Калерия

               

                1.Я оглянулся посмотреть…

        Ранней весной 1976-го года, в один из прекрасных солнечных дней, тех дней, что случаются именно только ранней весной, я шел по Большой Полянке из своего академического института, в котором  закончил аспирантуру, год назад защитил диссертацию, и в котором теперь работал. Находился он  тут же  неподалеку, в Старомонетном переулке, стоило только пройти через небольшой проходной двор рядом с церковью Григория-епископа Неокесарийского. Я шел и с наслаждением вдыхал вкусный, чуть подмороженный, с носившимися в нем весенними флюидами воздух. Вдруг в нескольких шагах впереди себя я увидел молодую женщину. Она шла мне навстречу. Нет, она не шла – она несла себя! Легко, непринужденно, элегантно, с чуть вскинутой головой. Так обычно ходят балерины, только «моя» не выворачивала пяток, как это делают служительницы Терпсихоры. На ней была модная, расшитая узорами, дубленка, небрежно откинутый  капюшон открывал красивое лицо и светлые, гладко зачесанные, перехваченные темной лентой, волосы. Наши глаза встретились. Взгляд ее задержался  на мне чуть дольше, чем это бывает у случайных прохожих, и она проследовала дальше. У меня внутри что-то ёкнуло, по телу пробежала горячая волна. Пройдя несколько шагов,   оглянулся, и …наши глаза встретились вновь, как в той песенке: «я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, посмотреть, не оглянулся ли я». Она улыбнулась мне, сделала легкое движение затянутой в перчатку рукой, и пошла дальше. А я так и остался стоять с застывшей ответной улыбкой и тоже поднятой в ответном приветствии рукой.

         С той памятной встречи на Большой Полянке прошло около месяца. Мне из ВААП пришло уведомление о том, что за рубежом перевели мою статью, и просили зайти для выполнения некоторых формальностей, чтобы получить гонорар. ВААП находилось совсем рядом с моим институтом, в Лаврушинском переулке, стоило только свернуть со Старомонетного на Большой Толмачевский. Нужная мне комната располагалась в цокольной части здания. Пока со мной разбирались, я посмотрел в окно, расположенное на уровне тротуара - на другой стороне переулка виднелась тыльная часть Третьяковской галереи. «Вылез из окна – и ты в Третьяковке», - пришла в голову дурацкая мысль. Выполнив, что от меня требовалось, я направился к выходу и в коридоре едва не столкнулся с молодой женщиной, направлявшейся в ту самую комнату, из которой я только что вышел. Она улыбнулась  и скрылась за дверью. Я шел и вспоминал, где я видел эти глаза? Это лицо? Эту улыбку? Господи! Да это же моя прекрасная незнакомка с Большой Полянки! Вернуться? А что ей скажу? Мое сердце разбито, я без вас жить не могу? А если она замужем? Ведь такая женщина не может быть не замужем. А если даже она не замужем, то у нее все равно кто-то должен быть. У такой женщины не может кого-то не быть.  Ладно, сразу не вспомнил – значит не судьба. Иди и не оборачивайся. Не бежит она за тобой. 
      
        Однажды, обнаружив, что картошка закончилась, я пошел в овощной магазин, что находился рядом с моим домом. Магазин по какой-то причине не работал, и мне пришлось с полкилометра тащиться в торговый центр на Введенского. Вот и овощной отдел, пристроился в конце небольшой очереди и от нечего делать стал смотреть по сторонам. Не увидев ничего интересного, уставился на стоявшую передо мной дамочку, которая в этот момент ссыпала в целлофановый пакет репчатый лук, и меня словно огнем опалило.  Вот же она, та самая расшитая бисером дубленка! Мало того, дамочка тоже посмотрела на меня и улыбнулась. А это лицо, эти глаза!  Безмозглый недотепа!  Прекрасная женщина уже трижды улыбнулась тебе, давая понять, что ты ей, по крайней мере, не безразличен. Нельзя было испытывать судьбу в третий раз! Позабыв про картошку, ни слова не говоря, я мягко отобрал у нее пакет с покупками, подхватил под руку и мы не сговариваясь, вышли из магазина. Я уж не помню, о чем мы болтали, пока шли, очнулся лишь, когда услышал: «Вот я и дома». Кстати дом оказался всего в двух шагах от магазина. «Может, зайдете на чашечку кофе?». Я зашел и не выходил три дня. Это была Калерия.

       В небольшой двухкомнатной квартире, со вкусом и уютно обставленной, признаков пребывания мужчины не наблюдалось, а в воздухе витал тонкий аромат дорогих         сигарет. 
- Это мои друзья подбрасывают иногда, - сказала Калерия, доставая из плоской изящной пачки длинную тонкую темно-коричневую сигарету. Ну, так что насчет кофе?

      … Счастливые и уставшие, мы лежали на широкой тахте в маленькой комнате-спальне. Я взглянул на часы – было около четырех утра. Половина суток пролетели, как один час! У меня было ощущение, что мы всегда знали друг друга, что по какому-то чудовищному недоразумению были разлучены, и вот теперь справедливость восторжествовала и мы, наконец-то, снова вместе. В перерыве между бурными ласками, мы или молчали в сладкой истоме, или что-то рассказывали друг другу и не могли выговориться, нам было легко и весело. В окне виднелся строительный кран, который чем-то напоминал жирафа, с любопытством уставившегося в нашу сторону.
  - Правда, он смешной? И слишком любопытный, - как бы прочитав мои мысли, сказала Калерия, – а любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Она встала и задернула штору. В слабом утреннем свете я залюбовался ее стройной фигурой, четко выделявшейся на фоне окна. Меня снова охватило желание.
- Какой ты ненасытный! – ласково промурлыкала Калерия, прижимаясь ко мне.


                2.Скандинавский варяг

       Летом  1898 года  шведский подданный Густав Лейскотт прибыл в Иркутск с рекомендательными письмами от высоких чинов Санкт-Петербурга, и в честь него, недавно назначенный иркутский губернатор Моллериус устроил прием. На этом приеме оказался и вдовствующий потомок сосланного  декабриста Александр Лещинский, со  своей девятнадцатилетней дочерью Татьяной – первой красавицей иркутского дворянства. Лейскотт без памяти влюбился в нее, Татьяна тоже благосклонно ответила на горящие обожанием взоры скандинавского варяга, и вскоре он вернулся в Россию  уже навсегда.
Сам Густав Лейскотт, был из родовитой шведской семьи, хотя и не очень богатой. Что его привело в Россию? Жажда славы, карьеры, богатства или страстная любовь? Думается, что и то и другое. Надо сказать, что цель его первого приезда была чисто коммерческой. Предприимчивый швед предложил поставлять сибирскую древесину в центральные части России и в Европу, пользуясь также ветвями к пароходным пристаням Волги. Только-только, всего два года как запустили Сибирскую железную дорогу, а летом 1898 года первый поезд пришел и в Иркутск, знаменуя качественно новый поворот в истории города. Дело пошло очень удачно, и через несколько лет Лейскотт уже ворочал миллионами. К этому времени телеграфные провода опутали весь мир, а Густав, удачно вложив деньги в Сибирскую телеграфную компанию, помимо всего прочего стал одним из основных держателей ее акций. Родилась Catrin – мать Калерии. Лера говорила, что родители долго подбирали имя, чтобы оно было шведским, и в то же время, созвучным с русским. Так и остановились на Катрин, а по-нашему – Катерина.

        Дела у Лейскотта шли прекрасно – его бизнес процветал, у него была любимая жена, красивая дочь, богатство – у него было все, о чем только можно мечтать. И вдруг, в одночасье, не стало ничего. В России грянула революция. В Сибири адмирал Колчак терпел одно за другим поражения от Дальневосточной армии красного командарма Блюхера, и в 1922 году у Лейскоттов новой властью было отобрано все. Они стали нищими. Через год, от полученного потрясения сердце  Густава не выдержало, и он скончался на руках жены, в небольшом бревенчатом доме, который они смогли приобрести на часть припрятанных украшений Татьяны. Ему было всего 53 года. Отца Татьяны, как «благородного происхождения» расстреляли сразу же, после того как  Иркутск перешел в руки красноармейцев, даже не вникая в то, что он был потомком одного из тех декабристов, что когда-то сами выступили против царского самодержавия. Теперь женщины  оказались совершенно одни в этом, неожиданно ставшим чужим городе. Надо было как-то зарабатывать на жизнь. Татьяна стала работать сестрой милосердия в госпитале, выхаживать раненых бойцов ненавистных красных, а Катерина устроилась  к ним же в штаб телефонисткой, скрыв свое происхождение. Сделать это было нетрудно, всего за один «камушек» выправив соответствующие документы у знакомого нотариуса Канцеля.

      Но, как известно, пути Господни неисповедимы. Однажды Катерину попросили заменить заболевшую машинистку, и,  подивившись грамотному письму, так и оставили на этой должности. Теперь она сидела в приемной самого командарма Блюхера, занимавшего со своим штабом здание городского Собрания. Несмотря на боль от утраты  своего любимого деда, так жестоко расстрелянного красноармейцами, несмотря на трагическую кончину отца и потерю всего их состояния, Кате, тем не менее, нравилась ее работа в «самом логове врага», виновного во всех ее семейных бедах.  Ей льстило, что штабисты - молодые симпатичные командиры – оказывали ей различные знаки внимания, были вежливы и обходительны. Среди них особенно выделялся Виктор Гайгаров –  высокий  стройный светловолосый красавец.  Еще в 1920 году, будучи командиром отряда конной разведки в дивизии под командованием Блюхера, он проявил себя в боях под Каховкой и штурме Перекопа. Блюхер отметил храбрость и умелые действия двадцатилетнего парня и взял его к себе, в штаб дивизии.  В 1921 году Блюхера направили на Дальний Восток в качестве Главнокомандующего народно-революционной армией Дальневосточной республики, а Гайгаров последовал за ним.

         Всего этого Катя, конечно, не знала. Ей просто нравился этот молодой человек, который, не смотря на свою боевую храбрость, казалось, робел перед ней, и она чувствовала, что он был   к ней не равнодушен. Короче, «пришла пора, она влюбилась». Вскоре они сыграли свадьбу, и Катрин-Катя стала женой красного командира. Ей было девятнадцать, как и ее матери, когда та вышла замуж за Густава Лейскотта. Через год у них родился сын Александр, названный в честь своего расстрелянного прадеда. Но в возрасте одного года он умер от дифтерии. Татьяне и Катерине было невыносимо оставаться в городе, с которым в последние годы было связано столько печальных событий. И тут судьба смилостивилась над ними. В 1924 году Блюхер был назначен главным военным советником при генералиссимусе Чан-Кайши, и, уезжая, он отправил Гайгарова, к которому питал почти отеческие чувства, в Москву на учебу в Военной академии.

                3.В Москве

          Москва обрушилась всей своей громадой на провинциальные души бедных женщин. Первое время, пока не обвыклись, мать с дочерью скрывались от столичной суеты и шума в небольшой двухкомнатной квартирке в Старомонетном переулке рядом с улицей  Большая Полянка. Это был сравнительно тихий район Замоскворечья, с купеческими особнячками и одноэтажными домами с низко сидящими подслеповатыми окнами. Все это отдаленно напоминало родной Иркутск и даже не верилось, что рядом, всего в четверти часа ходьбы, находились Кремль, Красная площадь, храм Василия Блаженного, Лобное место.

        Гайгаров пропадал в академии, и Татьяна с Катериной тоже начали подумывать о своем трудоустройстве. Решили пойти по уже проторенной дорожке. Татьяна без проблем устроилась медсестрой в городской больнице, которая находилась совсем близко, между Якиманкой и Большой Полянкой. Катерина могла бы работать машинисткой на тех же военных курсах, но для этого ей надо было каждый день покрывать половину Москвы.  И тут ей неожиданно повезло. Она ходила за покупками обычно на Большую Ордынку или Пятницкую по Большому Толмачевскому переулку, при этом путь ее пролегал мимо Третьяковской галереи. Однажды решила заглянуть туда.  Окунувшись в мир прекрасной живописи, с замиранием сердца бродила она по пустым залам. Картин было немного, видимо большая часть их, в связи с недавней Гражданской войной хранилась в запасниках, но и увиденное потрясло ее до глубины души. Ноги привели Катерину к  «Демону» Врубеля. Она долго смотрела на картину.
 - Какие у него печальные глаза, - с чувством вырвалось у нее, - наверное, он очень несчастен.
- Да, деточка, вы совершенно правы, - неожиданно раздался голос сзади.
Катерина обернулась. Перед ней стояла женщина, с тонкими чертами лица, выразительными глазами и легкой проседью в темных, коротко подстриженных волосах. Неожиданно та продолжила:

   «Печальный Демон, дух изгнанья,
   Летал над грешною землей,
   И лучших дней воспоминанья
   Пред ним теснилися толпой».

- Лермонтов. Я обожаю его, - тихо произнесла Катерина.
Они разговорились. Женщина оказалась сотрудником галереи. Звали ее Агния Ивановна Райт. Отец ее, Иван Татищев, был когда-то известным меценатом, ценителем и собирателем картин, которые он завещал Третьяковке. Муж – статский советник Гедемин Райт, погиб в 1917-м от шальной пули, случайно оказавшись на Красной площади у Никольской башни во время штурма красноармейцами Кремля. Что его туда понесло, так никто и не знает. Возможно, он был каким-то образом связан с засевшими в Кремле эсэрами. Агния Ивановна не имела специального искусствоведческого образования, но благодаря отцу, хорошо разбиралась в живописи, и, кроме того, она в свое время окончила Смольный институт. Катерина, давно лишенная вот такого живого общения, в ответ рассказала свою историю этой, совершенно посторонней, но вызывавшей у нее необъяснимое доверие женщине.
           - А, знаете, деточка, не пойдете ли к нам на работу, сюда в галерею? У нас в запасниках хранится много картин; мы после Гражданской войны проводим инвентаризацию и у нас не хватает сотрудников. Нам нужен человек, который бы  занялся технической перепиской  при составлении каталога и картотеки. Здесь нужны  грамотность и большая аккуратность, я думаю, что вы нам подойдете. Зарплата у нас небольшая, зато выдается продовольственный паек и хлебные карточки.
     Катерина с радостью согласилась и уже на следующий день вышла на работу.

        После окончания академии Гайгаров был оставлен в ней на должности преподавателя. В то время во всю шла реформация Красной Армии и грамотных, имевших боевой опыт командиров, не хватало. В 1937 году наконец–то произошло событие, которого отчаявшиеся родители так долго ждали –  родилась Калерия.
      Грянула Великая Отечественная. Отца Калерии направили на Южный фронт, где он воевал под командованием Р. Я. Малиновского. Под Сталинградом был тяжело ранен, вернулся и продолжил преподавание все в той же академии им. М.В.Фрунзе.


                4.Гонка по вертикальной стенке

     В конце пятидесятых Гайгаров в звании полковника вышел в отставку и как человек деятельный, совершенно неожиданно для всех организовал аттракцион – гонки на мотоциклах по вертикальной стенке. Такие аттракционы были уже не редкость. Но вся фишка заключалась в том, что главную роль Гайгаров  отводил своей дочери Калерии – она должна была стать первой женщиной, которая гоняла бы на мотоцикле по внутренней стенке огромной, высотой с двухэтажный дом деревянной  бочки. Калерии к тому времени исполнилось уже двадцать лет, и она училась на третьем курсе филфака МГУ.  Учебу пришлось бросить или «временно отложить», как сказал отец, был найден отличный спортсмен-мотогонщик, Владимир Русинов, который стал и тренером Калерии и партнером в исполнении номеров. Калерия оказалась способной ученицей. Их «Бесстрашный рейс» пользовался потрясающим успехом, особенно когда отец придумал новый трюк – гонки с сидящей на плече Калерии обезьянкой.  Народ валил посмотреть на девчонку, которая под грохот выхлопных труб и вырывавшегося из них дымного пламени неслась на мотоцикле по деревянной обшивке круглой стены вместе с вцепившейся в ее плечо обезьянкой Читой. На голове Читы красовался самый настоящий красно-белый шлем и самый настоящий, голубого цвета костюмчик гонщика. Кстати, Калерия рассказывала мне, что сама по себе езда по вертикальной стенке не такая уж и сложная штука. Главная трудность заключалась в выходе с трека на стенку, но и здесь у гонщиков были свои хитрости. Мало кто знал, что колеса у мотоцикла ставились под определенным углом друг к другу, и это позволяло запросто выходить с трека на стенку и спускаться обратно. В свою очередь, от стоявших  на антресолях зрителей  требовалось выполнение двух несложных, но очень важных правил: во время сеанса не перегибаться через перила антресолей, чтобы с головы, не дай бог, не свалился головной убор, и чтобы в руках не было посторонних предметов – цветов, газет, мороженого, да мало ли чего. Попав под колеса мотоцикла, они могли привести к трагедии. Чтобы такого не произошло, за спинами зрителей прохаживался специально нанятый человек, следивший за выполнением этих правил.

          Все шло как нельзя лучше. Но, недаром говорится «счастье с несчастьем рука об руку ходят». Калерия с Владимиром подготовили новый номер. Он заключался в том, что когда они мчались по стенке, то, взмывая вверх под самые антресоли, то, стремительно опускаясь до разгоночного трека внизу, их пути должны были пересекаться друг с другом, что требовало предельной концентрации внимания. Вот при исполнении этого номера все и произошло. В тот роковой день, когда, Владимир взлетел под антресоли, с перил точно под колеса плавно опустился дамский газовый шарфик. Мотоцикл сходу вздыбился, почти коснувшись натянутого  как струна штраф-троса, оглушительно взревел и рухнул на манеж. На антресолях раздался единый выдох ужаса. Калерия, резко сбросив газ, ринулась вниз, бросилась к  Владимиру. Тот  недвижно лежал под придавившим его мотоциклом. На скорой помощи его  отвезли в Склифосовского и там, не приходя в сознание, через два дня он скончался.

         Этот трагический случай имел большие последствия, как для судьбы их аттракциона, так и самой Калерии. Во-первых, о замене погибшего Владимира другим партнером Калерия и слушать не хотела, а во-вторых, было еще нечто, что она раньше скрывала от родных – свои близкие отношения с Владимиром и то, что она была беременна от него. Аттракцион пришлось закрыть. Вскоре родился сын Виталик, и о продолжении учебы в МГУ пока пришлось забыть. А через несколько лет умер отец Калерии, и тоже от сердечного приступа, как и ее дед  Густав. Женщины остались одни – бабушка Татьяна, мать Калерии Катерина и сама Калерия с трехлетним Виталиком на руках. Словно злой рок преследовал их мужчин: прадед Калерии  был расстрелян красноармейцами, дед Густав и отец скончались от сердечного приступа, а тут еще Владимир.


                5.Надо жить дальше

        Но надо было жить дальше. Калерия окончила курсы стенографии и по рекомендации одного крупного кагэбешника – хорошего знакомого отца, устроилась секретарем-машинисткой не куда-нибудь, а в ТАСС, и не к кому-нибудь, а к зав. международным отделом Хатунцеву, будущему генеральному директору этой мощной организации. По отдельным отрывкам наших с Калерией разговоров я понял, что между ними были куда более тесные отношения, чем начальника и подчиненного.

       Как-то она рассказала мне, что однажды, когда они находились в его кабинете, неожиданно вошел один из сотрудников Хатунцева. Казалось бы, ничего особенного – зашел и зашел. Но дело было в том, что  Калерия в это время сидела на коленях шефа в весьма сомнительной позе, а расстегнутая кофточка лишь подчеркивала пикантность ситуации. Такая промашка с дверью! Хатунцев уставился на вошедшего: «Ты ничего не видел. Понял?».  «Конечно, Владимир Иванович!», - ответил перепуганный и опешивший сотрудник. Тем не менее, амурные дела не помешали Хатунцеву стать генеральным директором ТАСС, а Калерии пришлось перейти во Всесоюзное агентство по соблюдению авторских прав (ВААП). Возможно, это была ее почетная ссылка, но, тем не менее, даже по прошествии лет Владимир Иванович еще хранил теплые чувства к своей бывшей пассии, и даже будучи генеральным директором ТАСС, время от времени навещал Калерию, привозя сувениры из заграничных поездок. Однажды, подкатив к дому Калерии на своем «Москвиче», я увидел отъезжающую «Чайку». «Володя Хатунцев был», - объяснила она запросто, - «только что вернулся из Америки, вон подарки привез», - и она кивнула на стол. Там стояли две бутылки драй-джина «Бифитер» с изображением великолепного мажордома., несколько банок растворимого бразильского кофе и порножурнал «For men». Хорош наборчик! Пока я знакомился со всем этим джентльменским набором, Калерия окликнула меня: «А вот еще. Посмотри!». Я обернулся. Она успела скинуть с себя одежду и облачиться в роскошный пеньюар, а на ногах красовались не менее роскошные туфли на высоких каблуках. «Ну, как?», - весело спросила она. «Класс! – восхищенно вымолвил я и  сделал шаг назад, прикрыв глаза рукой, как будто был ослеплен, - нет слов!». Калерия действительно выглядела неотразимо. Красивое лицо, стройная соблазнительная фигура и вызывающая поза неудержимо манили. Я подхватил ее на руки…
… 

                6.Поход в ресторан

        Мы с Калерией почти не расставались, встречаясь то у нее, то у меня, с каким-то упоением ходили в театр, посещали музеи, выставки. Мне нравилось бывать с ней в ресторанах, где мужики пялились на нее, женщины ревниво нервничали, а меня распирало от гордости. В Калерии было что-то такое, что притягивало к ней помимо  ее внешней привлекательности. Когда мы подходили к какому-нибудь ресторану и пристраивались в хвосте желающих попасть внутрь заведения, то открывалась дверь, и швейцар приглашающее махал нам рукой, игнорируя недовольство публики.  Однажды, набродившись по ВДНХ, мы присели на травянистом взгорке шагах в двадцати от какого-то ресторанчика. Пока решали, стоит ли тратить время на очередь, как из ресторана появился швейцар, он подошел к нам и спросил, не желаем ли мы пройти в ресторан. Мистика!

        Для похода в театр или ресторан Калерия доставала одно из своих выходных платьев. Их было немного, но все они отличались изысканностью и элегантностью: здесь были  платья с откровенным декольте, и с сумасшедшим разрезом от бедра, и с огромным вырезом на спине, и строгие целомудренные платья, которые лишь сильнее волновали кровь.   Наряды ей шила знакомая еще по ТАСС портниха из театральных мастерских, которая обшивала жен и любовниц тассовской элиты. Из украшений Калерия обычно надевала доставшиеся от бабушки Татьяны серебряный браслет, усыпанный брильянтами и такие же серебряные серьги. Как-то, в выходной, когда мы сидели с Калерией у нее дома, ей вздумалось пойти в ресторан. И не в какой-нибудь, а в «Метрополь». Ну, в «Метрополь», так в «Метрополь». Дело было зимой. Калерия быстро собралась, надела один из своих нарядов, любимые бабушкины украшения, сверху накинула короткую, чуть ниже колен, норковую шубку, которая ей очень шла. А я? На мне была одна рубашка без пиджака и обычный полушубок, который я взял на складе института для полевых работ, да так и «забыл» сдать. В этот раз я надел его специально для прогулки с Калерией по Деревлевскому лесу, до которого было рукой подать и мы иногда наведывались туда. Рубашонка тоже была что надо. Приобрел я ее в одном леспромхозовском магазинчике, когда ездил на шабашку в Амурскую область. Да, на шабашку. Я не представлял себе, как может здоровый парень лежать кверху пузом где-нибудь на черноморском пляже и просаживать на курортах бабки? Мне казалось, куда лучше вернуться с хорошей шабашки мускулистым, загорелым, полным новых впечатлений и, при этом, карманы брюк приятно оттянуты упругими пачками честно заработанных денежных знаков.  Иначе откуда бы у обычного научного сотрудника были деньги на разгульную кабацкую жизнь? А приглянулась же мне та рубашонка своей необычностью, потому что была она красного цвета, в белый горошек, и сшита под русскую косоворотку. Только ворот распахнуть, гармонь в руки – и первый парень на деревне!
- А я как же, в таком виде? – спрашиваю.
- Ничего, будешь косить под иностранца русофила – любителя русской экзотики. А что? Тебе идет, только гармошки не хватает, а так был бы полный боекомплект, - рассмеялась  Калерия.

     Все ей нипочем. Я вышел на улицу Введенского, остановил такси, подъехал к самому подъезду. Карета подана, Ваше Величество. Доехали до «Метрополя» быстро, тогда никто не знал, что такое пробки на улице. Все прошло по известному сценарию, я уже и не сомневался: очередь у входа, появляется швейцар, приглашает нас  в ресторан, публика ропщет. Направо от входа раздевалка. Швейцар провожает нас и с рук на руки передает гардеробщику. Сую швейцару трешник, по тем временам нормально. Проныра гардеробщик, почуяв чаевые, бережно, как с хрустальной вазы снимает с Калерии шубку, и пока она надевает захваченные с собой туфли, кидается ко мне, чтобы я, не дай Бог, сам не сбросил с себя полушубок. Я не возражал, разыгрывая из себя избалованного представителя столичной богемы, привыкшего своим видом эпатировать публику. Моя красная рубашка в белый горошек как нельзя лучше подходила для этой роли. Наконец, Калерия справилась с туфлями, выпрямилась,  и я почувствовал, что в фойе что-то произошло. Это была внезапно наступившая тишина. Все, кто находился рядом, молча смотрели на Калерию. Выглядела она потрясающе. Серебристо-серое платье с вырезом на спине струилось, эротично облегая ее красивую фигуру. На запястье и в ушах сверкали бриллианты. Ну, прямо аристократка! А почему бы и нет. Ведь она была русской дворянкой, а по своему деду Густаву наследной баронессой! И, кстати, у Калерии мне приходилось пить вино из серебряного кубка, на котором под надписью LEISCOTT, был изображен их фамильный герб.


                7.В «Метрополе»

         Баронесса взяла меня под руку, и мы направились в зал. Как известно, в наших ресторанах чаще всего самому приходилось шляться по залу, выискивая свободный столик. Но здесь был «Метрополь», а не какая-нибудь забегаловка типа «Вильнюс» или «Тишина». К нам подошел мэтрдотель, повел вглубь ресторана и усадил за небольшой столик в одном из лучших, как мне показалось, мест в зале. За нами была драпированная бархатными портьерами стена, впереди в нескольких шагах журчал освежающий фонтан, а справа, на комфортном расстоянии располагалась эстрада.  На столике уже лежало меню. Калерия раскрыла его и почти тут же положила обратно.
- Здесь полдня надо читать. Давай закажем жареных перепелок, - неожиданно предложила она.
- Ага, и с брусничным вареньем, - усмехнулся я.
- Ну, так как у вас с перепелками и с брусничным вареньем? – спросила Калерия подошедшего официанта.
- Постараюсь выяснить, но, по-моему, их в сегодняшнем меню нет. Зато есть свежайшие цыплята, еще утром бегали, - неудачно пошутил он.
Калерия нахмурилась: 
- Что-то мне есть расхотелось.
Официант понял свою грубую промашку.
- Прошу прощения. Могу предложить вам жареного морского угря без костей. Имеется заливная осетрина.
- Ты как, дорогая? – спросил я Калерию.
Она снисходительно кивнула головой в знак согласия.
- Что будете пить? – напомнил о себе официант.
- Я бы не отказался от водочки.
- А что у вас есть из вина? – заступилась за себя Калерия.
- К морскому угрю я бы порекомендовал красное Сент-Эмильон Шато Франк Гейро, -  на одном дыхании выдал официант.
- Знаете, имеется такое известное пушкинское выражение: «Кахетинское стоит некоторых бурганских», - проявила свою эрудицию Калерия.

      А она знала, что говорила, потому что действительно неплохо разбиралась в грузинских винах, в основном благодаря своей близкой подруге Марине. Во-первых, Марина была классным гинекологом, что во много раз увеличивало ее ценность, как подруги. Во-вторых, у Марины был любовник, грузин из Тбилиси по имени Реваз. Сам он, кажется,  работал тренером по борьбе, и  когда привозил  свою команду в Москву на соревнования, то всегда прихватывал с собой магазинную упаковку из двенадцати лучших вин Грузии. А поскольку Калерия предоставляла влюбленным для тайных свиданий свою квартиру, так как Марина была замужем, то практически все вино оседало здесь. Так что Калерия стала разбираться в грузинских винах не хуже профессионального дегустатора. Я как-то застал веселенькую компанию из Калерии, Марины и Реваза у нее дома. На столе стояли две бутылки с Киндзмараули и Хванчкарой, говорят, сам Сталин был к ним неравнодушен, а на полу – раскрытая коробка, из которой выглядывали  еще десять. Каких там только вин не было: и Алазанская долина, и Ахашени, и Гурджаани, Напареули, Кварели, Мукузани, Саперави, Телиани… Тут действительно станешь профессионалом.
- Кахетинское, не кахетинское, но мне нравится Хванчкара, из винограда древней земли Колхиды, - продолжила Калерия, мягко пародируя сталинскую манеру говорить.
- Есть Хванчкара! – официант изобразил неподдельную радость, как будто выиграл в лотерею немецкий миксер с полным набором насадок, - сейчас все организуем в лучшем виде, - и он упорхнул.

      В это время на эстраду вернулись с перерыва музыканты. Они сделали несколько проигрышей для разминки и тут появился солист. На нем были светло-бежевые брюки,  синий пиджак и белая рубашка с расстегнутым воротом. Он уверенно оглядел зал, вынул из стойки микрофон, дал знак своим лабухам, и запел чуть хрипловатым голосом. Я прислушался:
- Ты посмотри, какой чумазенький, только светятся глаза, он сидит в вагоне мягком, а я на оси колеса! Эх, судьба, моя судьба, ты как кошка черная….
- Ничего себе, репертуарчик, - сказала Калерия, - как-то не очень вяжется  со статусом такого  ресторана. Вот бы посмотреть на их рапортичку.
- Да ладно тебе, Лерка, публика уже разогрета, хочет чего-то этакого. Не элегию же Масне исполнять.

      Калерия не зря сказала о рапортичке. У себя в ВААП она как раз занималась не только защитой авторских прав писателей, композиторов и других творческих личностей, но и репертуаром певцов, вокально-инструментальных ансамблей и т.д. все с той же целью защиты авторства поэтов и композиторов. В связи с этим все певцы, певицы и ВИА должны были подавать в ВААП так называемую рапортичку, где указывался репертуар. Отклонение от репертуара, если это удавалось установить, сурово наказывалось.

        Наконец, крамольная песенка закончилась, и заиграли танго. Мы c Калерией пошли танцевать. Я уверенно вел ее, так как в свое время ходил на платные курсы бальных танцев при Доме офицеров и для меня вальс, румба, танго или фокстрот были не вопрос.  Да и Калерия танцевала легко, хорошо слушалась партнера и, что придавало ей особый шарм — с умеренной экзальтацией.
- На нас смотрят, - тихо сказала она.
- Угу. Нам еще только цветка в зубы не хватает. Представляю, каким идиотом я выгляжу в своей рубашке в горошек.
- Да ты что! Наоборот, очень даже круто.
Музыка стихла. Раздались аплодисменты.
- Это нам,- довольным тоном заверила меня Калерия.
Может быть. Во всяком случае, ее чутью я доверял.

       Мы прошли к своему столику. Он был уже накрыт. Я с первого взгляда сразу выделил заливную осетринку и графинчик с водкой. У меня потекли слюнки, я почувствовал, что проголодался. От жареного угря распространялся аппетитный запах. А это  еще что в красивом судке?
- Это баклажаны с орехами, - словно услышав мои мысли, произнес непонятно откуда появившийся официант, - я подумал, что «Хванчкара» является прекрасным дополнением к этому блюду, если вы, конечно, не возражаете.
     - Да ладно, давай уж до кучи, все съедим с голодухи, - по-простецки прервал я официанта, решив, что не буду косить ни под иностранца русофила, ни под богему, а останусь самим собой. Я налил себе водки, залпом выпил и подцепил осетрины. Официант понимающе улыбнулся, затем  наполнил бокал Калерии вином и, пожелав хорошего вечера, удалился.
Я плеснул себе еще и опять потянулся к осетрине. Уж больно хороша, зараза!
- За тебя, Лерка! И за прекрасный вечер, который состоялся благодаря тебе.

                8.Лось к 8 Марта? Это круто

        Но, Калерия, едва сделав глоток, поставила бокал, взяла кусочек баклажана и о чем-то задумалась. Я уже привык к неожиданным перепадам в ее настроении и был готов к тому, что сейчас она запросится или домой, или посмотреть  смену караула у мавзолея Ленина, или панораму ночной Москвы со смотровой площадки на Ленинских горах. Нет, я это не придумал. Действительно так было. Калерии в голову приходили иногда совершенно неожиданные идеи. Но один случай особенно запечатлелся в памяти. Как-то мы отмечали у нее дома 8 марта. Было уже довольно поздно, первый час ночи, и вдруг Калерия говорит: «Пойдем в лес?».
- Да ты что? Ночь же на дворе.
- Вот и здорово! Ни разу ночью в лесу не была.

Деревлевский лес, площадью почти в полторы тысячи гектаров, был частью огромного Битцевского парка и находился недалеко от дома Калерии, в нескольких минутах ходьбы.
- Ну, ладно, пошли, - согласился я.

        А что мне оставалось делать? Особенно, если женщина просит, да еще в свой женский праздник? В то же время, почему бы и нет? Когда это еще придется по лесу ночью бродить? Тем более, что  этот  лес я знал  очень хорошо, так как уже лет семь или восемь каждое утро совершал там пробежку. Кстати, в любое время года и в любую погоду, вот такой я человек. Мне нравилось бегать. Я даже засыпал в хорошем настроении, потому что представлял, как  это здорово, что завтра утром опять побегу в лес. Может кто-то покрутит пальцем у виска, но мне плевать. У меня здесь давно  был измерен каждый участок.  Как геолог, я знал, что в ста метрах укладываются семьдесят пар моих шагов. Вот и измерил шагами: от моего дома по Миклухо-Маклая до леса – шестьсот метров, еще пятьсот вдоль лесного массива до Большой поляны, затем круг в четыре тысячи восемьсот  метров и обратно домой. Всего семь километров — нормально для утренней пробежки.

