Оно любит покушать

ОПИСАНИЕ. Главного героя преследует жестокое существо, которое живет нигде иначе, как в... уборной.

Я помню, что когда возвращался в серую комнатушку старой общаги, меня всегда встречал на пороге Барсик, глядя огромными блестящими глазами, в которых так легко читалась укоризна. Он был недоволен своим одиночеством. Был слишком труслив, чтобы выйти из жилища и наведаться к ближайшей подруге его кошачьего сердца. Однажды он выпал из окна, и я даже немного испугался: вдруг он почувствует волю и убежит к соседним гаражам, где его собратья часто устраивали безумные гулянья. Но Барсику было так страшно, что, стоило мне подойти, он тут же вцепился в мою одежду, да так и провисел на ней, не ослабляя хватки, пока не оказался дома.

С тех пор он никогда не покидал квартиры. Максимум его путешествий составляли робкие походы в коридор. Однако туда его уже я не хотел пускать, ибо толстяк из квартиры слева покоя не давал моему коту – постоянно его шугал, а пару раз даже пнул ногой. Такая неприязнь к бедному животному заключалась в том, что толстяк, живущий в той же развалине, что и я, содержал, тем не менее, драгоценную кошку Машу, которая, по его словам, стоила целое состояние. Уж он-то ее холил и лелеял! И любо-дорого было поглядеть, как он уцеловывает ее, словно бабушка капризного внука.

Я, конечно, хотел разобраться с ним по поводу этих несправедливых побоев Барсика, но только приходил я такой усталый, что сразу ложился спать, успев лишь выключить телевизор. Иногда я даже забывал покормить кота, отчего тот вымяукивал все, что он обо мне думает. Мне самому было как-то все равно, но неуемный сосед, чуткий на слух, прибегал и устраивал скандалы, дескать, заткни свою дворняжку. Да, именно так он называл Барсика.

Однако все эти неприятные события не выходили за рамки обыденной реальности. Если бы не мое навязчивое желание съехать из серой дыры, из-за которого я круглыми сутками пропадал на работе, я бы заметил те некоторые странности, что привели потом к таким ужасным последствиям.

Первая странность заключалась в том, что Барсик сильно притих. Он никогда не был чрезвычайно активным, но временами любил побеситься, выпустить когти и, почуяв себя тигром, вцепиться в дразнящую его ладонь. Теперь же он как будто ушел в себя. Целыми часами он просиживал на пороге, словно охраняя вход, и находился при этом в боевой готовности. В эти моменты ничто не могло отвлечь его внимания.

Позднее я стал замечать, что Барсик как-то странно смотрит на дверь туалета, который был общим, а потому находился в коридоре, прямо напротив моей квартиры. Если кто-нибудь не закрывал эту грязную комнату (а чаще всего это был толстяк), то кот становился таким напряженным, что, кажется, дотронься до него и он разлетится вдребезги как зеркало. Иной раз мне становилось жутко, и тогда я чувствовал нечто плохое, воцарившееся в нашем общежитии. Все мы, жильцы, изменились: говорили меньше, тише и не то чего-то боялись, не то просто ожидали беду.

Когда она нагрянула, Барсика не стало. В последний день его жизни, он не сидел тихо-мирно, а ходил кругами и жутко, злобно урчал. Ни на минуту не отходил он от порога, все время глядя на дверь туалета. Мне, признаться, даже было немного страшно туда идти, но я понимал, что причиной такого странного поведения Барсика вполне могла быть крыса, хомяк или другая кошка, а потому я не сделал самой важной вещи – не уехал в ту же минуту. Наоборот, в этот вечер я старательно накачался пивом, из-за чего ночью, часа в три, мне приспичило по нужде.

