Персональное дело коммуниста

- Лукич, милый, просыпайся, - ласково тормошила Фёдора Лукича Марина Егоровна, несмотря на свои 60 лет сохранившая лёгкость в движениях и девичью фигуру, - пора, уже 5 часов.
 
Фёдор Лукич с трудом приподнял голову, огляделся, как бы припоминая, где это он. Ну, слава богу, он не на фронте, и не дома, откуда он полгода назад ушёл навсегда, а у Маринки, Марины Егоровны.

Лукич потряс головой, прогоняя тяжёлый сон. Стучало в висках, щемила грудь, где до сих пор в легких сидел осколок от немецкого снаряда. Опять снился Сталинград, немецкие танки, тот смертный бой, где он был тяжело ранен и контужен.
 
Накинув на плечи старый кожух, вышел во двор. Метель, бушевавшая третий день, вроде бы унялась, но морозный порывистый ветер обжигал щёки, гнал с полей позёмку, засыпая дороги, тропинки, улицу. За ночь намело по окна, плетни и заборы скрылись в сугробах снега. Мороз к утру даже усилился.
 
Услышав хозяина, в хлеву замычала бурёнка. Не зажигая фонарь, Лукич впотьмах бросил ей в ясли беремя сена, вернулся в хату.

- Надо бы потеплее одеться, - размышлял про себя Фёдор, - не то замёрзну, дорога ведь не близкая, за 30 вёрст, на тракторе будем плестись не меньше пяти часов, - размышлял Лукич. – И зачем мне ехать? Решали бы без меня. Сказал же на партсобрании, что к жонке Лукерье не вернусь, и баста.
 
- Бриться будешь, Федя, я вот нагрела тёплой воды? - Маринка достала ухватом из печки горшок с кипятком.

Поточив на оселке опасную бритву, доставшуюся ему как трофей от убитого в рукопашном бою немца, Лукич побрился перед зеркальцем, смыл пену. Достал из сундука пару байкового солдатского белья, фронтовые галифе и гимнастёрку с прикрепленными на ней боевыми наградами, партийный билет, вручённый ему под Сталинградом на передовой в окопе замполитом полка в 42 году.

- Маринка, я готов, - подошёл он к хозяйке и нежно обнял женщину за плечи.

Последние полгода, как ушёл Лукич от опостылевшей уже в первые годы женитьбы Лукерьи и поселился у Маринки, жил он как в раю. Даже порой не верил своему счастью. Ему хотелось постоянно быть рядом с Маринкой, смотреть на её покрытое морщинками лицо, слушать её милое воркованье. Это было ему в новинку. Раньше его домой так не тянуло. Всегда спокойная, приветливая, улыбчивая, она была полной противоположностью его жене Лукерье, злой, сварливой, всегда и всеми недовольной бабой.
 
Марина давно уже суетилась у русской печи, где варилась в ведёрных чугунах картошка для поросят, обед и шкворчала яичница. Она уже прочистила дорожку до сарая, подоила корову, напоила телёночка, который из-за морозов пока жил на соломе в уголке хаты.
 
Егоровна, так звали её односельчане, была вдовой: с фронта своего мужа не дождалась. Пропал без вести. Дочку в 42 году угнали в Германию, и о её судьбе ничего не известно, как в воду канула. Осталась одна Марина, как перст. Прошли годы, смирилась с одиночеством. От зари до зари трудилась в колхозе за палочки. Люди её уважали за ум, трудолюбие, рассудительность, хозяйственность. Не раз избирали своим бригадиром.
 
Давно ей нравился серьёзный мастеровой сосед Федя Борсук. Видела, как он мучается со своей Лукерьей, но виду не подавала. А на старости лет бог их свёл, и она прямо светилась от счастья. Хотя перед бабами и неловко было: увела вроде бы мужика от живой жены.

Марина прижалась плечом к Лукичу:

- Иди, Феденька, к столу снедать. Ну что ты сегодня такой смурный,  зажурився совсем? Усё наладится, - успокаивала Марина Фёдора.

А журиться Лукичу было о чём.

Сегодня Борсуку, колхозному бригадиру, инвалиду Отечественной войны, предстоял тяжелый день. Его вызывали в Стародуб, в райком партии. Кум, Горло Иван, говорит, что будут исключать из партии.

