Праздник. Гл. 14, 15

Начало:  http://proza.ru/2013/12/17/248
         http://proza.ru/2013/12/18/145
         http://proza.ru/2013/12/19/318
         http://proza.ru/2013/12/20/296
         http://proza.ru/2013/12/21/262
         http://proza.ru/2013/12/21/270
         http://proza.ru/2013/12/21/278
         http://www.proza.ru/2013/12/22/412
         http://www.proza.ru/2013/12/23/146


14
Да, всё пока хорошо, идеально почти, даже не верится, – думала Наташа, скрываясь у себя в комнате. Хоть бы мать не взбрыкнула в последний момент. Прецеденты есть: три года назад все наготовленное и расставленное на столе было нетронутым сослано обратно на кухню, а мать с треском захлопнула свою дверь, вышвырнув за порог подарки. Сейчас и не вспомнишь повод, какая муха её тогда укусила, кто брякнул что-то ей неугодное. А нынче сплошное благолепие… только бы не растрясти хрупкое согласие, не расплескать. И почему нет Дюши? Почему, ради чего, зачем он не здесь, для полного моего счастья?
Она взяла мобильник, повертела в руках. Позвонить? Страшно. Лучше написать, продумав каждую буковку, не цепляться к интонациям, дать ему подумать…
«Повторяю своё приглашение тебе на сегодня», – набрала она тщательно.
Ответа не было долго. Совещается с «мамулей»? Или уже поздно – идёт праздновать с какой-нибудь лукавой луковой Лизой? Она успела нервно выкурить две сигареты, когда через двадцать две минуты дисплей показал ответ:
«Поздно перерешивать. Могу приехать только утром первого числа».
Она перечитала раз десять, истолковывая и усмехаясь над этим нелепым «перерешивать». «Поздно» – значит, хотел бы перерешить? «Могу приехать…» – значит, если бы мог, приехал? Кто и что не даёт? «Мамуля» встала на дыбы? Или… Лиза ждёт? ей – обещано?
«А где будешь ночью?»
Ответа на этот прямой и бесхитростный вопрос пришлось ждать целых двадцать четыре минуты. Соображал, врать или сказать правду? Возможно, лжёт:
«У родителей».
Ну, допустим… Хотя это вряд ли завлекательная компания – его родители. Непрерывно жующие челюсти, взор в телевизор, обсуждение увиденной тошниловки. Что ж, вольному воля. О якобы званых ею гостях – не спрашивает. Так. Проясним позиции письменно – как факт, от которого не отопрёшься. Расставим точки над «i»:
«Решай. Я тебя всегда жду. Женя, разумеется, ровно ничего не имеет против. А Августа вообще не может поверить, что тебя не будет – думает, я шучу».
На сей раз дисплей не задержался с ответом:
«Как?! А.В. забыла, что я ставлю сапоги не на тряпочку?!»
Наташа оторопела: какие сапоги? Какая тряпочка?! Ах, тряпочка… О, эта Тряпочка. Да-да, Августа Васильевна требует – тррребует! – непременно ставить обувь в прихожей не на обувную полку, а на особую, ею заготовленную и расстеленную на половину прихожей влажную Тряпочку, вполне безобразную и неприглядную, линялую и застиранную, год от года простирающуюся всё обширнее и норовящую захватить всё пространство передней. Наташа пыталась явочным порядком поспорить с этим обустройством домашнего быта, покупая специальные коврики, – напрасно! Августа Васильевна любые посягательства и на саму Тряпочку, и на священную идею Тряпочки воспринимает как личное оскорбление, попытки опрокинуть ЕЮ заведённый распорядок, свергнуть её, Августу, с «престола»… Видно, в последнее Дюшино посещение схватка из-за Тряпочки была нешуточной, а она, Наташа, и не знала. Проявлять свой норов в отношении зятя – совсем не то, что приводить в повиновение дочь или внука. Свои, кровные – подёргаются, повозмущаются и забудут, но зять, многолетний «примак», вряд ли будет склонен смотреть на эти потуги как на безобидное чудачество. Августа наверняка и не думает об этом, а вот зять помнит. Бог мой, какие ничтожные пустяки…
«Да она давно забыла! Разве ты не понимаешь, с кем имеешь дело?» – попробовала урезонить Наташа.
«Так мне можно будет поставить сапоги на стойку?» – настаивала трубка.
«Нет, сапоги на тряпочку, пжалста… беру это на себя!» – развеселилась Наташа.
Ответа не было. Ну-ну. На одной чаше весов – она, Туся, её стремление быть с ним, её горечь и слёзы, их многолетнее супружество. На другой – Тряпочка, за которую истово цепляется вздорная старуха, стремительно теряющая адекватность. Неужто Тряпочка может быть причиной?! Нет, только поводом. Враньё, враньё! 
