Призрак из прошлого

Стародуб в этот сентябрьский день встретил меня неприветливо. Серое небо сплошь было покрыто низко плывущими тёмными тучами, из которых,  не переставая, моросил мелкий холодный дождь. Тротуары и дороги утопали в грязи, липы и клёны, наполовину оголенные осенними ветрами, выглядели уныло и сиротливо.

Завтра мне предстояло провести семинар с председателями участковых комиссий района по разъяснению нового Положения о выборах, которое было разработано ельцинистами накануне расстрела парламента, осенью 93 года.
 
Через полчаса я пешком добрался от автовокзала до гостиницы, подошёл к окошку администратора. Там уже стояли двое пожилых клиентов в потёртых синих шерстяных спортивных костюмах, худенькие, интеллигентного вида, муж и жена.
 
Заполняя регистрационный листок, я услышал, как старик назвал свою фамилию. Я насторожился. Эту громкую фамилию носили в царские времена самые богатые помещики Стародубщины, паны Миклашевские, которым принадлежала и моя родная деревня.

Из истории Стародубского полка мне известно было, что первым появился в Стародубе в конце 17 века Миклашевский  Михаил Андреевич. Прибыл из Глухова, где был генеральным есаулом при гетмане Мазепе. С 1689 по 1706 год служил полковником Стародубовского полка и получил во владение от гетмана Мазепы большие земельные угодья  и тысячи подданных, в том числе Понуровку, Демьянки, Солову, Нижнее, Рюхово, нашу Приваловку и ещё десятки сёл и деревень по всей Стародубщине от Почепа до самой Поповой Горы.
 
Его потомки от Екатерины Второй получили дворянство, в своих имениях построили дворцы, храмы, разбили парки. Они составили большой дворянский род  Миклашевских, занимали видное место среди казацкой старшины в полку, служили на ответственных постах на государственной службе в 18-19 веках. Правнук первого Миклашевского, тоже полковник и тоже Михаил, во главе Стародубовского полка отличился в Рымникской битве в 1789 году. Подвиг полковника был отмечен Суворовым и кн. Потёмкиным. Декабрист Миклашевский был его сыном. Через сто лет Есенин влюбляется в московскую красавицу Миклашевскую  и ей посвящает бессмертные стихи.

В Понуровке в конце 18 века Миклашевскими воздвигнут был целый архитектурный комплекс, куда входили дворец, озеро, парк, церковь, театр, суконная фабрика. Открывали школы в Понуровке и других сёлах, строили церкви. Усадьба поражала своим великолепием посещавших Понуровку гостей из столицы.
 
В годы революции имение было разграблено, дворец разрушен, церковь закрыта, суконная фабрика сожжена, владельцы разбежались по заграницам.
 
Получив место в гостинице, я вышел на улицу. Старики Миклашевские копались в багажнике стареньких забрызганных грязью «Жигулей». Весь багажник и салон завален грибами: и свежими, и в стеклянных банках. Старуха пояснила, что они едут из Питера уже неделю, по дороге часто отдыхают на лесных опушках, собирают и солят к зиме лесные грибы: опята, сыроежки, подосиновики, маслята.
Мне захотелось узнать, не потомки ли они наших панов-дворян.

- Да, - с готовностью ответил старик, поправляя старенькие, с поломанным ушком очки, - я прямой потомок знаменитого полковника Миклашевского, и зовут меня тоже Михаил. Только мы из петербургской ветви, а не из московской и не киевской.

- А что же привело вас в края ваших предков?

- Любопытство. Хочу побывать в Понуровке, посмотреть, в каком состоянии имение моих дедушки и бабушки. В библиотеке Питера я нашёл журнал «Нива» за 1912 год, целиком посвящённый описанию понуровской усадьбы, нашего родового гнезда. Удивительно красивое место!

Он помолчал. Я оглядел его фигуру. Невысокий, сутуловатый, в видавшем виде синем свитере, измятой фетровой шляпе, растоптанных туфлях, он походил скорее на сельского пенсионера учителя, чем на отпрыска казачьего полковника, родовитого дворянина.

Как бы угадав мои мысли, он продолжил.

- Я, молодой человек, учёный, кандидат наук, работаю зав. лабораторией в Ленинградском университете, преподаю.
 
- И вы ни разу в Понуровке не были?

- При большевиках это было невозможно, как потомка дворян могли и репрессировать. Тем более, мой дядя Илья Миклашевский был видным генералом Белой Гвардии, у Деникина и Юденича командовал дивизией, видный деятель русской эмиграции в Париже. А сейчас, - он помолчал, оглянулся и, понизив голос, продолжил, - наша власть. Большевикам конец. Может, Ельцин и вернёт наследникам незаконно забранное у их родных советами имущество.

Меня его слова удивили. Если раньше стыдились дворянского происхождения, то этот призрак прошлого вспомнил, что он из панов и уже мечтает вернуть себе имение своих предков.

- Кстати, -  обратился он ко мне, - вы не были в нашей Понуровке?

- Как же, бывал, - ответил я. – Даже некоторое время работал в Понуровской средней школе учителем. У стареньких барышень Трощинских, последних гувернанток Миклашевских, видел и этот журнал «Нива» с описанием поместья, и образцы понуровского сукна, получившего на Всемирной выставке в Париже медаль, и пожелтевшие фотографии их воспитанниц панночек Миклашевских.
 
- И что же там осталось от нашего поместья? - перебил меня потомок казацкого полковника.

- От дворца остался только флигель, где раньше размещалась панская прислуга. Теперь там участковая больничка. Сохранилась церковь Св. Екатерины, но она пустует и уже без крыши. Да ещё посреди села, где раньше была водяная мельница и плавали белые лебеди,  мелкое озеро, заросшее травой и камышом.
 
- А парк с аллеями лип, а суконная фабрика, а сад, а конюшни, а театр? – взволнованно перечислял он.

- Ничего этого нет и в помине. Ваше родовое гнездо подданными ваших предков было разрушено и сожжено ещё в 19-м году, в гражданскую войну, чтобы некуда было надоевшим им господам возвращаться, - съязвил я.

- Вы не подумайте чего, мне хочется просто посмотреть, где жил основатель нашего рода и что сохранилось от прославленной усадьбы моих предков. Я всю жизнь об этом мечтал.

На прощанье он попросил меня рассказать, как доехать до Понуровки.

Больше мы не виделись. Рано утром, выйдя из гостиницы, я увидел, как  старенький грязный «Жигулёнок» с четой последних Миклашевских,  призраков ожившего прошлого, медленно отъехал от гостиницы и свернул на улицу Фрунзе, которая выходила на Понуровский шлях.
 
Небо по-прежнему было сплошь покрыто свинцовыми тучами. Дождь, моросящий и холодный, так и не прекратился. Луж и грязи стало больше.

Настроение испортилось. Но тогда я ещё не верил, что они вернутся, что контрреволюция победит, вылезет из щелей всякая чертовщина, и в который раз обманутый народ опять станет нищим и бесправным, как в «добрые» старые времена.