Когда с помощью юного Рабиновича она, распадаясь на составные части, улетала на седьмое небо, то начинала по-кошачьи чихать, а потом быстро засыпала. При этом она  громко храпела. Зяма накрывал её с головой пуховой подушкой и засовывал руку под  кровать, где лежали  груды книг на русском, немецком и французском
языках. Зяма начал с картинок, а потом пристрастился к рассказам Бунина и Чехо ва, «Сказкам старухи Изергиль» Максима Горького. Там же лежал томик  Лермонто ва. Зяма просто влюбился в «Тамань» и «Мцыри». Начал читать переводы Бальмонта, потом французов.
Вот откуда у него появилась привычка, попадая на какой-то срок на нары, проверять содержимое тюремных библиотек.
Второй раз он попал в постель к Зу-Зу после того как она стала мадам Зегребовская. Именно она сказала Зяме, узнав от кельнерши Нюры о том, что Раби нович покусился на любовницу её мужа - загадочную Ла Фа.
     - Зяма, ты пропал, взошла твоя кровавая звезда. - Корова как в воду гляде ла!.. После того как Рабинович загремел на Север она бросила Загребовского, взяв с него солидную контрибуцию за годы бесцельно потраченные на этот брак, и подалась в Москву. И вот там она обрела свой истинный мир. Её страсть была коллекционировать нелепых и талантливых евреев и давать им путёвку в жизнь. Первым волонтёром от искусства оказался щупленький, лохматый, похожий
на испуганную курицу, поэт. Это был бедно одетый молодой человек с вечно незас тёгнутой до конца ширинкой. Через два года он стал модным и знаменитым и улетел на свой Парнас. Тогда она приютила плешивого с животиком музыканта, который до знакомства с ней подавал надежды и не более того. Через три года он стал ивест
ным дирижёром и тогда она поменяла его на молодого красавца киноопратора, кото рый вскоре стал просто знаменитым режиссёром и кинодокументалистом., особенно
благодаря своим хроникам с фронтов гражданской войны в Испании. Потом был кинодраматург, потом писатель. Щедрость её сердца не знала границ ни в одной области искусства. Сколько с её легкой и поистине божественной руки получила
культура молодого Советского государства! И уже спустя десятки лет ученики её учеников продолжали это великое дело. Она с годами сильно изменилась и стала похожа сразу на трёх знаменитых женщин - на Эмму Цесарскую, Фаину Раневскую и Галину Волчек.
После войны она перебралась в Польшу поднимать польский кинематограф. Единственно о ком она жалела всю жизнь, так это о Зяме Рабиновиче, который с её точки зрения остался необработанным алмазом редкой красоты и размеров. Уже в глубокой старости она вдруг вспомнила Одессу 17-го года, когда ещё малоопытному в делах любви Рабиновичу сказала,
    - Нюра говорит, что ты молодой король, не знаю, Зяма, как там у вас на Молдаванке, но в постели ты ещё Иванушка-дурачок. Странная штука эта жизнь. Мечутся люди,  мечутся, как мошки в летний вечер у керосиновой лампы, а сгорев, пропадают, как песчинки на дне океана.


           ИЗ МЫСЛЕЙ В СЛУХ 3


                *    *    *
Кто поистине достоин звания шута его Королевского
Величества? - Спрашивал Рабинович. И сам себе отвечал:
«Тот, кто однажды рассмешит палача».

                *    *    *

Деньги побуждают к мотовству, когда их не хватает и
к деятельности ума, когда их становится неожиданно много,
- говорил финансист Рабинович. Но тут он явно льстил самому себе.               



                *    *    *
Если не хочешь быть зарезанным во сне,
всегда желай врагу спокойной ночи, крепкого
сна и сладких сновидений, - предостерегал
опытный криминалист Рабинович.

                *    *    *
Револьвер под подушкой - самое опасное снотворное,
- напоминал фармацевт Зяма Рабинович из Одессы.

                *    *    *
Один гениальный физик сказал: «Когда мы поймём
что такое время, нам станет понятен замысел Бога».
- Ну да, - сокрушался Зяма,  - при такой жизни 
нам на это никакого времени не хватит.


