Сладка ягода рябина. глава 65

Со спортшколой Андрей Иванович протянул. Нет, не он, конечно. Подрядчики, подрядчики... И придумают же слово! Подряд…поряд… порядок. Да какой там порядок? Если бы ещё средства перегоняли вовремя из области. Так нет же! Выдают по мере возможности. А открытия требуют спешно. Неосвоением бюджетных средств пугают. Но скажите, как их осваивать, если они на счета поступают за две недели до предполагаемого окончания строительства? Дважды он сроки срывал. В сентябре – не успел закончить. К январю не сдал… Громы и молнии Веснин метал. Андрей Иванович унижался, чуть не в ногах ползал. А не было его вины, не было. Ну, кто сейчас даром работает? Ладно, Баранаков взялся, он – свой, и потом кризис этот чёртов, он не только ему, главе района, выбора не оставил, но и подрядчику тоже. Здесь деньги хоть с опозданием, да заработаешь, а так – кто сейчас строится? Ткните пальцем! Это же только на словах кризис Россию не трясёт, а на деле – всё замерло. Заледенело: не строят, не торгуют, не возят, потому что нет денег у населения. Нет, и всё тут.

А если подумать – даже хорошо, что с открытием запоздали, как раз перед выборами и откроют школу – громко, радостно. Плюсик в копилочку партии. Глядишь, всероссийскому мишке тысячи две голосов на блюдечке Андрей Иванович поднесёт. Народ у нас отзывчивый, сейчас закатит сразу и Масленицу, и новоселье, чего ему ещё надо?

Только бы успеть всё подготовить. Потому что даже в марте открывать школу рано.
Андрей Иванович тоскливо посмотрел в окно кабинета, а за ним – серая громада ДК, корпус новенькой спортшколы да площадь с кустами акации и серыми кучами лежалого снега на месте снежного городка. Бардак вокруг, конечно, но всё это решаемо. Вот пара субботников – и будет чистота, как на флотском камбузе. Подумал, открыл тяжёлую створку, втянул едва отдающий запахом угля воздух. Понаблюдал, как тянутся на площадь люди с лопатами и граблями.

«А грабли-то зачем?» – удивился. В самом деле, грабли против ледяных надолбов – орудие плохое. Тут нужны ломы… Но сообразил, что сельсовет снабдил людей всем, что имелось в наличии. Субботник-то организовался экстренный. Впрочем, и школу планировали открыть только в апреле. Но ведь выборы, выборы. Тут же в голове бравурно отозвался весёленький рефренчик песенки «Выборы, выборы, все кандидаты…», последнему слову Андрей Иваныч вырваться не дал. Но простучал в такт мелодии костяшками пальцев.

– Андрей Иванович! – мелодично пропел голосок секретарши. – Баранаков на проводе.
– Соединяй! – глава захлопнул окно и рванул было трубку, но на пару секунд замер: вдохнул-выдохнул. Опять вдохнул.
– Глава Берёзовского района Андрей Иванович Лукин. – сообщил чётко, даже слишком, потому что Баранаков уж точно знал и имя, и должность.

В ответ рокотнуло уверенным баском:
– Просили перезвонить… Насчёт оплаты.
Андрей Иванович поморщился:
– Оплату как и договаривались, произведём, произведём… Сами понимаете, первый квартал обычно тяжёл. Система налогообложения у нас такова… Но вы уж сегодня завершите внешнюю отделку.
– Се-го-дня? – трубка раскалилась от вселенского изумления… – Внешнюю?
– Сегодня, сегодня, – поторопился глава. – Я сейчас людей отправил. Располагайте ими полностью… Но уж чтоб к пятнице всё было готово.

Баранаков задышал чаще, и секунд тридцать ничего, кроме этого дыхания, не было слышно.

– Куда вы гоните? На улице ниже нуля. Если я сегодня парадный вход обошью, не факт, что он в июле не обсыплется… И оплату бы произвести до…
– Веснин сам будет – пропел Андрей Иванович, мягко упирая на грозную фамилию. – Веснин.
– Ну, давайте тогда вагонкой обошьём, в апреле – керамогранитом...
– Какая вагонка, если в проекте керамогранит?
– Да говорю, можно и им, но он облетит к чёрту. Там технология не позволяет вести работы.
– Да пусть облетает! – не вынес Андрей Лучкич, – Но в пятницу! Голубчик, в пятницу – открытие.