- А за что? – продолжал размышлять ветеран, наспех проглатывая яичницу с салом. – Что бросил постылую жену Лукерью, с которой 30 лет промучился, на которой женился мальчишкой по дурости? И с какой стати он должен терпеть её сейчас, когда дети выросли и разлетелись по стране? Свой отцовский долг он выполнил. Что остался жив в той жестокой войне и хотел, как написал в заявлении, чтобы его считали коммунистом, если погибнет в бою? Ранен, контужен, но не погиб.
 
- Хведька, ты праснувся? - раздался за окном хриплый голос Лапы Семёна. И тут же в хату, окутанные морозным паром, по пояс в снегу, ввалились  тракторист Лапа и парторг Горло.

– Мы за тобой. А то ещё, не дай бог, раздумаешь ехать, - прибавил Горло.

- Кума, - обратился Лапа к Маринке, - налей-ка чаго пакрепче для сугрева, дарога у нас длинная, а мароз не спадая. Да и башка трящить,- Лапа почесал макушку, - надо бы поправить. Учёра на свяжине у Параски перебрав малость. А дома нима на капли.

Марина достала из полицы графин с самогоном, налила в стаканы.

- Кума, ты чо, краёв ни бачишь, добавь ищо пять капель, - клянчил кум.
 
И Лапа, и парторг вылили в рот сивуху, запили водой, крякнули, заели шкварками сала и вместе с Лукичом, утопая по пояс в снегу, направились на тракторный стан заводить гусеничный ДТ-54.

Через час колхозный трактор, пыхтя и громыхая обледенелыми гусеницами, заваливаясь по сугробам то на один, то на другой бок, волоча за собой сколоченные из толстых брёвен бригадой Лукича тяжёлые сани, отчалил в сторону Понуровки.
 
На санях, зарыв ноги в солому, в бараньих шапках-ушанках, в кожугах с поднятыми ковнерями, отворачиваясь от жгучего ветра, сидело с десяток мужиков и баб. Среди них, поёживаясь от мороза, ехал и  Фёдор Лукич, фронтовик-коммунист. Парторг примостился в кабине. Только через 5 часов тракторист Лапа довезёт сани с пассажирами в Стародуб. Если не сломается и если хватит солярки…

Сегодня для членов бюро Стародубского райкома партии выдался тяжёлый день. Заседали четвёртый час в жарко натопленном кабинете, без перекуров и отдыха.
Уже на первом вопросе «Приём в члены КПСС» возникли споры. Приняли в партию колхозников: чабана из Мишковки, двух доярок из Пятовска, конюха из Логоватова, агронома из Воронка. Труженики села, правда, не знали Устава партии, за что секретари первичек и заворг от Первого тут же получили нагоняй.

А вот агронома Весёлку в партию не приняли, хотя он и с высшим образованием, и хорошо знает Устав, и урожаи картофеля рекордные. Не созрел. Мол, не поеду из Воронка председателем колхоза в Демьянки, хоть режьте. Там семье, якобы, жить негде и  средняя школа в другом селе. Барин, люди же живут! А ведь запятнанный, в плену у немцев побывал. Хотели как лучше, а он оказался несознательным.

Признали неудовлетворительной работу отдела культуры по пропаганде решений партии, по организации лекций и концертов на фермах. Сняли с работы заведующего.

Нервозно прошёл вопрос «О выполнении плана закупок молока и мяса у населения в зимний период».  Пришлось снять с работы и двоих председателей сельпо.
В кабинете стало ещё жарче.

- Что у нас осталось на повестке дня? – повернулся Яриков к заворгу, устало откинувшись в кресле и протирая кончиком галстука роговые очки.

- Повестка дня исчерпана, Сергей Матвеевич, осталось только рассмотреть персональное дело Борсука из Азаровки, отложенное прошлый раз из-за морозов, - вскочив со стула, с готовностью доложил заворг. Горло с Борсуком прибыли с Азаровки и ждут в приёмной.

- Хорошо, зови, да не мешкай, а то мне ещё в обком надо  докладывать о надоях молока.

Сергей Матвеевич Яриков – первый секретарь Стародубского райкома партии, «Первый», «Сам», как звали его почтительно в районе. О крутости и самодурстве Первого известно было далеко за пределами Стародуба. В то далёкое время это считалось ценным качеством руководителя. «Лучше перегнуть, чем недогнуть», -  такое наставление давали молодым руководителям при назначении. Вот и гнули в дугу, и ломали. Только не палки, а судьбы.