                РАБИНОВИЧ СЧТРОИТ СОЦИАЛИЗМ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

А жизнь на гигантской стройке бурлила. Рабинович неделями пропадал в поездках, после которых приходили вагоны проката, арматуры, цемента, огнеупоров, пиловоч
ника, машины, насосы, трансформаторы, компрессора, огромные ёмкости, трубы, кабель, лебёдки, приборы, и всё, что невозможно перечислить, но необходимо для гигантской по тем временам стройки на Северном Урале. Он менял рыбу на вагонные колёса, бочки с солёными грибами на муку, соль на телефонные аппараты, ураль
ский лес на кирпич и двутавр. Уральские  самоцветы шли в Гохран и Ювелирторг и возвращались лакокрасочными покрытиями, химреактивами и буровыми агрегатами. Стройка кипела. Ставились рекорды бетонщиками, плотниками, монтажниками, штука турами, кровельщиками, наладчиками и путейцами. Высший пилотаж был, когда он
взял на себя часть обеспечения специальной бумагой Пермского Гознака в обмен... на часть продукции, т. е. свеженькие купюры, которые были необходимы для премирования передовиков и начальников всех мастей. Не зря говорят, земля слухом полнится. На стройку ринулись за длинным рублём Украина и Поволжье, Ростов и Одесса, Ереван и Кутаиси. Из них Зяма формировал отряды снабженцев, которые носились по всей стране занимаясь тем, что полвека спустя стали назы вать бартером. Комбинат рос как на дрожжах. Начальник строительства, давно ставший закадычным другом Ваня Данилов, сам родом с самых западных границ Укра ины, осевший в России после Брестского мира, приземистый, улыбчивый, человек колоссальной работоспособности и способности выпить фантастическое количество водки, с тревогой стал поглядывать на Зяму. Не зарывайся, - не раз говорил он, - но кто мог остановить Рабиновича, для которого рекордные сроки строительсва давно стали самой азартной игрой.
И вот приехала во главе с наркомом государственная комиссия на приёмку завода. Первые результаты проверки повергли комиссию в шок. Сметы в проектной документации были, но практически отсутствовали накладные, отгрузочные реквизи ты, акты приемки гигантского количества материалов и оборудования. Вот он, новый
с иголочки завод, первенец Сталинских пятилеток построенный... из воздуха. В полном порядке были ведомости на выплаченную зарплату вольнонаёмным и на снабже ние пищей, инструментом и обмундированием зоны, включая охрану. Но эти гигант ские суммы реально выплаченных денег не числились на счетах местных и Централь ного Промстройбанка. Это был скандал. Неслыханный, дерзкий, оглушительный. Так сказать вредительство наоборот. Газеты трубили о преимуществах плановой эконо мики СССР, хотя эти буквы следовало бы читать как Спец-Снаб-Сбыт Рабиновича.

      
               



                МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

В самом разгаре были пусконаладочные работы. И надо же случиться - зашлаковались колосники газогенератора. То ли температура прыгнула, то ли попался уголь с повышенной зольностью. Толком ещё сами не разобрались, как нагрянуло высокое начальство. Вся страна была в страхе от немыслимых и беско нечных попыток «врагов народа и шпионов» напакостить Советской власти. По крайней мере об этом писали газеты, шли громкие процессы, летели головы таких
железных большевиков-ленинцев как Касиор и Постышев и самая верхушка партии - Каменев, Зиновьев, Бухарин. Тридцать седьмой только наступал, а коса НКВД уже косила вовсю.
Рабинович в отсутствие Данилова, который мотался между  Москвой и Север ным Уралом, выбивая поставки сырья и материалов на досрочно пускаемый комбинат, руководил пуско-наладочными работами. Благо на комбинате было много из расконво ированных учёных и инженеров, от которых Рабинович получал огромное количество
необходимой информации и впитывал всё, как губка.
На таких объектах специалисты росли быстро, квартал шёл за год ВУЗа. И на, тебе. Налетели ясны соколы. У главного в петлицах ромбы, у свиты - шпалы. Из газогенератора ещё не выгребли остатки угля, не освободили колосники, только продули азотом. Рабинович ждал газоспасателя со шланговым аппаратом, чтобы спуститься самому и посмотреть состояние футеровки, прикинуть объём ремонтных работ. К верхнему люку поднялись трое - главный,  с ромбом в петлице, и двое - с тремя шпалами. - Ты, Рабинович? - Тыкнул главный,- попался, вредитель? Лично пытать буду! - Не знаю как вас правильно называть, гражданин начальник, я в ваших петлицах не разбираюсь (врал, конечно, провоцировал, предчувствуя азарт ную игру под названием «а ты кто такой»). Но я исполняю обязанности руководителя
пуско-наладочных работ и прежде чем орать на меня вы объясните,  почему нарушае те правила техники безопасности? Заявились на взрывоопасный  объект без инструк тажа, без сопровождения!  Немедленно покиньте цех! - От такой наглости у высоко го начальника на миг пропал дар речи. Он побагровел, нет, побурел от злобы, - запорю, забью, сволочь! - Его люди со шпалами уже схватили Зяму за локти, а этот тупой хам с ромбами, хлёстко врезал Рабиновичу прямо по зубам. Благо рука начальника по случаю морозной погоды была в меховой перчатке, а Зяма инстинктив но успел намертво сжать челюсти. Иначе не досчитаться бы ему передних зубов. Но кровь из рассеченных губ и носа обильно хлынула на шарф и ватник. Сплюнув сукро вицу, он успел крикнуть, - запрещаю спускаться в газогенератор! - и на него обрушился град новых ударов. Но он, низко наклонив голову,  мотал ей в разные стороны так, что удары или шли вскользь, или больно отзывались в костяшках свирепого начальника, когда попадали в темя. Отбив руки, этот гад с ромбом заорал:  Мне? Запрещать? Уголовная сволочь, лагерная пыль! Давай стремянку, - рявкнул, он рабочим. Я сам гляну, что вы там натворили. Рабинович молчал, слизывая кровь, один глаз у него уже затёк. - А ты, под расстрел, сука! - И лихо начал спускаться в газогенератор. Рабочие смотрели на Зяму, понимая что сейчас произойдёт, но он молчал. Молчали  и они. Сердитый начальник спустился на несколько  ступенек стремянки, хватанул чистого азота и рухнул вниз с высоты 3-4 метров на спёкшийся каменный уголь, сломав пару рёбер и проломив череп. Эти, со шпалами, как только до них  дошло, что случилось, заметались как крысы. Они уже не держали Зяму. Один из них, поумнее и, видимо, не такой законченный скот, крикнул, - помогите, Рабинович, прикажите рабочим. - Что приказать? Прыгать на верную смерть? Вон, видите под генератором газоспасатель подошёл, тащите его сюда! И живо! - Он уже командовал этими, со шпалами в петлицах.- Еще пять-семь минут и не откачаем начальника, вместе под вышку попадём! - Одев шланговый аппарат и бросив внутрь генератора толстый канат он сам спустился, обвязал этого кретина верёвкой и дал сигнал. Когда он вылез сам, то как был, весь в запёкшейся крови, вместе с газоспасателем минут двадцать откачивал бывшего человека с ромбом. В том, что бывшего - был уверен.
Рабинович давно понял устройство этой подлой системы, за которую в гражданскую войну рубился в свирепых конных атаках...
Уже, вызванная  диспетчером, летела к ним санитарная машина... Игра получилась на славу. Иногда это просто необходимо, что бы дать всем подонкам почувствовать их ничтожество и никчемность в этой жизни. Начальник же стал инвалидом, лишился всех званий (ну не круглые же идиоты те, которые были над ним, да и ребята в шпалах, выгораживая себя, притопили бывшего грозного шефа). Ваня Данилов, который опять грудью стал за Рабиновича, рассказал потом, что где-то видел эту скотину рядовым  вертухаем. Ещё хорошо отделался, мог сам стать лагерной пылью
Жалости не знало это проклятое время.


               
До следующей встречи