Отчим

После развода мама отправила меня к бабушке в Новосибирск, а сама решила начать новую жизнь. Для реализации задуманного симпатичная девушка Люся пересекла громадный Советский Союз точно по диагонали – с юго-запада на северо-восток. Из-под Херсона, из маленького уютного городка Каланчак, где мы тогда жили, мама вернулась в обдуваемый всеми ветрами Магадан, в котором пять лет тому назад родила меня.
Прошло время, на свою малую родину отправился и я. 19 августа 1972 года крепко сбитый «Ил-18» оторвался от взлётной полосы в Толмачёво и уверенно взял курс на Колыму.
Колыма!..   
Сегодня, когда я уже много лет живу «на материке», для меня самого название этого сурового края звучит не очень оптимистично. А тогда…
В свои восемь лет я ничего не знал о том, что происходило на той далёкой земле ещё четверть века назад. Просто я переезжал в другой город, мне предстояло идти в новую школу, обрести новых друзей. Это было интересно! А главное, теперь я буду жить с мамой. У бабушки, конечно, хорошо, даже очень хорошо! Но мама, есть мама.
В старом магаданском аэропорту нас встречал высокий статный молодой мужчина. Он протянул мне широкую ладонь, пожал мою руку и, улыбнувшись, представился приятным баритоном:
- Михаил!
Через полгода мама вышла замуж.

Михаил Дмитриевич Бочаров родился через три года после войны недалеко от Ельца в маленькой деревушке Лобановка. Родители Дмитрий Иванович и Евдокия Антоновна – простые русские люди, всю жизнь прожившие здесь же, в деревне. Университетов они не заканчивали, но зато умели работать, ладно вести крестьянское хозяйство, рожать детей, растить их и выводить в люди. Всего Бог послал Бочаровым семерых деток. Первенец – Михаил, вторая – Аня, и потом, один за одним, пятеро пацанов – Василий, Алексей, Александр, Иван, Виталий.
Быт определяет сознание, а вместе с ним формирует характер.   
С малых лет дети Бочаровых были при деле. Помогали родителям по хозяйству – ухаживали за скотиной, занимались огородом, кололи дрова, носили воду, поддерживали чистоту в избе, ходили за хлебом и другими нехитрыми продуктами в ближайший сельмаг, находившийся в другой деревне – за несколько километров от Лобановки. Не близко от дома была и школа. В поход за знаниями ребятишки отправлялись затемно, ранним утром, чтобы к первому уроку сидеть за партой. Ежедневный многокилометровый променад Бочаровы совершали в любую погоду. И в дождь, и в зной, в слякоть, и в крепкий мороз. Дети Дмитрия Ивановича и Евдокии Антоновны в отличниках не ходили, но и двоечниками не были. Они, как и все школьники, решали задачи, с интересом узнавали о жизни древних, открывали для себя новые земли и моря, зачитывались «Тарасом Бульбой». Закончив восьмилетку, все шли трудиться – зарабатывать деньги для своей большой семьи.
Отработав год в колхозе, восемнадцатилетний Миша пошёл служить в армию. Точнее – от склянки до склянки – тянул нелёгкую трёхлетнюю матросскую лямку на флоте. По направлению военкомата служил в Магадане. Здесь он получил специальность, стал водолазом.
Здесь же Михаил остался работать после службы. Через несколько лет встретил симпатичную девушку Люсю, а ещё через год женился на ней.