Баранаков как-то странно хрюкнул, будто сдержал смех, и согласился:
– Да мне-то, собственно... Ваши дети будут заниматься.
– У вас два дня. Люди сейчас подойдут. Бригадиру передайте: пусть располагает ими, как угодно.
– Зачем ему ваши люди? – озадаченно выдала трубка, но потом оттуда донеслось задумчивое:
– Хотя... пусть территорию убирают. А последний транш когда перегоните?
– В апреле, голубчик, как договаривались, всё до копеечки…
– Договаривались в августе. – напомнил несговорчивый подрядчик…
– Ну, если бы эти деньги были лично моими. Я напрямую от области завишу…

Баранаков не дослушал. Но это уже не важно… Андрей Иванович опять прошёл к окну и отдёрнул нежно-персиковые жалюзи. Внизу уже вовсю суетились люди – маленькие, торопливые, но впрочем, вполне различимые. Вон мелькает курчавая голова начальника отдела спорта, строптивца, но… куда без него? Профессионал. Вон как сноровисто орудует лопатой. Главный архитектор, неповоротливый гигант Масленников, знай щёлкает секатором, подрезая акации, успевшие за лето здорово обрасти. Рядом застыла тоненькая фигура руководителя управления финансов, Алевтины Фёдоровны Войнович. Эта умница всегда и всюду на боевом посту. Ей и лопата ни к чему. Достаточно одного взгляда, и всё управление послушно будет делать то, что она захочет: хоть бюджет верстать, хоть снег сгребать. Командирша… Хотя сейчас время здоровых амбиций, господа, от него – никуда, оно выдвигает свои требования. И ему нужны именно вот такие амбициозные, энергичные, жёсткие… Но дышащие в унисон с руководством люди. Люди-машины, люди-воины.

Алевтина Федоровна вдруг обернулась. Андрей Иванович приветственно вскинул руку. Он был уверен, что там, на площади, все эти солдаты администрации с непривычными ломами и глупыми граблями в руках видят его, слышат и чувствуют. И именно поэтому так старательно сейчас долбят тяжёлый лёд, сгребают остатки снега и подрезают кусты. И им всё равно, что с востока наползает серая хмарь, что липкий мартовский снег скорее всего опять сыпанёт, что кусты подрезать в марте бессмысленно и даже вредно. Какие кусты? Какой снег? Есть задание, и они его выполнят. Было в этом возвращающемся порядке и дисциплине что-то очень давнее и милое из такой яркой комсомольской юности. Да он сам, сам в своё время молодой инструктор райкома, красил в январе заборы на главной улицы. Краска замерзала, а он не отступил и людям не дал дрогнуть… Но уж к приезду первого секретаря обкома… Да! Порядок и дисциплина – вот и всё, что сейчас нужно, чтобы остановить взбесившуюся страну на краю пропасти.

Андрей Иванович сжал руку в кулак, словно вцепился в жёсткие режущие поводья, натягивая их так, чтобы удила рвали рот летящей и ждущей какой-то мифической свободы стране.

– Если не мы, то кто? – спросил он вслух.
– Ваш чай! – пропела секретарша.
– Я говорю, Наташа, если не мы, то кто? – он шагнул к секретарше и приобнял за плечи, подталкивая к окну. Иногда ему нравилось проявлять отеческую заботу к таким трогательным и юным… Она застыла под его рукой, боясь выплеснуть горячий напиток, благородно отливающий густым коньячным оттенком.

***

– Вы пейте, пейте, Фёдорыч, ну и пирожки кушайте. – Макарьевна подтолкнула к хозяину блюдо золотисто-охристых пирогов. – Энергия-то сегодня была никакая, уж думала не допеку. Но вроде бы ничего получилось.
– Ничего. – согласился хозяин, но пирог в рот не лез. Из-за шторы настойчиво шелестели детские голоса.

«Четверо у неё вроде бы». – И окинул взглядом тесную кухоньку, занавески в неброский цветочек, домотканые половики на полу и чайник с обмотанной изолентой ручкой…
– Что сын? Не пропился ещё?
– Горбатого могила справит. – Макарьевна жёстко угнездила на плиту кастрюлю.
– Может, закодировать его? Денег дам. – Предложил и отчего-то потянулся к бумажнику, будто прямо сейчас собирался рассчитываться.
– Да уж два раза кодировали! Месяц держится, и опять... Весь в отца, покойничка. Тот тоже месяцами гулял. Нет уж, Фёдорыч, что сделано в гузне, не перекуёшь в кузне. Жду, когда шею свернёт. Вон их жалко и Оксанку, испортил ведь бабу. Не пила же, а теперь на пару гудят.