      Итак, я прихватил со стола бутылочку «Чинзано», французскую булку, и мы отправились в лес. Неожиданно там оказалось полно снега. Почти по колено проваливаясь в сугробы, мы прошли вглубь шагов тридцать и остановились на краю небольшой уютной полянки. Лунный свет, пробиваясь сквозь  голые ветки берез и сосновую хвою, отражался от сверкающего серебром  наста.
- Видишь, какая красота! А ты не хотел идти, -  шепотом сказала  Калерия, очевидно не желая нарушать стоявшую кругом тишину.
- Угу, - подтвердил я, утаптывая снег под костер. Я знал о существовании этой полянки, потому и привел сюда Калерию. Здесь еще должна находиться скамейка.  Смахнул с нее снег, усадил Калерию, вручил ей «Чинзано» и отправился за хворостом. Набрав под соснами охапку сухих веток, развел костерок. Калерия внимательно наблюдала за моими действиями.
- Ну, ты прямо как настоящий таежник, - с уважением промолвила она.
- Я и есть настоящий, только не таежник, а геолог. А в тайге действительно приходилось ночевать в снегу под открытым небом.
Между тем, снег вокруг костра осел, появилась прошлогодняя травка.
- Иди сюда, - позвал я Калерию, повернувшись в сторону скамейки, но скамейка была пуста. Калерия стояла, прислонившись спиной к березе,  и неотрывно смотрела на меня. В ее глазах полыхали отблески костра, а на лице читалось: «Не я, а ты иди сюда, ко мне».  По моему телу пробежала сладкая дрожь, и внезапно охватило жгучее первобытное желание. Я медленно подошел к Калерии, медленно, глядя в сверкающие глаза,  расстегнул ее дубленку, и...

        И тут произошло нечто из ряда вон.
-  Посмотри налево, - одними губами проговорила Калерия. Ее лицо побледнело.
Я повернул голову и увидел... лося, да, самого настоящего лося, здоровенного, с огромными рогами-лопатами. Он стоял в трех метрах от нас и с любопытством рассматривал двух ночных пришельцев. Откуда он взялся? Никогда не слышал, чтобы в Битцевском лесу водились лоси.  Я знал, что лось — сильный и опасный зверь, но тогда, когда на него нападают и он ранен. Не даром у охотников существует поговорка: « Идешь на медведя — постель готовь, а на лося — гроб заказывай». Но сейчас? Перед нами находилось мирное, трогательное существо, возможно, страшно одинокое. Вот и пришел на огонек. А может он голодный? Я достал из кармана  булку, разломил ее пополам и со всей осторожностью протянул половинку лосю. Тот, сделав несколько шагов, вытянул шею и своими огромными губами мягко принял хлеб. Ну что ж, контакт налажен! Осмелевшая Калерия протянула сохатому начатую плитку шоколада, которую он тоже благосклонно проглотил. Чудеса! Откуда этот красавец взялся? Явно раньше имел контакт с людьми и не боится их.
- Ты помнишь, какой сегодня день? - тихо спросила Калерия.
- Уже 9-е марта.
- Эх, ты! Сегодня ровно два года, как мы впервые встретились с тобой на Большой Полянке.  А это лесное чудо ниспослано нам свыше, как подарок к юбилею.
- Так это дело надо отпраздновать, - резонно заметил я и протянул руку к бутылке «Чинзано», сиротливо стоявшей на скамейке, - пойдем к костру.
Мы осторожно, с опаской, все-таки зверь есть зверь, обошли лося с двух сторон и подошли к костру. Я подбросил валежника, и костер вспыхнул с новой силой. Только сделали по нескольку глотков вина прямо из горлышка, как услышали легкий хруст снега. Это лось развернулся и опять уставился на нас, губы его слегка шевелились. А глаза? Разве разберешь? Но, мне показалось, что они были грустные. Может, подругу потерял? Или их разлучили? Может их везли в московский зоопарк, и когда пьяные сопровождающие, остановившись где-нибудь у кромки леса на Севастопольском или Балаклавском проспекте, вышли по своей нужде  из автомобильной фуры, он сбежал,  а его подруга не решилась.  Кто знает?
- Я думаю, что наш юбилей надо отметить  вместе с этим симпатягой, - сказал я.
- И как ты это себе представляешь? - полюбопытствовала Калерия.
- Да очень просто.
Я достал из кармана оставшуюся половину булки и обильно смочил ее вином.
- А вдруг он запьянеет? Мало ли  что? - взволновалась Калерия.
- Ничего, это наш человек, с  пониманием. И потом посмотри, какой он одинокий и, наверное, несчастный.

        Я поднес булку Аркаше, как я мысленно назвал нашего ночного знакомца, и уж совсем обнаглев, чокнулся с ним, прикоснувшись бутылкой к его влажному носу.
- Будь здоров, дружище, и не унывай! - сказал я и сделал пару глотков.
Аркаша, поведя ноздрями, слегка фыркнул, но булку проглотил.
Мы с Калерией наблюдали, что будет дальше. Через несколько минут Аркаша с увлажнившимся взором вытянул шею, очевидно требуя добавки.
- Что делать? - с тревогой спросила Калерия.
Ничего не ответив, я поднес лосю бутылку и как из соски споил ему остатки вина.
- Ну, все,  пора домой, уже пятый час, - сказал я, посмотрев на часы,  и стал ногами засыпать  остатки  костра снегом.

         Мы отправились в обратный путь. Аркаша двинулся за нами, но у кромки леса остановился.
   - Счастливо, дружище! - крикнули мы ему почти одновременно. В это время раздался  собачий лай. Так и есть, две знакомых таксы — Лолита и Багира. Что-то рановато сегодня. А вот и их хозяин — средних лет небольшого роста сухощавый мужик в зеленой туристской куртке. Я понятия не имел, как его звать, но визуально мы были знакомы и обычно приветствовали друг друга взмахом руки во время утренних пробежек. Черная Багира, как правило, спокойно бежал рядом с хозяином, но рыжая Лолита была настоящая стерва. Она постоянно лаяла и, пристроившись ко мне, все время пыталась укусить за икру и чуть не хватала за пятки. Никакие уговоры и посылания матом не действовали, пока  однажды я, развернувшись на бегу, не врезал ей по морде ногой. Удар оказался удачным, Лолита с визгом сделала сальто назад  и  озадаченно села. С тех пор, когда наши пробежки совпадали, она молча, мстительно и злобно бежала за мной на почтительном расстоянии, но, в конце концов, все же возвращалась к своему хозяину.

         На этот раз  объектом ее внимания стал не я, а тот чудный запах, что доносился из леса до  чуткого собачьего нюха. Лолита с оглушительным лаем рванула мимо нас, но  Аркаши уже не было — мы услышали только треск раздираемых могучим  телом кустов, и все стихло.

                9.Когда женщина просит

         Как я и думал, Калерия и на этот раз  оказалась в своем репертуаре.
- Поехали домой, - извиняющимся тоном произнесла она, - может, Виталка пришел, мы с ним давно не виделись, соскучилась.    
- Домой, так домой, - оторвался я от своих воспоминаний, с сожалением посмотрел на графинчик и  позвал официанта.
- Что же вы так быстро? Такая красивая пара. На вас многие обратили внимание. Вы так танцевали!
- Им придется с этим смириться. Труба зовет – во Внуково уже стоит самолет под парами, ждет нас. Летим в Ниццу на танцевальный конкурс.
У официанта округлились глаза.
- Вот это да! Ничего себе! А как же с этим? – он кивнул головой на почти нетронутую закуску. Может вам с собой захватить? Я организую.
- Пожалуй, - снизошел я, - на этих международных рейсах последнее время кормят одной черной икрой. Уже видеть ее не могу. А угорек в самый раз, подойдет.
- Так я сейчас, только за пакетами слетаю.
- Ты что? С ума сошел? – прошипела Калерия.
- Не пропадать же добру, - рассудительно сказал я, наливая себе на посошок водки.
Явился официант с фирменным пакетом, на котором на синем фоне золотом было выведено «Metropol» и «Moscow». Нетронутый угорь и баклажаны были упакованы в пластмассовые формочки и вместе с  «Хванчкарой» отправлены в пакет. Я взглянул на счет – не слабо. Ну, гулять, так гулять! Добавил щедрых чаевых и сделал  слегка обалдевшему официанту знак, чтобы он с пакетом проводил нас до гардеробной.  Здесь все произошло в обратном порядке – скучавший гардеробщик бросился нас одевать, а швейцар уже спешил в ожидании заказа такси и полагающейся за это мзды. Мне невольно пришла на память, услышанная где-то байка о  том, как писатель Олеша – автор знаменитых «Трех толстяков», выходя в подпитии как раз из «Метрополя», обратился к настоящему адмиралу, которого перепутал со швейцаром: «Эй, швейцар! Такси!», на что тот обидчиво ответил: «я не швейцар, а адмирал». «Тогда, катер!», - не растерялся Олеша.
- Адмирал! Катер! –  крикнул я швейцару. Мужичок, видимо, оказался подкованный.
- Я вам не адмирал, а швейцар, - радостно поддержал он игру.
- Тогда, такси! – закончил я к общему нашему удовольствию.
        В такси Калерия прижалась ко мне: «Спасибо. Какой ты хороший! Все понимаешь».
Если честно, то я ничего не понимал. Но, когда женщина просит…


                10.Виталий

      Как ни странно, Виталий действительно оказался дома. У него были свои ключи.
Он возился на кухне, очевидно пытаясь что-то приготовить себе на ужин.
- Мам, привет,  - крикнул он, едва высунув голову в прихожую, - привет Фэл, - это уже ко мне.
- Что-нибудь случилось? – спросила Калерия, пока мы раздевались.
- Да нет, просто соскучился, сколько уж не виделись.
Мы с Калерией прошли в небольшую кухню. Так и есть, яичница.
-У нас имеется кое-что повкуснее, - сказала Калерия, выкладывая на стол содержимое пакета, - сейчас устроим пир.

     Мое заочное знакомство с Виталием состоялось в тот самый день, когда Калерия в первый раз пригласила меня к себе домой. Едва войдя в прихожую, увидел висевшую на стене небольшую картонную табличку с надписью «Перевернуть в случае пожара». Я не удержался, перевернул. На обратной стороне прочел: «Дурак! Тебе же сказано в случае пожара!».
- Не ты первый, - успокоила меня Калерия,- уже многие гости  накалывались. Это мой сын Виталка так развлекается.
- Сын?
Ну да, сын. Как-то был здесь, ну и повесил эту штуку. Шутник.
- А где он сейчас?
    - Живет с бабушкой Катей, моей мамой, на Малой Бронной. Там у нас квартира.  Мама жила в ней с бабушкой Татьяной, а когда та год назад умерла, Виталка  переехал отсюда на Малую Бронную. И бабушке подмога, да и парень уже взрослый – семнадцать лет. А здесь у меня кооперативная квартира.

       Виталий был невысокий, худощавый парень, с ироничным выражением лица и очками на тонкой переносице, которые он время от времени поправлял средним пальцем левой руки. У него на все было свое мнение, к окружающей действительности относился скептически, после средней школы учиться дальше не захотел и чем он занимается, понятия не имел не то что я, но, по-моему, и сама Карелия. Он говорил, что вроде бы работает в какой-то фотостудии, но подробно мать в свои дела не посвящал и я видел, что она недовольна жизненным укладом сына, переживает за него, и бессильна что-то изменить. В конце концов, безалаберная жизнь Виталия привела к логическому концу. Когда мать Калерии уезжала погостить у какой-нибудь из своих подруг, он устраивал на Малой Бронной молодежные посиделки. Кончилось это тем, что по жалобе соседей, а скорей всего, по доносу «доброжелателя» из их компании, явилась милиция, и как-то очень сразу  обнаружила пару пакетиков наркотика, и вдобавок, наган. Правда, наган был именной, оставшийся от отца Калерии, но это никакого воздействия на суд не возымело, и Виталий угодил на три года на зону в  Клинцы в Брянской области. Время от времени от него приходили письма с душещипательными  стихами, кстати, порой неплохими, из воровского фольклора типа «Ты прости меня, милая мама, дорогая старушка моя». К, слову говоря, вернулся Виталий с зоны живой, невредимый, и вроде бы неиспорченный тамошним влиянием. Во всяком случае, внешне его поведение не изменилось, как, впрочем, и жизненный уклад, хотя на Бронной он теперь вел себя тихо.  На следующий год я взял Виталия с собой на шабашку, чтобы после зоны он мог как-то поправить свое финансовое положение и обдумать, как жить дальше. Видимо зона встряхнула ему мозги. К изумлению Калерии, да и моему тоже, он устроился на платные подготовительные курсы, засел за учебники и поступил в Плехановский. Слава Богу! В конце концов, человеку достало ума и характера резко изменить свою жизнь. К тому же, как я заметил, у Виталия была отличная память, он был начитан, да и порода со стороны Калерии, наверное, дала себя знать. Так, что особо удивляться здесь  нечему. 


                11.Возьми меня с собой

          Заканчивалась весна, так романтично начавшаяся той памятной ночью в Битцевском лесу. Мой институт постепенно пустел. Начиналось время полевых работ. Экспедиционные машины загружались необходимым снаряжением и одна за другой разъезжались по всей стране: на Курскую Магнитную Аномалию, в казахстанские степи, на Урал, Кавказ. Мне же предстояло ехать в Архангельскую губернию на Североонежские месторождения бокситов, что  недалеко от Плесецка. Да, того самого Плесецка – нашего северного космодрома. Спутники запускают, конечно, не прямо отсюда – сам космодром находится немного в стороне. Там у них поселок Мирный.

       Наш путь  пролегал через Новгород и Ленинград, хотя можно и по Ярославскому шоссе. Но по Ярославке я обычно возвращался обратно в Москву. Я специально определил такой маршрут, чтобы  можно было побольше охватить пространство с историческими памятниками, знаменитыми русскими городами. В одну сторону: Валдай — Новгород — Ленинград. А обратно: Кириллово-Белозерский монастырь — Ярославль — Переяславль-Залесский — Загорск. Получалось что-то вроде «Золотого кольца России».

          Когда я рассказал Калерии о предстоящей поездке, она вся загорелась  желанием доехать с нами хотя бы до Ленинграда. Конечно, я не мог ей отказать. Мой отряд состоял из четырех человек: шофера, двух лаборантов и меня. Лаборантов — это громко сказано. В обязанности одного из них, как правило, парня, вменялось в геологическом маршруте таскать за мной рюкзак с отобранными образцами пород, в обязанности другого, обычно, девчонки — готовить пищу, то-есть, попросту быть поварихой.  В принципе, это была оптимальная боевая единица, и она всех устраивала.  Мне лишь в конце июля смогли выделить ГАЗ-63 с прикрепленной к передку  лебедкой. Все наши экспедиционные грузовые  машины по всему кузову были обтянуты фанерой, а поверху фанеры брезентом, так что получалось что-то вроде удобного для путешествий домика с окошками и боковой дверцей. На водительской кабине был изображен глобус с параллелями и меридианами и надписью «Экспедиционная АН СССР» в виде опоясывающей глобус орбиты. Я слышал, что эту эмблему придумал один из водителей академической автобазы, за что в качестве премии получил целых пятнадцать рублей.
           И вот наступил день отъезда. В четверг с утра загрузились на складе, что находился прямо во дворе института, необходимым экспедиционным снаряжением и – вперед! Только надо было сначала забрать Калерию. Мы договорились, что я  подъеду  часов в одиннадцать прямо к ней на работу.  Оставив машину в Большом Толмачевском переулке, прошел пару десятков шагов и постучал в то самое окно в цокольной части здания ВААП, через которое, как я, когда-то будучи здесь,  как-то в шутку предполагал, можно без хлопот выбраться к Третьяковке. Но это оказалось не шуткой. Окно внезапно распахнулось, и в нем появилась улыбающаяся Калерия.
- Дай руку, помоги выбраться, - сказала она, уже стоя одной ногой на  письменном столе, а другой — на чугунной решетке, отделяющей окно от тротуара.
- Ну, ты, Лерка, даешь, - слегка опешив, ответил я, машинально подавая ей руку, - если я постучал в окно, это не значит, что нужно через него непременно лезть. Я просто хотел дать знать, что мы заехали за тобой.
   - Ладно, Фалька, не бухти. Мне так удобнее. Не хотела тащиться с сумкой через весь коридор, да еще мимо кабинета начальницы. Я ее не оповестила, подумаешь, пару дней меня не будет, перебьется. А своих девчонок в комнате предупредила, прикроют.

              Мы направились к машине. Едва Калерия поставила ногу на ступеньку у боковой дверцы кузова, как две сильных руки похватили ее и в одно мгновенье она оказалась внутри. Это был Серега Карагодов, а из-за его спины выглядывала Галина. Вместе с водителем  это и была моя экспедиционная команда.


                12.Серега

    И Серегу и Галину я хорошо знал — они работали в нашем институте, Серега в шлифовалке, а Галина — лаборантом в отделе минералогии. Потом еще я знал, что они были, как сейчас это принято называть, в гражданском браке и жили у Сереги вместе с его матерью в двухкомнатной квартире   в большом «сталинском» доме на Варшавке. Я несколько раз бывал у них в гостях, а однажды даже заночевал, когда мы с ним, приняв на грудь, устроили соревнования по стрельбе из настоящего винчестера 30-х годов с передергиванием затвора снизу. Благо стены у сталинских домов были чуть ли не метровой толщины, а звукоизоляция такая, что хоть  из гаубицы пали. Правда, надо сказать, у Сереги специально для стрельбы имелась в стене ниша. Галина была не против.

      Он был классным мастером по изготовлению петрографических шлифов — таких тонких срезов горной породы. Для этого кусочек породы приклеивался канадским бальзамом к предметному стеклу и сошлифовывался на абразивном круге до толщины 0,03 мм, порода становилась прозрачной и ее можно было изучать в специальном поляризационном микроскопе. Без петрографических шлифов геологу делать нечего, вот почему классные шлифовальщики ценились очень высоко. Таких у нас в шлифовальной мастерской было двое — Серега и Виталик Хан. Но у Сереги было еще много других достоинств. Во-первых, он был хорошим товарищем и надежным  работником  в экспедиции. В этом я имел возможность убедиться, когда по заданию института без машины отправился с ним и с той же Галиной в Карелию, чтобы ознакомиться с Костамукшским железорудным месторождением. Это потом там вырос горняцкий город Костамукша с огромным горнообогатительным комбинатом. А тогда, мы с рюкзаками за плечами доехали поездом   до Петрозаводска, оттуда по местной ветке до Юшкозеро, а дальше сто километров на попутном КрАЗе-самосвале по немыслимой ухабистой колее и бревенчатой гати через болотистые места   пять часов добирались до геологов. Здесь, на месте будущего города стояла пара бараков. В одном жили изыскатели, в другом — проводилась камеральная обработка геологических материалов. Здесь же я впервые посмотрел на Серегу другими глазами. Он быстро, грамотно и, ревниво не подпуская других, ставил палатки, собирал хворост для костра, помогал Галине готовить еду, был неутомим в маршрутах, таща  тяжелый рюкзак с образцами.  К тому же Серега был прекрасным рассказчиком и за вечерним чаем у костерка выдавал свои «страшилки» из жизни спелеологов, про «шкуродеры», затапливаемые подземные камеры  и прочие пещерные  «прелести»,  поскольку еще с юношества пристрастился к этому опасному, увлекательному и мужественному виду спорта. Кроме того, Серега был отличным ювелиром и у себя дома изготавливал для друзей или по просьбе сотрудников института   различные украшения.  Надо было видеть, как он работал дома, облачившись в шелковую серебристую тунику, в  охватывающем голову серебряном обруче, по центру которого красовался крупный кабошон байкальского нефрита.  По моей просьбе к дню рождения Калерии он изготовил в прошлом году шикарный набор, состоящий из серебряного перстня, серебряных сережек и серебряной  гривны. И в перстень и в гривну было  вправлено по большому кабошону из раухтопаза. Но вся изюминка заключалась в том, что внутри каждого кабошона находилось природное включение – маленький золотистый кубик пирита. Такие включения были большой редкостью и придавали кристаллу раухтопаза  особою ценность. Сережки тоже были сделаны в виде массивных удлиненных капель из того же раухтопаза, но, правда, уже без пирита. Калерия была в восторге от подарка, тут же нацепила все это на себя и мы отправились в «Арагви» отметить ее день рожденья. Ей нравился этот,  располагавшийся рядом с памятником Юрию Долгорукому, небольшой уютный ресторанчик, про который тогда ходил анекдот: «Выходят из ресторана два подвыпивших грузина, и один говорит другому: «Гоги, посмотри, какой город Долгорукий вокруг «Арагви» отстроил!».


                13.Валентин Иванович

  Итак, вслед за Калерией отправилась ее сумка, я захлопнул дверцу, на правах командора уселся рядом с шофером Валентином Ивановичем и мы тронулись в путь.

  Валентин Иванович тоже была личность не ординарная. Во время войны возил на «Виллисе» разных командиров, как и полагается, уворачивался от бомбежек, прыгал из машины вместе с генералом мордой в грязь, спасаясь от налетевших «Мессеров» и «Хенкелей», которые на бреющем расстреливали наши колонны. Был ранен, вернулся в медалях. В общем, герой. Правда, этого героя, прошедшего всю войну, я однажды едва не угробил, как, впрочем, и себя, хотя он и не догадывался. Было это года два назад. В тот раз я отправился в «свое»  Североонежье  на легковом УАЗ-469 - нашем отечественном лендровере. Нас было только двое — я и Валентин Иванович. Мы ехали уже вторые сутки и в тот момент выбирались с Вологодчины по направлению к границе с Архангельской губернией. Именно выбирались, так как более мерзких дорог, чем здесь, мне встречать не приходилось. Скоро Игнатово — пограничное село перед въездом на Архангельщину. А за ним вообще полный мрак. Этот пограничный «бесхозный» участок между двумя областями представлял собой лесную просеку в виде невообразимого месива грязи шириной метров двадцать и протяженностью около километра. Увидев эту полосу препятствий, напоминающую прифронтовую рокаду, мой Валентин Иванович приуныл и обреченно выдавил: «Ну, вот и приехали».
- Ничего, -  приободрил я его, - какой-нибудь попутный МАЗ или «Урал» за милую душу  переправит  нас на буксире через этот «чертов мост», как уже бывало. Так  и случилось. Вскоре, проходящий в нашем направлении «Урал» с пониманием и безвозмездно, как здесь и принято, со всей своей мощью протащил  утопавший по бампер в  грязевой пульпе наш уазик и выставил на сушу. Валентин Иванович повеселел, но его исстрадавшаяся душа после такого издевательства над машиной  требовала немедленной релаксации.
- Ты не посидишь за рулем пару часиков, а я, малость, передохну?
Я не возражал, в конце концов, он мне в отцы годился. Валентин Иванович устроился на заднем сиденье, напялил на себя спальный мешок и задремал. Дорога дальше проглядывалась вполне сносной для нашего «вездехода», а на карте она вообще значилась как республиканского значения. Хотя, надо сказать,  я уже знал цену этим атласам. В  прошлом году, где-то в архангельской глубинке мы ехали на ГАЗ-63 по такой вот дороге, неожиданно грейдер сменился грунтовкой, затем въехали в лес и по кабине с двух сторон захлестали ветки деревьев. Вот тебе и «республиканка». Лишь, спустя полчаса, мы выбрались снова на  грейдер.

        Уже больше часа я сидел за рулем, объезжая ухабы и рытвины, как вдруг уперся  в сложенную из жердей преграду. За ней виднелась необозримая лужа, а дальше — несколько куч гравия. Ага, видимо собираются  ремонтировать дорогу. А нам что делать? И тут  обратил внимание на круглый щит со стрелкой вправо и надписью «объезд». Здесь же  уходила в лесок небольшая грунтовая колея. Ну что ж, объезд, так объезд. Сдал немного назад и свернул на колею. Дорожка оказалась приятной, укатанной, чуть с песочком, в общем, что надо. Я весело катил по лесу, вот небольшой спуск и за ним такой же небольшой подъемчик. Здесь-то все и произошло. В самом низу спуска заднюю часть машины неожиданно занесло. Песок! Откуда он здесь? Я глянул вправо. Черт!! Машина опасно накренилась и, взрыхляя землю, неотвратимо скользила по крутому, градусов под шестьдесят, склону прямо в черную воду лесного бочага. Я не считал себя опытным водителем, но тут мозг сработал молниеносно. За какие-то   мгновенья я врубил первую передачу, передний ведущий мост, демультипликатор и дал по газам. Уазик взревел, и, как клещ, вцепившись передними колесами в спасительную кромку дороги, вылез наверх. Ай, да уазик! Ай, да сукин сын! Не останавливаясь, на одном дыхании, я преодолел тот самый подъемчик, чтобы выбраться из низины, и заглушил мотор. Не скажу, чтобы у меня «бешено колотилось сердце», или «выступил на лбу холодный пот», или «взмокла спина», как это обычно пишут. Но помню острое ощущение  смертельной опасности и сосредоточенности, да еще, как мелькнула тревожная мысль о Валентине Ивановиче, безмятежно дремавшем на заднем сиденье в своем спальнике. Если бы мы ушли на глубину в несколько метров, он бы наверняка погиб.
- Ну, как дела? Что-то случилось? - раздался за спиной настороженный голос Валентина Ивановича, очевидно, отреагировавшего на отсутствие привычного шума мотора.
- Все нормально, просто остановился, чтобы по карте свериться, тут пришлось объезд делать, - я решил не говорить ему о происшедшем. Пусть останется в счастливом неведении.
- Давай, дальше сам поведу, - Валентин Иванович выбрался, наконец, из своего спального мешка и направился к водительскому месту.

 
                14.Валдай

       Мы проехали Белорусский вокзал, миновали мост через Москва-реку, позади остались Химки, поворот в аэропорт Шереметьево, и теперь с ветерком мчались по Ленинградскому шоссе. Наша первая большая остановка с ночевкой предстояла в древнем городе Валдай. Прибыли под вечер, устроились в гостинице, перекусили и пошли посмотреть на знаменитое Валдайское озеро. Честно говоря, я только недавно узнал, что оно входит в десятку самых чистых озер мира.  Не даром слово Валдай в переводе с древнего «Валда» означает «светлый», «чистый». Отсюда, с Валдайской возвышенности начинают свой путь Волга, Днепр, Западная Двина, Нева, Волхов, сотни мелких рек. По сути, Валдайская возвышенность является основным источником пресной воды в европейской части России. Вернулись в гостиницу затемно. Валентин Иванович, сославшись на усталость, отказался от  прогулки и уже спал, но не в гостиничном номере, а в кузове машины.  Хотя, ее и поставили во дворе гостиницы на автостоянку под навесом, но мало ли чего может случиться. У каждого уважающего себя водителя в кузове имелся  здоровенный, от борта до борта, ящик, в котором находились его личные  вещи и разные автомобильные причиндалы. Отличное спальное место, особенно если учесть, что в кузове лежали навалом спальные мешки и  овчинные полушубки. Мы же разместились в  двухместных номерах.  В соответствии со своими паспортами, ни я с Калерией, ни Серега с Галиной, не были супружескими парами и по существующим правилам не могли спать в одном номере. Тогда  это было строжайше запрещено, и дежурные на этажах — неподкупные  поборники нравственности, словно церберы, неутомимо следили за соблюдением постояльцами гостиничных норм. Но, как говорится, на то законы и существуют,  чтобы их обходить. Стоимость двухместного номера была 3 руб. 80 коп и стоило мне помахать червонцем перед носом суровой дежурной, как все проблемы с расселением были решены.

       После восхитительной ночи подъем в шесть утра — это, жестоко, но время дорого. Надо еще не только проехать через Новгород, но и посвятить ему хотя бы пару часов, а затем успеть в Ленинград до окончания рабочего дня, чтобы в канцелярии местного отделения Академии Наук взять бронь в гостиницу для ночлега. Итак, выезд в семь. Завтрак позже, на трассе. Я знаю где. Не первый раз еду по этому маршруту.

       Проехали несколько километров от Валдая, здесь должна быть АЗС. Заправились под завязку. Завтрак через сорок минут в придорожном кафе-ресторане «Сказка». Вот и он, сложенный из бревен терем-красавец. От трассы его отделяет небольшой пруд, все вместе выглядит здорово. Подъезжаем. На табличке надпись, что ресторан начинает работать с десяти утра, а сейчас всего лишь около девяти. Но меня это не смущает, так уже было. Я захожу сбоку терема и стучу в служебную дверь. Появляется упитанная тетка в не первой свежести белом халате, подпоясанная вместо фартука засаленным полотенцем. В руке скалка, но лицо доброе.  Объясняю ей, что мы геологи, что хотим есть, и что у нас нет времени ждать десяти часов. «Но, у нас почти ничего не готово. Имеются лишь вчерашние расстегаи с рыбой и пирожки с яблоками». И это называется  «ничего не готово»? Нас пропускают через кухню в зал. Здесь все под русскую старину, все из дерева:  витые пузатые колонны,  по потолку массивный брус, столы с лавками и резными тяжелыми стульями. Усадили за длинный стол. Молодая симпатичная официантка в белоснежном передничке и узорчатом кокошнике на голове принесла на блюде те самые расстегаи, пирожки, чашки с блюдцами, а на стол по-простецки выставила трехлитровый чайник прямо с заваренным в нем чаем — пей, не хочу. Все удовольствие обошлось нам в три рубля. Эх, были же времена! Да, хорошо здесь, но надо спешить. Через полчаса мы уже едем в сторону Новгорода, до него всего 90км.


                15.Господин Великий Новгород

      Вот и он — Господин Великий Новгород. Город с более чем тысячелетней историей, колыбель древней российской государственности и демократии, своим богатством и независимостью доводивший великих русских князей до бешеной злобы, за что и поплатился.  Первую попытку уничтожения Новгородской республики и обращения  новгородцев в рабство предпринял Иван III, но особенно в этом преуспел Иван Грозный, который истребил почти всех его жителей, а сам Новгород почти  стер с лица земли. После царского погрома Новгород стал нищим и подняться до былых высот ему уже не было суждено.  Но это так, к слову, небольшой экскурс в историю.  Для того, чтобы  со всеми новгородскими памятниками старины ознакомиться, сюда надо приехать и жить. А у нас времени мало. Поэтому, оставив  машину на автостоянке (20 коп за час!) недалеко от новгородского кремля или, как его еще называют, детинца, я веду туда свою команду и, в первую очередь,  к шедевру мировой скульптуры — памятнику «Тысячелетие России». Во время Великой Отечественной войны немцы, захватившие Новгород, памятник разобрали и уже намеревались вывезти его, но не успели. Да и вывезти его оказалось бы делом не простым: полный вес памятника высотой почти с четырехэтажный дом составлял десять тысяч тонн, а вес одного только металла — тысяча тонн. Разрушения в Новгороде оказались страшными. Из двух с половиной тысяч  осталось лишь сорок жилых домов, да пятьдесят оставшихся в живых жителей. Город даже отстраивать поначалу не хотели. Но, восстановив разобранный нацистами памятник «Тысячелетие России», решили — древнему русскому городу быть! 

       После памятника направились к Софийскому собору и знаменитой Софийской звоннице. Собор тоже пострадал во время войны: с его куполов немцы содрали золоченые листы, а внутри устроили конюшню. Полюбовавшись собором, с его заново сверкающими куполами, решили посетить находящийся здесь же на территории кремля, краеведческий музей, но тот оказался по какой-то причине закрыт.
-  А я бывала в Новгороде, сказала мне Калерия, - только очень давно,  мы сюда со своим аттракционом приезжали.  Мы ведь не только в Москве выступали, но и много городов объездили, даже в Болгарии побывали.
-  Где бы нам перекусить? - подал голос Серега.
; Мы не то что перекусим, а нормально пообедаем, - успокоил я его, - здесь имеется отличный ресторан русской кухни «Детинец». Видишь, две башни на крепостной стене? Одна из них называется Кукуй, а вторая -  Княжей. Вот в Княжей как раз ресторан.

      Зашли в башню, поднялись по короткой узкой лестнице и оказались в небольшом зале. Здесь, как и в тереме «Сказка» царил русский стиль. Такие же, крытые белыми скатертями с вышитым по низу красным орнаментом массивные деревянные столы, тяжелые стулья. На древних кирпичных стенах закреплены кованые подсвечники с настоящими восковыми свечами. Мы сели за стол, раскрыли меню. Названия блюд тоже  говорили сами за себя: «Щи боярские», «Рыба, запеченная по-царски», «Русский квас» … Через некоторое время все это появилось на нашем столе. Деревянные миски и ложки под золотую хохлому, ржаной хлеб на такой же хлебнице. Квас себе мы наливали из клюва глиняного глазурованного красавца-петуха.
- Предлагаю попробовать местной медовухи, - сказал я.

   Мне уже приходилось отведать здесь этого старинного русского напитка. Очень вкусный, но и коварный. Бодрит, подымает настроение, при этом голова остается ясной, но ноги... Они неожиданно тяжелеют, и не каждый с непривычки оторвется от стула с первого раза. Владельцы этих непокорных ног вели себя по-разному — одни недоумевали, другие с глупым выражением лица смущенно хихикали, третьи чертыхались.
     Официант принес четыре бокала медовухи. Валентин Иванович  вопросительно выгнул бровь.
- Да, Валентин Иванович, жизнь сурова и полна неожиданностей. Но твоя печаль будет вознаграждена.
- Ну, тогда я пошел к машине.
- Давай, мы скоро подчалим.
           Конечно, таким закаленным бойцам, как мы с Серегой, стакан медовухи, что слону дробина.  Но, наши женщины, как я и ожидал, отреагировали по первому и второму  сценарию.
- Смотри, что сейчас будет, - тихонько обратился я к Сереге, и уже громко ко всем, - пора и честь знать, по коням!
Первой попытку встать со стула предприняла Галина. Но едва поднявшись, тут же села обратно.
- Ой! - недоуменно воскликнула она и почему-то оглянулась.
- Ой! Да что такое! -  громким шепотом повторила Галина со смущенной улыбкой после второй, безуспешной попытки подняться.
Калерия одолела силу притяжения со второго раза. До второго сценария здесь не дошло - сказался жизненный опыт.
- Признайся, Фалька, это ты все подстроил? Ты же не мог не знать, - с наигранным возмущением обратилась ко мне Калерия.
- Ну, есть маненько, - признался я.