Наконец, трубка пискнула и показала послание:
«Встречу НГ с родителями, на час, и буду пробираться к вам».



15
Наташа впорхнула на кухню, почти физически ощущая за спиной счастливый шелест упругих и мощных крыльев. Но взглянув на брюзгливо-недовольное лицо матери, её непримиримо поджатые тонкие губы, презрительно сощуренные в щёлки глаза, враз поняла: благолепию конец. Этого следовало ожидать: Августу Васильевну всегда, сколько Наташа себя помнила, занятие уборкой приводило в крайнее раздражение. Может, она невзлюбила уборки потому, что они поручались ей в семье с детства? Но никаких «старших» над ней в семье нет уже четверть века, а она в «особых случаях», вроде праздников, упорно имитирует бурную деятельность именно на этом фронте, – по привычке, что ли, не в силах свернуть с наезженной колеи?
Ритуальная символическая возня мокрой шваброй по полу была к этому моменту закончена, и Августа Васильевна сочла необходимым именно сейчас, отставив в сторону «греческую рыбу» и сковороду с грибами, затеять капитальное отдраивание «семейного очага».
- Вы загадили всю плиту! – прошипела яростно  Августа Васильевна, слыша шаги дочери, демонстративно не разгибаясь от чёрной эмалевой поверхности и словно напитываясь от неё столь же чёрной злобой. – Засрали! всё засрали! А я тут за вами оттирай! Как же – тут и за год не очистишь. Надо после каждой готовки подтирать, говнюки!
Наташа почувствовала, как обиженно и бессильно сложились за спиной крылья. Вместо них прорывалось наружу негодующее: кто это «вы»?! мы с Женькой едим наскоро, с пятое на десятое, норовим готовую пакость в микроволновке разогреть, у плиты только ты сама беспрестанно хлопочешь – то твоя заветная куриная ножка жарится, то картошечка шкворчит, стреляя салом, то поплёвывает на эту плиту из кастрюли твой бурнокипящий жирный бульон, о котором ты забыла ради телестрастей…Но ты спешишь с горяченьким в свою комнату, делая вид, что не подозреваешь о сотворенном с плитой безобразии, втайне радуясь её чёрному цвету, и всегда готовая сослаться на ослабевшее зрение…
Однако молчи, Туся, молчи! нельзя теперь поддаваться…
- Мама, оставь это, пожалуйста, не время сейчас, – умоляюще прижала она руки к груди. – Я мясо не успею в духовку сунуть… останемся без горячего… да и не тем ты чистишь… вот, смотри, у мойки гель стоит…
- Какой ещё там гель! – грубо оттолкнула Августа ни в чём не повинный флакон, чуть из рук не вышибла, – не надо мне этих штучек! Я всегда вот так оттирала, и всё отходило!
- Это как хочешь, – покорно отступила Наташа, – но сейчас брось это, брось! Ну сама подумай: ещё жарить мясо, в два захода, на противень укладывать, грибы, майонез… сыр тереть, яйца в салат варить… Я потом всё сама очищу, всю плиту.
- Ах, я мешаю?! Я тебе всегда мешаю! Под ногами путаюсь, скажите, пожалуйста! – Августа Васильевна зарядила в свои слова максимум яду.
Ситуация становилась крайне опасной: Августа явно взвинчивала себя, пытаясь раздуть скандал из ничего. Авиабомба свалилась с безоблачного неба и зловеще тикает, копя силы сокрушить всё вокруг и поджидая неловкое движение…
- Не мешаешь, мама, не мешаешь, – Наташа успокоительно коснулась её руки, – помогаешь! И на тебе кропотливое дело, мам, – бутерброды с икрой. Пора, уже пора за них приниматься… Мам, Андрей только встретит с родителями и приедет сюда, – ненароком подпустила она самую важную для себя новость.
Перспектива заняться икрой сломала решимость Августы Васильевны немедленно добиваться «справедливости», и она сбавила обороты, меняя «праведный гнев» на величественную «милость».
- Приедет? – с ноткой презрения переспросила она небрежно. – Хм, надумал. Ну, пусть едет… Говори, что мне делать. Где булка?
Наташа с облегчением перевела дух и, уже лихорадочно гремя сковородкой, затараторила: там в пакете, взяла бадаевский батон, но в нарезке не было, придётся резать, зато наисвежайший, да и Женя любит не в нарезке… он не лёг? очень устал на зачёте, сдал благополучно…
Закончить она не успела: Женина дверь с треском распахнулась, и он, лёгок на помине, ринулся в прихожую, лихорадочно хватая ещё мокрые сапоги и шарф. Наталья испуганно поспешила туда:
- Жень, ты куда? что случилось?