Труфанов запахнул потуже пиджак, точно в жарко натопленной избушке прошёлся сквозняк. Странно всё это Макарьевна высказывала – без зла и обиды. Буднично, что ли. Точно это нормально: жить и ждать, когда сын помрёт, обпившись наконец сивухи, и освободит и мать, и детей.

– Я к ним уже и не хожу. Вон малого забрала и уж сколь...? Да месяца два не хожу. Это он является, как красно солнышко. Дважды, считай. Как ты платишь, да как пенсию получаю. Суну ему тыщу и опять теряю. Так-то нам спокойнее.
– И что же, не видишь его совсем? – удивился Труфанов.
– А чего его видеть? Через три дома Варначиха спирт продаёт. Ну, и мой через день да каждый день под воротами орёт, как телок потерянный.
– Варначиха?
– Дак мать Варнакова... Он-то теперь, куда с добром, - предприниматель, а спирт таскает, мать и торгует. – Макарьевна смолкла на полуслове и глянула на Труфанова то ли виновато, то ли, напротив, стараясь скрыть немой укор. Мозгуй отвернулся. Что спирт Варнаковский таскают на его машинах, всё село знало… Да что же – он им его в глотки льёт, что ли? И если бы не спирт, уже давно бы пошли мужики гулять на биржу труда. Честным хорошо быть при соответствующих условиях. Но когда в России эти условия были? И даже сделай он сейчас красивый ход – откажись от поставок спирта, что бы ему за его благородство было? Кроме банкротства? Ни черта. Честность и благородство – дорогое удовольствие. И чем больше ты зарабатываешь, тем дороже тебе они обходятся. Это водитель Санька Труфанов мог послать к чёрту любого, ну потерял бы работу, так шофёры везде нужны. А предприниматель Труфанов, за которым полсотни мужиков, и у каждого жена и дети, такого себе позволить не мог… Или мог?

Сонно захныкал за шторкой невидимый ребёнок. Старуха оглянулась на комнату и затопталась на месте, не решаясь оставить хозяина.


– Я вот чего зашёл, Макарьевна.– Мозгуй поднялся – В пятницу на банкет идём с Тамарой Олеговной… Найдёшь куда своих пристроить? Надо бы задержаться, часов до двенадцати, там рано не расходятся.
Макарьевна согласно кивнула. Да и когда она хозяину отказывала? Даже не спросила, что за банкет, зачем по какому поводу, и наверное, кинься она сейчас уточнять, Труфанов бы очень удивился.

Он ещё хотел добавить про сына, но не решился. Получится, что оправдывается. А ведь не в чем? Не в чем. И точка.


***

– Ну что? – встретила Тамара.

И Мозгуй усмехнулся: скажи он сейчас, что Макарьевна никак не сможет задержаться в пятницу, жена обрадуется. Он даже представил, как всплеснётся облегчение и радость в этих серых глазах… И отчего-то не без удовольствия ответил:
– Согласилась.
– Кушать будешь?
– Есть, – поправил он машинально.
Но Томка уже повернулась, чтобы метнуться на кухню.
– Макарьевна накормила, – остановил он жену. Притянул к себе, уже привычно вдохнул знакомый запах и так же привычно ощутил, как напряжённо застыла она, прислушиваясь к его желанием, готовая, если надо в спальню подняться или рвануть на кухню за стаканом чая…
– В чём пойдёшь-то решила? – спросил и сам себе ответил, – Не думала.
– Не думала, – согласилась Томка – А в чём туда ходят?

Слова Тома выкатывала осторожно, всё ещё ожидая молчаливого указания на его желания. Труфанов чуть отстранил её и собрал густые волосы с плеч в кулак, ощущая костяшками пальцев беззащитную кожу на шее.
– Завтра решим… Ребятня спит?
–…Бориска нет ещё, играет… Я скажу ему…
– Не надо, – перебил Труфанов и вздохнул. – Правда, чаю налей.

Как ни крути, а поговорить и успокоить Тамару надо.
– Как обычно?– окликнула уже из кухни.
– Себе тоже. – скомандовал, устраиваясь за широкий стол.
И наблюдал, как суетливо, выставляет она конфеты, печенье. Как оглядывается на него поминутно.

За эти месяцы, Томка железно выучила все его привычки: какой чай любит, какую еду предпочитает, всё до тонкостей. Даже пепельницу и сигареты выложила на стол. Он потянул из пачки сигарету, не спеша взяться за кружку. Чая не хотелось. Вспомнилась глупая поговорка: жена должна быть, как машина, заводиться с пол-оборота, безотказна и проста в управлении. Куда уж проще-то?