Бочаров никогда не заигрывал со мной, не пытался обязательно понравиться мне. Я думаю, он вообще не мог играть, даже слегка. А может, просто не умел. Во всяком случае, сколько его помню, Михаил Дмитриевич всегда оставался самим собой. Настоящий русский мужик. Крепкий физически, сильный духом. Не балабол, но и не молчун. Внешне всегда серьёзный, он мог пошутить, посмеяться доброй шутке. Не скажу, что всегда понимал тонкий юмор, но то, что очень хотел этого – совершенно точно!
Мой отчим был хорошим рассказчиком. Простой парень из глухой деревушки, прочитавший не так много книжек в своей жизни – не до того было! – пересказывал мне прочитанное, и увиденное в кино, на хорошем русском языке. В спокойном темпе, к месту меняя интонацию. И, кстати! Не портили его рассказы всякие там протяжки «э-э-э», связки-паразиты «эта» и «ну». Я уж не говорю о «новомодных» сегодня «как бы» и «на самом деле». Кажется, этих слов тогда и вовсе не знали. Да, конечно же, знали, но применяли только по своему назначению.
Слушал я отчима, слушал, и моё воображение живо рисовало яркие картинки – там вовсю шла «экранизация» этих историй. Интересно было, у-ух!..
Зимой по вечерам мы с ним нередко ходили на каток, а в выходные всей семьёй катались на лыжах за речкой Магаданкой под сопкой. Летом же, на катере группы АСПТР, где работал водолаз Бочаров, ходили на рыбалку. Почти каждое воскресное утро в порту собирались работники группы с семьями, мы всем табором загружались на катер и двигали в море. ВРД-406 покидал акваторию бухты Нагаева, и вскоре, в небольшом тихом заливчике вставал на якорь. Михаила Дмитриевича облачали в тяжёлый водолазный костюм, после чего он, позвякивая железными подошвами о лесенку на корме, погружался в море. Совершив небольшую прогулку по дну, он возвращался на катер с большим прозрачным мешком, в котором ворочались крупные крабы. Их тут же отваривали в громадной кастрюле, а в это время катер подходил к месту рыбалки – какой-нибудь небольшой бухточке. Вновь бросали якорь, и вот тут-то всё и начиналось!
Рыбалка.
Разве в Подмосковье, или ещё где-то «на материке», это – рыбалка?! Нет, конечно!
В Охотском море рыбы так много, что заботиться о наживке на крючок и не нужно. Говорить же о какой-то прикормке вообще смешно! Просто с борта катера в воду опускаешь на леске блесну с парой крепких крючков и ждёшь. Недолго. Очень скоро почувствуешь, что кто-то зацепился за крюк и изо всех сил пытается спрыгнуть с него. Не-а, не выйдет! И ты тащишь наверх крупного морского ерша, окуня, или треску. Снимаешь рыбину с крючка, бросаешь её в многослойный высокий бумажный мешок и деловито возвращаешь блесну на место – за борт, в море. Иногда попадается зубатка – морская собака. Здесь нужно звать на помощь профессионалов, иначе можно остаться без пальца. Мужики бросали крупную рыбину на палубу и подносили к её пасти черенок багра. Клац! Рыба вцепилась в дерево мёртвой хваткой. Только теперь её можно брать за жабры, освобождать блесну и бросать зубатку в мешок.
Этот самый мешок потом нелегко было тащить с собой до автобуса. Ещё бы, если в нём десять, а то и более килограммов свежей рыбы. Мы приезжали домой, чистили то, что сами могли осилить, остальное раздавали соседям. В нескольких квартирах нашего подъезда тот день объявлялся рыбным.
В августе и сентябре поспевала колымская ягода. Брусника, голубика, и, конечно, жимолость! Я всего несколько раз ходил с отчимом за брусникой. Занятие это, скажу я вам, не для слабонервных! Бочаров как неутомимый лось поднимался и спускался с сопок, быстро находил брусничные поляны, и тут же, ловко их опустошал. Руками он собирал ягоды во много раз больше, нежели я наковыривал комбайном. Собрали здесь, высыпали в объёмный самопальный короб, и – р-раз! – его за спину. Вперёд, идём дальше, рысью в сопку. И здесь сказывалась физическая закалка, полученная Бочаровым ещё в детстве, – многокилометровые походы в школу и обратно. Мне же, тогда человеку молодому и достаточно крепкому, но городскому, провести в таком движении и темпе целый день, признаюсь, было тяжеловато. А отчиму – хоть бы хны! – сигает себе по кустам, усталости не зная! Каждый раз, когда заходила речь о сборе ягоды, я пытался от неё уклониться под разными предлогами. Много позже услышал фразу, которая мне очень понравилась: «Не я эту ягоду сажал, не мне её и собирать!» Вот ведь как точно сказано!.. И наверняка таким же лентяем, как я.
Зато вот кушать эту самую ягоду я очень даже любил, особенно жимолость. Со сметанкой да с сахаром!.. Язык ведь проглотить можно! А Михаил Дмитриевич почти не ел её. Он смотрел на нас с мамой и сестрёнкой, и просто радовался, что смог доставить нам такое удовольствие.
Учился я всегда хорошо. Первые тройки в четверти появились лишь в восьмом классе, и то лишь тогда, когда я уже твёрдо знал – в девятый класс не пойду! Всеми помыслами своими я был в музыкальном училище, и большая часть свободного времени у меня уходила на подготовку к вступительным экзаменам туда. Но несколько классов, наверное, с четвёртого по седьмой отчим довольно часто проверял, как я выполнял домашние задания. Это были русский язык, литература, история, география, и до определённого уровня – алгебра и геометрия. Что там говорить, такая проверка меня дисциплинировала и, конечно, помогала в учёбе.