Заворг вскочил со стула и на полусогнутых ногах подошёл к двери  в приёмную:

- Кто из Азаровки по персональному делу, заходите, - пригласил он.

После небольшой паузы в кабинет, с трудом протиснувшись в створку двери, зашёл, отдуваясь и пыхтя, невысокий полный мужчина в измятом потёртом чёрном суконном кителе. Лицо было плохо выбритое,  сплошь покрытое красными прожилками, то ли от морозов, то ли от постоянных пьянок и недосыпания. Большие валенки, подшитые кожей, на паркете оставляли мокрые следы.

Приглаживая пятернёй нечёсаные и свалявшиеся под шапкой давно не стриженные седые волосы, он нерешительно остановился в дверях и оглядел присутствующих. Под мышкой прижимал потёртый школьный портфель, в котором носил всякие нужные бумаги и документы.
 
Это был бессменный парторг и заместитель председателя колхоза «Верный путь» Горло Иван Иванович. Члены бюро ценили его за подобострастие и умение организовать после собраний и проверок для начальства ужин с банькой, свежиной и медовухой. Да ещё после бани за гопак под балалайку.
 
- Ты что, один? – посмотрев на него поверх очков, спросил Яриков. – А где твой старый распутник?

- Здеся ён, у колидори, трясса яго матки, чичас покличу, - от волнения Горло перешёл на привычный местный говор и, приоткрыв дверь, громко позвал: - Лукич, заходь, да пошвыдче сюда, тебя зовуть!

В кабинет вошёл, прихрамывая, высокий колхозник лет за шестьдесят. Он был в валенках с бахилами. К толстой потёртой солдатской гимнастёрке были приколоты орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Видавшие виды синие галифе аккуратно заправлены в валенки.

В отличие от Горло, Фёдор был худ, чисто выбрит, густые с проседью волосы коротко пострижены. Держался по-военному прямо.

Он оглядел присутствующих, поздоровался и, не дожидая приглашения, молча уселся в сторонке на крайний стул.

- Слушается персональное дело члена ВКП(б) Борсука Фёдора Лукича, - усталым голосом произнёс Яриков. – Докладывает Бабодей.

Бабодея, школьного учителя истории, назначили инструктором отдела пропаганды райкома недавно, с полгода назад.  Учительские манеры: пунктуальность, исполнительность, аккуратность, порядочность – он перенёс и на новую работу, за что ему порой и доставалось, особенно за последнее. Тут требовалось от Первого одно: не рассуждать и делать так, как Он сказал,  какую Он «дал установку», хотя бы она и противоречила здравому смыслу.  А Бабодей по неопытности иногда пытался возражать. Потом, правда, исправился.

Инструктор, поправив галстук, открыл картонную папочку и стал монотонно читать:

- Борсук Фёдор Лукич, 1899 года рождения, член ВКП(б) с 1942 года, инвалид войны 3 группы, работает бригадиром строительной бригады колхоза.
 
В райком партии поступила жалоба, - продолжал он, оторвавшись от папки, - от его младшего сына Борсука Петра, который несёт службу на Тихоокеанском флоте. Сын сообщает, что его отец бросил свою законную жену, его мать, с которой прожил всю жизнь и нажил четверых детей, и ушёл жить к другой женщине. Сын просит строго наказать отца, члена партии, за распутство и вернуть к матери.
 
Мы с Пильковым из редакции выезжали в Азаровку. Все факты подтвердились. Действительно, коммунист Борсук уже полгода живёт не с законной женой, а с дояркой Лобко Мариной.

На закрытом партийном собрании объяснить свой проступок он отказался и решение собрания вернуться к старой жене не выполнил.
 
Партийная ячейка осудила Борсука за аморальное поведение и объявила ему выговор.

- У тебя всё? Садись. Ну что скажешь, товарищ Горло? Ты для чего там поставлен партией, чем там занимаешься, почему допустил такой разврат?
 