Но вот поди ж ты…

– Я б тебя на этот банкет и не таскал, но надо так, Том, понимаешь? Там весь местный и областной бомонд будет. Может, заказы подниму какие-то. Короче, Тома, надо…
– Так я что? – удивилась она.
– Ты? – он несколько секунд соображал. – Не знаю, но... Ладно, в приглашении Андрюша написал, что так форма требует. Но глава и по телефону дважды повторил: приходите с супругой. Скорее всего любопытно ему. А может быть, напомнить желает, как многим я ему обязан...
– Разве о таком забудешь? – удивилась Тома. – Как вижу Настю, так и помню…
– Короче, не знаю… Но они просто так ничего не делают. А мне не резон с ними спорить сейчас. Денег оставлю, завтра сама тут – в парикмахерскую, там – маникюр, педикюр, что ещё у вас из вооружения? – подмигнул он, но шутки не вышло.
Тамара подлила в чай сливок и заметила:
– Пей, Саша, остынет. Я пойду. Только я же даже в ресторане никогда не была. Может, лучше бы и без меня?

– Ни разу? – он приподнял брови.
– Нет. С Василием какие рестораны,а с Мишей нам их и не надо было. Не думали даже... Наверное, если бы я попросила...
– Ясно,– перебил Мозгуй, – Эти банкеты – та же деревенская пьянка, разве еда дороже. Всё, мать, спать давай.
Он решительно встал…
– Саша, господи, я же даже говорить не умею! – вскинула она ладошки то ли к небу, то ли к непонятливому мужу…
– Тома! Не поверишь, говорить там не с кем. – Похоже короткого разговора не выйдет.

– Ну как же не с кем?! Там такие люди будут…А я… – Тамарка торопливо сгребла со стола грязную посуду и рванула к раковине…
Остановил. Подтолкнул к стулу:

– Да ты больше человек, Томка. В них от людей только пиджаки остались. – Труфанову вдруг захотелось сжать её плечи и заглянуть в глаза, встряхнуть, чтобы не сидела вот так, ссутулившись. Но он только уселся напротив.

Сколько уже было этих и других банкетов, власть нуждалась в бизнесе и бизнес, чёрт возьми, нуждался во власти… Точнее – ссориться с ней не хотел. Если твоё дело напрямую зависит от лицензии, от куска арендованной земли, от того, как смотрят налоговые и прочие органы на твоё дело – пристально или сквозь пальцы – плевать против ветра не резон. Власть – это женщина за рулём, и чёрт его знает, когда ей в голову взбредёт завизжать, вывернуть на встречку и шибануть тебя в лоб. И потом: у них все дороги – главные.

Мозгуй улыбнулся и мягко перехватил ладошки жены.
– Порежут они красиво ленточку, себя похвалят, нас, – начал он мягко. – А главным образом – губернатора, ведь без Веснина у нас даже куры не несутся.
– Что же он их топчет, что ли? – фыркнула Томка.
И Мозгуй обрадовался этому короткому смешку, подхватил дурашливо:

–Это большой секрет большой политики. Народу выкатят пару-тройку завозных артистов, расскажут, как он живёт хорошо. Вдруг он не знает.

Губы жены чуть дёрнулись, словно хотела улыбнуться да передумала. И гримаска получилась горькой, какой-то надломленной.

– Вот-вот, – продолжил Мозгуй, – А после будут водку жрать или коньяк… Виски – удовольствие дорогое. И врать друг другу, какую замечательную жизнь они строят. От тебя, если и спросят, требуется только кивнуть. Кивать-то ты умеешь?

– Умею, но… зачем?

– Кивнуть зачем? Чтоб мажорного настроения не сбить.– пожал плечами Труфанов. – Они, Тома, даже друг другу врут. Все всё понимают, но всё равно врут и делают вид, что верят – привычка. Ну, или может, для самоуспокоения… И врут одно и то же. Я тебе могу сейчас их речи пересказать: про объём отгруженных товаров собственного производства и динамику развития области.
– Про что?
– Не важно… Важно, что не было этого и не будет ещё долго. Ни динамики, ни товаров… Но они будут говорить, хвалить и хвалиться, а когда подопьют обниматься будут, но дай им волю – морду бы друг другу набили. Кунсткамера.

И добавил, спохватившись:
– Это музей такой…
– Я знаю, мы в школе проходили, – Тамара поднялась и открыла кран. Вода ворвалась с шумом… – Там уроды в банках заспиртованы…
– Кто? – теперь удивился Труфанов.
– Пётр Первый приказал заспиртовать уродов и выставить. – забренчала она посудой. – Странно так, Саша, я думала, а зачем на них смотреть?
Мозгуй вздохнул:
– Иногда приходится, Том.