          Стали спускаться по лестнице, придерживая на всякий случай своих дам.
- Вы идите, я вас догоню, - сказал я внизу, направляясь к малоприметной двери сбоку от лестницы.  За этой дверью, насколько я помнил, находился то ли буфет, то ли маленькая забегаловка, где можно было перехватить рюмашку и закусить каким-нибудь бутербродом.
- Вот, хочу нашему Иванычу медовухи купить, а то обидится, - сказал я неожиданно появившемуся за моим плечом Сереге. Увидев его тревожный вопросительный взгляд, добавил, - ладно уж, давай по стаканчику махнем.

       Буфетчица налила нам в стаканы медовухи, зачерпнув половником прямо из эмалированного ведра, и по моей просьбе через пластмассовую воронку наполнила  пустую бутылку из  под боржоми. Это для Валентина Ивановича. Аккуратно засунул бутылку в карман куртки, чтобы, не дай Бог, не выронить случайно. Помню, привез однажды в Москву две литровых бутылки этой медовухи, чтобы угостить друзей. Поставил их зачем-то на балконе и здесь же начал вытряхивать плед. Раздался глухой стук, и жидкость ниагарским водопадом полилась с балкона.  Никогда не думал, что два литра это так много. Но, не будем о грустном.
- С вас два рубля, - напомнила о себе буфетчица.

      На автостоянке мы, как всегда, застали Валентина Ивановича в знакомой позе. Кабина была откинута и он, устроившись на подножке, что-то высматривал в моторе, выставив на всеобщее обозрение свою корму. Мы посмеивались над этой его страстью  копаться в двигателе во время любой остановки, разве что не под светофором. Как-то остановились перед шлагбаумом и, пока мимо нас пролетал товарняк, он и здесь умудрился вылезть из машины (при этом пришлось вылезать и мне), откинуть кабину и занять свою излюбленную позу.
- Ну, что,  Иваныч, все в порядке?
- Нормально, - Валентин Иваныч выбрался из под кабины и соскочил с подножки, - можем ехать.
В кабине я вручил ему бутылку медовухи.
- Держи, расслабишься вечерком.
Он удовлетворенно хмыкнул, засунул бутылку между сиденьями, и мы двинулись в Ленинград.

                16.Вот и Ленинград

      Времени оставалось в обрез, чтобы до окончания рабочего дня, да еще в пятницу, успеть в Академию Наук. Влетели на длиннющий и прямой, как стрела, Московский проспект, в конце его, немного попетляв по переулкам, выскочили на Адмиралтейскую набережную, переехали Дворцовый мост, за ним поворот налево на Университетскую набережную. Все. Приехали. Академия наук. На часах без четверти пять. Взбегаю по ступенькам к парадному подъезду. Слава Богу, дверь не заперта. Направо по коридору должна быть канцелярия или, как ее еще называют — общий отдел. Две сотрудницы общего отдела уже намыливались покинуть свои рабочие места. Это было видно по тому, что они накрашивали губы, а на столах уже стояли их сумочки.
- Привет из Москвы, - выдохнул я, доставая из своей полевой сумки две плитки бабаевского шоколада и документы.
Сморщенные было носики девиц, приняли нормальную форму.
- Что у вас? - спросила одна из них, знакомясь с моим удостоверением и прочими сопроводительными бумагами.
- Должна быть бронь на пять мест в гостинице.
-  Да, вот на Халтурина, - сказала она, порывшись в какой-то папке.
- Спасибо, девочки, женихов вам хороших, - пожелал я, засовывая бронь и бумаги обратно в сумку.
- Нам как раз еще одного не хватает, - кокетливо стрельнула глазами вторая девица. Она закончила свой макияж  и сидела, поджидая свою подругу.
- Если подождете, через год явлюсь прямо сюда на белом коне и увезу вас в свое королевство, - прижав руку к сердцу, галантно заверил я ее.
Мой отряд в ожидании меня  стоял возле машины.
- Все нормально, бронь в кармане, поехали в гостиницу, на улицу Халтурина, - сказал я, залезая в кабину.

          Я знал, где она находится.  Как-то  устроился,  было, туда  вот также проездом,  но пришлось переночевать у дальних родственников моих московских знакомых, которые попросили навестить их.  И вместо того, чтобы поболтаться в свое удовольствие по Питеру, мне пришлось трястись в трамвае  до Барочной улицы на Петроградской стороне –  здесь уже была конечная остановка, трамвай делал разворот по небольшому кольцу и отправлялся в обратный путь. Родственниками моих знакомых оказались две милые старушки, пережившие Ленинградскую блокаду, и я нисколько не пожалел, что заехал к ним. Они, рассказывали мне о блокаде, поили чаем с вишневым вареньем и вишневой же наливочкой. Я со своей стороны выложил пакет с печеньем и коробку  шоколадных конфет. А когда уже поздним вечером засобирался, они слышать ничего не хотели и уложили меня в отдельной комнате их небольшой квартирки на старую широкую кровать с панцирной сеткой и никелированными набалдашниками.

        Улица Халтурина упирается прямо в Дворцовую площадь и здесь, в самом ее конце, как раз и  находилась гостиница. Вот и знакомые кариатиды, подпирающие балкон.
- Ты нас с тобой не оформляй, у меня имеется для тебя сюрприз, - сказала Калерия, когда мы все вышли из машины.
     Да, видимо, и в этот раз мне не суждено познакомиться с этой непокорной гостиницей.
- Какой еще сюрприз?
- Вечером узнаешь.
- Тогда, ребята, вот вам бронь, встречаемся завтра на этом месте в десять утра, - сказал я, вручая Сереге необходимые бумаги.
- Я машину не оставлю, - подал голос Валентин Иванович.
- А где же ты устроишься?
- Найду что-нибудь, не в первой. А завтра буду здесь, как договорились.
- Нет, так не пойдет, давай искать вместе. Я должен знать, где ты остановишься.
Сергей с Галиной направились в гостиницу, Калерия в кузов, а я в кабину.
- Поехали!
Но ехать далеко не пришлось, вскоре мы наткнулись на тихий безлюдный переулок, к которому  примыкал сквер с низкой чугунной оградой. Это был даже не сквер, а что-то вроде небольшого парка.
- Вот то, что надо, - почти одновременно произнесли мы с Валентин Иванычем.
- Ну, счастливо, - сказал я, прощаясь, - и на всякий случай помни, что место за тобой в гостинице зарезервировано.
      Теперь мы с Калерией были предоставлены самим себе.


                17.Ресторан «Кавказский». Борис Аристархович

- И какие у вас планы, баронесса?
- Для начала было бы неплохо где-нибудь перекусить.
- Нет проблем. Я знаю  одно такое уютное местечко.
Мы свернули к Невскому проспекту и, немного не доходя до Казанского собора, я остановился.
- Что случилось? - спросила Калерия.
- Вот то самое местечко.
- Это?! - Калерия с сомнением глядела на ступеньки, уходящие в полуподвальное помещение.
- Ну да! Ты на надпись посмотри.
Над дверью, на уровне тротуара красовалась вывеска: ресторан  «Кавказский». Калерия стояла в нерешительости.
- Пошли, пошли, здесь отлично готовят, не хуже, чем в «Арагви» в Москве. Тебе понравится.

           Мы спустились по ступенькам, открыли дверь и очутились в небольшом, столиков на восемь, зальчике. Да-а, пожалуй, лет пять я не был здесь. Вот и тот самый столик, кстати, сейчас свободный, за которым я когда-то сидел. Провел к нему Калерию.  В ожидании официанта огляделся. С тех пор мало что изменилось. Разве что на стенах появились украшения: бурка с газырями, несколько увеличенных иллюстраций к поэме Руставели «Рыцарь в тигровой шкуре» и, наконец, невесть откуда взявшаяся картина,  напоминающая  кавказские мотивы знаменитого русского импрессиониста  Коровина: на фоне старинной крепости — пестрая стайка женщин.   Кажется, она называлась «Берег Арагвы». Откуда здесь взяться Коровину? Скорее всего, это была талантливо выполненная копия. Но та же дерзкая небрежность в технике письма, свежесть, солнечность и воздушность красок.
- А здесь уютно, - с довольным видом сказала Калерия, так же как и я, оглядывая стены , - особенно мне понравилась вот эта картина.
- Константин Коровин, «Берег Арагвы», 1902-й год, - с видом знатока произнес я, краем глаза отметив, с каким интересом взглянула на меня Калерия.

          Я не был искусствоведом, но так получилось, что недавно прочитал   воспоминания  Коровина и у меня еще свежи были в голове иллюстрации  картин к его книге.  Книжками по артискусству меня снабжал мой сосед по лестничной площадке, уже пожилой художник Борис Аристархович Зайцев. Он жил один и частенько навещал меня, зная, ко всему прочему, что здесь всегда найдется пузырек, который мы могли с ним за разговором раздавить. Он давно ничего не писал, а дома у него висела выполненная им приличная копия картины «Неравный брак», очевидно, как память о неудачном жизненном опыте.  Иногда он приносил  мне что-нибудь художественное:  альбомы с репродукциями европейских художников эпохи Возрождения, русских передвижников, «Историю Импрессионизма», «Три периода американской живописи», «Далекое близкое» Репина, и вот недавно — воспоминания Коровина. Как-то в один из выходных Борис Аристархович притащил мольберт с чистым холстом и объявил, что пришел писать с меня портрет. От предложенной стопки мужественно отказался, гордо тряхнув своей густой, почти до плеч, сединой — вроде того, во время работы не употребляю, и взялся за кисти. Спустя несколько часов  он, видимо, посчитав, что достаточно  продвинулся в своем творческом порыве,  отступил на пару шагов и, прищурив левый глаз, сказал: «А что? Ничего! Завтра продолжим». Но здесь уже воспротивился я. Во-первых, меня не устраивала перспектива еще один день угрохать на то, чтобы истуканом сидеть перед мольбертом, уже не говоря о том, что из солидарности с Борисом Аристарховичем, я был лишен возможности, что называется, выпить и закусить. Во-вторых, то, что я увидел на холсте, меня приятно впечатлило. С полотна будто пахнуло импрессионизмом — эти сочные грубоватые мазки, легкость, настроение. Не зря импрессионизм происходит от слова «впечатление». На фоне угадывающихся сквозь дымку гор я увидел довольно похожего на меня голубоглазого  блондина  в голубой рубашке апаш, с твердыми чертами скандинавского викинга и плотно сжатыми волевыми губами. Во всем облике чувствовалось благородство и достоинство. Всё! Оставить так, как есть. Иначе, когда Борис Аристархович начнет править и прихорашивать портрет, все «впечатление» пропадет.
- Нет! - сказал я решительно, - продолжения не будет,  - меня это вполне устраивает.
- Да я же только начал! - заволновался он.
- Дорогой Борис! - сказал я, увлекая его к давно накрытому журнальному столику, - однажды кто-то заметил Коровину по поводу его этюдов: «Надо бы позаконченней», на что тот ответил: «Я пытался, но иначе все замирает». Ты загубил в себе импрессиониста, замазывая свои шедевры классической политурой.
- Палитрой, - поправил меня Борис Аристархович.
- Палитрой-поллитрой, - какая разница. Тебе надо было заканчивать свои картины в самом их начале, а не доводить месяцами «до ума», - продолжил я, разливая водку по рюмкам, - ну, давай выпьем за новоиспеченного русского импрессиониста.
- Да уж ты скажешь, - засмущался Борис Аристархович, -  но, коли тебе понравилось,  пусть так и будет.


                18.«Шла принцесса прекрасная». Генрих Сапгир?

      Подошел официант, протянул Калерии меню.
- Боже мой, каких только здесь блюд нет! - воскликнула она через минуту, - ты  послушай, - чихирма, харчо, мужужи, чанахи, мцвади, чахохбили, гурули, люля-кебаб..., и против каждого коротко написано, что оно собой представляет.
- А чанахи — это что?
- Мясо, томленое вместе с овощами в глиняных горшочках в духовке. Может, его возьмем?
 - Нам чанахи, хачапури и бутылочку Мукузани, обратился я к официанту.
- Мне что-то водочки захотелось, - вопросительно посмотрела на меня Калерия.
- Еще триста водки и порцию кеты, - добавил я.
     Чанахи оказалось очень вкусным. Мясо было таким нежным, что, казалось, того и гляди распадется на молекулы.
; Со мной здесь однажды произошел забавный случай, - заговорил я, как и полагается, после второй рюмки.  Десять лет назад, когда  я еще жил в Саратове,. приехал в Ленинград на научный симпозиум по изоморфизму - короче есть такое понятие в минералогии, означающее замену одних элементов другими в кристаллической решетке минералов. В свободное время решил прогуляться по городу. Свернул на набережную Макарова, полюбовался знаменитыми ростральными колоннами,   видом на Военно-морской музей, затем направился на Невский. Когда мне приходилось бывать в Питере, я всегда старался выбрать время, чтобы пройтись по этому шикарному проспекту. Чего только стоит  один Казанский собор с его грандиозной колоннадой из 96-и колонн!

       Захотелось перекусить, и я заглянул в этот ресторанчик. Он был довольно демократичным – в отличие от других заведений подобного рода, здесь можно было  заказать пиво, что я и сделал. Взял «Рижского», люля-кебаб и только принялся за трапезу, как у моего столика появились двое молодых людей. Время было обеденное, все  столики, пожалуй, за исключением моего, были полностью заняты, но эти двое не уселись, как это у нас принято, не спрашивая, а в самой изысканной форме испросили разрешения составить мне компанию. Естественно, я не возражал. Они тоже заказали себе пива, что-то из закуски, но меня не то чтобы поразила, а показалась необычной их манера разговаривать — я как будто бы попал  в стародавние времена гусарских дуэлей и тургеневских любовных драм. Они говорили очень вежливо, обращались друг к другу на «вы, сударь», явно рисуясь  передо мной, но чувствовалось, что, в целом, это был их стиль. Кто такие? Откуда явились? С какой планеты? А, может быть, это студенты   филфака ЛГУ? Тогда понятно. Возможно у них задание  такое от преподавателя — окунуться в  мир общения полуторавековой давности. Или, скажем, курсовая  работа на тему «Внутренний мир людей благородного происхождения в России девятнадцатого столетия».  А может секта какая? Оказалось, ни то и ни другое. Ребята действительно окончили филфак ЛГУ, трудились на литературном поприще и входили в одно из литературных объединений Ленинграда.  Просто в своем узком приятельском кругу, они, как бы в пику грубости, хамству и косноязычию, решили общаться между собой на языке просвещенного дворянства прошлого века, а в быту неукоснительно проявлять вежливость и даже изысканность в общении.
- А как же у вас с дуэлями? - с наигранной серьезностью спросил я, - ведь для того, чтобы потребовать сатисфакции, надо бросить перчатку в лицо обидчика. Но, ходить постоянно в перчатках неудобно, а носить в кармане тоже не  в жилу.

      Помню, мне как-то попался старый номер журнала «Звезда» еще 30-х годов, в котором была напечатана пародия на поэму «Евгений Онегин». Там были описаны похождения Онегина в советском Петрограде, и то, как бедняге Евгению в переполненном трамвае отдавили ногу. Он, было, полез за перчатками, чтобы вызвать грубияна на дуэль, «но, кто-то спер уже давно его перчатки, за неименьем таковых смолчал Онегин и притих».
      Ребята посмотрели на меня и расхохотались.
- А вы, сударь, шутник. Над этим мы как-то не задумывались. Хотя, смеем вас заверить,   что в зависимости от тяжести оскорбления, обидчик вполне может  без всяких перчаток и выяснений получить по сопатке. Так поступали у Дюма мушкетеры, несмотря на всю их вежливость и благородство.
- Приветствую вас, господа! Не разрешите ли присесть?
Я поднял голову. Перед нами стоял моложавый мужчина, в светлом костюме и заправленном в рубашку шейном платке – а ля поэт Вознесенский. Ага, еще один из «секты». Выглядел он несколько старше своих друзей.
- Привет, Генрих! Давно тебя поджидаем.
- Господа, - вдруг, без предисловий, едва присев, начал Генрих вдохновенным голосом, - вчера в костеле я увидел необыкновенно красивую сорокалетнюю женщину. Она была такая, такая...,  и когда я бросился поднимать оброненный ею платок...
- Ладо, ладно, ловелас, - прервали его друзья, -  наслышаны о твоих похождениях.
- Какие же вы, однако, - досадливо поморщился Генрих, - зато в тот же вечер я сочинил 
поэму. Вот, послушайте.
       В «поэме» речь шла о какой-то принцессе. Помнится, там еще были такие строки: «Шла принцесса прекрасная по тропинке ужасной, вдруг, во втором часу она заблудилась в лесу...». Потом принцесса наткнулась на «пещеру прекрасную, в которой жил людоед ужасный». В общем, эта душераздирающая история закончилась благополучно, чуть ли не свадьбой с уже ставшим «прекрасным» людоедом.
       Так мы сидели и трепались на различные темы, вспоминали смешные истории, пока я не взглянул на часы. Елки-палки! Поезд! Я совсем забыл о нем. Стал спешно прощаться со своими новоявленными приятелями. Узнав в чем дело, они дружно вызвались проводить меня. Примчались на  Московский вокзал, вот она, моя платформа, но... в вечерней темноте увидали лишь два удаляющихся красных габаритных огонька. Зато следующий поезд на Москву всего через двадцать минут. Отлично! У касс никого, быстро  переоформил билет. Стали прощаться. Обнялись.
- Господа! - я с чувством поднял руку. - Сейте и дальше разумное, доброе, вечное и оставайтесь такими же благородными и изысканными. Только смотрите, не переборщите. Как говорится, будь попроще и народ к тебе потянется.
     Произнеся это, как мне показалось, мудрое напутствие, я в приподнятом настроении пошел к своему поезду, а ребята махали мне рукой. Приятно!
- Ну, и как? Тебе потом приходилось встречаться с ними? - спросила Калерия.
- Нет, конечно. Мы же не обменялись адресами. Так, случайное знакомство. Но, самое интересное случилось дальше. В каком-то смысле эта встреча даже состоялась. Если помнишь, в то время на радио была такая утренняя развлекательная передача, называлась она «Опять двадцать пять». И вот, спустя приблизительно месяц после той памятной поездки в Ленинград, как-то включил я радио и вдруг слышу: «Шла принцесса прекрасная по тропинке ужасной, вдруг, во втором часу она заблудилась в лесу...». Ну и ну! Неужели Генрих пробился? Может, это был тот самый поэт Сапгир? Не исключено, что в ресторане свои стихи читал он.  Ведь это именно его стихи
 Кстати, о самой передаче «Опять двадцать пять».  Меньше, чем через два года грянул 25-й съезд КПСС и в высоких идеологических сферах видимо посчитали нежелательным существование радиопередачи с крамольным названием «Опять 25». И ее прикрыли.


                19.Тайна картины раскрыта

       Пока мы с Калерией отдавали должное  чанахи, к нашему столику подсел молодой человек.. У него было тонкое одухотворенное лицо, густая каштановая шевелюра; широкий отложной воротник светлой просторной рубашки, я бы даже сказал, блузы, был подвязан  длинным бантом из черной ленты, наподобие того, как это было принято в старые времена у художников и поэтов. Сняв лямку с плеча, он пристроил рядом со столом большую папку, то ли с нотами, то ли с эскизами.  Нет, мне положительно везло с этим ресторанчиком. Он как будто специально был создан для того, чтобы каждый раз преподносить мне сюрпризы. В ожидании своего заказа «художник» откинулся на спинку стула и, в какой-то момент, проследив мой взгляд, спросил: «Что? Нравится?».
- Очень! – искренне признался я.
- Это мой приятель Василий. Мы с ним вместе учимся в Академии художеств. Он у нас самый способный, его даже пригласили на год во Францию, чтобы ознакомиться  с европейской манерой живописи. Счастливчик! В самом Лувре побывает. Василий обожает Коровина, ну и импрессионистов вообще. Вот эта копия коровинской «Берег Арагвы» - его курсовая работа. Попала на выставку молодых художников Ленинграда, а оттуда сюда перекочевала.
- Прямо так вот и перекочевала. Ее что? Этот ресторанчик купил?
- Ну, нет, конечно. Можете себе представить, чтобы кто-то из персонала ресторана ходил по художественным выставкам, да еще при этом покупал картины? Просто нашелся один состоятельный грузин – любитель живописи и поклонник кухни этого ресторана. А может он его подпольный хозяин? Кто знает? Как это делают некоторые коллекционеры, он посещал выставки молодых художников – вдруг попадется по дешевке что-то стоящее? Вот так эта картина и попала сюда. Зато теперь у Васи имеется возможность в любое время полюбоваться своим произведением, а то лежала бы сейчас где-нибудь в запасниках Академии. Он вообще-то большой шутник и балагур. Например, когда бывает здесь с друзьями, любит, подойдя к картине, изумленно воскликнуть: «Покажите мне, кто создал это?! Кто! Покажите мне…». Это он так валял дурака, пародируя художника Илью Репина, когда тот впервые увидел «Портрет хористки» неизвестного тогда Коровина.
       «Ну, вот и разрешилась тайна картины», -   подумал я.
- Ярослав, - неожиданно протянул мне руку «художник».
- Калерия, Феликс, - представились мы с Калерией, на всякий случай, указав каждого владельца имени – кто его знает этих художников. Как и поэты, все они не от мира сего.
- Ярослав, а почему вы, как бы это сказать, несколько необычно одеты? 
- Да, так. Иногда находит что-то. А вообще мне просто нравится этот стиль одежды. Он создает романтический настрой, чувство причастности к великому сообществу художников. Может это звучит высокопарно, но я говорю, что чувствую.
- Хм! Интересная позиция, - решил я немного подтрунить. – Можно представить, как будут выглядеть улицы, если гончар станет ходить в фартуке и с куском глины, слесарь –  с гаечным ключом, а повар – с половником.
- А что? Здорово, -  вдруг подхватил Ярослав. – Только не так примитивно, как вы предложили, - уел, в свою очередь, он меня, - а более цивилизованно. Например, на спину гончара прикреплять изображение гончарного круга, повару – поварешки, портному – иголки с ниткой.
- Эдак мы договоримся,  не знаю до чего, - оценил я собеседника. Но, в стародавние времена так и было. Именно по одежке можно было определить – это ремесленник, это мещанин, это студент, это дьячок - чернильная душа, готовый за пятак в каком-нибудь кабачке составить донос или прошение.
- Тем не менее, что есть, то есть, и своим пристрастиям я изменять не собираюсь, сказал,  нахмурившись,  Ярослав.
- Ладно, не обижайся, это шутка, -  примирительно сказал я, перейдя на ты, - а какие у тебя пристрастия в изобразительном искусстве?
- Если честно, то меня больше всего привлекает графика. Сочетание черного и белого. Мечтаю иллюстрировать классиков.
- Ну, что ж, достойное занятие. Им занимались великие художники. Здесь огромное поле деятельности, не только иллюстрация книг.      
- А хотите, я вас нарисую? Прямо сейчас. И мне практика и вам память. Мне ваши лица понравились, чувствуется характер, - и Ярослав, не дожидаясь ответа, полез за своей папкой.
Мы не возражали. Понимаем. Потерпим. Тем более, что с едой покончили, водочку оприходовали, и сейчас, не торопясь, смаковали мороженое.
Пристроив лист ватмана на папку, он принялся за работу.
- Только попытайтесь меньше разговаривать между собой и больше смотреть на меня.
Видно было по всему, что Ярослав очень старался. Он высовывал кончик языка, прикусывал верхнюю губу, часто бросая на нас поверх папки быстрые пронзительные взгляды, ни на секунду не прерывая творческого процесса.
. - Ну, вот, что-то в этом роде, - удовлетворенно выдохнул Ярослав минут через двадцать и повернул ватман к нам лицом.
       Мы с Калерией переглянулись. На рисунке, помимо замечательного портретного сходства, проcматривалась даже некая драматургия – что-то вроде немого диалога между близкими и глубоко симпатизирующими друг другу людьми.  И все это с помощью одного карандаша! Поворот головы, где-то едва различимый легкий штрих, выразительный взгляд. Тонкие, точные, без помарок и следов подтирок, линии, безукоризненно наложенные оттенки. Твердость руки была потрясающая. Парень был безусловно талантлив. Я почему-то вспомнил, как Константин Коровин восхищался способностью Врубеля, не отрывая карандаша от листа бумаги, нарисовать сложный орнамент и вернуться в исходную точку.

      Вдруг раздались аплодисменты. За спиной Ярослава стояло, по крайней мере, человек шесть зевак, все это время наблюдавших за рождением рисунка.
- Здорово! – от души сказал я, - ты настоящий талант, у тебя большое будущее!
- Мои преподаватели тоже это говорят, - скромно поддержал мое мнение Ярослав, - вот возьмите на память, добавил он, протягивая мне аккуратно свернутый рулон.
- Спасибо! – я осторожно просунул свиток в свою полевую сумку, которую постоянно таскал с собой, и неожиданно для себя перешел на вы, -  ваш рисунок будет вставлен в рамку и займет почетное место на стене у Калерии.
Калерия благодарно посмотрела на меня и добавила, обращаясь к Ярославу:
- У меня дядя художник, Борис Красильников, я бывала у него в студии, но такого не видала. У него, конечно, были карандашные наброски, эскизы к картинам, но без такой тщательности и законченности. Может, это ему и не нужно было. Но, то, что вы нарисовали, Ярослав, это здорово! Спасибо!
     Ничего себе! Еще и дядя художник у Калерии нарисовался. Я вопросительно взглянул на нее.
- Потом все объясню. У меня действительно есть этот дядя. Просто не было случая рассказать тебе о нем. Вот приедем в Москву, съездим к нему в гости.
     Я взглянул на часы: «Ого! Десятый час!».
- Ну, что ж, пора и тебе преподносить свои обещанные сюрпризы, -  сказал я, обращаясь к Калерии, - хотя один уже есть – это твой дядя художник.
- Будет тебе и тетя, - пообещала Калерия.
     Мы тепло распрощались с Ярославом, и вышли из гостеприимного ресторанчика на Невский проспект.


              20.По пути Раскольникова. В Гостях у старухи-ростовщицы

     Город уже окутали сумерки, Невский был весь залит электричеством, и от этого небо казалось еще темнее. Мы шли вдоль ярко освещенных витрин среди толпы спешащих по своим делам людей и праздных, вроде нас с Калерией, зевак.
- Купи, пожалуйста, коробку хороших шоколадных конфет, - вдруг попросила Калерия, когда мы проходили мимо какого-то гастронома.
- Что? На сладенькое потянуло? – сказал я, пропуская Калерию в двери магазина.
- Нет. Это начало сюрприза.
- Звучит интригующе.
Я выбрал конфеты московской фабрики «Красный Октябрь», сунул коробку в выданный продавщицей целлофановый пакет, туда же отправил так и нетронутую бутылку «Мукузани», которую все это время таскал в руке, и вопросительно взглянул на Калерию: «А дальше что?».
- А теперь пошли к Федору Михайловичу Достоевскому.
- ??
- Потом поймешь, а то какой же это сюрприз.

     Очевидно, Калерия хорошо к нему подготовилась. Она подхватила меня под руку и решительно  повела по одному ей известному маршруту вдоль какого-то канала, как оказалось, Грибоедова. Примерно, через полчаса мы пересекли небольшой мост и, повернув налево, направились вдоль ряда темно-серых домов с черными провалами окон.    Вокруг не было ни одной живой души.
- Вот мы и пришли, - тихо сказала Калерия, -  этот угловой дом на углу Малой Мещанской и Столярного переулка принадлежал раньше купцу Алонкину, здесь жил Достоевский, здесь же он написал свое «Преступление и наказание».
- Но ведь это улица Гражданская, - сказал я, с трудом прочитав в темноте название на табличке.
- Ну да, это Мещанскую потом так переименовали.
- Хорошо. А дальше-то что?
- А то, что мы находимся в центре событий его романа. Видишь четырехэтажный дом в конце переулка? Вот в нем Раскольников и убил ту старуху. Ты давно читал «Преступление и наказание»?
- Давно. Наверное, лет десять назад. Некоторых подробностей уж не помню.
- Раскольников, готовясь к убийству старухи-ростовщицы, заранее принес топор и спрятал его под лавкой в дворницкой. Вот сейчас мы с тобой и повторим путь Раскольникова. От ворот его дома до дома старухи было 730 шагов, часть этого пути мы с тобой уже прошли.
- А почему дома здесь выглядят брошенными, народу никого, освещения нет?
- Ладно, открою тебе небольшой секрет. Перед нашей поездкой я случайно узнала, что в Питере собираются создать что-то вроде мемориала Достоевского. Выбрали это место. Часть домов освободили от жильцов, чтобы произвести капитальный ремонт, теперь здесь будет музей. Я еще тогда подумала, что было бы здорово побывать здесь с тобой, особенно пока все в таком неприглаженном виде. Ни тебе чистеньких комнат, ни экскурсоводов, ни посетителей. Да и ночью сюда уже не попадешь.
- Но, почему именно ночью?
- Потому что ночью все воспринимается иначе, романтичнее, таинственнее. Представляешь, вокруг ни души, тело охватывает сладостная жуть. Самое время, чтобы нанести визит убитой старухе. Может быть, до сих пор там бродит ее приведение.
- Ну, ты и расписала. Ладно, пошли.
Пройдя несколько десятков шагов, мы оказались у распахнутых вглубь двора железных узорчатых ворот; на белой эмалированной табличке чернела цифра 19.
- Нам направо, - сказала Калерия, - там должна  быть каморка дворника.

      В нескольких шагах мы действительно увидали низкую, грубо сбитую из толстых досок старую перекошенную дверь. Я взялся за скобу и потянул на себя. Дверь подалась, в темноте слабо блеснула вода.
- Теперь тебе надо спуститься и забрать топор, - прошептала Калерия.
Тоже мне, экскурсовод выискался. А если я там вляпаюсь во что-нибудь? Ну да, была, ни была. Я передал пакет с конфетами Калерии и, пригнувшись, покорно полез в эту чертову каморку.
«На цыпочках подошел он к дворницкой, сошел вниз по двум ступенькам, вытащил его из-под лавки», - неожиданно пришли в голову строки из романа. Я честно повторил действия Раскольникова, даже пошарил рукой под ступеньками, но ничего не обнаружил кроме крючка от двери.  Слава Богу, пол в этом месте оказался сухим, и я живым и невредимым выбрался наружу.
- Ну, как? Нашел топор? – серьезно спросила Калерия.
- Лерка! Какой к черту топор! Я и так полез туда только по твоей просьбе, чуть не погиб от разрыва сердца.
- Да, не вжился ты в роль Раскольникова, - с некоторым огорчением вымолвила Калерия.
- Ладно, вот он, - сдался я, -  видишь, в руке у меня блестит?
- Хорошо, - удовлетворенно  кивнула Калерия, - теперь пошли к старухе в гости.

       Рядом с дворницкой находился подъезд.  Двери были сорваны, и в глубине дверного проема угадывалась лестница. Почти в полной темноте мы стали подниматься. Лунный свет едва пробивался через дверные проемы на этажах. Лестница была узкая, и Калерия пристроилась за мной, ухватив меня за руку «с топором». Вот и последний, четвертый этаж. Я насчитал сорок девять ступенек. Направо вход в квартирку, ту самую, где жила старуха. Дверей не было, как, впрочем, и оконных рам, а вместо потолка над головой одно  лишь звездное небо.
- Ну, вот и добрались, - сказала Калерия, оглядывая помещение.

      Пол был засыпан штукатуркой, справа, в темном углу стоял  обшарпанный шифоньер, а слева, у стены – старинный пузатый комод с овальным облупленным зеркалом. Здесь же, слева темнел вход во внутреннюю комнатку, в которой когда-то спала старуха и откуда она в последний раз вышла к Раскольникову. Мы заглянули внутрь. Там, в полной темноте  ничего нельзя было разглядеть – лишь у входа валялся сломанный венский стул.
- Знаешь, даже не верится, что мой сюрприз удался, и получилось все так, как я задумала в Москве, - снова подала голос Калерия, – я специально встретилась со своей знакомой из Института русской литературы, и она рассказала мне, как найти это место и дом, где жила старуха-ростовщица.
- Да, солидно ты подготовилась. Буду теперь рассказывать, как я путь Раскольникова прошел.