- Ничего, мать, ничего, – скороговоркой отнекивался хмурый и взъерошенный Женя, не глядя на мать.
- Ты что, уходишь? – недоумённо встревожилась Наталья.
- Да! – Женя явно не желал вдаваться в подробности.
Наталья наблюдала за его стремительными сборами, стараясь загородить собою коридор – не дай бог, Августа учует! – и прикидывая возможные причины.
- Ты что, про подарки забыл? – спросила она шёпотом.
Женя нетерпеливо хмыкнул, и, уже берясь за ручку двери, соблаговолил-таки укоризненно протянуть:
- Ма-а-ать… что ж ты так про меня… с этим всё в порядке, поняла?
Он с грохотом снял допотопный железный крюк с двери и выскочил на лестницу. Наталья растерянно сунулась следом:
- Так куда?.. ты придёшь? Да что ж такое?!
Женя обернулся:
- Спокойно, мать! Комп, комп у меня полетел! Надо кое-что… И за Инет не пла-а-ачено… – донеслось уже с нижней площадки.
- Тьфу ты… напугал… – Наталья с облегчением заперла двери, и улыбаясь, качала головой. Кому что… Августе телевизор и провиант, ей – Дюша, а Женьке комп подавай. Впал в рабство. Без этой железки уже ему и нет ни жизни, ни праздника...
Мать, слава богу, так увлеклась порученной икрой, что ничего не заметила – ни Жениного побега, ни сведений о сданном зачёте. И хорошо, а то расспросов было бы не избежать.
Но напрасно она надеялась, что Августа Васильевна даст ей волю для кухонных хлопот. Уже через минуту она возникла за Наташиной спиной:
- Говори, где мне сесть? Пойду, пожалуй, к себе, там, за столом.
- Я там уже накрыла, – встрепенулась тревожно Наташа, представив, как мать сдвинет всю сервировку, расположив на белой крахмальной скатерти жирную маслёнку, вскрытую банку икры, засыплет весь стол мелкими крошками… но тут же осеклась, увидев грозно сдвигающиеся материнские брови, – Ладно, сядь там, в самом деле…
На этом затруднения Августы Васильевны не закончились: она желала, чтобы дочь открыла банку («мне не вскрыть!»); достала самую большую разделочную доску из дальнего шкафчика наверху; нашла нож и заточила его… а также приняла за неё решение: резать ли каждый кусок булки пополам? прямо или наискось? мазать ли маслом, и насколько толсто? на какое блюдо класть, и если на ярусную вазу, то надо достать её из серванта («у тебя там всё так впритык, ничего не вынуть!»); украшать петрушкой или укропом… Попутно Наташа получила взбучку за то, что масло заранее не было вынуто из холодильника: «Ты подумала, как я его намазывать буду?! Оно же у тебя каменное!!»
Наталья заполошно металась между сковородками, мойкой и местом торжественно-неторопливого сотворения Августой бутербродов, отчаянно думая про себя: ну что же это за симуляция полной беспомощности?! испытывает её терпение? способ провокации конфликта? но зачем?! И ведь так всегда, просто от праздника до праздника успеваешь забыть её повадки, а они усугубляются с каждым годом, принимая какие-то издевательские формы. Или?..
Как раздумчиво сказала недавно немолодая мудрая коллега: «Знаете, Наташа, самое трудное в жизни – принимать решения и нести за них ответственность…» Хм… В молодые и зрелые свои годы Августа не боялась никакой ответственности, единолично принимала решения крутые, смелые, и претворяла их в жизнь с завидной энергией: разменять безнадёжно «необменную» квартиру, взять страшную своими размерами ссуду, «добыть» за бутылку коньяка садовый участок, выломать и вынести по кирпичику из квартиры старинную печь, совершить дальнее путешествие, даже сунуть взятку врачу…А тут она вдруг ни за что не может решить, резать булку прямо или наискосок! в ничтожнейшей житейской мелочи боится попасть впросак? чего тут бояться?! Разве кто-то что-то поставил бы ей в упрёк? хм, бывает, конечно… но если бы только любая житейская мелочь не обращалась рьяными стараниями Августы в «принципиальный вопрос», достойный ожесточённых словесных схваток с выяснениями, кто прав… Нет, не боится она упрёков ни дочери, ни внука, ни тем более зятя. Кажется, она СЕБЯ боится… ни за что не желает оказаться ошибающейся, а тем паче виноватой хоть в чём-то?
Минут через двадцать Наталья услышала, как Женя вернулся и затих в своей ближней к входным дверям комнате. Выждала немного, заглянула: лёг на диван под плед. Легонько потрепала по вихрам:
- Эй, заяц… ну как, справился, всё в порядке?