И с моей сестрёнкой Леной Михаил Дмитриевич исправно штудировал учебники, повторяя школьный курс спустя десять лет после меня. Занимались они и музыкой. Ленка сидела за фортепиано, играла что-то, с умным видом листала ноты. В школе ей ставили «неуд» и жаловались родителям:
- Не готова к уроку!..
- Как не готова?! – недоумённо разводил руками Бочаров. – Мы же вчера занимались, она играла!..
- Лена, что ты играла вчера папе? – спрашивала учительница у сестрёнки.
- Я подбирала песенку, - ребёнок был откровенен.
После тяжёлой физической работы, после изнурительной вечерней толчеи в автобусе, отчим находил в себе силы, настраивал себя и занимался с нами – сначала со мной, потом, спустя годы, с Ленкой. Многие из нас на это способны? А у него ведь тоже были свои человеческие радости: после работы поваляться с журнальчиком – он любил «Вокруг света» - на диване, телик посмотреть, пивка попить с рыбкой…
А ещё Михаил Дмитриевич был очень чистоплотный человек. Кстати, и в смысле порядочности – тоже. Но я о том, что он был чуть ли не фанатом в плане личной гигиены – ежедневный душ, любил в баньке попариться. Летом – чисто выбрит, зимой, как правило – аккуратная ухоженная борода. Костюм всегда отглажен, обувь начищена до блеска. Часто вспоминаю отчима, когда перед выходом из дома вдруг спохватываюсь – надо почистить обувь! А Михаил Дмитриевич всегда мне говорил:
- Пришёл домой – сразу приведи обувь в порядок и завтра не будешь нервничать, спокойно надел ботинки и пошёл себе! Не сложно ведь!..
Да проще простого! Но вот до сих пор почти каждое утро чертыхаюсь и занимаюсь своей обувью лишь перед самим выходом из дома.    
Когда мне исполнилось 12 лет, Бочаров меня усыновил, дал мне свою фамилию, отчество. Жаль, пришлось это на тот непростой возраст, когда подрастающий человечек переполнен внутренними противоречиями и сплошным отрицанием всего на свете. С ним происходит ломка – он меняется физиологически и внутренне. Он мужает, он растёт. Человек навсегда расстаётся с детством.
И у меня с отчимом было всё не просто. Я болезненно реагировал на его замечания, бубнил что-то в ответ, замыкался в себе, не разговаривал с ним. Когда мама пыталась как-то примирить нас, я бросал ей:
- Он мне не родной отец!..
Дурак, конечно, это я позже понял. Но если б нам в те детские головы можно было бы вложить мысли сегодняшние, то и представить невозможно, где бы сейчас была наша цивилизация!
Когда я поступил в музыкальное училище, мы стали встречаться с отчимом намного реже. Занятия у меня длились до вечера, а потом нужно было заниматься на тромбоне, на фортепиано. На втором курсе я уже играл на танцах, а это – репетиции, танцы, халтурки – свадьбы, банкеты. Опять же, я был молодым, а это значит, что всё оставшееся свободное время было занято романтическими встречами при Луне, и без неё.
Как верёвочке не виться… Эти свидания и привели меня в ЗАГС. Мы с Ирой подали туда заявление, когда нам было всего по девятнадцать лет. И пока мама причитала и охала по этому поводу – рано ещё, надо учиться дальше, Михаил Дмитриевич занялся практическими подсчётами по организации торжества – когда, где, сколько гостей?
Первые годы мы своей молодой семьёй часто переезжали с одной съёмной квартиры на другую. Бочаров договаривался у себя в АСПТР насчёт грузовика, приезжал сам, помогал грузить вещи. После двух лет такой кочевой жизни мы уехали в посёлок Омсукчан, куда меня пригласили на работу и дали хоть какое-то, но своё жильё.
В августе 88-го я ехал в отпуск через Магадан, где за несколько дней должен был закончить кое-какие дела. Конечно, остановился я в родном доме, где отчим затеял ремонт. Днём я бегал по городу, решая свои задачи, Бочаров белил-красил. К вечеру я приезжал домой, мы что-то двигали, переставляли мебель – готовили площадку для работы на день грядущий. А потом садились ужинать, под беленькую.
Вот тогда, мы, наконец, и поговорили о многом, поговорили откровенно. Нам – двум взрослым мужикам, знавшим друг друга шестнадцать лет, и долгое время прожившим под одной крышей – было о чём поговорить.
Через три дня я улетел в Новосибирск, где, собственно, и начинался мой, короткий по северным меркам, шестинедельный отпуск.
А в декабре отчима не стало. Несчастный случай.
Похоронили его на кладбище в родной Лобановке. Сегодня там семейный погост Бочаровых. Рядом с Михаилом покоятся его братья Александр и Василий, а также родители – Евдокия Антоновна и Дмитрий Иванович. Тихо там, спокойно.

Прошло двадцать пять лет.
Ушли эмоции, остались воспоминания. Те, которыми я поделился с вами. А ещё я помню, о чём мы откровенно говорили августовскими вечерами 88-го года. О любви, о ненависти, о дружбе, о предательстве. Я горячился, спорил, с чем-то так и не согласился тогда. Отчим улыбался и говорил, что пройдёт время, и я пойму и соглашусь.
Прошло время, и я понял и согласился с ним.
А ещё я отчётливо понимаю теперь, как не хватало его все эти годы, и как нужен он мне сейчас, этот простой русский мужик Михаил Бочаров.




24 декабря - грустная дата для нашей семьи. Четверть века назад в этот день он и ушёл...
На фото: На работе, в группе АСПТР. Магадан, бухта Нагаева.