      Мы стояли у окна, полные впечатлений. Права была Калерия – в ночной тиши чувства действительно обострены, да еще когда вот так, прикоснувшись к великому произведению, стоишь на месте описанных событий.
- Обними меня, мне что-то немного не по себе, - вдруг попросила Калерия.
- Подожди, вот только топор к стенке приставлю, а то так его  и держу, - пошутил я.
- По-моему, теперь ты слишком вжился в роль Раскольникова.
- Вживешься тут с такими декорациями, -  сказал я, прижимая к себе Калерию, - да, ты вся дрожишь.
- Не знаю. Наверное, вся эта обстановка так подействовала, здесь какая-то тягостная атмосфера.
- Ничего, сейчас мы ее развеем, - я достал из пакета «Мукузани», выбил пробку и протянул бутылку Калерии.    
 - Ну, вот, как говаривал отец народов, жить стало лучше, намного веселей, -  сказал я, после того, как мы с Калерией сделали по нескольку больших глотков.
      На щеках Калерии появился румянец, видимый даже при слабом лунном свете.
- Может быть, конфетами закусишь?
- Нет, конфеты трогать пока не будем.
- Почему?
- Потому что это часть второго сюрприза.
- Да что же это за день такой? Сплошные сюрпризы. И что ты дальше приготовила?
- Сейчас мы отправляемся в Дом ветеранов сцены.
      Час от часу не легче.
- Господи! А там-то что?
- Там моя родная тетка, бывшая актриса Лидия Красильникова, младшая сестра моего отца. Она на семь лет моложе его. Сейчас ей уже семьдесят два.
- Вот уж не знал, что у тебя еще и тетка есть.
- Повода не было сказать об этом. В свое время она вышла замуж за учителя Евгения Красильникова, он жил в знаменитой деревне Константиново, что на Рязанщине – родине Сергея Есенина. Кстати, он был неплохим художником-любителем, и даже сам Есенин ему позировал.  К сожалению, дядя Женя погиб на войне, а тетя Лида так замуж повторно и не вышла. У них сын Орест,  мой двоюродный брат, сейчас живет в Малаховке, бывший футболист,  раньше за «Спартак» играл. Все пытается мать забрать к себе, но тетя Лида не хочет – ей  больше нравится жить здесь, в Доме ветеранов сцены. А помнишь, я тебе говорила о своем дяде – художнике Борисе Красильникове? Так вот он – родной брат Евгения, ему сейчас уже под семьдесят.
- Да, без пол-литра здесь трудно разобраться. Ну, да ладно, к тетке, так к тетке. Она хотя бы знает, что ты к ней собралась?
- Нет, пусть это будет ей сюрпризом.
- Слушай, я знал, что ты любительница сюрпризов, но не до такой же степени. А вдруг твоей тетки там не окажется?
- Куда она может деться? Я звонила ей неделю назад, она жива и здорова. А если ее не окажется, то по городу побродим. Смотри, какая погода прекрасная.
-  Но ведь времени уже около двенадцати ночи.
- Ну и что? Как это замечательно по ночному Питеру побродить. Когда еще такое выпадет?
      Та-ак, это уже мне напоминает ночной десант в Битцевский лес 8 марта. Только лося нам еще встретить не хватало. Вино закончилось, придется скормить ему конфеты, предназначенные тете Лиде.
- И долго туда добираться?
- Ну, минут  сорок.

        Мы в последний раз окинули взглядом комнату несчастной старухи. Меня вдруг охватило тщеславное чувство, что, не считая Калерии, я, возможно, единственный, кто специально побывал здесь, в этих развалинах, ночью, чтобы ухватить исчезающий дух великого романа Достоевского. Скоро здесь ничего этого уже не будет, и с последним выметенным после ремонта строительным мусором, пропадет и та первозданная атмосфера, которая охватила нас с Калерией, едва мы вошли во двор дома с номером 19.

       Начали осторожно спускаться по той же темной и узкой лестнице и, лишь оказавшись за пределами двора, облегченно вздохнули. У меня было ощущение, что я разорвал паутину и оказался на свободе.  Наверное, то же чувствовала и Калерия, потому что только мы вышли к каналу, как она, прислонившись к чугунному парапету, заплакала. Взяв за плечи, я повернул ее к себе лицом.    
- Лера, что с тобой?
- Не знаю, - всхлипнула она, по-детски вытирая кулаками слезы, - там  меня все время не покидало какое-то тревожное щемящее чувство. А сейчас вроде бы отпустило. Вот и реакция.
- Ладно, пошли, - окончательно успокоившись и высушив слезы, сказала Калерия.


                21.Дом ветеранов сцены. В гостях у тети Лиды

       До Дома ветеранов сцены мы добрались лишь в половине первого.
- Здесь семь жилых корпусов, - сказала Калерия, - кажется, наш вот этот.
Мы стояли перед широкой невысокой лестницей, ведущей на застекленную террасу одноэтажного здания. Двери на террасу оказались запертыми.
- Пошли в обход, -  прошептала Калерия.
Обогнули дом, и Калерия постучала в третье от угла окно. Вспыхнул  свет. Запахивая на ходу халат, к окну подошла пожилая женщина, Вдруг ее лицо осветила радостная улыбка, она распахнула окно.
- Лерочка, дорогая, здравствуй! Какими судьбами?
- Здравствуй, тетя Лид. Приютишь нас на одну ночку?
- Конечно! Только вот наружная дверь заперта – придется вам через окно лезть.
- Ой, прелесть какая! Фалька, подсади меня.
      Через минуту мы были в небольшой уютной комнатке.
- Как хорошо, Лерочка, что ты меня навестила! А мне сегодня что-то не спалось, как знала. Может, чайку попьем? 
- С удовольствием, тетя Лид. А это вот как раз к чаю, -  и Калерия достала из пакета коробку конфет.
- Ну и замечательно. У нас здесь имеется небольшая кухонька, не то чтобы еду готовить, а так, разогреть что-то, чаек вскипятить. Идем, поможешь мне.

     Женщины ушли, а мне ничего не оставалось, как ознакомиться с жилой комнатой в «убежище для престарелых артистов» - вроде бы так вначале, как я где-то читал, назывался Дом ветеранов сцены. Обстановка скромная: кровать, тумбочка, стол, два стула,  платяной шкаф и комод. Над комодом висело небольшое овальное зеркало. На стенах развешаны фотографии в рамках. Я подошел поближе. На многих были изображения молодой симпатичной женщины с лицом, отдаленно напоминавшим тетку Калерии. Правда, на этих фотографиях она была в гриме и театральных нарядах. Вдруг, мое внимание  привлек один групповой снимок. Господи! Глазам своим не верю! На фотографии были актеры Саратовского драмтеатра: Янковский, Василевский, Резник, Сальников, Каюров, Шутова, Сагъянц, Белов и среди них…тетя Лида! Уму непостижимо!
- А вот и чай!  Как, Феликс, не соскучились без нас?
- Какое там! Оказывается, вы работали в Саратовском драмтеатре. Я тут на фотографии увидел. Хотя, Янковский уже в Москве, знаменитость. Да, и Каюров с Сагъянцем тоже в Москву перебрались. Я ведь сам из Саратова, поэтому хорошо знаю их всех. Там у меня был дружок – Борис Белов.
- Ох, уж этот Борька! Он мне больше всех нравился. Красивый, умный, талантливый. А балагур – спасу нет. Ни один капустник без него не обходился, - говоря это, тетя Лида, между тем, накрывала стол, откуда-то появилось несколько эклеров, бутерброды с колбасой (это вам, ребята).
- До чего тесен мир! Это надо же вот так земляка встретить. Да вы пейте, пейте чай-то, угощайтесь.
Калерия разлила чай по синим, с золотым ободком чашкам.
- А как вы здесь оказались, тетя Лида? - спросил я, наворачивая бутерброд и запивая его ароматным чаем с душком мяты.
- Это длинная история. Я ведь с детства мечтала стать артисткой. Буквально болела этим. Мы жили тогда на Украине. А в 1923-м году нашего отца по партийной мобилизации отправили в Поволжье – что-то там подымать после страшного голода. Вот так мы оказались в Покровске, сейчас это город Энгельс, прямо напротив Саратова на той стороне Волги. На следующий год я еле уговорила родителей, чтобы они разрешили мне поступать в Саратовское театральное училище. В то время это был Саратовский театральный техникум. Мне было тогда всего семнадцать лет. В училище я поступила легко, да в то тяжелое время и конкурса-то практически не было. Вы, быть может,  не знаете, но драмтеатр в Саратове появился еще 1802-м году, там сложилась очень сильная театральная школа. Станиславский даже назвал саратовский театр "рассадником национальной культуры». И преподаватели в училище были, само собой, отличные. Пока мне не предоставили общежития, каждый день приходилось переправляться в Саратов на  пароме.  «Персидский» назывался.
- Ну, как же! Я его еще застал. Он был такой оранжевого цвета с огромной палубой и здоровенной черной трубой, а на палубе грузовики, телеги, запряженные лошадьми и верблюдами. «Персидский» ходил, пока  мост через Волгу не построили.
- Точно!- подхватила тетя Лида, -  а во время дождя мы сидели на лавках в трюме.
Откусив  конфету и отхлебнув из чашки,  она продолжила:
- Театральное училище я закончила, немного поработала в саратовском драмтеатре, а потом начались тяжелые времена: опять голод в Поволжье, затем замужество, родился Орест. Во время войны работала штамповщицей на авиазаводе Комбайн – каждые сутки выпускали для фронта по эскадрилье истребителей. После войны вернулась в театр. Примой, как Любочка Шутова я не стала, наверное, таланта не хватило, но режиссеры меня ценили, да и я не могла жить без театра.
- А ведь я вспомнил вас! Как-то был на «Иронии судьбы», где вы играли мать Жени, оказавшегося по пьянке в Питере.
- Когда вы меня видели в «Иронии судьбы» я уже пожилая была, болела часто -  сердце, ноги. 
- Но, все равно, здорово сыграли. У вас получилась очень милая, добрая и заботливая мама. Я вас совсем близко разглядел – из оркестровой ямы. В ней тогда еще были Белов,  Сагъянц, да костюмер. Меня туда Борис притащил. Театр в тот сезон по какой-то причине не поехал на летние гастроли и вот в самую жару, кажется, в июле, дали «Иронию». Зрителей все равно было полно, так как спектакль классный получился.   Действие по пьесе происходило зимой. Представьте себе, рядом со мной в одних трусах стоят, обливаясь потом, Белов и Сагъянц, пьют из бутылки пиво и обтираются полотенцами. Белов играл Ипполита, а Сагъянц – того самого Женю. Как только приближался выход Ипполита, Борис с помощью костюмера быстро натягивал на себя одежду, зимнее пальто с меховым шалевым воротником, меховую шапку пирожком и с веселым видом выскакивал по лесенке из ямы на сцену. И так на протяжении всего спектакля. Было очень смешно.
- Надо же. Я и не знала, что они там в трусах были. Мы то выходили на сцену из-за кулис, - рассмеялась тетя Лида.
- Еще помню, как тем же летом перед спектаклем «Шестое июля», - понесло меня дальше, - зашел к Белову в гримерку. Вообще-то гримерная  у него была на двоих с Сагъянцем, но когда Борис играл Ленина, ему полагалась отдельная комната, чтобы, не дай бог, ему никто не помешал сосредоточиться перед такой ответственной ролью. Он ругался, что эта роль в спектакле занимала всего три минуты, а приходить в театр, чтобы загримироваться, надо было за четыре часа до начала.  Комнатенка была маленькая, в ней еле умещались гримерный столик и диванчик. Я зашел и чуть не уткнулся в этот диванчик. Смотрю, головой ко мне лежит Ленин – знаменитая жилетка, животик, бородка и лысина в обрамлении рыжеватых волос. Вдруг Ленин мне говорит: «Закурить есть?» - «Есть». Я закуриваю сигарету и сую ему в руку. А самому как-то  не по себе – Ленин все же.
- Получить роль Ленина тогда было не просто, - сказала тетя Лида, - допустим, режиссер выбрал актера, а потом сто согласований надо было пройти в верхах – достоин ли.
- А еще он мне говорил, что за ленинским париком надо было специально ехать на Мосфильм – только там был мастер, которому доверялось  их изготавливать.
- Да, - подтвердила тетя Лида, так оно и было. Борис эти парики интеллектом называл.
- Во-во! Он довольно часто наведывался в Москву: то на киносъемки, то вот за этими париками. Иногда останавливался у меня: Я, говорит, за интеллектом приехал. Помню, выпили мы с ним как-то за встречу по рюмке мятежной, потом  он натянул на себя этот  «интеллект» и такой монолог из «Человека с ружьем» выдал! Здорово у него получалось.
- А что это за мятежная такая? – поинтересовалась тетя Лида.
- Да это словечко Бориса. Он все алкогольные напитки делил на две категории: все, что выше тридцати градусов – это мятежное, а все, что ниже – бургундское.
       Так мы поболтали с час, затем Тетя Лида достала из шкафа матрац и стала на полу стелить нам с Калерией.
- Ну, а все-таки, как вы сюда попали, в Дом ветеранов сцены? – повторил я свой вопрос.
- После того, как мне стало трудно выходить на сцену, театр подал ходатайство в ВТО и Министерство культуры. Но больше всего мне помогли Олег Янковский и Юра Каюров. Олежка же наш, саратовский, он здесь и театральное училище заканчивал. Без них вряд ли что получилось бы. Сын Орест зовет меня к себе в Малаховку, но что я там буду делать? А здесь мне нравится. И врачи, и хорошее питание, и общение с такими же, как я бывшими служителями Мельпомены.
      За такой насыщенный событиями день я смертельно устал и, не дожидаясь Калерии, буквально рухнул на приготовленную постель. Но вырубился не сразу, и еще некоторое время слышал сквозь сон, как Калерия со своей теткой что-то полушепотом обсуждали.


                22.Прощание. Подарок

      Утром поднялись рано, попили чаю и стали прощаться с гостеприимной теткой Калерии. Ведь нам к десяти надо быть на Дворцовой площади.
- Лерочка, - с таинственным видом произнесла тетя Лида, - вот держи, - и она протянула ей небольшую красную коробочку. Это твоя бабушка Татьяна когда-то подарила мне на свадьбу.
      Калерия раскрыла коробочку и ахнула – там, сверкая россыпью бриллиантов, находилось кольцо. Камни были вправлены в изящную серебряную филигрань и, несмотря на кажущуюся массивность кольца, создавалось ощущение легкости и воздушности. Удивительный все же металл серебро. Может быть, в его магическом блеске заложена необъяснимо притягательная сила серебряных украшений? Мне всегда больше нравились изделия из серебра, в отличие от золота, с которым невольно ассоциировались   понятия алчности, стяжательства и тщеславия. А от серебра исходит благородство, оно кажется земным оплотом вечности, олицетворяющим любовь и гармонию. Не зря серебро являлось в древности любимым металлом рыцарей и королей.
- Тетя Лида! Милая! Я не могу принять от вас такой дорогой подарок.
- Бери, бери. Стара я уже для таких украшений. И потом, оно по праву принадлежит тебе –  все-таки это ваша семейная реликвия. Я знаю, у тебя есть такие же браслет и серьги. А кольцо как раз из того комплекта. Так что оно вернулось на свое законное место и гармония восстановлена. Я давно хотела это сделать, да все случая не было. И вот как будто Бог услышал меня.

        Калерия надела кольцо на средний палец левой руки. Оно очень шло к ее тонкому запястью и изысканно  длинным красивым пальцам с ровными ухоженными ногтями.
- Спасибо тебе большое, тетя Лида! -  с чувством сказала Калерия, обнимая свою щедрую родственницу.
- Нам пора двигаться, - пришлось мне прервать семейную идиллию, - труба зовет.

        В сопровождении тети Лиды мы вышли из комнаты на террасу. Она была вся залита солнцем. В промежутках между окнами стояли высокие деревянные подставки с гипсовыми бюстами греческих богов с их традиционными вьющимися челками на лбу и прямыми, как геометрический треугольник носами. В середине террасы у стены примостились низенький круглый столик и два стула  возле него. На столике стояла красивая фарфоровая ваза со свежими белыми пионами и лежала  толстая раскрытая тетрадь. Я заглянул в нее. Оказывается, жильцы оставляли здесь свои просьбы. Значит, была такая служба, куда можно было обращаться. Кто-то просил купить клубники, кто-то конфет. Были и гастрономические пожелания для столовой.
- Если у вас имеется немного свободного времени, то посмотрите наш парк, он очень красивый, а меня попросили утром зайти в медпункт, давление померить. Ну. Прощай, Лерочка, не забывай. Прощайте, Феликс, всего вам самого хорошего, - тетя Лида обняла Калерию, затем повернулась и, прихрамывая, медленно побрела в свой медпункт.
       Калерия посмотрела ей вслед и ее глаза увлажнились:
- Мы все ее очень любили, она всегда была доброй, отзывчивой, веселой, но жизнь так сложилась, что виделись редко.
- Я думаю, мы не станем осматривать парк, - сказал я, с беспокойством взглянув на свои часы.
- Согласна. Но, все-таки, я хотела бы показать тебе здесь одно место, глубоко почитаемое российскими актерами.
- Опять сюрприз? – я с подозрением посмотрел на Калерию.
- Ну, может быть, в своем роде и сюрприз, - уклончиво ответила Калерия, - да, не волнуйся ты, это – совсем рядом.

         И действительно, мы прошли не более тридцати шагов, как остановились у покрашенной черной краской железной ограды. За ней  находились две могилы в виде лежащих больших полированных плит из черного мрамора. На одном из каменных надгробий я прочел: Мария Гавриловна Савина, на другом – Анатолий Евграфович Молчанов.
- Здесь похоронена Савина – великая русская актриса, заслуженная артистка императорских театров. Она была организатором Русского театрального общества и основательницей вот этого Дома ветеранов сцены, тогда он назывался Убежище для престарелых артистов, - сказала Калерия.
- Честно говоря, я и не знал, что была такая актриса, - признался я в своем невежестве.
- Ладно, уж, не один ты такой, - успокоила меня Калерия.
- Я знаю только одну Ию Савину: «Дама с собачкой», «Гараж», «Частная жизнь», у нее куча фильмов.  Классная актриса, она мне очень нравится.
- Она мне тоже очень нравится, только фамилия ее пишется с двумя в, - просветила меня Калерия.
- Ну,  хорошо, а рядом с Марией Савиной кто покоится?
- Ее муж Молчанов. Он был известный театральный деятель и меценат.
- Откуда ты все это знаешь?
- Читала об этом. Да и  тетя Лида, рассказывала. Когда я несколько лет назад приезжала к ней, она меня сюда приводила. Еще мы с ней по парку гуляли. Здесь парк потрясающий.
- Ну, нам уже не до парка, тем более,  что ты там уже бывала.
- Ладно, уж, пошли, - неохотно согласилась Калерия.


                23.Вперед, к Плесецку!

      У гостиницы на Халтурина нас уже ждали  Сергей с Галиной. Наша машина находилась тут же, а Валентин Иваныч, как и полагается, торчал   под откинутой кабиной.
- Сейчас мы отвезем Калерию на Московский вокзал, а потом двинем в Плесецк, сказал я, - по коням!
     На вокзале я купил Калерии билет, посадил в поезд.
- Можно я приеду к тебе, хотя бы на твой день рожденья?
- Можно и даже нужно, - строгим голосом сказал я, - закатим у костра пир на весь мир.

        Ох уж, этот день рожденья! Он у меня 1сентября и уже много лет я не могу справить его «по-человечески», дома, в цивилизованной обстановке, чтобы можно было пригласить гостей. А все из-за того, что в это время я или находился в экспедиции или вкалывал где-нибудь на шабашке. Хотя, как еще посмотреть.  Пожалуй, ни на какие блага цивилизации не променяешь празднование своего дня рождения в тайге у вечернего костра, когда вокруг тебя веселые, крепкие и надежные ребята, когда под неизменную гитару звучат наши геологические песни: «А где-то бабы живут на свете, друзья сидят за водкою. Владеют камни, владеет ветер моей дырявой лодкою…». А на шабашке? Тоже ребята будь здоров, один к одному. И тоже песни под гитару. Только песни уже немного другие: «Кто бросил любящих невест, тот третий месяц рыбу ест, того трясет жестокий вест, во рту по пуду соли. Святая дева – Южный крест, Святая дева – Южный крест, Святая дева – Южный крест и грубые мозоли». Есть, что вспомнить.
- Приезжай 31 августа, буду ждать. Поезд Москва – Архангельск, станция Плесецкая, дальше ни о чем не думай, встретим.
- Спасибо, Феличка, ты чудо! – сказала Калерия и чмокнула меня в щеку.
       Я направился к выходу из вагона. 
        Сергей и Галина стояли на привокзальной площади рядом с нашей машиной.
- А где Валентин Иванович?
- В кабине сидит.
- Странно, что это с ним? 
- Да он уже был под кабиной. Так что все нормально.
- Ну, слава богу. Тогда все в порядке. Забирайтесь в машину и поехали.
- Валентин Иванович, давай на проспект Обуховской обороны, - сказал я, залезая в кабину, - а с него уже выедем на Лодейное поле, Подпорожье, Вытегру,  ну, ты сам знаешь. Хорошо бы нам проехать сегодня до Вытегры – это примерно четыреста семьдесят километров, а там заночуем. Как ты?
- Сделаем.
- Тогда вперед!

       Вскоре мы, вырвавшись из душных объятий Питера, мчались по асфальтированной трассе, гордо обозначенной в «Атласе автомобильных дорог СССР», как «общегосударственного значения». Наш ГАЗ-63 был фактически пустым (что для него значили несколько человек, четыре спальных мешка с тремя палатками, да пара вьючных ящиков с продуктами?) и Валентин Иванович, напевая « Эх путь дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбежка любая…», давил  на газ так, будто действительно уходил от пикировавшего фашистского мессера. Машина, в свою очередь, будучи налегке, мстительно подпрыгивала на каждой мало-мальски заметной выбоине, которых, несмотря на всю «общегосударственность» трассы, было немало. Валентину Ивановичу хорошо – он за руль держится, а я, как зайчик-попрыгайчик ежесекундно взлетал со своего сиденья, хватаясь за воздух руками или опираясь ими в бардачок. Представляю, что было в кузове с Серегой и Галиной.
- Ва-валентин Ва-ваныч, сб-бавь обороты, - попытался я его урезонить, подскакивая в очередной раз.
Валентин Иванович нехотя снизил скорость.
- Черт с ней с Вытегрой, ну не доедем мы до нее, остановимся где-нибудь за Оштой. Нам некуда особо торопиться.
- Хотел как лучше. Да ладно, мое дело маленькое, крути себе баранку.
- Ну и как тебе медовуха показалась? – решил я перевести разговор в другую плоскость.
- Классная – заснул без задних ног.
-  Во-во, именно что без ног. Ты бы видел, как наши женщины в Детинце встать пытались.
- А что такое?
- А то, что с первого раза не могли от стула оторваться.

        Дальше мы уже ехали в более щадящем режиме. Появилась возможность поболтать на различные темы, что мы с удовольствием и делали. Так за разговорами подъехали к большому мосту. На дорожном щите перед мостом было написано: «р. Волхов». Вот он -  могучий Волхов. Здесь, перед впадением в Ладожское озеро набрал силенок, пока нес свои воды аж с самого Валдая. Здесь он совсем не тот, что у Новгорода – шире, полноводней. Не зря на ростральных колоннах в Ленинграде он в образе мудрого бородатого Нептуна соседствует с Волгой, Днепром и Невой. Пересекли еще несколько мостов через Сясь, Пашу, Оять, долго ехали вдоль мощной быстрой Свири. Все они стремились к огромному Ладожскому озеру, чтобы напоить его ненасытное чрево.
- В Подпорожье  перекусим и немного отдохнем.
- Идет, - согласился Валентин Иванович.


                24.Вот и Вытегра!

       Через полтора часа, пообедав в ближайшей столовой и заправив бензином машину, мы снова двинулись в путь. Уже смеркалось, когда показались первые строения. Вот и Вытегра! Добрались таки. Лесные массивы  закончились, и перед нами возникло огромное, почти до горизонта, открытое пространство.
- Господи! Что это? – озадаченно сказал Валентин Иванович, показывая пальцем куда-то влево.
Я посмотрел в ту сторону.   Зрелище было действительно не для слабонервных. Прямо по полю, примерно метрах в трехстах, ехал самый настоящий здоровенный корабль, с черным корпусом и белыми надпалубными постройками. Ну, не плыл же, если кругом не было даже намека на воду.
- Не боись, Валентин Иваныч, - есть здесь вода, и даже очень много. Просто с нашего места ее не видно. Здесь канал Волго-Балт проходит, до Онежского озера всего пятнадцать километров.
 - А-а-а, понятно.
       Въехали в Вытегру – старинный русский городок с трехсотлетней историей. в основном одноэтажный, с множеством бревенчатых бараков и старых частных домов в классическом провинциальном стиле.  В прошлом году, вот так же проездом, я останавливался здесь в Доме колхозника. Дорогу я помнил – это  недалеко от центральной торговой площади.
- Так. Едем к Дому колхозника. Там будем ночевать.

     Дом колхозника представлял собой длинный бревенчатый барак, переделанный под  простенькую гостиницу, в которой было несколько комнат на четыре койки каждая, да  туалет и умывальник  без горячей воды в конце широкого коридора. Насколько я помнил, здесь было чисто, деревянные полы выскоблены, а постели заправлены свежим бельем. И все это удовольствие стоило всего один рубль за ночь.
        Как только мы всей командой зашли в это заведение, навстречу вышла бабка лет шестидесяти, в вязаной домашней кофте и с вязаньем в руках. Это была администратор и дежурная по «этажу» в одном лице.
- Дарья Ивановна, - представилась бабка.
 Выслушав, кто мы такие и чего хотим, она взяла плату за проживание, выдала что-то вроде расходного ордера с печатью «уплачено» и повела нас по коридору.
- Это женская комната, это – мужская, - сказала Дарья Ивановна, показывая нам наши «нумера». В мужском одна койка оказалась занятой – на ней, уткнувшись носом в стенку, посапывал какой-то мужичок. Все выглядело, как и в прошлом году: по тумбочке около койки и общая открытая вешалка рядом с дверью. У окна стол и четыре стула. Все по-простому.
- Ну вот, как раз нам на троих, - сказал я
- Да, нет. Вы уж тут оставайтесь вдвоем, а я в машине ночевать буду, так надежнее, - повернулся, было, к выходу Валентин Иванович.
- Хорошо. Только сначала перекусим.
     Вышли в «холл» с «рисепшн».
- Дарья Ивановна, как бы у вас кипяточком разжиться?
- Сейчас, милые, сейчас. Вы к себе идите, а  я вам чайник согрею и принесу.
- Ого! – Это уже воскликнул Серега, - клюквенный морс! Как это я сразу не заметил?
Он стоял с кружкой в руке около, водруженного на табуретку эмалированного бачка с краником. И сколько это стоит?
- Десять копеек кружечка, милок.
Мы все по очереди приложились к морсу.
- С вас сорок копеек, -  видимо бабуля следила за количеством выпитых кружек.
Я выгреб из кармана, сколько было мелочи, что-то около рубля, и вручил Дарье Ивановне.
- Ох, спасибо, милок! Сама ведь клюковку-то собирала, все подспорье к зарплате - сказала она и отправилась за чайником.


                25.В России две беды…

      На следующее утро мы покинули гостеприимный Дом колхозника и отправились дальше, к Плесецку.
      Через полтора часа проехали то самое Игнатово, а дальше – держись, Валентин Иваныч! – с тех пор, как нас с тобой почти километр тащили здесь на буксире,  ничего не изменилось. Те же бугры засохшей грязи, те же проложенные Кразами и Уралами глубокие, как окопы, колеи. Такое впечатление, что это не дорога республиканского значения, а танковый полигон.
- Ничего, прорвемся, - решительно сказал Валентин Иванович, - и не такое видали. На нашем 63-ем, да еще с лебедкой. Хорошо, что дождей давно не было. Подсохло. Вы со мной или рядом пойдете?
- Да ты что, Валентин Иваныч! Только с тобой! В случае чего, подхватим знамя из рук раненого боевого товарища.
- Ладно, базара нет. Пацан сказал – пацан сделал, - неожиданно  выдал Валентин Иванович, очевидно, вспомнив свою довоенную беспризорную молодость.

        С выражением лица римского воина он залез в машину, плотно захлопнул дверцу, словно танковый люк перед переправой через водную преграду, врубил передний мост и нажал на газ. Надо сказать, машину он вел виртуозно, каким-то непостижимым образом умудряясь маневрировать между колеями по извилистым хребтам грязи, выдавленных могучими колесами предшественников. Серега с Галиной предпочли пройтись пешочком вдоль кромки леса, но я мужественно сидел рядом с Валентином Ивановичем и, мне показалось, что он был доволен моим решением – по всей видимости, ему хотелось воочию продемонстрировать свое мастерство. Мне же, в свою очередь, было интересно наблюдать за ним, за его сосредоточенным лицом, за тем, как он ловко выворачивал руль и  «играл» ножными педалями. Во всем чувствовался высокий водительский класс.

        Не прошло и получаса, как наш вездеход выбрался на ровный укатанный грейдер, а еще через несколько минут мы уже въезжали в село Кречетово – первый на нашем пути населенный пункт Архангельской области.

     Мне не раз приходилось ездить по здешним северным дорогам, и я невольно ловил себя на мысли, что в целом в Архангельской области по сравнению с Вологодчиной дороги понадежнее. И не только дороги. Дома здесь сложены из крупного кругляка,  просторные, основательные, с высоко сидящими на случай снежных заносов окнами, хотя и выглядят несколько мрачновато, даже сурово, без отделочных излишеств. На Вологодчине же и дома помельче и кругляк у сруба потоньше и окна сидят пониже. Крыши чаще из щепы или застланы рубероидом. Зато сами дома обиты доской и покрашены, как правило, в веселый светло-зеленый  или голубой цвет, с белыми резными наличниками на окнах и обязательным, под цвет дома,  палисадом.

       Вот и это Кречетово отличалось от вологодского Игнатово и широкой, без выбоин на дороге, улицей и добротными домами, крытыми шифером и оцинкованным железом. Но сейчас нам было не до сравнений. Больше всего согрело душу то, что прямо на въезде в село по левую руку мы увидели вывеску «Столовая», а по правую, к удовольствию Валентина Ивановича – водокачку с трубой, из которой лилась вода, стоило нажать кнопку «Пуск». Техника. Но особенно потрясло наличие тут же специальной площадки для мытья машин. И Валентин Иванович, решительно отклонив наши предложения помочь ему, принялся за дело. Через двадцать минут наш газон сверкал как новенький, освободившись от налипшей за полторы тысячи километров грязи.


                26.Морской волк  с «Рузы»

       Плотно и вкусно пообедав, отдохнувшие и благодушные, мы двинулись в северном направлении в сторону все того же Плесецка. Собственно говоря, сам Плесецк нам был не нужен. Просто в этом районе находился объект моего изучения – Североонежские  месторождения бокситов. Меня интересовало наиболее крупное из них – Иксинское.  Здесь, в низовьях реки Иксы, при впадении ее в Онегу, уже строился карьер по добыче бокситов и возводился горняцкий город Североонежск вместе с промзоной, или, иными словами, предприятием по переработке бокситовой руды. Кстати говоря, мне пришлось  одним из первых узнать об истории рождения названия этого города. А произошло это так. Несколько лет назад, я был в командировке в Архангельске, чтобы порыться там в геологических фондах. Остановился в гостинице «Двина». Вечером, во время ужина в гостиничном ресторане, обратил внимание на расположившуюся неподалеку от моего столика шумную компанию. Судя по царившему за их столом радостному возбуждению, она отмечала какое-то событие. Компания состояла из нескольких мужчин и женщин. Среди женщин я отметил молодую смазливую хохотушку, которую и не преминул пригласить на танец. Как и полагается воспитанным людям, после танца я отвел свою партнершу туда, откуда ее взял, и тут неожиданно получил приглашение от одного из мужчин присоединиться к их компании. Как выяснилось позже, это был знаменитый на все архангельское судоходство капитан транспорта «Руза» Жуков. Он был хорош собой, моложав, с благородной сединой на висках, с неизменными капитанскими усами и в черном морском кителе с золотыми нашивками. Ну, настоящий капитан!  Морской волк! Не знаю, чем я ему приглянулся. Хотя почему бы и нет. Я тоже неплохо выглядел. Крепок, спортивен, с мужественной, и, как мне казалось, неглупой физиономией. Возможно, «морской волк» мысленно прикинул меня в морской форме и подумал: «Вот мне бы такого молодца в старпомы». Остальные три мужика и две дамы, за исключением хохотушки, оказались инженерами-проектировщиками нового горняцкого города. Мало этого, они только что пришли после  защиты своего проекта, которая проходила в обкоме партии и где присутствовала вся чиновничья верхушка и партийная элита Архангельска во главе с первым секретарем обкома партии. Защита прошла успешно, встал вопрос о названии будущего города. Перебрали множество вариантов, но ни один из них партийному боссу не нравился. Наконец, один из авторов проекта предложил:  «Североонежск»!
- Вот то, что надо, - одобрил первый, и название утвердили.

          Таким образом, повод для гулянки в ресторане был веский. Оставалось лишь непонятным, с какого боку-припеку здесь капитан Жуков? Но, это не так важно. Хохотушка, которую звали Зина, тоже никакого отношения к команде проектировщиков не имела. Как оказалось, она работала в гостинице горничной, но в этот вечер была свободна от вахты и исполняла у морского волка роль спутницы. Посидели мы тогда хорошо. Расплачивался сам капитан. Отклонив величественным жестом наши поползновения заплатить вскладчину, он достал кожаное портмоне, из которого извлек боны. Кто не слышал, боны – это такая морская валюта, типа тогдашних чеков в магазине  «Березка», только для моряков. У хохотушки при виде бонов загорелись глаза: «Ой! Подарите мне три бончика, мне как раз на шубку не хватает!». Жуков усмехнулся и вручил ей пятерку. После ресторана две ученых дамы удалились в свои покои, а остальная компания вместе с хохотушкой завалилась к капитану в номер и продолжила кутеж там. Утром, проснувшись, я  обнаружил, что лежу одетым на диване, рядом в таком же виде на кровати посапывал морской волк. «Ничего себе, хорош гусь, - укорил я себя, - как же это тебя угораздило?».
- Свистать всех наверх! – морской волк, встав с кровати, неожиданно твердым шагом направился к столу, на котором стояла недопитая бутылка коньяка. Наполнив рюмки, протянул одну мне:
- Давай-ка махнем по рюмашке, а то башка раскалывается. Правильно говорят: если баба на борту, быть на дне, а не в порту. Кстати, а где мой хрюндик?
Я понял, что хрюндиком он назвал заморский магнитофон «Грюндик». По тем временам –  вещь невероятная. Вчера еще он хвастался им.
- Нет, Зинка не могла, я ее давно знаю. Сейчас всех на уши поставлю.
Кэп снова разлил по рюмкам коньяк и потянулся к внутреннему телефону. В это время раздался стук в дверь и в комнату вошли наши вчерашние мужики-проектировщики. В руках одного из них был тот самый злополучный хрюндик.
- Александр Иванович! Вот ваш магнитофон, вы вчера мне его чуть не силком в руки сунули, подарить хотели. Пришлось унести. Но я то понимаю.
- Спасибо, Николай. Что-то вчера на меня нашло. Ну, давайте немного поправимся и закончим на этом. С этими словами Александр Иванович открыл дипломат и достал оттуда бутылку трехзвездочного армянского.