- Угу… угу… – отрывисто буркнул Женя, едва приоткрыв сонные глаза.
- Эй, е-ей… ты смотри, проспишь Новый год! Почти десять часов всё-таки.
- Я немного… часик… ты меня разбуди… обязательно… – смутно доносилось из щели между подушкой и стеной.
Наталья вздохнула. Посмотрим ещё, как пойдёт дело. Может, через час и артиллерийской канонадой не разбудишь. Жаль будет поднимать его для Августиных церемоний, но страшно и подумать, что сделается, если Августины ожидания не оправдаются.
Она вернулась на кухню и снова схватилась за работу. Наташа чувствовала себя дирижёром большого симфонического оркестра, летая из кухни в комнату, спеша водрузить на стол «мясное ассорти» и салаты (время, время! Стрелки часов бегут бессовестно быстро!), достать необходимые блюда и заодно цепко бросить взгляд на Августины бутерброды, поправляя на ходу раскладку деликатеса и тонкие букетики укропа поверх налитых икряных шариков. «Распорядитель торжеств», Ватель, в чьей власти создать из привычных, обыденных вещей недолговечное изящество праздника…
Но если бы не мешали! Как сбивает с нужного настроя и темпа эта бестолковая крикливая толпа ряженых уродов… Лезут назойливо в «окно» экрана, заглядывают в комнату чудовищные рыла, блеют и воют, перевирая светлые, добрые, давно знакомые песни, превращая их в пустые муляжи, в невыносимо-мёртвые подделки. Гладкомордые мужики в перьях и мехах выдавливают из себя или бодро-победительное веселье, выпучив глаза и истерически взвизгивая, или фальшиво-томную страсть. Заштукатуренные тётки, в люрексе вечерних платьев, с подзаборной лексикой изображают «простых русских баб», рассказывая про степень опьянения своих тупых мужей, похотливых дружков и жадных свекровей – в ходу «секас» и «семейная тематика». Каждое появление Наташи в комнате сопровождалось новыми порциями этих зловонных помоев, словно дёргают за локоть, гаркают в ухо, мешая сосредоточиться, будто ввалилась в дом наглая пьяная орава… Хотелось остановиться и шикнуть на всю эту нечисть: а ну брысь! пшли вон, не мешать мне тут! Это вам там делать нечего, а мне некогда… Ей было стыдно молчать – словно она согласна на эти с ней «разговоры», будто она такая же, будто принимает участие в этом грубом развязном балагане, смиренно становится тем, чем её хотят представить – пошлой безмозглой тварью, всегда готовой ухмыляться на любую скверно пахнущую дурь. Они лезут всё настырнее, осмелев от отсутствия сопротивления, уже «своей» её считают, одна услышанная реплика тянет за собой другую… безостановочная пытка!
А мать между тем сидит безропотно, доскребая из банки последнее на последние бутерброды, слышит ли? Не может не слышать. Неужели её не гнетёт эта мерзость, не возмущает?! В очередной раз убегая на кухню, Наташа не выдержала:
- Что они несут? Самим потом не стыдно? За кого они нас принимают?!
Ответа не было, но вернувшись к столу, она обнаружила, что «канал проникновения» перекрыт, «окошко» захлопнулось, экран «пыточного ящика» угас, а Августа Васильевна перебралась на стул в прихожей под зеркалом и демонстративно глядит в пол, крепко сжав губы.
- Мама! Что ты? зачем ты тут уселась, как бедная сиротка?
- Телевизор не дают посмотреть! Больно умные все! Скажите, пожалуйста, какие мы нервные! – с готовностью объяснилась Августа Васильевна, непримиримо раздувая побелевшие от злобы ноздри.
Наташа оторопела и растерялась. Она рассчитывала на сочувствие и поддержку, единение в отвержении явной пошлости. Но оказывается, для матери вся эта телевизионная вакханалия дороже реальности, она вступается за ящик так, словно он-то и есть главный «член семьи», осуждение которого ей крайне неприятно, и она готова разделить с ним несправедливое изгнание.
Семейное согласие опять раскачивалось на краю пропасти, готовое ухнуть вниз. Держись, Туся, держись! Во что бы то ни стало надо продержаться – до Дюши, не поддаться на провокации, не дать втянуть себя в бессмысленный скандал.
- Мама, ну зачем ты так, – сказала она примирительно, – включай, смотри, если тебе это нужно. Я же не просила выключать.
Августа Васильевна упрямо молчала, глядя в сторону. Наташа подождала немного и ушла на кухню хлопотать дальше. Минут через десять она с облегчением услышала, как Августа Васильевна покинула «место протеста» и позвякивает в комнате приборами, возвращая их на места у тарелок… Слава богу! Семейная лодка миновала опасный порог.

(Продолжение следует)