Горло ещё больше покраснел и стал оправдываться:

- Сергей Матвеевич, виноват, проглядели. А ведь Хведька у нас примерный колхозник: не пьяница, другого такого столяра в округе  не найти. Всю войну от первого до последнего дня на фронте, трижды ранен. В партию вступил под Сталинградом, на передовой. Семьянин был примерный: вырастил троих дочек и сына. Две дочки уже учительницы, одна  - врач. Да и сын, который на флоте, выучился на механика. Ну кто бы мог подумать, что так сдуреет человек на старости лет, пустится в блуд?

- Почему мер не принимали? Ждали, пока мы, партия, вмешаемся?

- Так никто ж не жаловался. Да и думали мы, что он вернётся к жонке. Побесится и успокоится. Ладно бы, ушёл к молодой, а то к Марине, своей ровеснице.

- А что ты скажешь, Борсук? Разве коммунист не должен быть примером для беспартийной массы? Бросить детей, их старую мать и пуститься в блуд! Объясни, как ты докатился до этого?

- Вставай, Хведька, к табе обращаются, - подтолкнул Горло задумавшегося Борсука.

Борсук встал, руки опустил по швам, спокойно посмотрел на Ярикова.

- Товарищ секретарь, - медленно выговаривая слова, спокойно начал Борсук. - Да, я вступил в партию в 42 году, на фронте под Сталинградом. Всегда старался жить, как учит нас партия, наш вождь Ленин.

А вот с семьёй – это не  вина, а моя беда. Больше 30 лет промучился  я с Лукерьей. У нас сразу жизнь не заладилась, разные мы. Она с молодости скандальная, злая, нехозяйственная и сварливая, и чем старше, тем хуже. А тут дети пошли. Ну и поклялся я терпеть, пока не поставлю на ноги детей. И когда самого младшенького Петю призвали в армию, я и ушёл к Марине. Всё нажитое оставил Лукерье, взял только свою одежду да плотничий инвентарь. Думаю хоть в старости пожить в душевном спокойствии и согласии.

- Это ж безобразие, распущенность! - подал голос Петр Васильевич, предрика, полный мужчина с пивным животом, вытирая смятым носовым платком покрытый крупными каплями лоб. – Не имеет права коммунист бросать семью и бегать по бабам. Вот я…

- А какой пример ты, Борсук, подаёшь детям, беспартийной массе? – перебил его Дюбо, отвечающий в райкоме за идеологическую пропаганду. – Ты должен выполнить решение собрания и вернуться в свою семью.

- К Лукерье я не вернусь, - спокойно возразил Борсук, - моё решение бесповоротное. И в этом деле вы мне не указ, - садясь, тихо добавил он.

- Как так! – вскочил Яриков. – Значит тебе, Борсук, на мнение партии наплевать! Мы тебе не указ! Кнур ты, хряк, развратник! Где твоя честь и совесть!

Да, докатились твои коммунисты до ручки, - тут он повернулся к Дюбо, - пустились в разврат, никакого стыда и совести, бросают детей, жён, пьют и распутничают. Только на прошлой неделе мы сняли с работы и выгнали с партии директора совхоза «Васильевский» Наполова, который завёл любовницу. В феврале сняли с работы председателя колхоза «Молния» Прилепо за многожёнство. А теперь и рядовые члены партии туда же!

А ведь Партия, – тут Яриков поднял указательный палец вверх и посмотрел на потолок, - и наш дорогой Никита Сергеевич Хрущёв поставили задачу: к 1980 году построить коммунизм! Я спрашиваю: можем ли мы идти в коммунизм с такими моральными отщепенцами, уродами, бросающими родных жён, как Борсук? Это балласт партии, и мы должны от него освободиться. Какие будут предложения? У тебя, Пётр Васильевич?

- Я предлагаю, - предрика слегка помедлил, высморкался в измятый носовой платок, - Борсука из рядов партии за аморальное поведение и разврат исключить, Горло за развал воспитательной работы объявить строгий выговор.

- Другие предложения есть? Нет? Принято.
 
- Борсук, - повысил голос Первый, - ты исключён из рядов ленинской партии. Сдай билет.

Борсук встал, обвёл глазами своих судей, медленно достал из левого кармана гимнастёрки красную книжечку с силуэтом вождя, подошёл к столу Ярикова, положил и, не сказав ни слова, прихрамывая, покинул кабинет.
Ещё на одного коммуниста в Азаровке и районе стало меньше.