                27.В Североонежске. Табор на Иксе

     Прошло два часа, как мы выехали из Кречетово. Уже миновали и тот злополучный участок, где я когда-то чуть не утопил машину, а в придачу себя с Валентином Иванычем – дорогу там уже отремонтировали и обошлось без объезда. Скоро село Дениславье, за ним, не доезжая километров тридцать до Плесецка, поворот налево, к цели нашего путешествия. Вот и поворот. Внимание! На дороге стояли трое вооруженных автоматами парней в военной форме, с ними была овчарка. Один из них предупреждающе поднял руку, и когда мы остановились, подошел к кабине. Им оказался лейтенант. Фуражка была синего цвета с красным околышем – значит, внутренние войска. Я знал, что здесь немало зон с заключенными, так что появление военного патруля меня не удивило.
- Вам не повстречались эти люди? – лейтенант  протянул нам две фотографии.
На них были мужчины в темно-серой арестантской одежде с белой нашивкой на левой стороне груди.
- Они совершили побег во время работы за пределами зоны, мы должны осмотреть машину.
Я вышел из кабины. Сергей и Галина уже стояли на дороге. Лейтенант открыл дверцу кузова, заглянул внутрь.
- Поезжайте. И будьте осторожны.
- Как нам лучше проехать к Североонежску?
- После Булатово возьмете левее – там дорога одна. 

       Ну, уж поселок Булатово я знал хорошо. Там раньше находилась постоянная геолого-разведочная  партия, которая как раз и занималась Североонежскими бокситами. Теперь же партию за ненадобностью свернули. Поэтому, проехали мы  Булатово без остановки и, как нам и говорил лейтенант, свернули налево. Вот и Североонежск. Домов здесь было уже довольно много. Правда, я бы не сказал, что строился город-сад. В основном это были ряды унылых панельных пятиэтажек c редкими реликтами каким-то чудом уцелевших деревьев. Строящиеся дома были окружены глухим забором с колючей проволокой, по углам забора стояли вышки с автоматчиками. Проехала большая автомобильная фура для заключенных, сваренная из листового железа, с вырезанными автогеном небольшими зарешеченными окошками. На передней части фуры над кабиной водителя белой краской были выведены буквы ЛЮДИ. Теперь стало понятно, что означали слова лейтенанта «совершили побег во время работы за пределами зоны». Так вот, кто строил горняцкий город. Но народ по улицам ходил, многие дома были уже заселены, и мы даже отыскали продуктовый магазин в надежде прикупить свежего хлеба. С хлебом повезло –   оказывается, в Североонежске была своя пекарня, и вообще, в магазине имелся необходимый набор продуктов: гречка, пшенка, печенье, чай, говяжья тушенка, бычки в томате, шпроты, даже селедка в бочках и венец всему – водка.  Что еще нужно, чтобы достойно встретить старость, как говорил басмач Абдулла в одном известном фильме.

       Теперь надо было отыскать место для нашего полевого лагеря, чтобы оно было недалеко от карьера, в укромном месте и, желательно, у воды. Такое место долго искать не пришлось, так как выбор был невелик: или оказаться непосредственно у карьера, или недалеко от зоны с заключенными.  От соседства с карьером я отказался сразу, как только представил себе постоянный шум от моторов мощных самосвалов, визг лебедок, гудки экскаваторов, взрывные работы. Да и сам карьер располагался на открытой болотистой местности. Соседство с зоной тоже не вдохновляло, но зато здесь можно было отыскать место в лесном массиве на берегу реки Иксы. Я остановился на втором варианте.

       Зона располагалась в нескольких километрах от Североонежска. До нее вела более-менее приличная дорога, но затем пошла едва приметная грунтовая колея. Мы медленно ехали вдоль длинного высокого забора с натянутой поверху в три ряда колючей проволокой. Метрах в пяти от забора шла изгородь из той же колючки. Внутри этого пространства по периметру был проложен узкий дощатый тротуар. В дальнем конце забора стояла вышка с часовым. С полкилометра от зоны колея уперлась в болото шириной метров двадцать пять, а за ним был лес. Ну что ж, если колея уходит в болото, значит, его уже кто-то или переезжал или так в болоте и остался. Это надо было проверить. Валентин Иванович натянул резиновые сапоги, отыскал неподалеку серую высохшую жердь и направился к болоту.
- Стой, Иваныч! – вдруг крикнул Сергей. У него в руках был моток толстой веревки, -  давай-ка, я тебя обмотаю, мало ли чего.
- Серега, да пошел ты со своей веревкой! Мне шеста достаточно.
Через несколько минут Валентин Иванович благополучно перешел на ту сторону.
- Все нормально! – сказал он, вернувшись, - грунт неплохой, но лебедка не помешает. Вот и для обратного пути есть за что зацепиться, - и он указал на мощный пенек, оставшийся  от спиленного дерева.
Действительно, тот стоял чуть позади машины, как будто специально приготовленный для этой цели. Как я его не заметил?

        Теперь уже настала очередь Сереги. Он взялся за трос от лебедки и, перетащив его через болото, зацепил за березу. Машина, наматывая трос, медленно выползла на берег. Нормально. Переправа налажена. Пошли искать место для нашего табора. И сразу же натолкнулись на замечательную поляну в окружении вековых сосен, а самое главное – метрах в двадцати протекала река Икса.


       Начали обустраиваться. Поставили две палатки: одну для меня, другую – для  Сергея с Галиной. Валентин Иванович предпочел спать в машине. Поставили еще одну большую каркасную палатку. В ней мы разместили походный мебельный гарнитур – раскладные стол и стулья. Теперь это будет и камералка и столовая на случай ненастной погоды. Серега закрепил на высоком суку сосны конец своей спелеологической лестницы, а другой конец сбросил вниз. Он захватил ее с собой для тренировок, но лестница оказалась к тому же отличной антенной, так как была целиком металлическая. В довершенье всего Серега нашел большую колоду и вырубил из нее что-то напоминающее идолов с острова Пасхи. Теперь в разинутой пасти этого страшилища красовалась мыльница, а на голове – кружка с зубными щетками.
       Итак, к работе было все готово. Завтра едем на карьер.


                28.В лайковой перчатке белая рука

        Подошло 31 августа. В этот день должна приехать Калерия. С утра мы вдвоем с Валентином Ивановичем отправились в Плесецк, Времени до приезда поезда оставалось достаточно, и прежде чем направиться на вокзал, мы  успели в ближайшем магазине закупить кое-что из продуктов и хлеба.  Сам железнодорожный вокзал представлял собой небольшое кирпичное здание с облупленной желтой штукатуркой; внутри него находился зал ожидания, касса на одно окошко и дверь с табличкой «Начальник вокзала». Я вышел на перрон.

         Калерию  увидал сразу. Она резко выделялась  в толпе буднично одетых пассажиров из провинциальной глубинки. Сразу было видно – столичная штучка. На ней струились светло-бежевые брюки «бананы», через плечо мягкой, в тон брюкам,  лайковой куртки,  был небрежно переброшен яркий шарф, золотистые локоны вырывались из под плотно охватывающей голову изящной вязаной шапочки, а в  правой руке была дорожная кожаная сумка апельсинового цвета. И все это великолепие завершали туфли на высоком каблуке. Калерия, покачивая бедрами, шла по перрону, время от времени, слегка вскидывая голову, очевидно, высматривала меня. Я залюбовался. До чего же хороша, зараза! Двинулся к Калерии навстречу.
- Лерка, привет! Как добралась? –  я поцеловал ее в щечку и отобрал сумку.
- Отлично! В купе была веселая компания молодых парней. Всю дорогу развлекали меня анекдотами и картежными фокусами. Пытались споить коньяком, но я мужественно держалась и тем сохранила свою невинность.
- Шикарно выглядишь, особенно для наших суровых мест.
- Фалька, не могла же я ехать к тебе, да еще к твоему дню рождения, в брезентовой куртке, в туристских ботинках и с ледорубом в руке.

        Мы вышли на привокзальную площадь. Валентин Иванович стоял около нашей машины. Но что это? Ах, ты старый ловелас! В руках у него был букет из белых, розовых и фиолетовых флоксов. Ловелас галантно поцеловал у Калерии руку и вручил цветы.
- Добро пожаловать, Калерия Викторовна, к нам  на севера.   
- Валентин Иванович! Здравствуйте! Спасибо большое, я так тронута, - и Калерия чмокнула нашего галантного водителя.
- Вот так, Фалька, настоящие кавалеры поступают, - подколола она меня.
- Откуда это вдруг у тебя такие аристократические манеры, Валентин Иваныч? – с досадой спросил я его, мысленно ругая себя последними словами за свою опрометчивость. Вот же,  неподалеку стоят бабки,  цветы продают. Куда смотрел? О чем думал?
- Так забыл сказать, Ваша светлость – я ить из энтих, из дворян, стало быть.  Побочный сын графа Феликса Юсупова, получается, вроде  как тезки вашего.
- Да ты, смотрю, исторически подкован, графа Юсупова знаешь.
- А как же, - продолжал ерничать Валентин Иванович, - маменька моя, царствие ей небесное, много об них рассказывала: и как она у них  в имении служила и вообще.
Я молча достал из висевшей на моем плече полевой сумки немецкий охотничий нож в кожаном чехле. Мне его подарили в день защиты диссертации. Нож был отличный, знаменитой золлингеновской стали, с рукояткой из рога косули. Сталь сверкнула на солнце. В глазах Валентина Ивановича появились тревожные огоньки.
- Быть тебе отныне графом Плесецким, - сказал я, кладя ему на правое плечо клинок, наподобие того, как английская королева производила в рыцарское звание своих подданных. - Вопросы есть? Вопросов нет.
Мы все одновременно расхохотались.
- Ну, вы, ребята, даете, целый спектакль тут разыграли.
- Прямо не знаешь, куда деваться от этих аристократов. Куда ни плюнь – одни графья, да баронессы, - проворчал я, возвращая нож на место, - ладно, поехали. Вы, баронесса, садитесь в кабину к графу, а уж я, как простолюдин, полезу в кузов.
       Вот и Североонежск. Еще немного и мы дома. Около продуктового магазина я постучал по крыше кабины. Не мешало бы прикупить еще пару бутылочек мятежной.
- И я с тобой, - попросилась Калерия.

       Зашли в магазин. Торговый зальчик небольшой, в принципе, это была комната в приспособленной под магазин квартире. Народу было немного, всего несколько человек. Подошла и наша очередь. Только я разинул рот, как продавец, полный рыжеватый парень в синем халате, вдруг, не говоря ни слова, вышел из-за прилавка и исчез в глубине магазина. Прошло минут пять. Продавец не появлялся. Очередь росла, послышался недовольный ропот. Я взглянул на Калерию. «В лайковой перчатке белая рука» -  мелькнуло в голове. Точно, баронесса! А баронессе не пристало в каком-то захудалом магазинчике стоять в очереди и покорно ждать, пока хамоватый продавец, наплевав на людей, лапает за стенкой титястую кладовщицу. И тут на меня как что-то нашло. Совершенно неожиданно для себя я зашел за прилавок, снял с витрины две бутылки «Старки», вернулся. Не торопясь,  выложил из своей сумки нож, карты, полевой дневник, затем засунул в нее эти две бутылки, туда же отправилось в обратном порядке и все остальное. Калерия заворожено смотрела на меня. Публика молча, и, как мне показалось, со злорадным  одобрением,  наблюдала за моими действиями. Я кивнул Калерии, и мы вышли из магазина. Адреналин играл у меня в крови, я чувствовал себя таким крутым парнем.   
- Ты что, Фалька! – с тревогой  сказала Калерия, но мне послышались в ее голосе нотки восхищения. Именно этого я и ждал.
- Ничего. В следующий раз будет относиться к покупателям не как к быдлу, а более уважительно,  - придумал я себе оправдание, хотя в глубине души понимал, что основная причина моего поступка скрывалась не в этом, а в каком-то по-юношески нелепом стремлении произвести впечатление на даму своего сердца.


                29.Дяденька! Можно вашу собачку погладить?

     Мы подъезжали к нашему полевому лагерю. Вот уже пошел длинный забор зоны.  Вдруг, в самом конце забора, там, где стояла угловая вышка с охранником, машина остановилась.
- В чем дело? – спросил я, спрыгнув на землю.
Калерия уже стояла рядом с кабиной.
- Это я попросила. Никогда не видела вот так, вблизи, зону для заключенных. Разве что в кино.
Калерия подошла к колючей проволоке, потрогала ее рукой.
- Ты что делаешь?! – крикнул я, - а если бы она под током оказалась!
Калерия резко отдернула руку.
- Ой! Посмотри-ка, там собака! – сказала она, указывая на вышку.
Я поднял глаза. Там действительно скалила зубы овчарка, которую придерживал охранник.
- А можно ее погладить?
- Ты что? С ума сошла?
Но Калерия уже закусила удила.
- Дяденька! – крикнула она безусому парнишке на вышке, - а можно вашу собачку погладить?
         И тут произошло то, чего я уж  никак не ожидал. Охранник что-то сказал собаке и согнул ладонь пальцами вниз. Собака сбежала по лестнице, таким же аллюром подбежала к колючке, проползла под ней и уселась перед Калерией.
-Ах, ты моя хорошая, ах какая красивая собачка, - принялась сюсюкать Калерия, гладя овчарку.
         Но счастье ее было недолгим. Не прошло и минуты, как охранник тихонько свистнул и согнул свою ладонь пальцами вверх. Овчарка немедленно прервала Калерины ласки, проползла обратно под колючей проволокой, взбежала по лестнице и уселась рядом со своим хозяином. Я все это время стоял с глупой физиономией, не веря своим глазам.  Неужели это те самые свирепые волкодавы, которые рвут икры, вгрызаются в причинные места и одним хрястом мощных челюстей перекусывают руку у запястья?
      Калерия была в полном восторге.
- Нет, ты видел, как она дала себя погладить? И солдатик прелесть.
- Спасибо! – крикнула Калерия охраннику. Тот усмехнулся и молча кивнул головой.
Ну, Калерия, ну, чертовка! Как это ей все удается? Точно, ведьма! Хотя и прекрасная и  баронесса.  А насчет солдатика обольщаться не стоит. В случае чего поступит, как учили. И автомат пустит в ход и собачку. Мне приходилось слышать, что  на зоне охранник охраннику рознь.  В конвойных, например, в основном хохлы – они особо свирепствуют, а вот к охранникам на вышках требования пониже – здесь уже особых предпочтений для представителей различных менталитетов нет, хотя чаще служат из наших южных республик и почему-то выходцы с Вологодчины. 
- Что-то мне не хочется ехать в машине. Давай пешочком пройдемся, - попросила меня Калерия.
- Ваше сиятельство, - обратился я к Валентину Ивановичу, - соблаговолите ехать дальше без нас. Пусть там Серега поможет с тросом. Только дождитесь нас.

        Тут мои глаза остановились на туфельках Калерии. Да, проблема. Я залез в кузов и вытащил из водительского ящика запасные рабочие башмаки 42-го размера с твердыми, как камень носами под названием «мечта лесоруба». Нет, это не пойдет. Ага, вот то, что надо. В углу, между ящиком и бортом валялись кеды Галины.
- Держи, - я бросил кеды под ноги Калерии.
- Фалька, ты за кого меня принимаешь? – деланно возмутилась она, затем достала из кабины дорожную сумку и вытащила новенькие туристические ботинки.
- Тогда все в порядке, -  я забросил в машину сумку Калерии, кеды и махнул рукой Валентину Ивановичу. 
       Новоиспеченный граф уехал, а мы с Калерией, предоставленные самим себе, тут же, не обращая внимания на охранника с его собакой, обнялись, и так  с минуту стояли, не отрываясь друг от друга.
- Я страшно соскучилась по тебе, - жарко прошептала мне на ухо Калерия. 
Неподалеку находился небольшой лесной колок и мы, не сговариваясь, быстро и решительно направились в его сторону.  Едва скрывшись за первыми деревьями,  бросились друг к другу.
 - Теперь я верю, что у тебя никого не было за это время, - отдышавшись, сказала Калерия, все еще крепко прижимаясь ко мне. 
- Как вы только могли подумать такое, баронесса, - ответил я с лицом глубоко оскорбленного человека.
- Хоть сейчас готова сесть на поезд и вернуться обратно в Москву, так мне хорошо, - со счастливой улыбкой чуть не пропела Калерия.
- Ну, уж нет, красавица моя, этот номер не пройдет. Вас ожидает целая программа развлекательных и мало обременительных мероприятий. Кроме того, вождь племени  рассчитывает на  сказочные ночи в его вигваме. Ты, кстати, надолго приехала?
- На три дня.
- Может, задержишься чуток?
- Не могу, Феличка.  Меня еле отпустили. Хорошо, что сегодня пятница, как раз под выходные пришлось. А в понедельник надо быть на работе.
- Ну, ладно, - взгрустнул я, - пошли к машине.


                30.Эх, банька наша!

         Наша машина стояла по эту сторону болота, а Валентин Иванович в позе «Мыслителя» Огюста Родена сидел рядом на пеньке и дымил сигареткой.
- Валентин Иванович! А где же трос, Серега?
-Да нет никого, кричал – никто не отзывается.
- Этого еще не хватало, - заволновался я. Надел болотные сапоги и  поперся с тросом на ту сторону к «нашей» березе.   
- Давай, включай лебедку! – крикнул я, обернув трос вокруг березы.
 Пока машина ползла по болоту, я быстро осмотрел наш лагерь, заглянул в палатки. Никого!
- Серега! Галина!
Подошли Калерия с Валентин Иванычем.
- Се-ре-га! Га-ли-на! – заблажили мы уже в три глотки.
- Здесь мы, чего кричать, - вдруг раздался голос Сергея.
Мы оглянулись на голос. Из леса появился сначала Сергей, а за ним Галина. В руках Сергея была большая кастрюля, наполовину наполненная клюквой, а Галина несла двухлитровый бидон, как оказалось, с брусникой.
- С приездом! – в один голос поприветствовали они Калерию.
- Здравствуйте, ребята! Рада вас видеть, - Калерия чмокнула Галину в щеку.
- Вот, будет клюквенный кисель и брусничное варенье, - сообщила Галина.
- Очень хорошо. Молодец! – похвалил я ее, - а сейчас, как наметили, готовим баню. Как там насчет дровишек? – последние слова относились уже к Сергею.
- Нормально.
- Тогда пошли затапливать баньку.
Калерия двинулась за нами.
- Куда ты в таком виде? – остановил я ее, - прожжешь еще искрами свои наряды. Галина! Выдай Калерии экспедиционные штаны и куртку.

       Банька наша, при всей непритязательности, была мировой. Во всяком случае, ее достоинства, несмотря на свое «графское происхождение», высоко оценил Валентин Иванович. Это типично геологическое изобретение представляло собой лежащую на боку бочку с водой, бочка обкладывалась булыжниками, и  под ней разводился огонь. Когда булыжники раскалялись, над бочкой быстро ставилась каркасная палатка. Вот, в принципе и все.

        Пустую бочку здесь отыскать – плевое дело. Их было полно около карьера. С помощью топора и молотка вырезали окно в боку, выжгли остатки солярки, вымыли – все, котел готов. Булыжников отыскать – тоже без проблем. Десять тысяч лет тому назад отступающий ледник оставил  после себя полно этого добра, так же как и гранитных валунов, которых он когда-то приволок с собой из Скандинавии.

        Пару месяцев назад по скептической физиономии Валентина Ивановича,  я понял, что с такой парилкой он сталкивается впервые. Тем не менее, когда поставили палатку над бочкой с камнями, и  она наполнилась почти нестерпимым жаром, Валентин Иванович удовлетворенно крякнул и его скепсис, как рукой сняло.  Но, когда я, вдобавок ко всему,  плеснул на раскаленные булыжники водой, Валентин Иванович рухнул на землю, с криком «твою мать!» выкатился из-под палатки, и, как был голышом, помчался к Иксе. Немного охладившись, он, прикрывая руками причинное место, все же вернулся – гвардейская гордость бывшего фронтовика не позволяла вот так бесславно сдаться. С той поры он нашу баньку зауважал.  Что касается меня, то я «держал» пар хорошо. К парилке меня еще с детства приучил мой дед Андрей Алексеевич. В то время дома у нас ванной не было и приходилось ходить в городские бани. Ну а уж там само собой парилка. Тогда в банях пар пускался прямо из водопроводной трубы, стоило повернуть вентиль. Он здорово обжигал, а из-за его белых клубов ничего не было видно. Первое время я не выдерживал и под прикрытием пара потихоньку сползал с полка вниз и незаметно от деда ускользал из парилки. А сейчас я уже не мыслю себя без хорошей парной баньки. Приобретенная в детстве парная закалка как-то даже сослужила мне хорошую службу.

       Возвращались мы в прошлом году из Архангельской области домой, в Москву.  Только не через Ленинград, а через Вологду. Остановились у живописнейшего небольшого озера. На его берегу стояли всего лишь два дома. Один, что поменьше, был на замке. У другого же, вместо замка в дверную скобу была вставлена обычная щепка. Дом этот  представлял собой пятистенок, сложенный из толстенных бревен. Изнутри он был совершенно пустой, безо всякой мебели и прочей домашней утвари,  повсюду мусор, какое-то тряпье, в одной из комнат обнаружились два самовара на полу, да старинный кованый светец на шесть лучин.  Особенно необычно смотрелся широкий бревенчатый въезд или, как сейчас говорят, пандус, который вел прямо на чердак, под самую крышу. Там стояла телега, на стене висел хомут, а в углу примостилась самая настоящая прялка, повсюду было раскидано сено. Мы пришли к выводу, что, скорее всего, сюда к озеру наведывались жители из какой-нибудь окрестной деревеньки, чтобы накосить травы, а также помыться в бане. Подтверждением этого служили, как  наличие запертого дома, так и стоявшие на задах, шагах в тридцати от домов две небольших баньки. Около одной из них была сложена поленица из березовых дров. Топилась она по-черному, так как внутри находился большой, встроенный в булыжники котел. Баня была бревенчатая, дверь невысокая, но мощная, сбитая из толстых, не меньше, чем пятидесятка, досок. Труба на крыше, как ни странно, была деревянная. Ну что же, отличный случай попариться в настоящей деревенской баньке!
         Налили в котел воды, затопили под ним дровишки, приволокли еще сорокалитровый бидон с холодной озерной водой. А пока банька грелась, мы с нашим шофером Юркой разложили походный столик, и засели за шахматы. День был солнечный, я снял с себя рубашку и с наслаждением впитывал ласковые сентябрьские лучи небесного светила. Повариха Света пошла к озеру, Серега вытащил из дома самовары и принялся исследовать их. За всеми этими делами мы как-то про баньку забыли.
- Ой! Горит! – раздался вдруг крик Светланы.
- Точно! Горит! – подтвердил Юрка, который сидел лицом к бане.
Я обернулся. Действительно, над крышей тянулся слабый дымок, и посверкивали язычки пламени. Горела, слава Богу, пока только труба. Опрокинув стул, я вскочил и побежал к бане. Юрка с  Серегой бросились вдогонку за мной.
- Давайте на крышу, - проорал я им. Сам же, распахнул дверь, схватил бидон с водой и втащил его внутрь. Взглянул на потолок – в радиусе метра  от отверстия в трубу он был ярко-красного цвета. Жара стояла такая, словно я оказался в самом, что ни на есть чертовом пекле. Но это еще были цветочки. Не обнаружив сходу ковша, я не нашел ничего умнее, как поднять тяжеленный бидон и попытаться плеснуть из него на потолок. Но вода до него не достала, и не менее трети содержимого бидона водопадом рухнуло на раскаленные камни. Я моргнуть не успел, как обжигающая волна ударила меня в грудь и буквально вышибла  из бани. К счастью, бидон не опрокинулся, и в нем оставалось еще достаточно воды. Не наученный только что приобретенным опытом, я вновь взялся за бидон. На этот раз мне удалось достать до потолка. Как и следовало ожидать, вода опять обрушилась на камни, но  удар  второй тепловой волны был уже не таким мощным   и я продолжал плескать из бидона, пока не стихло шипение  почерневшего потолка. Затем весь взмокший, появился на пороге бани с бидоном в руках, почти как в песне «На палубу вышел, сознанья уж нет, в глазах его все помутилось», еще только разорванной на груди тельняшки не хватало. Глянул на крышу. Труба исчезла, а мои молодцы сбрасывали ногами ее последние тлеющие обломки.
- Там немного воды осталось, залейте, что можно наверху, - сказал я, подавая им бидон. 
- И что будем делать дальше? – мрачно спросил Серега, когда они спустились с крыши.
- Как что? Париться!

        Ну и, коли уж, я упомянул о самоварах, хотелось бы несколько слов сказать и об этом. В ту пору была мода на старинные самовары,  и мне в гостях у своих друзей и  знакомых не раз приходилось видеть, как хозяин с гордостью демонстрирует этот символ русского чаепития. Как оказалось, Серега не зря так внимательно изучал самовары, которые он вытащил из дома на свет божий. Один из них был цвета столовых приборов из нержавейки, другой – желтый латунный. Насколько я знал, главной ценностью самоваров являлось наличие медалей на крышке. Так вот, на светлом самоваре их было целых тринадцать! Шесть медалей «GRAND PRIEX PARIS» и семь – «ЗА ТРУД И УСПЕХ. СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЕ ТОВАРИЩЕСТВО РОССИИ». На латунном же не было ни одной медали, а только одна фраза –  «БРАТЬЯ ТУЛЯКОВЫ В ТУЛЕ». Тоже круто. Кстати, на внутренней стенке обоих самоваров была накипь толщиной в полтора сантиметра!
- Тебе, как начальнику – с медалями, - решил Серега, а мне вот этот – с одной надписью.
-  И потом, он старее твоего, так как тогда еще и медалей-то не было, - добавил он с хитрецой.
Я не возражал, А Юрке и вообще эти самовары были по барабану.

      Потом самовар я отдал в Москве Жорке Баранову, который буквально тащился от них, а светец подарил на день рождения Сашке Черняховскому. Он коллекционировал берестяные короба и всякие кованые штуки из старинного русского обихода. От него же я с удивлением узнал, что некоторые короба так плотно плелись, что в них носили воду и квасили молоко.


                31.Банька парит, банька правит…

      Итак, мы принялись готовить баньку. Наполнили бочку водой и затопили разложенный под ней костерок. Пока булыжники грелись, я повел Калерию к Иксе. Судя по карте, эта река небольшая – длиной всего около восьмидесяти километров. Я слышал, что она порожистая, с быстрым течением  и даже пользуется популярностью у речных туристов. Но за те два месяца, что мы здесь находились, ни одного, хотя бы мало-мальски захудалого водного экстремала, нам увидеть не пришлось. Это и понятно. Самый адреналин там, в верховьях, где пороги, падуны и перекаты. А здесь, недалеко от впадения в Онегу, Икса спокойная, ласковая и удивительно живописная. Берега покрыты сосновым лесом с темными пятнами ельника и  белыми вкраплениями берез. Ширина ее небольшая, где-то  около тридцати метров, и это создавало атмосферу особого уюта.

       Баня наша располагалась в десяти шагах от Иксы на ровной травянистой лужайке. По нахоженной тропинке, через густую высокую траву мы вышли к воде, к сооруженным Серегой мосткам. Калерия ступила на них, прошла до конца.
- Какая чистая вода! Каждую травинку на дне видно. И как здесь красиво!
- Пора палатку ставить! – раздался голос Сергея.

        Мы с Калерией пошли к большой каркасной палатке, около которой нас уже  поджидали Серега, Галина и Валентин Иванович. Все вместе взялись за дюралевые стойки, пронесли палатку к «бане» и поставили над бочкой с водой и грубо сбитым топчаном на четыре доски. Осталось только изнутри перегородить палатку  брезентовым тентом, чтобы получилось два помещения – парилка и предбанник. Это уже было мое изобретение, и я им очень гордился.
 
        В полевых условиях, по молчаливому согласию, первый парок обычно достается мужчинам.  а уж потом, когда камни поостынут, в свои права вступают женщины. Вообще-то в  русских банях исстари было заведено, что семейные пары моются вместе. Может вспомнить эту традицию? Сначала запустить Валентин Иваныча, затем я с Калерией, дальше Серега с Галиной. А если Серега обидится, что ему достались полуостывшие камни? У геологов в поле не принято пользоваться правом начальника для создания себе особых условий. Вот черт! Что же делать? Ведь я и парилку-то затеял только ради Калерии –  удивить ее полевой экзотикой.

       Ситуация разрешилась самым неожиданным образом – моя команда все решила за меня.
- Феликс, - выступил за всех Серега, - вы с Калерией идите первыми, потом Валентин Иваныч, ну, а мы с Галиной обойдемся пока без бани и накроем стол. А там посмотрим, может, и погреемся немного.
- Ну и отлично! Ты как? – обратился я к Калерии.
- С удовольствием! Еще бы пропустить такое.
Я достал из вьючного ящика два свежих белоснежных вкладыша для спальных мешков.
- Ну, тогда пошли!
В предбаннике уже стояли бидон с холодной водой, большой алюминиевый таз  и ведро с замоченными березовыми вениками.

        Я быстро разделся и теперь, проверяя веники, наблюдал, как Калерия неторопливыми движениями снимала с себя одежду. Наконец, обнаженная и прекрасная, она вполоборота посмотрела на меня:
- Фалька, ну, что ты так смотришь?
  «Упругий зад, который даже у старцев жар будил в крови и скрытый между крепких ляжек сад наслажденья и любви …», -  пришли, вдруг, в голову стихи поэта-хулигана Франсуа Вийона.
- Я чересчур была горда, о чем жестоко сожалею, любила одного тогда и всех других гнала в три шеи, - улыбаясь, вслух продолжила Калерия «Плач прекрасной оружейницы». 
- Лерка! – обескуражено сказал я, - ты что? Мысли читаешь?!
- Да у тебя все на лбу написано. И потом я же ведьма. А ты не знал? Вот сейчас возьму веник и полечу на зону охранников пугать, - говоря это, Калерия согнула в локтях руки, округлила глаза и, растопырив пальцы, двинулась на меня. На какое-то мгновение мне стало не по себе.
- Нет, так дело не пойдет, мне все же  больше нравятся прекрасные ведьмы, - сказал я, привлекая к себе Калерию.
- Ну ладно, веди меня в свое  пекло, - ловко увернулась она.
- Это не пекло, а чистилище, - парировал я, отодвигая брезентовый полог и впуская ее в парилку.
- Ух, ты! – чуть не задохнулась Калерия, - да здесь дышать невозможно. Ее лоб и тело покрылись испариной.
- Ничего, это с непривычки. Через минуту притерпишься, станет легче, - я слегка потряс мокрым веником.  Капли воды с шипением запузырились на раскаленных камнях и тут же исчезли. Пахнуло жаром.
- Ты что? Моей смерти хочешь?
- Терпи коза, а то мамой будешь, - перевернул я на свой лад  известную казацкую поговорку, и стал, потряхивая веником, оглаживать им Калерию. Тело ее слегка обмякло, на лице появилось умиротворение.
- Для первого раза хватит, немного погодя еще один заход сделаем - я вывел Калерию в предбанник и со словами «банька парит, банька правит, банька все поправит»,  вылил на нее несколько ковшей холодной воды.
- А что? Наши предки только парились вместе в бане и больше ничего? – лукаво глянула на меня Калерия.
- Не только, - сказал я  и  вдруг, подобно испанскому мачо, властно, одним движением развернул ее к себе. Ощущение неодолимой страсти завладело мной. Я почувствовал себя молодым жеребцом, покрывающим непокорную степную кобылицу. Когда, наконец, мы оторвались друг от друга,  Калерия, слегка покачиваясь на неверных ногах, расстелила на траве вкладыш.
- Полежу немного, а то ноги  ослабели, не держат, - блаженно улыбаясь, она вытянулась и прикрыла глаза.
Некоторое время я любовался Калерией, затем опустился на колени и стал обтирать ее полотенцем. Неожиданно она обвила меня руками, притянула к себе.
- Фалька!  Ты прелесть!
Я поцеловал ее, молча встал и направился в парилку. У меня самого коленки слегка  дрожали, я сел на топчан и, плеснув на камни воды,  принялся  стегать себя веником.
- Кто-то говорил мне про второй заход, - вдруг раздался голос незаметно подкравшейся Калерии.
- В каком смысле? – насторожился я.
- В смысле второго захода в парилку, но можно и в другом смысле, - засмеялась Калерия.
- Будут тебе сейчас заходы во всех смыслах, - я поднялся, уложил ее на топчан и взял в руки веник. Через несколько минут тело Калерии раскраснелось, а когда я, скрестив ладони,  стал ритмично давить ей на спину, выгоняя застоявшийся воздух из легких, она в такт нажимам жалобно произнесла: «Боль-ше-не-мо-гу».
 - А теперь – в Иксу!
- Прямо вот так, голышом?
- Ага,  почти.
Я быстро обвязал себя полотенцем, накинул на Калерию вкладыш и мы рванули к реке. Едва вступив в воду, она остановилась.
- Ой! Холодная!
- Не останавливайся! Давай сюда! – я схватил Калерию за руку и затащил ее в воду, - в этом же самый смак! А теперь дуем обратно в парилку.

         На этот раз я уже принялся за Калерию всерьез. Сразу двумя вениками обмахивал ее,  нагнетая жар, растирал, гладил и безжалостно хлестал роскошное тело.  Видимо, я довел Калерию до кондиции – она явно вошла в раж, томно стонала, иногда вскрикивала, но мужественно сносила экзекуцию. Наконец, я вывел почти не держащуюся на ногах Калерию в предбанник, бережно уложил на вкладыш и растер полотенцем.
- Никогда ничего подобного не испытывала, как заново родилась, - сказала Калерия и  добавила сладким голоском, - а как насчет заходов в другом смысле?
Вот неугомонная. Ну, что ж, обещания надо выполнять. Я смотрел на свою обессиленную подругу и чувствовал, как наливаюсь желанием. Ее беспомощность и покорность возбуждали не меньше, чем  страстные объятия.
 - Феличка! Не перестаю удивляться, откуда только у тебя силы берутся? – благодарно пробормотала Калерия и, закрыв глаза, задремала.



                32.Спартакиада

         Стол уже был накрыт, а Валентин Иваныч в нетерпении бил копытом, ожидая, когда же мы, наконец, выберемся из бани. Только мы появились, как он устремился в банную палатку и вскоре оттуда послышались хлесткие удары веника. Все же  граф последний парок схватил и вышел к столу раскрасневшийся и благодушный.
- Ну вот, - сказал он, окидывая стол просветленным взглядом, - можно теперь и по рюмашке принять.

       А просветлеть было от чего. Стол украшали огромная сковородка с жареной картошкой и грибами, малосольные огурцы в эмалированной миске, свежий черный хлеб, кстати, купленный мною в этот день в Плесецке, и бутылка водки, поскольку повод был и даже два: приезд Калерии,  ну, а насчет баньки, как говорится, сам бог велел.  Еще Суворов говаривал своим чудо-богатырям: «после бани белье продай, но выпей».

        Заснули мы с Калерией после ужина сразу, едва оказавшись в моей палатке. Предварительно я вынес из нее раскладушку,  расстелил овчинные полушубки мехом вверх и прямо на них – спальные мешки. Постель готова.

         Мне снилось, что я нахожусь на парусной яхте, от форштевня с легким журчаньем разбегаются волны, ярко светит солнце, а лицо обдувает легкий морской бриз. Открыл глаза. Надо мной склонилась Калерия и, сложив губы трубочкой,  тихо дула мне в лицо.
- Просыпайся, именинник! Весь свой день рожденья проспишь.
- Который час?
- Уже начало десятого.
- А как остальные?
- Все уже встали, Галина хлопочет, брусничное варенье варит, Сергей рядом с ней, а Валентин Иваныч у машины.
- Прямо картина маслом. Итак, встаем, умываемся и завтракаем.
- Мы с Галиной уже чаю попили. А это вот тебе от меня, - с этими словами Калерия вручила мне небольшую коробочку.
      В ней оказались часы «Амфибия».   На обратной стороне была выгравирована фигурка дельфина. «Противоударные,  пылевлагонепроницаемые, 10 атмосфер»,  прочел я. Ого! Можно погружаться на сто метров. Было бы где.
- Спасибо! Классный подарок, - я притянул к себе Калерию и поцеловал, - а теперь на Иксу. Пойдешь со мной?
- Ага. Только в речку не полезу – вода холодная.
        Я надел часы, взял плавки и распахнул палатку.
- А часы тебе зачем на речке? – поинтересовалась Калерия.
- На водопроницаемость проверять.

          В лагере и впрямь картина была благостная. Серега помогал «на кухне» Галине, Валентин Иваныч занимался своим любимым делом – торчал под откинутой кабиной, было тепло, ярко светило солнце и лицо обдувал легкий освежающий ветерок. Сон в руку.  Мы с Калерией не стали нарушать всеобщей идиллии и, стараясь не привлекать к себе внимания, пошли к Иксе.

        Над гладкой поверхностью реки еще оставались отдельные куски утреннего тумана. Я зашел на мостки и сходу нырнул в прозрачную обжигающую воду. Какое это удовольствие окунуться в «холодный кипяток нарзана», как говаривал герой Лермонтова! После такой процедуры тело приобретает упругость и кристаллическую завершенность рессорной  стали, а голова стремительно трезвеет и светлеет. К холодной воде меня приобщил Костя Рокин еще во время моей студенческой практики в Восточном Забайкалье. Костя, выпускник ленинградского Горного института, был старшим геологом нашей поисково-съемочной партии, и я маршрутил вместе с ним в качестве коллектора, а попросту – таскал за ним рюкзак с образцами. Когда вечером мы возвращались из маршрута, Костя обязательно купался, будь то речушка, ручей или озерцо. Я последовал его примеру,  и даже когда наступил октябрь, а тайгу запорошило снегом, запросто лез в воду,  ломая тонкий утренний ледок.

        За завтраком я объявил, что у меня сегодня день рожденья, и что по случаю этого знаменательного события…
- Да мы знаем, Феликс! – прервала меня Галина, - поздравляем тебя.

        С этими словами она нагнулась и извлекла из под стола украшенный пышным бантом сверток. Это оказались шахматы. Но какие! Именно те, что я видел как-то в Плесецке в сувенирной лавке рядом с вокзалом. Фигурки были искусно вырезаны из карельской березы, а клетки на доске – из светлых и темных сортов дерева. Я тогда немного полюбовался ими, но покупать все же не стал. Двадцать девять рублей! В то время даже большие «гроссмейстерские»  шахматы стоили четыре с полтиной, и я от покупки отказался. Значит, Валентин Иванович обратил тогда внимание на мою нерешительность,  и вчера, пока я поджидал на перроне Калерию, купил эти шахматы. Ну, молодца! Сговорились.

- Спасибо большое! – чуть ли не дрогнувшим голосом поблагодарил я, и все же закончил начатую фразу,  -  так вот, поскольку у меня сегодня день рожденья, то по случаю этого знаменательного события объявляю спартакиаду с вручением призов, а также праздничный обед, плавно переходящий в ужин. 
         Честно говоря, идею спартакиады мне подсказал Серега, с ним же мы придумали и перечень спортивных состязаний. Сюда входило:
- прыжки в длину с места с двух ног;
- метание на дальность алюминиевого таза;
- метание лома;
- метание ножей и топора;

          Еще решили, было, в качестве спортивного снаряда взять Серегину металлическую лестницу для взбирания по ней на скорость, но отказались от этой затеи. Во-первых, мы использовали ее в качестве антенны для радиоприемника, а во-вторых, когда я сам попробовал  взобраться по ней, то понял, что это не так просто. Было элементарно тяжело физически, при этом здорово болтало из стороны в сторону, а ноги отказывались попадать в  узенькие перекладинки из коротких стальных трубок, закрепленных между тонких стальных тросов. Правда, у Сереги это получалось ловчее. Еще бы! Натренировался в своих пещерах.

     Услышав предлагаемые виды соревнований, женщины взбунтовались. Тазы они не станут метать из принципа. Как это можно так поступать с предметами хозяйственной утвари! Лом тоже не для их нежных рук. Прыжки в длину с места – это куда ни шло.
- Я, например, предлагаю включить соревнования по чистке картошки, - сказала Галина и вызывающе посмотрела на Серегу.
Валентин Иванович поперхнулся чаем и уставился на Галину.
- А что? – продолжила она, - помните, была телепередача «А ну-ка, парни»? Так там были такие соревнования.
«Молодец Галка!» - подумал я, - «наверняка затеяла к обеду какое-то блюдо из картошки – нужна рабочая сила».
- А почему бы и нет? – поддержал я Галину, краем глаза уловив ее благодарный взгляд. -  Условия такие. Каждому вручается четыре картофелины. Победитель определяется по затраченному на чистку времени и наименьшей разнице между начальным и конечным весом.
- А можно не во всех видах участвовать? - дребезжащим голосом неопохмеленного забулдыги поинтересовался граф.
Ну, артист! Ему только в театре работать.
- Валентин Иваныч! Давайте я за вас выступлю, - Калерия по-своему поняла вопрос нашего водителя, наверное, имея в виду картофельное дерби.
- Да я не о картошке. Мне не привыкать, когда-то, я ее столько в нарядах перечистил –  любому фору дам. Мне вот прыгать тяжело. Ранение в ногу еще с войны  дает знать. Ну и все эти тазы, ломы уже не по мне. А, остальное –  ради бога.
- Принимается, - заключил я голосом международного арбитра.-  Теперь о призах. Первое место – три шоколадных конфеты под названием «А ну-ка отними!». Соответственно, второе место – две, и третье – одна.
Дефицитные конфеты привезла с собой Калерия и, судя по ее довольному лицу, она приветствовала такую форму награждения.
- Нет, что это за призы такие! – подал голос Серега, - ну, для женщин – понятно, а нам-то  на фига это все.
- Если выиграешь, женщинам и отдашь, а в накладе не останешься, - заметил я, -  такой благородный поступок за неимением рюмки будет поощрен «штрафной» кружкой.
- Это другое дело, -  удовлетворенно хмыкнул Серега.

      
                33.Коси коса, пока роса

       После завтрака начали готовиться к спартакиаде. Серега отправился в банную палатку и притащил оттуда здоровенный алюминиевый таз, в котором  вполне мог усесться семилетний ребенок. Такого вот акселерата выдали нам на складе. Валентин Иваныч достал из машины лом. Я взял на себя ножи и топор. Конечно, свой охотничий нож я для таких дел давать не собирался. В один счет рукоятку разобьют, а то  и клинок сломают. В хозяйстве Галины выбрал большой кухонный тесак с деревянной ручкой и массивным лезвием. Сойдет. Теперь надо еще топор. Топоры – моя слабость. На шабашке, к примеру, это первый инструмент. Ставить ли опалубку, обтесать ли кол или доску, или с одного замаха срубить ветку у поваленного дерева. Без хорошего острого топора там нечего делать. Особым шиком считалось, так это небрежно, заточить топором карандаш, чтобы наметить линию отеса, или легко и непринужденно отрезать кусок от рулона пергамина.  Но и металл у топора тоже должен быть соответствующим. Когда щелкнешь по нему ногтем, да раздастся тонкий длинный звон: Дзиннь! Вот это то, что надо. Несколько лет тому назад обнаружил я такой топор на институтском складе, да  так и  оставил его себе. Теперь не расстаюсь с ним, вожу с собой, то в экспедицию, то на шабашку.
 
       Галина сидела перед ведром картошки и тщательно отбирала «соревновательные»  клубни, чтобы были одинаковые по размеру. Но картошка и так была отборная, одна к одной. Мы ездили за ней в Булатово к Василию Семенычу Русакову. Познакомился я с ним в прошлом году. Тогда в Булатово находилась стационарная геолого-разведочная партия и я работал в тесном контакте с тамошними геологами. Лагерь свой мы разбили недалеко от Булатово в лесу на роскошной, заросшей травой и ромашками поляне. На следующий день к нам явился гость. Это был невысокий худощавый старик с седой, по грудь, бородой, в синей выцветшей хэбэшной куртке и таких же, заправленных в резиновые сапоги штанах. На вид ему было под восемьдесят, но, тем не менее, выглядел  моложаво, в основном благодаря своей ладной подтянутой фигурке.
- Здравствуйте, молодые люди, - доброжелательно поприветствовал он нас, - кто вы и откуда?
- Мы геологи, из Москвы, - ответил я за всех.
- Эк,  откуда вас занесло. Я что хотел сказать? Вы на моей земле под покос остановились. Вон сколько травы хорошей потравили.
- Извините, мы же не знали.
- Да ладно, чего уж там. У меня и без этого земли здесь триста соток. Так что на корову сена хватает, еще излишки продаю.
- Зовут меня Русаков Василий Семенович, - продолжил старик, - а к вам просьба имеется или предложение, как хотите. Не могли бы вы мне помочь травы покосить. Косу я вам дам и отблагодарю.
- О чем речь, Василий Семеныч, - выступил тут Серега, выпятив свою богатырскую грудь, - мы и так вам поможем, безо всякого вознаграждения.
- Спасибо, косу я вам завтра принесу. А сейчас пойдемте, я покажу место, где вы можете косить.

     Мы прошли вглубь леса несколько десятков шагов, и перед нами открылась большая, поросшая густой травой  поляна.
- Василий Семенович, - спросил я, - а откуда у вас так много земли под покос?
- Да тут на всех хватит. Но, у меня, правда, немного побольше, чем у других. Выделили, как персональному пенсионеру, ну и за заслуги.

       Позже, когда мы подружились и бывали у него дома в гостях, Василий Семенович рассказал нам, что до революции служил в драгунских войсках и даже был награжден Георгиевским крестом за то, что в 1-ю мировую вынес на своем коне с поля боя раненого офицера. А в Гражданскую войну был командиром кавалерийского полка и, видно, здорово воевал, так как  показал нам орден Боевого Красного Знамени.
- Время было жестокое. Жизнь человеческая тогда ничего не стоила, - говорил он с какой-то одному ему понятной грустью.

          На прощание договорились, что косу он будет оставлять в условленном месте под кустом. Утром после завтрака мы с Сергеем пошли проверить, есть ли там коса, да заодно и покосить в свое удовольствие. К нашему удивлению, коса оказалась на месте, мало того, она была влажной, а у пятки виднелись мелкие обрывки свежей застрявшей травы. Значит, дед уже был здесь и даже косил! Приглядевшись, увидели там же под кустом бутылку водки или, как ее здесь называют «белого вина». Ну и дед! Ну, и хитрец! Попробуй теперь не покоси. Коса оказалась не такая, как у нас в средней полосе. Древко было длиннее, а на уровне предплечья, была еще одна ручка, которая удобно ложилась на сгиб локтя. Косить таким инструментом  оказалось значительно сподручней.

          Вот у такого человека мы и разживались картошечкой, да заодно и солеными огурчиками, которые классно готовила его жена Марфа Ильинична -  под стать Василию Семеновичу, сухонькая живая старушка.
Итак, к состязаниям все готово. 
- Участникам спартакиады построиться! – скомандовал я.

        Все с серьезными лицами выстроились в ряд и, как и полагается, «ели  глазами начальство».  Валентин Иваныч, Серега, Калерия и Галина. Несмотря на свой малый рост, Валентин Иваныч стоял во главе «шеренги». Он это заслужил. Во-первых, из-за его почтенного возраста (все-таки, пятьдесят восемь) а, во-вторых, мы все уважали Валентина Ивановича за его покладистый характер, чувство юмора и профессионализм как водителя. Еще не было ни одного случая, чтобы машина забарахлила. Да и всей моей команде в юморе не откажешь. И потом, как хочется иногда впасть в детство и подурачиться! 
- Поднять флаг спартакиады!

        Честь поднятия флага была доверена Сереге, так как он сам этот флаг и делал. Галина выделила чистое кухонное полотенце, и Серега углем нарисовал на нем микроскоп, а под ним – два скрещенных геологических молотка. Это символизировало, что каменный материал добывается в экспедициях, а затем изучается в лабораториях. Правда, на другой стороне полотенца он изобразил пиратского веселого Роджера – череп со скрещенными костями. Вот романтическая душа! Флаг был прикреплен к веревке, на высоте трех метров пропущенной через перекладину свисавшей с дерева Серегиной лестницы.
         Серега подошел к веревке и стал медленно перебирать руками: флаг поплыл вверх. 
Я взял со стола ракетницу, вытянул руку вверх и нажал на курок. В небо взвилась зеленая ракета. Спартакиада началась!


                34.Прыг-скок

     Первый вид состязаний – прыжки в длину с места. Сначала прыгают женщины. Это был мой «тонкий» психологический  ход, чтобы они не пали духом, выступая после нас. И вдруг до меня дошло – женщины! Как мы можем выступать с ними на равных! Ведь у женщин всегда нормативы ниже мужских.  Значит надо разделиться. Хотя, с другой стороны ведь говорят: «главное  не победа, а участие». Но если победа не главное, зачем тогда ведут счет в игре, начисляют баллы, замеряют расстояние, засекают время? Нет, результат все же будем учитывать, но только между мужчинами и женщинами раздельно. И тогда у нас здесь никто не займет третьего, а уж тем более, унизительного четвертого места. Все-таки приятнее сознавать себя чемпионом или серебряным призером. Правда, возникает вопрос, а как быть с чисткой картошки? Тоже разделяться на женщин и мужчин? Но здесь уже дело не в силе, а в навыке, сноровке. Так что в этом виде никому никаких поблажек.

       Итак, линия прочерчена. Первой прыгает Галина. Вот она чуть присела и, как была «столбиком», так и приземлилась. Валентин Иваныч скребнул щепкой за пяткой Галины и стал рулеткой замерять прыжок.  «Девяносто пять сантиметров», - сообщил он.
       Настала очередь Калерии.  Тщательно установив ноги у черты, она быстро и плавно завела руки назад, приняв позу пловца перед стартом, и вдруг, резко взмахнув руками,  и, распрямившись, словно пружина, сделала прыжок. 
- Ничего себе! – удивленно воскликнул Валентин Иванович, - Сто сорок семь!
Откровенно говоря, я и сам был удивлен – никак не ожидал от Калерии такой прыти.
- Вот это прыжок! Откуда такие способности?
- Фалька! Ты  же знаешь, я мотогонщицей  когда-то была. А там надо иметь крепкую спину, руки, ну и ноги, конечно. И потом в школе легкой атлетикой занималась. Так что навыки остались.

      Что да, то да. В  этом я мог убедиться сам. Помню,  мы были за городом и опаздывали к автобусу на электричку. Автобус уже вот-вот должен был захлопнуть двери, и вдруг  Калерия так припустила, что я еле поспел за ней. Но в автобус мы все-таки вскочили.
        Прыжки продолжались. Галина умудрилась тем же своим «столбиком» с завидным постоянством точно ткнуться в те же девяносто пять сантиметров. А Калерия, оказавшись вне конкуренции, раздухарилась и в последней попытке махнула аж на сто пятьдесят восемь. Ого! Как бы нам с Серегой  самим не опозориться. Шутка, конечно. Во всяком случае, за себя я был спокоен. Во-первых, в Москве по утрам регулярно бегал в свой Битцевский парк, а, во-вторых, я еще в школе неплохо прыгал. Помню, как  на уроке физкультуры мы прыгали в длину и я, без всякой техники, свернувшись каким-то непонятным комочком, улетел на шесть метров. Физрук выпучил глаза, дрожащей рукой выставил в журнале пятерку и начал уговаривать меня серьезно заняться легкой атлетикой.  Но меня тогда больше привлекала спортивная гимнастика.

         Первым вызвался прыгать Серега. Сто шестьдесят! Он довольно хмыкнул –   Калерию, хотя и с минимальным перевесом,  обошел, и его самолюбие было удовлетворено.
         Но вот, дошла, наконец, очередь и до меня. Я слегка размялся, пружинисто попрыгал на месте и подошел к отметке. Мне не просто надо было прыгнуть дальше Сереги. Мне надо было прыгнуть намного дальше. Чтобы показать себя, удивить Калерию, чтобы она  гордо окинула всех взглядом, а я еще больше вырос в ее глазах.

        Я поставил ноги на ширине плеч, затем поднял руки вверх, встал на носки и слегка прогнулся в пояснице. Теперь, надо быстро опустить и отвести назад слегка согнутые в локтях руки, опереться на всю стопу, чуть присесть, и оттолкнуться. Ну, давай, Феля! Руки вылетели вперед, а вместе с ними  и я, словно хотел достать не берущийся мяч.  Затем, ноги как бы сами подтянулись к груди и тут же выбросились вперед. С трудом удержавшись на ногах, я отскочил от места приземления и обернулся. Валентин Иваныч уже растягивал свою рулетку.
- Двести тридцать семь! – почти шепотом проговорил он и выпучил глаза, как когда-то в школе мой учитель физкультуры.
       Сергей от следующих попыток отказался. Я тоже. Это был мой лучший прыжок в жизни, и я чувствовал,  что  повторять его не имело смысла. Не получится. Главное – я своего добился –  Калерия смотрела на меня восторженными глазами, и этого мне было достаточно.


                35.Подъемная сила крыла

- Следующий вид – метание таза, - объявил Валентин Иванович голосом циркового инспектора манежа.
Это сигнал нам с Серегой. Кинули жребий – первым начинаю я. Честно говоря, бросать тазы мне еще не приходилось. Ну, да ладно, обойдемся без пробных бросков. Тоже мне – бином Ньютона!
- В районе приземления таза надо кого-то поставить, чтобы отметить место, где он упал, -  заметил Валентин Иванович, - он же еще будет скользить по траве, черт знает сколько.
- Вот ты и вставай, - сказал я, а оттуда уже будешь тянуть свою рулетку.
     Для метания выбрали поляну, протянувщуюся между болотом и краем леса до самой Иксы.

       Я встал на исходную позицию. Ну и тазище! Наверное, сантиметров семьдесят в поперечнике. Слава богу, что еще алюминиевый, а не железный. Как же его лучше кинуть? С разбега? с места? Или с разворота, вроде дискобола?  Плотно захватил четырьмя пальцами внутреннюю стенку таза, а большой палец пустил с наружи вдоль ободка. Бросить надо под небольшим углом, градусов под двадцать, чтобы не парусил из-за своего размера. Я, насколько мог, отвел руку с тазом назад, и, что есть силы, метнул его  в сторону Иксы. Таз, пролетев метров двенадцать, упал и заскользил дальше по траве.
- Двенадцать восемьдесят, - объявил Валентин Иванович.
Теперь за таз взялся Серега. Он размахнулся и тем же способом, что и я, мощно послал «спортивный снаряд» вперед.
- четырнадцать ноль пять, - раздался бесстрастный голос судьи.

         Так, значит, Серега меня обошел. Вторая попытка. Я собрал все силы – тринадцать  сорок.
Серега – четырнадцать тридцать. Осталась еще одна последняя возможность исправить положение, но вряд ли это удастся. Надо что-то радикально изменить в технике броска. Эврика! А если использовать принцип подъемной силы крыла?  Ведь   всем известно, что верхняя часть крыла самолета более выпуклая, вследствие чего  скорость потока воздуха по верхней кромке крыла выше, чем по нижней. Создавшаяся разница давлений и порождает подъёмную силу. Значит, что нам надо сделать? А вот что – бросить таз кверху дном!

     Я вцепился пальцами в завальцованный ободок перевернутого таза, свернулся в штопор и, резко развернувшись, направил таз почти горизонтально земле. И тут сверщилось почти невероятное. Пролетев несколько метров, таз вдруг взмыл вверх и через пару секунд скрылся в высокой траве на самом берегу Иксы.
- Ну, и как я буду замерять? Здесь уже вода, – озадаченно спросил Валентин Иванович, чавкая по траве с тазом в руках. Наконец, замер был произведен.
- Примерно, семнадцать метров, - объявил он.
- Это что еще за примерно? – завозникал Серега.
- Ну, пусть будет шестнадцать. Но то, что не меньше – это точно, - «успокоил» его Валентин Иванович.
- Но это же не по правилам, - продолжал выступать Серега, - о таком способе броска мы не договаривались.
- Правил кидаться тазами вообще не существует, - резонно заметил Валентин Иванович,  - и, потом, тебе никто не запрещает поступить также.
- Ну и поступлю.

       Серега тщательно прошелся пальцами по всей окружности таза, очевидно, выискивая наиболее удобное место, чтобы зацепиться за ободок. Наконец, он что-то недовольно буркнул, отвел далеко за спину перевернутый таз и, что было сил, метнул его.
- А-а, - коротко выдохнул он,  и так и замер с вытянутой рукой, следя глазами за полетом таза. Но … полета не получилось. Серега слишком задрал бросок, таз дернулся вверх, там перевернулся и метрах в десяти шлепнулся на землю.
- Ну, надо же, - с досадой сказал Серега и добавил, - ничего, я на ломе отыграюсь.

     Лом – вещь серьезная. Как говорится, против лома нет приема. И тут Серега являлся  серьезным соперником. Сам он был среднего роста, коренастый, с широкой, слегка выпуклой «богатырской» грудью, и хотя  особой рельефностью мышц не отличался, но в нем ощущалась природная сила. Так что лом был для него самое то. В институте Серега в своей шлифовалке этот дворницкий инструмент держал постоянно, и когда я приходил к нему за готовыми шлифами, мне не раз приходилось видеть, как он отжимал его от груди то вверх, то вперед перед собой. Качался.  И, сейчас, судя по всему, Серега пребывал в неплохой форме.  Ну что ж? Посмотрим.

       Лом был обычный – сантиметра три в диаметре и метра полтора в длину. Килограммов на восемь потянет. Техника метания лома не оговаривалась. Хочешь – с места, хочешь – с разбега. Серега начал с места. Результат – восемь метров. Я последовал его примеру и тоже метнул с места – семь сорок семь. Вторая попытка. У Сереги – восемь тридцать, у меня – семь девяносто. Остается третья последняя попытка. Мне показалось, что в глазах Сереги мелькнуло что-то похожее на тревогу – слишком близко я к нему подобрался. На этот раз он решил сменить технику и метать с разбега. Правда, с ломом особо не разбежишься, это тебе не копье, но Сереге все по барабану. Он поднял железяку и, потрясая ей над головой, наподобие туземца, разогнался и с остервенением метнул ее в сторону маячившего впереди Валентина Ивановича. Сразу было видно, что бросок удался. Валентин Иванович натянул рулетку: девять пятьдесят! Да, круто рванул Серега. Отстаю от него на полтора метра! Я взял лом, протер его сухой тряпкой и на несколько метров  отошел от линии броска. Главное – не переступить. Левая нога впереди, правая опорная – сзади. Поднял лом над головой и, сразу же, не останавливаясь, сделал три   скользящих прыжка. Лом улетел вперед, меня потянуло вслед за ним, и я, чтобы удержаться,  запрыгал на левой ноге у самой черты. Ну, и сколько там? Ровно девять метров! Что ж, неплохо. Недаром Серега опасался. Но, спорт есть спорт и надо достойно признать свое поражение. Я пожал Сереге руку. Он ликовал.


                35.Мой друг Витька

        Настало время кидать ножи. Теперь нас уже трое – Валентин Иванович, Серега и я. Валентин Иванович взял тот самый отобранный мной кухонный тесак и придирчиво осмотрел его. Затем, положил лезвие на указательный палец тем местом, где начинается рукоятка, и отпустил руку, которой придерживал нож. Лезвие резко потянуло вниз.
- Балансировка ни к черту, - сказал он, - надо утяжелить рукоятку.
Ну и ну! Вот тебе и граф Плесецкий. Соображает что к чему. Хотя, чего тут удивительного?  Не первый год на свете живет, да и фронт прошел. Сам я в общих чертах имел представление о метании ножей. Попалась как-то на глаза такая закрытая брошюрка-инструкция. Точнее, не то чтобы попалась, а дал мне ее мой сосед по дому, дружок и безотказный собутыльник Витька Березин. Он был журналист и сотрудничал в газетах «Труд» и «Сельская жизнь». А до этого «учился» в Штатах в Колумбийском университете, как оказалось, будучи агентом нашей разведки. Но было это в далеком прошлом, он уже давно отошел от «дел» и эта брошюрка, очевидно, завалялась у него с тех старых времен. Надо сказать, что Виктор был старше меня лет на десять. Помню, как-то пошли мы с ним прогуляться по нашему Битцевскому парку, прихватив с собой пузырек мятежной. На поваленном дереве разложили закуску, я достал перочинный нож и принялся нарезать колбасу. Выпили, затем, как и полагается, завязался разговор. Вот тогда Витька и рассказал мне, как он жил в Америке, вербовал нестойких или сочувствующих нам  американцев, как бывал в негритянских кварталах, в Гарлеме, и даже как встречался с самим Керенским.
-  Представляешь? Всем нашим, ну там, журналистам, артистам, политикам, запрещалось встречаться с Керенским. Как же – председатель первого Временного правительства России, злейший враг большевиков и СССР. Но я на свой страх и риск все же посетил его. Он жил в Нью-Йорке, в большом частном доме, но дом ему вроде бы не принадлежал. Меня встретила единственная его домработница, то ли кореянка, то ли филиппинка. Ему было тогда уже за восемьдесят. Такой худенький, старенький, седой, но все с тем же ежиком на голове. Он обнял меня и у него навернулись слезы: «Сколько лет у меня ни одного человека не было из России!». А когда прощались, он мне сказал: «Виктор!», - сделав ударение на «о», - «Ну, расскажите вы там, что не бежал я в женском платье из Зимнего дворца! Не было этого. Уехал на своей машине». 

      Так мы сидели, выпивали и болтали.   
- Неплохая вещица, - сказал Витька, кивнув на мой перочинный нож. Затем взял его, прикинул на руке, как бы взвешивая, - amping, - прочел он  на лезвии надпись, - ага, усиленный, значит.

         Нож мне и самому нравился. Тяжелая рукоятка из латунных и стальных пластин с деревянными приклепанными накладками.  Фиксируемое трехмиллиметровое лезвие длиной девять сантиметров почти от середины хищно сужалось, напоминая по форме морду щуки. Во всем облике ножа чувствовалась солидность, надежность и скрытая угроза. Такой нож назвать перочинным можно было лишь с большой натяжкой и то лишь потому, что все складные ножички у нас было принято считать перочинными. 
Купил я его в леспромхозовском магазинчике в Амурской области во время одной из своих шабашек. В то время в лесодобывающих районах было полно таких магазинов, где продавался заграничный ширпотреб. 

        Неожиданно,  не вставая с места, Виктор одним взмахом руки метнул нож в стоявшую рядом березу. Лезвие вошло в дерево  сантиметра на два. Ничего себе! Я загорелся и тоже попытался повторить этот трюк. Но не получилось.
- Откуда это у тебя? – удивленно спросил я.
- Да, так, учился когда-то, - уклончиво ответил Витька, хотя я и так уже догадался.
- А все же? – не отставал я, -  Чему еще учили?
- Да мало ли чему. Ну, если говорить об острых предметах, то учили кидать все, что втыкается – ножи, вилки, гвозди, иголки, напильники, отвертки. Дома у меня где-то наставление по этому делу должно быть. Заходи, поищем.

        Так, у меня появилась та брошюрка. Из всех многочисленных наставлений по метанию ножа я усвоил лишь три: первое – наиболее оптимальным, можно даже сказать, классическим, расстоянием для броска является 3-5 метров; второе – как следует держать нож при броске; и третье – «чувствовать» любой нож, который предстоит бросать, иными словами, иметь к нему «подход». . С тех пор я при удобном случае  старался кидать  ножи,  просто так, для удовольствия. Вот и здесь я тоже время от времени, отойдя немного вглубь леса, метал тот самый мой охотничий нож, но кухонное хозяйства Галины не трогал.

         А Валентин Иванович в это время утяжелял рукоятку тесака. Порывшись в своем шоферском ящике, принес две стальных пластинки, и сейчас приматывал их к рукоятке синей изолентой. Затем проверил балансировку – рукоятка ровно и плавно потянула нож к земле.
- Ну вот, - сказал он с довольным видом, - теперь другое дело.

       Надо сказать, профессиональные метатели ножей очень трогательно относятся к балансировке. Например, после заточки ножа надо столько же раз пройтись напильником или шлифовальным камнем по рукоятке, чтобы соотношение веса лезвия к рукоятке осталось прежним. Посудите сами, ну разве может нормальному человеку прийти такое в голову?
       Я взял нож за лезвие, подержал, «прочувствовал». Ничего, сойдет. Теперь хотя бы имею представление, как бросать.
- Ну что, начнем? – предложил я. Затем взял три тонких, со спичку, прутика, два из них  надломил.
- Тот, кто вытащит длинный – начинает, а самый короткий – бросает последним.
 Договорились, что метать ножи будем с четырех метров, по три попытки кряду.


                37.Метаем ножи и топоры

      В качестве мишени выбрали большую березу. Недавно Серега попросил помочь ему срезать с нее огромный нарост-капу причудливой формы – сказал, что хочет выдолбить в ней чашу. Мучились долго, пока спилили, целую двуручную пилу на этом посадили.  Зато теперь, оставшийся  где-то на уровне головы след от среза, оказался отличной мишенью.
 
      Первым метал Валентин Иванович. По тому, как он уверенно взял нож, было видно, что  это ему не в новинку. Я внимательно наблюдал за его действиями.
Валентин Иванович встал, слегка развернувшись к березе левым боком. Нож он держал за лезвие. Вот поднял руку на уровне головы и затем выбросил ее резко вперед. Нож, молнией пролетев положенные четыре метра, смачно вонзился в березу.
Ничего себе! Кто бы мог подумать!
Эк-ка! – досадливо крякнул Валентин Иванович, - слишком низко. 
Действительно, нож воткнулся почти на метр ниже среза капы. Очевидно, Валентин Иванович сделал какие-то выводы, так как две оставшиеся попытки оказались более удачными – оба раза нож попал в нижнюю часть среза. Но и того, что нож вообще втыкался в березу, нам было достаточно, чтобы от удивления разинуть рты.
- Ну, ты, Иваныч, даешь! – разом выдохнули мы с Серегой, - давай колись, где проходил    подготовку, на кого работаешь, пароли, явки?
- Да ну вас! –  отмахнулся Валентин Иванович, - тоже мне хохмачи. Так, с войны в памяти что-то осталось.  Я ведь поначалу в разведроте служил, даже одного языка притащил как-то с ребятами. А когда ранили в ногу, пришлось переучиваться на шофера, так и закончил войну за баранкой.
- То, что ты в войну шоферил, я знаю, а о разведроте слышу впервые, - с уважением произнес я.
- Вот теперь будешь знать, - закруглил разговор Валентин Иванович.

        Вторым метать выпало Сереге. Он принял ту же позу, что и Валентин Иванович, плотно удерживая лезвие снизу четырьмя пальцами и одновременно прижимая его сверху указательным пальцем. «Сейчас завалит нож к земле», - подумал я. Серега совершал ту же ошибку, что и Валентин Иванович. Во-первых, фаланга большого пальца должна быть согнута под углом 45о, и ни в коем случае не выходить за линию согнутого указательного пальца. А у Сереги большой палец плоско лежал на ноже, что не позволяло прицельно метать. Во-вторых, кисть была слишком завалена вниз, отчего нож может начать кувыркаться, а то и вовсе зарыться в землю. Так оно и получилось. На первой попытке нож вместо положенных пол-оборота сделал полный и ударился рукояткой о березу почти у самой земли. На второй попытке он попал в дерево плашмя, но уже повыше. А на третьей попытке произошло что-то невероятное. Нож сдуру (именно сдуру, а как же это еще называется!) угодил точно в середину среза и торжествующе застыл на месте. Серега победоносно обвел всех взглядом и вразвалочку направился к березе за ножом.

       Неожиданный поворот. Я взял у Сереги нож и еще раз «прикинул» его на ладони. Затем поднял руку, согнув ее так, чтобы получился угол в 90о и быстрым резким движением послал нож в цель. Попытки, в общем-то, оказались удачными – все три раза я попал в срез, хотя и с приличным разбросом. Но центр все же оставался за Серегой!  Как быть?
- Ввиду возникшей некоторой неопределенности, предлагаю, всем нам троим произвести по одному решающему броску, - сказал Валентин Иванович, все еще находясь в статусе судьи.
          А с судьей, как известно, не спорят. Ну, что ж, мудрое решение. На срезе, дополнительно к выведенной углем «десятке», тщательно подрисовали еще несколько концентрических кругов, наподобие мишени – девятка, восьмерка, семерка.
 
        Результаты решающих бросков в целом оказались ожидаемые, хотя, в глубине души, я все же надеялся на победу: Валентин Иванович – девятка, я – восьмерка, а Серега умудрился опять завалить нож, к тому же тот пролетел мимо дерева, лишь  содрав кусок коры.
- Что значит старая гвардия!  – поздравили мы с Серегой нашего водителя.
- Талант не пропьешь! – скромно добавил Валентин Иванович.

         Мы оглянулись, вокруг никого. Наши женщины сидели в отдалении «на кухне», мирно разговаривали, чистили картошку, и, наверное, уже забыли о мужиках с их спартакиадой, занимаясь конкретным и общественно полезным делом. Ну, и, слава Богу! Картофельный поединок, по всей видимости, тихо скончался, и мы могли спокойно перейти к последнему виду состязаний – метанию топора. Здесь уж я никому уступать не собирался, так как опыт общения с топором у меня был довольно богатый. И все благодаря своим  шабашкам. Ведь чтобы валить лес, строить нижние склады, коровники, пожарные водоемы, дачи и т.д.,  без топора никуда. Но, особенно мне запомнился один шабашный сезон в Подмосковье, когда пришлось разбирать огромные завалы поваленных деревьев на будущих дачных участках для завода им. Сакко и Ванцетти. Это было за Орехово-Зуево. Места там болотистые, торфянистые и поэтому деревья имеют неглубокую корневую систему. Мощные бульдозеры повалили лес, а затем сгребли деревья, в основном березу, в огромные валы длиной в полкилометра и высотой до трех метров. И мы нанялись разобрать эти валы. Это была, пожалуй, одна из самых тяжелых моих шабашек. С утра и до темноты мы рубили и пилили, рубили и пилили эти проклятые, перепутанные между собой стволы, отсекали от них ветки и затем уже двухметровыми боланами складывали их в бунты. Вот уж где я намахался. Мне иногда казалось, что топор стал продолжением руки.

      Торцы бревен в бунтах служили отличными мишенями и мы, чтобы развлечься, время от времени устраивали соревнования по метанию топоров. Как известно, боевые топоры- томагавки метали американские и канадские индейцы. Этому их обучали с детства. Позже  метание топоров от них переняли канадские лесорубы. Что же касается России, то у нас топоры в основном метали и, наверное, метают до сих пор заключенные, работавшие на лесоповале, да еще  вот такие шабашники,  вроде меня.

      Естественно, что метание топора прошло для меня триумфально. Я послал топор три раза подряд в многострадальный срез от капы, и был недосягаем для моих соперников. А напоследок, эффектно, «по-индейски»,  всадил его в дерево броском снизу, лезвием вперед и топорищем вверх.

                38.Итоги спартакиады

       Итак, спартакиада закончилась. Я принес лист бумаги, чтобы подвести итоги.
 - Ну что, наигрались? –  оторвалась от чистки картошки Калерия, - мы тут сидим, не разгибаясь,  а они развлекаются.
- Мужчины занимались мужским делом в рамках повышения своей физической и профессиональной подготовки с целью обеспечения в сложных условиях режимной территории безопасности участников экспедиции, имеющей важное государственное значение,  - отчеканил я, стараясь придать своим словам как можно больше веса и основательности.
- Ничего себе! Повторить сможешь? – поинтересовалась Калерия.
- Еще бы! Но сейчас речь о другом. Я хочу объявить результаты спартакиады, чтобы было все по-взрослому. А вы свою картошку оставьте в покое. Там и так уже на целую роту хватит.
- Ой, кажется к нам гости! – воскликнула Галина.
Мы все посмотрели в сторону нашего болотца, своеобразного «рва безопасности», отделяющего нас от остального мира. По болотной жиже, в высоких резиновых сапогах, к нам брел человек в форме офицера внутренних войск. Выйдя на сухое место, он несколько раз топнул ногами, сбивая налипший ил, и поднял  глаза.
- Здравствуйте! – сказал он будничным голосом.
- Здравствуйте! – в разнобой ответили мы, уставившись на пришельца.
-  Проходите, обувь можете не снимать, - пошутила острая на язык Галина.
- Чем обязаны столь высокому визиту? – выступил я вперед.
- Да, в, общем-то, ничего особенного. Я служу здесь на зоне. Мы знаем, что вы геологи из Москвы. Просто  в вашей стороне была пущена ракета и меня послали узнать – не случилось ли чего.
- Так уж больше часа прошло, как она была пущена. Если бы что и случилось, то ваша помощь запоздала, - снова выступила Галина.
Я обернулся и сделал Галине зверское лицо, чтобы она прикусила язык.
- Зубастая девушка, - не остался в долгу офицер, - так у вас все в порядке?
- Все отлично. Мало того, у нас сегодня небольшое торжество по случаю моего дня рождения, отсюда и ракета. Феликс, начальник отряда, -  представился я, протягивая руку.
- Николай, капитан внутренних войск.
Мы обменялись рукопожатием.
- Так что милости просим к нашему шалашу. Вот скоро накроем на стол и приступим.
- Спасибо! – гость явно остался доволен моим приглашением, - мне надо только вернуться на зону, а часа через два я приду.
Офицер развернулся и побрел обратно.
«Наверное, бедняга, помирает здесь от скуки, вот и решил под благовидным предлогом наведаться к нам», - подумал я. Мне, почему-то, стало его жаль. Ведь действительно, немудрено и чокнуться, когда постоянно находишься в тесном контакте с сомнительным контингентом, среди болот и лесов, лишенный возможности живого общения с новыми людьми, чуть не сказал с «Большой Землей».  Что ж, будем ждать гостя. А пока, с согласия Валентина Ивановича, как главного арбитра соревнований, все-таки объявлю результаты спартакиады. Не зря же старались, - сказал я, раскладывая на столе конфеты на кучки, сообразно  заслугам участников.
       - Итак, первое место среди женщин заняла Калерия, которая и получает в качестве приза целых три конфеты. Галине, занявшей почетное второе место – полагается две. У мужчин была более сложная, насыщенная эмоциями программа. В упорной и драматической борьбе, потребовавшей от участников напряжения почти всех физических и душевных сил,  победителем спартакиады стал их любимый начальник и неутомимый исследователь земных недр – то-есть, я. Им завоевана куча конфет, которые он от всего своего щедрого сердца отдает  в общий котел. Второе место у Сереги –  могучего метателя железных ломов, и третье место у Валентина Ивановича – мастера  метания ножей, не утратившего своих навыков разведчика со времен войны.
- Я свои конфеты отдам только по бартеру, как договорились, -  твердо сказал Серега.
- А я оставлю себе, честно заработал, - со своей стороны вступил Валентин Иванович, отправляя завоеванные им четыре конфеты в карман.
- Спартакиада объявляется закрытой. Флаг спускать не будем, пусть висит до окончания полевых  работ.
Серега включил выданный на складе радиоприемник «Альпинист», покрутил ручку.
«Снова мы бредем куда-то и неясен наш маршрут…», - раздалась шутливая песенка про альпинистов. Ну, бывают же совпадения!
- Кстати, а как у нас с праздничным обедом? – я посмотрел на Галину.
Галина отвела меня в сторону.
- Феликс, ты что меня при Калерии спрашиваешь? Ведь сам же просил не посвящать ее в секрет обеда. Все нормально. Вы бы лучше шли, да погуляли по лесу, я тут сама управлюсь.
Я подозвал Серегу.
- Ты помоги Галине, а я покажу Калерии местные красоты.

        На костре мы, конечно, пищу не готовили. Для этих целей у нас имелся небольшой металлический ящик с четырьмя приваренными ножками, который видимо раньше использовался  для изготовления цементного раствора. Этот ящик мы вместе с листом железа подобрали на обочине дороги. В общем, получилась классная плита, хотя в качестве прибора для экспресс-разогрева наготове была  паяльная лампа. Иногда этой лампой в личных целях пользовался Валентин Иванович. К вечеру под тент машины набивалось полно комаров и всякой мошкары, от которых он перед сном избавлялся оригинальным способом: раскочегарив лампу, залезал с нею в кузов и начинал быстро водить огненной струей по стенам и потолку тента.  Избавившись от кровопивцев, Валентин Иваныч наглухо задраивал заднюю часть кузова и изнутри тщательно опрыскивал рипудином края опущенного тента. После этого он до утра из своего рипудин-отеля, как мы прозвали его жилище, не появлялся.


                39.Ракетница

- Пошли, погуляем по лесу, - обратился я к Калерии, возвратившись к столу.
- А как же обед? Я хотела помочь.
- Ничего, Галина без тебя обойдется.
Я взял со стола ракетницу и направился к своей палатке. Калерия потянулась за мной.
- А зачем ты ракетницу прячешь? – спросила она, увидев, как я приоткрыл крышку вьючного ящика со свиной тушенкой и сунул в него ракетницу.
- Так, на всякий случай. Был уже опыт.

        Опыт действительно был, и малоприятный. Это произошло в том самом году, когда, возвращаясь в Москву, мы славно попарились в деревенской баньке, которую чуть не спалили. Покосив с утра травы для бывшего царского драгуна и революционного конногвардейца Василия Семеновича Русакова, мы поехали на машине в Булатово, в геологоразведочную партию. На дежурстве и готовке оставалась одна повариха Светлана. Она потом говорила, что видела рядом с нашим лагерем двух любопытствующих подростков. Когда я забрался в свою палатку и на всякий случай пошарил рукой под раскладушкой, то ничего там не обнаружил. Ракетница исчезла, хотя палатка была зашнурована. Потом я обратил внимание, что левый полог внизу отстегнут от пола. Значит, кто-то из пацанов, а я в этом уже не сомневался, прополз в палатку и умыкнул ракетницу -  единственно достойную внимания подростка вещь. Отправился в Булатово искать злоумышленников. Маленькая избушка с гордой вывеской «Пункт охраны общественного порядка» оказался на замке. Какой-то прохожий указал на дом, где проживал местный страж этого самого порядка. Через тесные сени проник в комнату. Там в одних трусах  стоял парень и через газету гладил свои ментовские брюки. Он вопросительно посмотрел на меня.
- Мы геологи из Москвы. Остановились недалеко от вашего села. У нас из палатки украли ракетницу. Подозреваем двух подростков, которые сегодня ошивались около нашего лагеря.
- Да, - озабоченно  сказал участковый, - ракетница это плохо, ее можно под охотничьи патроны переделать.
- Ну,  так, помогите найти ее.
- А как я ее найду? – спросил меня пинкертон, спрыснув газету водой и продолжая наяривать утюгом.
- Как вас учили. И потом вы здесь всех хорошо знаете.
- Да все равно, искать бесполезно. Здесь народ такой, будут, как партизаны молчать, слова не добьешься.

       Я понял, что дальше вести разговор тоже бесполезно, и ничего не ответив, покинул гостеприимного хозяина. С расстройства решил навестить геолога геологоразведочной партии Олега Разумовского. Он оказался дома. Сам Олег был потомственный казак из Новочеркасска. Мы с ним здесь стали хорошими приятелями, и он прошлой осенью проездом в отпуск, в свой Новочеркасск, даже останавливался у меня в Москве.
- Да, - посочувствовал Олег, после того как мы опрокинули по рюмке, и я пожаловался на пропажу, - ведь  ракетницу можно переделать под охотничьи патроны. Так что искать бесполезно.
- Вы что, сговорились? То же самое мне сказал ваш участковый.
- Так оно и есть. Он знает что говорит.
- Ну и порядочки тут у вас.
Мы вышли на крыльцо подышать воздухом. Рядом за ветхим заборчиком из жердей тянулся чей-то огород. В глубине стояла банька. Вдруг по огороду в направлении баньки быстрым шагом прошел какой-то парнишка, на животе под рубашкой у него что-то оттопыривалось. Он зашел в баньку, но, спустя несколько минут, вышел, и таким же быстрым шагом направился обратно. Смутная догадка пронеслась у меня в голове. И та же клетчатая рубашка, про которую мне говорила Светлана.
- Видал сейчас парнишку? Кто он?
- Да это Генка, внук хозяев этого дома. Сам он с родителями живет в другом конце села.
-Так, все ясно. Пошли со мной.
Мы с Олегом спустились с крыльца и, наклонившись под жердями, как под канатами на боксерском  ринге, оказались в чужом огороде.
- Давай к бане, - скомандовал я.
- Да в чем дело? – недоумевал Олег.
- Сейчас узнаешь.
Мы зашли в баню.
- Так, ищем ракетницу. Ты иди в парилку, а я здесь, в раздевалке.

Я осмотрел узенький, шириною с метр, предбанник. Прямо у стены скамейка,  над ней вешалка. Справа – дверца в печку. Под скамейкой сложены наколотые дрова. Ну, в печку лезть нечего. Раскидал дрова. Пусто. Глянул вверх. Ага, дверца на чердак, где обычно хранят веники. Ну-ка, ну-ка. Перевернув стоявшее рядом ведро, я встал на него, открыл дверцу и начал шарить правой рукой.  Рука наткнулась на что-то тверлое, завернутое в тряпку. Сердце радостно заколотилось. Ну вот! Что и следовало ожидать.  Ай, да Феликс, ай да сукин сын!
- Есть! - заорал я, разворачивая тряпку, - вот она, моя дорогуша, и номер тот же: А940С.
- Ну, ты даешь! – восхитился Олег. Шерлок Холмс отдыхает. Надо как-то наказать воришку.
- Не будем его трогать. Может это случайность. Да и я сам невольно спровоцировал, оставив ракетницу почти на виду.  А жизнь его еще ударит, если он не остановится. И участковому не говори. Замотает парня, да и меня еще начнет вызывать в качестве потерпевшей стороны. Мне только этого не хватало.


                40.Куда стрелять-то?

        Спрятав ракетницу, я потянулся к правой стенке палатки и из-под «звериных шкур», роль которых исполняли раскинутые мехом вверх овчинные полушубки, извлек малокалиберную винтовку – тозовку с оптическим прицелом.   
- Ого! Ничего себе! – удивилась Калерия, - откуда это у тебя?
- Винтовка с нашего склада, а прицел у себя в почтовом ящике нашел.
- Ты что, серьезно?
- Нет, конечно. У одного своего приятеля одолжил, он охотник. Ладно, пошли, я тебя стрелять поучу, может дичь какую встретим.
Я сунул в карман пачку с патронами, перекинул наискосок через плечо холщевую сумку и мы вышли из палатки. Чтобы не пересекаться с «кухней», сразу свернул в сторону Иксы и повел Калерию с другой стороны палатки, в обход лагеря.
- Можно я винтовку понесу? – попросила Калерия.
- На! Будешь моим оруженосцем. Скво вождя племени должна уметь обращаться с оружием.

        Мы шли по лесу. Под ногами, мягко стелилась трава, чуть пружинила желтоватая хвоя. Вокруг тишина и покой. На березах уже проглядывалась легкая позолота -  первый  признак  наступающей осени. Было много ягоды, особенно брусники, которая входила сейчас в самую силу. Здесь ей раздолье – светлые хвойные и смешанные леса как раз для нее.

     Через полчаса вышли к лесной просеке с ЛЭП. Огромные металлические опоры как роботы-инопланетяне, широкой поступью шли слева направо, перешагивали Иксу и дальше скрывались за поворотом.  Прямо, война миров Герберта Уэллса.  Эта просека была моим охотничьим угодьем. Здесь водились дикие голуби – вяхири и я иногда наведывался сюда, чтобы поохотиться на них. Самое время для этого – перед закатом, когда стихает ветер и дикие голуби вылетают на провода «проводить солнце». А скорее всего, провода ЛЭП являются для них отличным наблюдательным пунктом, чтобы осмотреться – не таится ли где опасность?  Вяхирь – птица очень осторожная и подкрасться к ней менее чем за пятьдесят-семьдесят метров почти нереально. Но мне с оптическим прицелом этого расстояния было достаточно для того, чтобы произвести удачный выстрел. Хотя, лучше всего прийти заранее, перед закатом, выбрать какой-нибудь скрытый за густыми кустами пенек от спиленного дерева и, удобно устроившись, дожидаться, пока дикие голуби рассядутся на проводах. Затем определиться с  целью и с замиранием сердца наблюдать, как добыча камнем падает вниз, издавая смачный шлепок. При этом испытываешь ни с чем не сравнимое ощущение первобытного восторга, наверное, доставшееся нам в наследство от наших пещерных предков.
- Ну, и что дальше? – обратилась ко мне Калерия. Она стояла у одной из опор и, задрав голову, рассматривала расположившиеся где-то далеко вверху огромные изоляторы.
- Сейчас будем учиться стрелять.
- А мишень где?
- Да вот изоляторы. Самое то.
- Ты что? С ума сошел? Разве можно?
- У меня есть лицензия на отстрел одного из этих инопланетян.
- Ну и шуточки у тебя.
- Ладно, давай винтовку. Итак, левую ногу чуть вперед, приклад плотно вставляется в
плечо как можно ближе к голове. Определяем цель и совмещаем мушку с прорезью в
прицельной планке. Теперь надо выбрать  холостой ход и между ударами сердца плавно
нажать на спусковой  крючок. Понятно?
- Да где уж нам, особенно про удары сердца, - усмехнулась Калерия, возвращая себе
винтовку, -  куда стрелять-то?

        Рядом с опорой стояла металлическая труба, к которой была приварена таблица с изображением черепа, красного зигзага под ним в виде молнии и  надписью «Высокое напряжение. Опасно для жизни». Ниже, для убедительности была прикреплена еще одна табличка: «Не влезай – убьет!». Хотя, какому дураку взбредет в голову лезть на высоковольтную опору? Но, у нас все может быть. Особенно после второго стакана.   Очевидно по той же причине таблички были испещрены следами от охотничьей дроби.
- У тебя есть карандаш? – задала Калерия неожиданный вопрос.
Уж чего-чего, а этого добра у меня хватало. У геологов принято вести полевой дневник только карандашом, так что он всегда находился у меня в кармане куртки. Я вручил карандаш  Калерии, и она на табличке «не влезай – убьет»  начертила круг  диаметром около десяти сантиметров.
- Это будет моя десятка, - объявила Калерия.
Ну, что ж, не мы первые, не мы последние – видимо пришла   и наша очередь оставить свой след на бедной железяке.
        Мы отошли от опоры метров на двадцать. Я взял у Калерии винтовку, зарядил.
- На, стреляй.
Калерия вполне грамотно приладила к плечу винтовку, прицелилась и выстрелила. Я бросился к опоре. След от пули четко выделялся среди дробовых отметин прямо в очерченном круге. Ничего себе!
- Попала точно в круг, - возбужденно крикнул я, возвращаясь к Калерии, - молодец! Здорово!
Следующие  четыре пули Калерия также  влепила в нарисованную десятку.
- Лерка! Потрясающе! Откуда это у тебя?
- От папы, наверное. Он хорошо стрелял, а еще у них в военной Академии был тир и, благодаря папе, я туда иногда ходила. Тренер в тире говорил мне, что у меня хорошо развит вестибулярный аппарат, и что из меня мог бы получиться отличный стрелок. Вот так вот.
- Ну, ты и притворщица. Прикидывалась паинькой, я, как дурак, показывал ей, как винтовку держать, а сама, оказывается, прекрасно стреляет.
- Так уж получилось. Пусть это будет для тебя сюрпризом.
- То, что ты мастер сюрпризов, я убедился.
- А мне полагается приз за хорошую стрельбу? – хитро улыбнулась Калерия.
- Проси что хочешь, баронесса.
- В качестве приза я выбираю тебя.
- Надо же. Как это у тебя получается, что наши желания всегда совпадают. С этими словами я крепко прижал к себе Калерию, и мы упали в усыпанную морошкой густую траву…

                41.День рожденья

- Где вы там пропадали? - добродушно проворчал Валентин Иваныч, увидав нас выходящими из леса.
         Стол уже был накрыт. Его украшали букет из гроздьев красной рябины и те самые две бутылки «Старки», но особой новизны в меню не наблюдалось: та же картошка на сковороде, те же малосольные огурчики в эмалированной миске, черный хлеб на струганной деревянной доске, а в трехлитровой стеклянной банке компот из лесной малины. Праздничным дополнением были купленные в Плесецке шпроты. А что? Классный стол получился – то, что надо.
- Ну, по коням! Садимся! – бросил я клич.
Только расселись, как послышалось хлюпанье воды в болотце и появился улыбающийся Николай с зоны. В  руках у него был пакет.
- Вот пришел, как и обещал, - с некоторым смущением сказал он, - с именинником вас, - и стал что-то осторожно  доставать из пакета. Наконец, это ему удалось и на столе мы увидели копию поморского дома, - это вам, Феликс, подарок на день рожденья.
- Весь сделан из спичек, - стал объяснять Николай, - и без всякого клея.
- Это как же без клея-то? Никогда такого не видел. Кто делал? - вытаращил глаза Серега.
- Заключенные на зоне. Среди них такие умельцы попадаются, что только ахнешь. Могут хоть копию Кижей сделать. Три тысячи спичек и готово. И вообще различные безделушки делают. Кто во что горазд. Это у них вроде приработка, ну и развлечение к тому же. Сшибают помаленьку у охраны, кто за деньги, кто за сигареты, кто за чай или маляву передать на свободу. А начальству, в основном, за так, чтобы не очень гнобило.
 - Все это, конечно, здорово, но, как говорится, соловья баснями не кормят, - прервал Николая прагматичный Валентин Иванович. Может, приступим?
- Валентин Иваныч, ты прав, как всегда. Наливай!
Застолье началось. Через некоторое время я поймал вопросительный взгляд Галины и  утвердительно кивнул. Она встала из-за стола и пошла к плите.
- Вяхири жареные, с брусничным вареньем, - объявил я, обождав, когда Галина приблизилась к столу. В руках она держала блюдо с поджаренными тушками. 
- Ой, как здорово! А запах какой! – защебетала Калерия.
- Помнишь наш вечер в Метрополе, когда ты хотела заказать перепелок с брусничным вареньем? – спросил я Калерию,  кладя в ее миску жареного вяхиря, - так вот я решил залечить твою душевную травму и восстановить справедливость. Могу заверить, эта птичка по вкусу не уступает куропатке. Так что это тебе сюрприз от меня.
- Фалька, какой ты молодец! Помнишь еще, обожаю тебя! И когда это ты успел?
- Накануне твоего приезда, сходил на вечернюю зорьку.

       Празднование дня рождения продолжалось. Валентин Иванович травил шоферские байки, Серега рассказывал о своих пещерных приключениях.
- Николай, расскажите что-нибудь из жизни зоны, а то в кино такие страхи показывают, - попросила Калерия.
- К сожалению, в кино многое похоже на правду, - откликнулся Николай, - и бороться с этим очень трудно, здесь свои неписаные законы. Но, народ, в целом, отчаянный. У нас недавно один такой вот случай произошел. Валили зэки лес под строительство цеха на промзоне. И вдруг они заметили на сосне рысь. Так, каким то образом стащили эту рысь с сосны, зажарили ее на костре и съели. Уму непостижимо, но это было.
Неожиданно с той стороны болота раздался крик. Это голосил пришедший за капитаном сержант:
- Товарищ капитан, вас начальник зовет.
Николай поднялся из-за стола.
- Надо идти, служба, - со вздохом сказал он и поднялся из-за стола.
Выпив на посошок, мы пошли его проводить.
- Понимаете, - возбужденно говорил гонец, пока Николай перебирался через болото, - зэки одного своего через забор перекинули, но он не успел под внешней колючкой пролезть, его Рэкс задержал.
«Вот они – милые собачки», - подумал я, вспомнив овчарку, с которой вчера так восторженно пообщалась Калерия.
 - Однако весело они здесь живут, - уже вслух добавил я.
- Да уж, - почесал затылок Валентин Иваныч.
Вернулись обратно к столу. Уже вечерело. Пахнуло свежим ветерком.


                42.У костра

- Давайте костер разведем, - предложила Галина.
       Я оглядел свою рассевшуюся вокруг костра команду. Все дорогие близкие люди, мои верные надежные помощники. Серега трудился над кружкой со старкой, в качестве призового конфетного эквивалента, в то время как Галина трогательно держала наготове в качестве закуски «свою» конфету и при каждом глотке старалась засунуть ее ему в рот. Калерия прижалась к моему левому плечу и сладко жмурилась. Лишь бывалый Валентин Иваныч сидел один, о чем-то думал. Мне стало его жаль. Ему было о чем думать. Я знал, что у него больная жена, за которой сейчас присматривает ее родная сестра, что сын его погиб на сахалинском шельфе  на буровой в результате несчастного случая, а дочь вышла замуж и живет теперь в Саратове, работает медсестрой.
- Лерка, - сказал я тихонько Калерии, - принеси гитару из палатки.

Эту гитару мне подарили родители на поступление в университет, и вот уже на протяжении двадцати лет она была моей верной спутницей сначала в студенческие годы на геологических практиках, а затем в экспедициях. На свои шабашки я не брал гитару принципиально. Во-первых, мне  казалось только и не хватало еще являться на шабашку с гитарой за спиной, а, во-вторых, там за день так накувыркаешься, что было не до песен у костра. Гитара была обычная семиструнная. И хотя потом появилась мода на шестиструнки,  я переучиваться не стал, и патриотически считал, что лучше нашей русской семиструнной нет: «Поговори-ка ты со мной, гитара семиструнная, вся душа полна тобой, а ночь такая лунная!». Я берег свою верную подругу и на ее пятнадцатилетие даже купил для нее приличный мягкий чехол. 
- Ну что? Споем? – нарушил я тишину и, взяв гитару из рук Калерии, ударил по струнам: «Сырая тяжесть сапога, роса на карабине»,
- «кругом тайга, одна тайга и мы посередине…», - подхватили Галина с Серегой. Калерия как могла подпевала. Валентин Иваныч молчал и время от времени  потирал правый глаз от дыма. От дыма ли?

          Пропев несколько «наших», «положенных» по костровому уставу песен, мы, очевидно, под влиянием близости зоны и рассказов Николая, переключились на блатной шансон, затем пошли Высоцкий, Окуджава. Это были мои любимые барды, я знал наизусть почти все их песни. В 60-е годы Высоцкий своими песнями буквально взорвал выстроенную властями глухую стену между полицейской лживой Аркадией и Правдой жизни. Тогда многие это понимали и чувствовали, но у кого-то не хватало таланта все это выразить, у кого-то мужества, кто-то был раздавлен властной машиной, а он  смог, выстоял, и стал народным любимцем. Я помню, как его очерняли в печати, в той же «Комсомольской правде», «Советской России». И не только его. Бешеной критике подвергались  тогда Булат Окуджава, молодые поэты Евтушенко, Вознесенский. Это были великие годы. Именно в то время как протест появился наш андеграунд и в рок-музыке, и  в живописи. А бульдозерные выставки? И как в бешенстве брызгал слюной Хрущев на молодого скульптора Эрнста Неизвестного. И по иронии судьбы именно Неизвестный создал своему грозному оппоненту надгробный памятник в Новодевичьем монастыре.       Именно в эти годы стала происходить инверсия в умах простых  людей, стала выше подымать голову строптивая и вечно сомневающаяся интеллигенция. Но самым ярким, по-настоящему народным бардом, был и остается Владимир Высоцкий. «Живьем» Высоцкого я слушал 1974-м году в Геологическом институте АН. Тогда было распространенным явлением приглашать не обласканных властью поэтов и бардов в различные исследовательские институты, «закрытые ящики», ВУЗы. И вот, в этот  институт, мой друг Ванька Бебешев, как отвечающий за «культуру» член месткома, пригласил Высоцкого. Я сидел в первом ряду и прекрасно видел, с какой отдачей и искренностью провел двухчасовой концерт Володя со своей гитарой. После концерта Высоцкий подошел к нам с Иваном, и тот прямо в коридоре института вручил ему двести месткомовских рублей, таковы были ставки. Мы поблагодарили его, поболтали еще о чем-то пару минут, и спустились в холл института. Затем Ваня  усадил Высоцкого в директорскую «Волгу» и больше видеть его вот так вблизи мне не пришлось.

       А Булата Окуджаву мне впервые довелось услышать в студенческие годы в Саратове. Он выступал в большой аудитории  библиотечного корпуса университета. Я увидел, стоявшего внизу невысокого человека в кургузом  пиджачке с короткими рукавами, с гитарой, который пел свои пронзительные, бравшие за душу, песни. Это были песни совсем другие, непохожие на те, что звучали с эстрады, по радио, по телевизору. Кто мог подумать, что этот скромный менестрель с тихим задушевным голосом станет настоящим кумиром нашей интеллигенции?

         Я взглянул на Валентина Ивановича. Он по-прежнему сидел, уставившись в костер. Мне показалось, я понял его настроение.
- Темная ночь, только пули свистят по степи, - неожиданно запел я, перебирая струны.
Валентин Иванович поднял глаза, его лицо оживилось.
- Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают, - продолжили мы с ним уже вместе.
- В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь, - дружно присоединились к нам Серега, Галина и Калерия. Уж чего-чего, а слова этой песни помнили все. По-моему, это одна из лучших фронтовых песен Великой Отечественной.


                43.Северное сияние заказывали?

- Посмотри-ка, - толкнула меня Калерия, - там какие-то ракеты взлетают.
Я повернул голову. Далеко над лесом,  в темное небо одна за другой взмыли несколько ярких огненных струй.
- Так здесь же километрах в тридцати плесецкий космодром. Наверное, сейчас что-нибудь  запускают.  Возможно, это космический салют в честь моего дня рождения – я заявку специально посылал.
- Угу. Еще только северного сияния не хватает, - подковырнула Калерия.
- Они и северное сияние обещали.
- Ну и где же оно? – полюбопытствовала Калерия.
- Вот жду. Сейчас должно быть.
Я, конечно, валял дурака, но то,  что через несколько минут произошло меня потрясло.
         Сначала, как пробные аккорды, появились небольшие вертикальные полосы белого цвета. Они все ширились, ширились и захватили, наконец, полнеба. Эти полосы сменяли друг друга и чем-то напоминали развевающееся на ветру полотнище знамени.
- Вот халтурщики. Я, вообще-то, заказывал цветное.
- Смотрите, смотрите – северное сияние! – закричала Галина.
- Это в честь дня рождения Феликса, - подыграла мне Калерия.
- Кто бы сомневался, - согласилась Галина.
Вскоре северное сияние потухло, как будто его выключили.
- Ой! А почему так мало? – закапризничала Калерия.
- Потому что я оплатил только десять минут. Цены тут у них, будь здоров! Но ничего, я с них еще неустойку за цвет верну.

        Честно говоря, я не ожидал, что здесь, в этих краях, может быть северное сияние. Я считал, что это явление присуще арктическим широтам, а мы находились где-то на 64-й параллели. Может быть, поэтому «мое сияние» оказалось не таким впечатляющим. В моем представлении северное сияние – это буйство красок, оранжево-красно-бело-синие всполохи. Мне вспомнились две книжки известного капитана дальнего плавания и писателя Константина Бадигина, которые я прочел, кажется, еще в пятом классе. Они назывались «Три зимовки во льдах Арктики» и «Путь на Грумант». В одной из них рассказывалось о советском научно-исследовательском судне «Георгий Седов», оказавшемся в арктическом ледовом плену, а в другой – о судьбе наших поморов, которые из-за поломки их рыбацкого коча были вынуждены зазимовать на Груманте, так русские раньше называли Шпицберген. А вспомнились мне эти книжки потому, что в них приводилось красочное описание северного сияния. Но дело даже не столько в описании, сколько  в потрясающем сходстве этого описания. Представьте себе, оба героя этих книжек – член команды, он же капитан  «Седого» и шестнадцатилетний сын кормчего зимующих поморов, увидали одну и ту же картину:

«Однажды, стоя на вахте, я был свидетелем совершенно необычного зрелища: волны зеленого пламени, охватившего весь небосвод, сошлись в зените, и из них выплыла сверкающая мрачными отблесками гигантская огненная птица. Она парила в вышине, распластав широкие крылья, сотканные из тончайших призрачных лучей. Но вот прошла секунда-другая - и все исчезло. Лишь яркие звезды спокойно мерцали в вышине, да где-то на юге светился одинокий зеленый луч».

«Вдруг Ваня вскрикнул. Вихри зеленого пламени охватили все небо, сошлись в зените, и из них выплыла  гигантская огненная птица.  Она парила в вышине, распластав широкие крылья, сотканные из тончайших прозрачных лучей. Прошла секунда-другая, а на небе снова лишь искорки-звезды да где-то на юге одинокий зеленый луч».

Во как! Автор сам у себя списал. Но, хозяин – барин.
Калерия незаметно толкнула меня в бок:
- Фалька, что-то я немного устала, спать хочу.
- Ну, мы пошли, - сказал я, помогая Калерии подняться, - спасибо за день рожденья, спокойной ночи, и не забудьте залить костер.
В палатке Калерия упала на мех полушубков:
- Все! Больше никаких песен и северных сияний. Теперь ты только мой! Но сначала, - она хитро посмотрела на меня и сунула руку в свою сумку.
 - Но сначала, - повторила Калерия, - я хочу отметить твой день рождения здесь, наедине.
В руках у нее оказались два хрустальных бокала и бутылка коньяка «Москва».
- Приберегла специально для нас с тобой. Семь лет выдержки. Бокалы, правда, для шампанского, но ничего, зато они красивые.  Наливай!
Я наполнил бокалы.
- За тебя, Фалька! Так все было здорово! А ты был просто неподражаем.
Калерия выпила весь бокал, что-то пробормотала и …заснула, прислонившись к вьючному ящику.
Я осторожно вынул у нее из руки бокал, устроил поудобнее на шкурах, подложил под голову маленькую подушку-думку и укрыл полушубком. Умаялась, бедняжка.


                44.Память

         Слабый утренний свет пробивался через палатку. Сон куда-то ушел. Спать расхотелось. Взглянул на часы – начало седьмого.  Калерия, свернувшись клубочком,  уютно посапывала. Я лежал на боку, смотрел на нее, а память  вернула меня на десять лет назад, когда я уехал из Саратова, бросив надежную стабильную работу в университете, преподавательскую карьеру. Меня неудержимо тянуло в Москву. Мне тогда казалось, что только там, в Москве, настоящая наука, какие-то особенные люди. И Москва приняла меня. Я с блеском сдал экзамены в академическую очную аспирантуру. Там, в Москве, я полюбил свою Лену, Леночку – лаборантку Геологического института. На втором году аспирантуры мы поженились. Это было  пятого мая, а двенадцатого июня на перроне Ярославского вокзала она провожала меня на шабашку – на аспирантскую стипендию особенно не разживешься. Мог ли я себе представить, что вижу ее последний раз. Живой.

       Мы только закончили пожарный водоем и заливали битумом перекрытие, когда меня срочно позвали в линейный пост милиции.
- Вот Дутово тебя вызывает, - сунул мне телефонную трубку единственный во всей этой глуши милиционер.
- Где сейчас должна находиться ваша жена? – услышал я на другом конце провода.
- Где-то в районе Магнитогорска.
- Ваша жена погибла  в автомобильной катастрофе.
Внутри все похолодело. На ватных ногах я вышел на улицу и побрел к своим. Ребята бросили работу,  вопросительно посмотрели на меня.
- У меня жена погибла, - сказал я уже отвердевшим голосом. Мне срочно нужно в Москву. Юрий, ты остаешься за старшего вместо меня.
      Я бросился в контору леспромхоза к главному инженеру Отто, который обеспечивал нас работой.
- Мне срочно надо в Дутово, у меня жена погибла.
- Есть только самосвал, но я не могу гонять его порожняком, - сказал он со всей своей немецкой занудностью.
Вот гад! Правильно, что их сослали сюда во время войны.
- Поэтому мы сделаем так. Я выпишу наряд, ты поедешь с самосвалом на карьер, заправитесь  песком, а прямо оттуда – в Дутово. Там у нас небольшая стройка, как раз нужен песок.
Нет! Не плохие все-таки немцы люди!

        В Дутово на почте мне вручили телеграмму от моего друга Ваньки Бебешева: «Первого  июля погибла Лена». Ваня, аспирант Геологического института, единственный, кто знал, куда я направился. Ведь именно он около года назад познакомил меня с Леной. Господи! Сегодня уже третье июля! Я схватил  телеграмму – теперь это моя охранная грамота для того, чтобы быстро добраться до Москвы. Но сначала надо попасть в Ухту, а самолет только завтра утром.
       Я летел в маленьком «кукурузнике» и слезы застилали глаза. В голове все смешалось.  Мозг отказывался верить. Этого не может быть! Так не бывает! Ведь ей было всего двадцать пять! А вдруг ее похоронят без меня! Мне нужно сегодня обязательно быть в Москве.

        Вот и Ухта. Теперь самолетом до Сыктывкара, а оттуда в Москву. Никогда не думал, что здесь столько желающих летать самолетами. У каждого кассового окошка стояла толпа. Но моя телеграмма действовала безотказно. В Ухте очередь в кассу с сочувствием  расступилась, а из Сыктывкара в Москву я летел по какой-то особой брони.

        На следующий день с утра я уже был в Геологическом институте. Секретарь директора показала телеграмму из Магнитогорска, в которой говорилось, что гроб с телом Лены будет отправлен в Москву сегодня, пятого июля. Значит, я прилетел вовремя, не опоздал! На институтском грузовике в Домодедово со мной  отправились Ваня Бебешев  и еще трое ребят из нашего отдела. Оцинкованной ящик с гробом мы привезли в морг академической больницы на Ляпунова, где мне вручили ножницы, и я чужими непослушными руками резал жесть,  слезы душили меня, сводила с ума мысль, что вот здесь, в этом проклятом ящике, в гробу, лежит моя Ленка.  В конце концов, я распорол себе палец и, видя мое состояние, персонал морга, не открывая гроба,  отправил меня домой.

        Похоронили Лену на Ваганьковском кладбище в могиле ее матери, умершей двадцать лет назад. Перед тем, как опустить гроб в могилу, кладбищенский священник прочел молитву и пригласил к последнему прощанию. Я наклонился, поцеловал Лену в лоб и вдруг увидел, как по ее правой щеке скатилась слеза. Пораженный, я обернулся, но никто из присутствующих никак не прореагировал. Неужели мне показалось? Но нет! Я же явственно видел! Неужели в угасшем мозгу Лены еще сохранились крохотные частицы сознания, и она послала мне последнее скорбное «прощай»? Мне сделалось плохо и я, скользя спиной по ограде соседней могилы, осел на землю.

       О том, как произошла трагедия, мне рассказал руководитель экспедиции Михаил Алексеевич Ратеев, прибывший тем же самолетом, что и гроб с телом Лены. Это был известный ученый, профессор, доктор наук, человек уже пожилой и обстоятельный, он и продолжительность экспедиции рассчитал таким образом, чтобы ехать не торопясь, с относительным комфортом. Но водителем оказался вертлявый парень лет двадцати семи и, как оказалось, самонадеянный лихач. Это было видно хотя бы потому, как, въезжая на институтский двор, он чуть ли не на одном колесе с визгом шин развернул свой бортовой уазик. Таких у нас не любят. Но уж кого прислали с академической автобазы, того прислали.

         Во время экспедиции увещевания Михаила Алексеевича ездить помедленнее на водителя не действовали. В конце концов, результат не заставил себя ждать.

        В тот роковой день они подъезжали к Магнитогорску. Ратеев сидел в кабине рядом с водителем, а в кузове находились Лена и семнадцатилетний мальчишка лаборант. Машина как обычно мчалась по шоссе, неожиданно она резко подскочила, перевернулась вверх колесами и, пролетев по воздуху несколько метров, замерла. Причиной аварии послужил небольшой бугорок вспучившегося асфальта высотой всего пятнадцать сантиметров, но при большой скорости этого оказалось достаточно. Ратеев и водитель с трудом вылезли из кабины. На водителе ни одной царапины, у Михаила Алексеевича,  как потом выяснилось, были  сломаны  два ребра и ключица, рядом с машиной стоял бледный как смерть,  потрясенный  и невредимый лаборант, которого каким-то чудом выбросило из кузова.  Все с ужасом смотрели на перевернутую машину, из-под кабины которой была видна голова Лены с широко раскрытыми безжизненными глазами, уставившимися в бездонное июльское небо.

        Вскоре подъехали две «Волги», в которых оказалась возвращавшаяся с охоты компания во главе с директором Магнитогорского металлургического комбината. Всем вместе удалось перевернуть машину и высвободить тело Лены.  В дальнейшем по распоряжению директора на комбинате сделали оцинкованный гроб и отправили Лену в Москву. За что ему низкий поклон.

        После смерти Лены я долго не мог прийти в себя. Практически забросил диссертацию, в институте сидел, тупо уставившись в микроскоп, а вечером также тупо сидел за бутылкой «Агдама», уставившись в телевизор. Была пустота.   Мой научный  руководитель, Дмитрий Гаврилович Сапожников, милейший человек и потомственный интеллигент, не трогал меня, следуя мудрой поговорке «время лечит». Наконец, через четыре месяца я почувствовал, что меня немного отпустило, хотя  боль невосполнимой утраты осталась.

         С тех пор прошло восемь лет. За это время были  случайные и непродолжительные связей, но мне и в голову не приходило связать с кем-то свою судьбу. Вот и сейчас рядом со мной женщина, дружок, умница, великолепная любовница. А что дальше? Мы об этом не думали. Нам было просто хорошо вместе и нас все устраивало. 

       Я выбрался из палатки и направился к Иксе. Покрытая утренним туманом речка бесшумно и целеустремленно несла свои воды. Здесь все предопределено, все ясно –  дальше Онега, Белое море, мировой океан.  Не то, что у меня.  Ну, да ладно, хватит  мудрствовать. Я прыгнул в воду, дух привычно захватило от холода, до чего же хорошо! Выскочил на берег, растерся полотенцем. К черту философию! Надо радоваться каждому мгновению, что дарит тебе жизнь! А там – будь, что будет!  В приподнятом настроении я вернулся в палатку. Калерия еще спала, как, впрочем, и весь лагерь. Налил себе коньяку, с удовольствием выпил, по всему телу разлилось приятное тепло.
- Фалька! Иди ко мне, я же сегодня уезжаю, - раздался чуть хрипловатый со сна голос Калерии. Повторять мне было не надо.


                45.Отъезд

       После завтрака стали готовиться к отъезду. Калерия снова надела свой московский прикид, собрала сумку. В это время Серега тянул на ту сторону болота буксировочный трос, и мы ждали, когда Валентин Иваныч даст команду садиться в машину. К Калерии подошла Галина, держа в руках литровую банку.
- Это тебе брусничное варенье на память.
- Спасибо,  Галочка, - женщины обнялись и расцеловались, прощаясь.
- Можете садиться, раздался голос Валентина Ивановича, - поехали.

         В Плесецке в зале ожидания вокзала было полно народа. Единственное окошко билетной кассы было наглухо закрыто, рядом ни одного человека. Билеты на проходящие поезда продаются за полчаса до прибытия на станцию, а поезд Северодвинск-Москва будет только через час. Я глянул на полочку перед кассовым окошком – там лежал лист бумаги с длинным списком фамилий. Это, каждый желающий уехать, чтобы не толкаться в очереди, отмечался и уходил. Все культурно.   
- Да-а, с таким списком неделю будешь здесь торчать, - пробормотал я.
- Что делать? – с тревогой спросила Калерия.
Ничего не ответив, я оглянулся, не смотрит ли кто в нашу сторону, потихоньку стянул список и сунул его в карман. Затем достал из своей полевой сумки блокнот, вырвал оттуда лист и прикрепленной шнурком к кассе авторучкой недрогнувшей рукой вывел: Гайгарова Калерия.
- Стой здесь и никуда не отходи.
Я вышел на крыльцо вокзала, достал из кармана злополучный лист с фамилиями, тщательно скомкал его и бросил в мусорную урну. 
- Ну, как дела? – спросил я Калерию, подойдя к кассе.
- Да вот, смотри, - ответила она с довольным видом.
На нашем листке было уже несколько фамилий. Сработало!
Пришло время открыться кассе. Народ стал подтягиваться.
- Это что за херня! – заорал здоровенный мужик, - где старый список? Я там третьим был!
- А мы вообще первыми были, - заголосили еще две подошедших тетки.
- Записывайтесь, пока не поздно, - посоветовал я, - а то и это пропустите.
Все трое подозрительно посмотрели на меня и, чертыхаясь, вписали свои фамилии. За нашей спиной уже колыхалась толпа, шло выяснение кто, где и за кем стоял.
В это время открылось спасительное окошко.
- Северодвинск-Москва, кто первый? – раздался оттуда голос.
- До Москвы, если можно нижнюю полку для женщины с ребенком, - сказал я, просовывая в окошко руку с деньгами.
- Вообще-то, на проходящий места не выписываем, но попробую, а там дальше с проводником договаривайтесь.
Я зажал в руке билет, и мы с Калерией, с трудом протиснувшись сквозь обступившую кассу толпу, направились к платформе. Вскоре  показался поезд.
- Ну, прощай, - сказал я Калерии, - удачно тебе доехать. Был рад твоему приезду.
- До свиданья, Фалька, и я рада, что побывала у тебя, все было так здорово. Особенно банька. Ну, а с билетом, ты просто Остап Бендер. Супер! Спасибо тебе за все.
Мы обнялись. Я помог Калерии подняться в вагон.
- Устройте ее, пожалуйста, - обратился я к проводнице, незаметно сунув ей в руку пятерку.
- Все будет в лучшем виде, молодой человек, - заверила она меня, - можете не волноваться.

          На привокзальной площади скучал в кабине Валентин Иванович.
- Все нормально, проводил, давай теперь к нам, - сказал я, усаживаясь рядом.
 Вот и Североонежск. Когда проезжали мимо «того самого» магазинчика, я попросил остановиться.
- Надо бы хлеба купить, - объяснил я Валентину Ивановичу.

          Но основная причина была в другом – ведь позавчера я фактически украл здесь две бутылки старки, и это меня тяготило. Сколько бы не нашептывал внутренний голосок оправдательных причин – от романтического духа поступка до предостережения, что меня там могут запросто «замести» и сдать милиции, я твердо решил «платить по векселям».
В магазине, как и в прошлый раз, покупателей было немного, а за прилавком стоял тот же  продавец. Я сразу подошел к нему. Он вопросительно взглянул на меня, и по его лицу я понял, что нахожусь вне подозрений. «Купить хлеба и уйти к чертовой бабушке  от греха подальше», - мелькнула слабодушная мысль. Но нет, коли уж начал, так продолжай. Меня даже охватило что-то вроде азарта.
- Хочу вот должок вернуть, - сказал я, кладя десятку на прилавок.
- Какой еще должок? – недоуменно спросил продавец.
- Позавчера я был здесь, вы еще тогда надолго куда-то исчезли, и мне пришлось самому обслужить себя. Короче, я взял с полки две бутылки старки – спешил свой день рожденья отметить. Так что, извини. А сейчас дай мне две буханки хлеба.
- Ну, ты, Феликс, даешь! – сказал увязавшийся за мной Валентин Иванович.
Я так и не разобрал, чего было больше в его интонации – скрытого одобрения или удивления.
- Впервые сталкиваюсь с такой честностью, - ухмыльнулся парень, отправив десятку в карман халата, и выкладывая на прилавок хлеб, - надо же, и никто из очереди тогда ничего мне не сказал.
- Наверное, любят тебя очень.
- Да, к продавцам вообще многие относятся неоднозначно. Конечно, в нашей работе есть своя специфика, иначе не проживешь.
- А ты попробуй.
 Очередь терпеливо ждала, чем закончится наш диалог.
- Вы ведь геологи, из Москвы? – перевел разговор продавец..
- Да, а как ты догадался?
- Ну, вы же здесь часто бываете. То хлеб, то еще что берете. И машину  вашу я запомнил -  экспедиционная Академии Наук, и номера московские. Я вообще с детства люблю геологов. Уважаю. У меня родной дядька тоже геолог. Поэтому тебя с днем рожденья поздравляю! А это вот от меня.
И тут словоохотливый продавец снял с полки две бутылки старки и поставил их передо мной. Уж чего-чего, а такого поворота событий я не ожидал. Видя мою неуверенность, он добавил:
- Это от души, честно тебе  говорю! Так что бери. Я к тебе ничего не имею. Все нормально.
- Бери, конечно, чего тут думать! – раздались голоса из очереди.
Я обернулся – в одном из крикнувших узнал мужика, который был в «тот день» в магазине. Валентин Иванович тоже выразительно посмотрел на меня.  Я сдался.
- Ладно. Спасибо.
Я сгреб с прилавка хлеб, передал одну бутылку Валентину Ивановичу, а вторую вручил тому крикнувшему мужику.
- На, возьми. За то, что не сдали меня тогда.
- Ну, спаси-и-бо! – слегка опешил тот, - вот это человек!

        Мы с Валентином Ивановичем вышли из магазина, сели в кабину.
- Ты правильный пацан, Феликс, - с удовлетворением сказал он, заводя машину.
Во как! От самого Валентина Иваныча похвалы удостоился. Это меня развеселило. На душе было легко.

   
                46.В гостях у художника

      Вернулись мы в Москву в конце сентября. Я позвонил Калерии, и она сходу взяла меня в оборот.
- Как хорошо, что ты приехал. Завтра день рожденья у Бориса, помнишь, я тебе говорила о моем дяде художнике? Давай съездим, поздравим его.
      На следующий день я заехал за Калерией. Первое, на что обратил внимание – это карандашный рисунок. Тот самый, из питерского ресторанчика. Он был вставлен в рамку под стеклом и висел на видном месте на стене.
- Ну, как он тебе? – спросила Калерия.
- Здорово. В рамке он смотрится еще лучше – как-то солиднее что ли.
- Я часто смотрю на него и вспоминаю нашу поездку в Ленинград. Я тебе так благодарна, Фалька.

           Жил дядя Боря довольно далеко, где-то в районе то ли Выхино, то ли Новогиреево. Там находился специально построенный для художников дом-студия с огромными окнами в творческих мастерских, где, как говорила мне Калерия,  они в большинстве своем и жили. Мы поднялись на второй этаж, и пошли по длинному коридору с дверьми без номеров и фамилий.
- Нам сюда, - Калерия остановилась у одной из дверей с правой стороны и постучала. 
- Входите, - раздался мужской голос.
        Перед нами стоял небольшого роста пожилой человек лет семидесяти, с седой головой, доброжелательным лицом и удивительно живыми глазами.
- Лерочка! Как я рад видеть тебя, - воскликнул он, - какими судьбами?
- Дядя Борь, так у тебя же сегодня день рожденья! Ты что, забыл?
- Помню, конечно, - с грустью сказал дядя, - да кому поздравлять-то? Ты одна вот  осталась, но я тебя и не ждал. Спасибо, что не забыла старика.
- Ладно, уж прибедняться, ты у нас тот еще орел! Знакомься, это – Феликс.
- Очень рад, - «орел»  двумя руками потряс мою руку.
- А теперь будем отмечать твой день рожденья, - объявила Калерия, выкладывая на приткнувшийся у окна небольшой стол  принесенные нами припасы.

      В мастерской Бориса царил художественный беспорядок, характерный, наверное,  для всех служителей холста и кисти. Весь пол вдоль стен был уставлен картинами в большинстве своем без рам. Тут и там встречались карандашные наброски, эскизы.  Я обратил внимание, что на многих картинах были изображены могучие электростанции, виды московского кремля и   Красной площади, военные корабли, разрезающие форштевнем тяжелые свинцовые воды  и даже пионеры, запускающие модели планеров и мечтательно устремившие взгляд в безоблачное небо.
- Прошу к столу, - позвала Калерия, - разливай, Фалька.
- А ты что же себе не налил? – обратился ко мне дядя Боря.
- Я за рулем.
- Понятно, одобряю, - он по-свойски похлопал меня по плечу.
- Да, вот этим я и живу, это моя работа, мой заработок,- сказал слегка захмелевший Борис.
 Он широким жестом обвел мастерскую, как бы демонстрируя свое творчество.
 - Не всем же писать портреты и пейзажи для выставок и музеев – многие госучреждения,  разные сидящие в кабинетах начальники, обращаются с заказами, чтобы повесить у себя картинку в соответствии со своим профилем деятельности. Бывают и частные заказы. У меня, кстати, портреты неплохо получаются. На жизнь хватает. Вон из Грузии заказ, обещали хорошо заплатить, - и Борис кивнул в сторону висевшего на стене большого портрета Сталина.

        Отец народов сидел в знакомой с детства всем советским гражданам позе – в кресле, в мундире генералиссимуса, при всех регалиях, слегка раздвинув колени.
- Ему  же в декабре сто лет будет, круглая дата, - пояснил Борис.
         Он говорил спокойно, без видимого душевного надрыва, как бы смирившись с уготованной ему художественной творческой судьбой.

        Рядом со Сталиным расположилась еще одна такая же большая картина с изображением старика, скрестившего на животе жилистые руки. «Мудрый взгляд, клубок морщин, строгий рот из-под седин», - пришли мне в голову чьи-то стихи. Картина была выполнена в стиле старых фламандских мастеров. Да это же Рембрандт! Его знаменитый «Портрет старика в красном», дошло, наконец, до меня. Нет, не зря все-таки мой сосед Борис Аристархович снабжал меня книжками по артискусству.
- А как здесь Рембрандт оказался со свом стариком? – с наивным видом спросил  я, чтобы польстить Борису – копия была выполнена классно.
- А вы, молодой человек, я смотрю, подкованы? – с уважением сказал он, -  этого старика мне заказал один коллекционер, но он вдруг скоропостижно скончался. Может конкуренты помогли, а может покупатели-заказчики. У меня было подозрение, что он перепродавал картины малосведущим в искусстве состоятельным людям. Вот и эту он просил сделать под старину, трещинки там по краске пустить и прочее. Я не думаю, что он  выдавал их за оригинал, но вполне мог представить, как копии, сделанные старыми мастерами.  Картину я так состарить и не успел, да и кисти рук надо было бы немного поправить. Хорошо еще, что хотя бы небольшой задаток оставил.
- Вы пишете в традиционной классической манере, а сейчас в моде все больше какие-то искания,  андеграунд и прочее. Чего здесь больше – отсутствие мастерства или жажда известности, желание привлечь к себе внимание?
- Трудно сказать. Я думаю, и то и другое вместе. Хотя среди них встречаются неплохие работы, но в них скорее важен не столько сюжет, сколько сочетание красок, палитра. Из современных художников у нас мне больше нравится Илья Глазунов. Правда мне претит некоторая небрежность, грубоватость, порой даже аскетизм в его манере письма. Я ведь знаю, что он великолепный рисовальщик, прекрасно владеет кистью. Может быть, это специальный прием, чтобы подчеркнуть идею картины, а ведь многие картины у него смелые по сюжету, необычные. Но, как говорится, на вкус и  цвет товарища нет. 
        Я тоже разделял эти суждения Бориса, так как мне пришлось уже побывать на персональной выставке Глазунова. Это было в прошлом году. Затащила меня на эту выставку Калерия, которая всегда была в курсе всех московских новинок.


                47.На выставке Глазунова. 1978 год.

    Вокруг здания Манежа, где проходила выставка, стояла плотная очередь из желающих познакомиться с искусством Глазунова. И то, что в прессе ему было уделено всего  несколько скупых строк, лишь подогревало интерес публики.

    Первая же картина, которая встречала посетителей, производила необычное впечатление. На огромном полотне был изображен мужик в телогрейке на фоне уходящей за горизонт пашни с застывшим вдалеке трактором. Мужик стоя держал в руке наполненный стакан, а рядом с ним на перевернутом  ящике расположились бутылка водки и пучок лука. Картина называлась «За ваше здоровье». В довершение всего, рама была в буквальном смысле сколочена из серых досок. Такие доски обычно бывают у старого некрашеного забора. Хорошенькое начало! 
               
        Мы с Калерией стали обходить залы и сразу оказались в окружении  наших знаменитых предков. Вот Иван Грозный, с пронзительным недоверчивым взглядом. Вот исполненный благочестия и мудрости Борис Годунов с атрибутами царской власти,  Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы. Со многих портретов глядели красноречивые, проникающие в душу зрителя глаза, как будто художник раскрыл внутренний мир, духовную жизнь изображаемой личности.  В одном месте мы наткнулись на небольшую картину «Царевич Дмитрий». На ней был изображен лежавший отрок, в царских одеждах, с запрокинутой головой и огромной,  зияющей на шее раной, а в правом верхнем углу (уж чего-чего, а этого я не ожидал!) был прикреплен самый обычный кухонный нож с деревянной ручкой и с темными следами пятен крови на лезвии! И рядом, поражающая натурализмом и символическим накалом картина «Возвращение блудного сына». Из ее левого верхнего угла, как немой укор потомкам и свидетельство былой славы России, как совесть нации, смотрели бесстрастные лица Суворова, Пушкина, Достоевского, Гоголя, Ломоносова... В центре картины  - кающийся коленопреклоненный «блудный сын» в джинсах, остатки кровавого пиршества на столе, чья-то отрубленная голова на блюде, а на переднем плане – два огромных омерзительных свиных рыла. Такого мне еще видеть не приходилось. В соседнем зале нам открылось огромное, во всю стену полотно под названием «Мистерия ХХ века», на которой были представлены  наиболее выдающиеся события и герои прошедшего столетия с его борьбой идей, войнами и катастрофами. Мы с Калерией насчитали более пятидесяти персонажей. Здесь были Ленин и  Лев Толстой, Сталин и  Черчилль, Хрущев, Гитлер, Солженицын. И тут же, в нескольких метрах щемящие душу грустные зимние пейзажи с забытыми Богом деревеньками без крестов.

       Мы бродили по залам,  и меня все больше охватывало ощущение, что увиденное мною являет собой какую-то новую веху в истории русской живописи. Выставка производила двойственное впечатление. С одной стороны высочайший художественный уровень многих картин, неожиданные непривычные сюжеты, с другой – часто встречающиеся плакатность, наивнось и даже некая убогость исполнения. Так и ждешь, что вот-вот увидишь знаменитый плакат военных лет: « А ты записался добровольцем?». Но, единственное, что не  вызывало сомнения – это то, что картины были пронизаны гордостью за прошлое и болью за будущее России.

          Наступило время прощаться. Мы с Калерией поднялись.
- Нет, нет,  просто так  я вас не отпущу, - сказал Борис, - ну-ка, Феликс, сними со стены этого старика.
Я послушно выполнил его просьбу.
- Дарю ее тебе.
- Да вы что, Борис! Это слишком дорогой подарок. Не могу я его принять.
- Бери, бери, - ты мне понравился, и эти твои рассуждения о живописи и вообще. Получил большое удовольствие от общения с тобой. Так, что бери.
- Не отказывайся, Фалька, пока дядя Боря добрый, хотя он всегда был таким, -  вступила в наш диалог Калерия.
- Кстати, Лерочка, а это тебе, -  и Борис достал среди прислоненных к стене холстов небольшую картину.
На ней была изображена богиня охоты Диана, стоявшая  в аркообразной нише. В левой руке она держала стрелы, а правой придерживала собаку.
- Паоло Веронезе, один из моих любимых старых мастеров. Копия, конечно. Вполне может украсить твою квартирку. Правда,  рама необычная,  с сюрпризом, смотри, чтобы ее мыши не съели.
Я посмотрел, но ничего съедобного в ней не обнаружил – обсыпанная мелкими пупырышками золотистого цвета рама.  Выглядела солидно.
- Это моя придумка, -  сказал Борис, - беру обычную деревянную раму, мажу ее клеем,  затем густо посыпаю пшеном и покрываю золотой краской. Дешево и сердито.

 
                48.Да светится имя твое

     Со дня рождения Бориса прошло несколько месяцев.  Наш отдел готовил к выпуску монографию, это отнимало много времени и мы все реже встречались с Калерией, ограничиваясь телефонными звонками. И вообще я стал замечать, что та былая страсть куда-то  исчезла, а наши отношения стали все больше походить на отношения  близких друзей, чем страстных любовников. Что ж? Наверное, всему приходит конец. Ведь любовная  связь между людьми требует своего логического завершения, которое, прежде всего,  предполагает продолжение рода. Так уж заложено матушкой природой. И если этого не происходит, то отношения заходят в тупик. А что вообще между нами было? Любовь? Влюбленность? Сексуальное партнерство? Сейчас, по прошествии времени, я думаю, что это, скорее всего, было сексуальное партнерство, замешанное на глубокой обоюдной  симпатии, и  даже некоторой влюбленности.  Мне кажется, что люди зачастую не представляют себе, что такое любовь и не очень-то верят в нее или считают, что любовь – это слишком обязывающее и ответственное чувство. Может быть, на первых шагах они путают понятия любви и влюбленности с ее искрометностью, пылкостью, легкостью? Именно в состоянии влюбленности, а не в процессе рутинной повседневной, пусть даже благополучной жизни, совершаются немыслимые по своей дерзости благородные поступки и большинство сумасшедших гениальных открытий, создаются шедевры искусства и поэзии. Но влюбленность не бывает продолжительной, влюбленность – это взрыв эмоций,  это когда сердце замирает  при встрече с предметом твоего обожания, когда хочешь совершить что-то необыкновенное, удивить его и даже отдать жизнь! И, если влюбленность длится и длится до глубокой старости, то такая влюбленность, наверное, и есть любовь. Иными словами можно сказать, что Любовь – это патологически продленная Влюбленность? И потом, как нам нравится употреблять это слово! Мы любим женщин, пчел, цветы, котлеты, пиво, водку, соленые огурцы, собак, кошек, рыбок в аквариуме.  Мы с детства помним строки: «Люблю я пышное природы увяданье» или «Люблю грозу в начале мая». Любовью называем увлеченность своей профессией, живописью, поэзией, охотой, коллекционированием оружия. Но причем здесь любовь? Я убежден, что любовь может быть только между людьми. Взаимная или неразделенная, но это всегда диалог, в котором каждая из сторон имеет право сказать: да или нет. Как можно одно и тоже слово использовать, признаваясь в любви женщине или полевому кузнечику? Возможно, в русском языке просто нет отдельного  слова, чтобы выразить страстное необъяснимое влечение к другому человеку. Впрочем, и в других языках, примерно,  то же самое.  Что в английском, что  в немецком, что во французском, что  в итальянском  слово «любить» означает любить, что душе угодно – от «люблю я макароны»   до выражения более сильных чувств. Возможно, отсутствие особого слова, означающего, то, что мы в отношения между мужчиной и женщиной вкладываем в понятие «любить», «любовь» – это недостаток и ущербность мировой лингвистики?

         Но разгадка наших с Калерией отношений оказалась более банальной, чем мне представлялось в моих философских размышлениях о любви. Как-то я застал у нее дома симпатичного молодого парня лет тридцати. Что удивительно, я не испытал чувства ревности, уколов мужского самолюбия. И, если быть честным до конца, даже вздохнул с облегчением.  «Поздравляю тебя, Феля, с отставкой», - мысленно сказал я себе. Наши контакты стали ограничиваться редкими телефонными звонками, а потом я и вовсе на несколько лет уехал работать за границу по контракту с одной крупной нефтяной компанией. Вернувшись, позвонил Калерии, но ответа не последовало. Решил пойти к ней, и тут буквально в нескольких шагах от своего дома наткнулся на Виталия. Тот радостно рванулся ко мне.
- Фэл, здравствуй! Ты где пропадал? Ни слуху, ни духу.
- Привет, Виталка. За границей работал. Была возможность послать письмо с оказией, но ты не поверишь, я не знал почтового адреса Калерии. А что с ней? Не отвечает на звонки.
По обыкновению ироничное выражение лица Виталия изменилось.
- Мама умерла, - сказал он, знакомым жестом поправляя на переносице очки, - еще в прошлом году. 
- Как! Что случилось?
- От рака горла. Она много курила. Врачи сказали какая-то скоротечная форма.
- Господи! Где она похоронена?
- На Хованском.
- Поехали!
- Что? Прямо вот так? Сейчас?
- Да!
Я остановил проезжавшее мимо такси. Выехали на Профсоюзную и дальше на Калужское шоссе.
- Сейчас направо, - подсказал Виталий водителю минут через десять.
- Знаю, - махнул тот головой.
Подъехали к кладбищу.
- Вам здесь или к главному входу? – спросил таксист.
- Здесь! От главного идти далеко.

         Вышли из машины. Перед нами были покрашенные черной краской железные ворота с калиткой, а рядом -  традиционные старушки с цветами. Я купил букет белых хризантем, и мы переступили порог калитки.
- Тут недалеко, - сказал Виталий, сворачивая налево.
Я вдруг почувствовал, как у меня заколотилось сердце.

          Мы остановились у тенистой аллеи с рядом могил вдоль нее. Могилы были без ограды, с аккуратными небольшими цветниками. Виталий прошел между двумя могилами и повернулся ко мне.
- Вот здесь покоится прах мамы.

       С небольшого, выполненного из черного мрамора памятника, на меня смотрела Калерия. Фотография была старая, черно-белая, наверное, еще тех, тассовских, времен, во всяком случае, я видел ее впервые. Здесь Калерия была совсем молодая, с незнакомой мне прической. Почему Виталий выбрал именно эту фотографию? Может быть, из-за того, что на ней оказались особенно выразительные глаза – отчаянные, веселые, искрящиеся молодостью.
- Ну, здравствуй, Лера, - сказал я и положил цветы у подножия памятника.

         И что за дурацкое слово «здравствуй», здесь, на кладбище. Нет, все-таки, здравствуй, в моей памяти ты навсегда останешься той отчаянной, искрящейся молодостью и юмором подругой, с которой мне всегда было весело и легко. Нам было хорошо вместе!        Говорят, что Бог забирает к себе лучших, особенно молодых. Но, на что они ему там? Райские яблони окучивать? Это же неправильно, несправедливо.
 - Последнее время мама часто вспоминала тебя, - прервал Виталий мои тягостные раздумья. Она, наверное, предчувствовала свою смерть и просила меня передать тебе тот рисунок из Питера, на котором вы вдвоем.
       Прибрав могилу, мы, каждый со своими мыслями, еще долго молча стояли перед памятником.

        Дома у Калерии почти ничего не изменилось. Всё также висели две картины – «Диана» Веронезе и тот самый рисунок из кавказского ресторанчика в Питере. Виталий снял со стены рисунок и передал его мне.
- Держи, я выполнил последнюю волю матери и теперь спокоен.

     Прошли годы. Этот рисунок еще долгое время висел над моим письменным столом и, смотря на него, я вспоминал о тех, проведенных вместе замечательных днях и ночах. Случилось так, что в один из моих переездов с квартиры на квартиру, рисунок таинственным образом исчез. Так оборвалась последняя материальная ниточка, связывающая меня с Калерией. Осталась только память. Прощай Лера. Прощай и прости. Царствие тебе небесное. Да светится имя твое.