Не успел я выйти в коридор, как Барсик тут же выскочил с диким криком из квартиры и забежал в туалет, дверь которого была полуоткрыта. На пол падала полоса желтого света, так ярко выделявшегося на темном полу. Дойдя до нее, я остановился и прислушался. Когда кот пронзительно мяукнул, в ответ послышался глухой рокот, разобрать в котором что-либо было невозможно, чувствовалось лишь одно: ненависть. Врожденная ненависть одного зверя к другому, инстинктивное желание убийства. Барсик утробно заурчал; такой звук издавали враждующие коты в соседних гаражах, и если мне случалось проснуться в подобный момент, я испытывал тот дикий, первобытный ужас, что заслоняет собой все прочие чувства. Боялся я не за себя, за Барсика: стоило мне представить его одиноко бродящего там, в окружении злобных сородичей, жаждущих изгнать чужака, как невыносимая тоска вдруг охватывала меня, и я бродил по темной комнатушке, отыскивая своего дремавшего кота, грубо будил его и лишь тогда успокаивался. Для большего успокоения, я брал его с собой в постель, несмотря на молчаливые протесты последнего, и так и держал его подле себя до тех пор, пока комнату не озаряли лучи солнца.

Стоит ли говорить, как жутко мне было в тот момент, когда некий зверь, непременно больший моего кота, грозил ему расправой? Я уже было хотел войти в туалет, но тут же Барсик резко завизжал, крик его перекрыл громовой рокот, послышались звуки борьбы, а затем шлепки о стены: будто мокрую тряпку метают в школьную доску. Я стоял перед полосой желтого света и не смел сделать шагу: настолько мне сделалось страшно. Моего кота убивали прямо в метре от меня, а я не пытался, даже не думал помочь ему! Не видел и не хотел видеть; только слышал, но и этого было достаточно, чтобы оставить меня парализованным еще много времени спустя, как это ужасное действо прекратилось.

Тишина была такой, словно и не случилось ничего. Я думал, может это сон, привиделось спьяну, но трезвее, чем тогда я еще не бывал. Вскоре явился напуганный толстяк и открыл дверь полностью. В комнате повсюду был мой Барсик. На потолке, стенах, раковинах, зеркалах… Первое, что сделал мой сосед, когда увидел это, бросился закрывать свою комнату, дабы бесценная его Мария прожила остаток дней взаперти. На следующий день он уехал, посчитав, видимо, что именно я виновен в этой ужасной трагедии. Как оказалось, он не ошибся.

Понял, я правда, это позднее, а пока же списал происшествие на несчастный случай, мол, какое-то животное забралось в туалет и растерзало кота. К тому времени у меня скопилось достаточно денег, чтобы переехать в собственную квартиру в оживленном районе, где мне было не в пример уютнее. К стыду своему должен сказать, что Барсика я усердно старался забыть, слишком горьки были воспоминания. Жизнь налаживалась, отчего и сделать это было очень и очень легко. Но лишь до поры до времени.

В один из вечеров, который я проводил вместе со своей девушкой, она решила принять ванну, что занимало у нее не меньше часа. Зная это, я полудремал, слушая краем уха бормотание телевизора. Очнулся же я минут через десять, смутно понимая, что кто-то кричал, не то на улице, не то в телевизоре. Пробовал было заснуть опять, но в памяти внезапно всплыл тревожный Барсик, со злобой глядевший на двери туалета. Я перевернулся на другой бок и с замиранием сердца глядел на коридор, ведший в ванную, что совмещалась у нас и с уборной. Крик, разбудивший меня, я начал забывать, но теперь он проявлялся в моем сознании, как старая черно-белая фотография. Чем дольше ничего не происходило, тем больше я убеждался: беда снова пришла в мой дом. Если бы не беззаботное чириканье телеведущей, я бы наверняка сошел с ума от ожидания. Наконец, я окликнул свою подругу, не надеясь, что услышу ответ, но в то же мгновение она начала долбиться в дверь и истошно звать меня на помощь. Не представляю, что бы я увидел, если б ей удалось выбраться. Мне хотелось, чтобы она оставалась с этим существом один на один, я же был в стороне, я был бессилен. Между тем, призывы о помощи сменились дикими воплями, за которыми последовали глухие удары, будто на скотобойне кувалдой укладывают быков, одного за другим.

Когда приехала полиция, я так же лежал на диване. За все время я ни разу не шевельнулся. Странно, что я не поседел и не спятил. Наверное, заслуга в этом принадлежит телевизору, который постепенно возвращал меня к обыденной реальности, которую так все стремятся обругать, но, судя по своему опыту, спешу заверить – нет ничего лучшего спокойных, серых будней.

Меня осудили за убийство с особой жестокостью и посадили на десять лет, чему я даже был в какой-то степени рад, поскольку думал, что уж за решеткой неведомое кровожадное существо меня не найдет. Уже через полгода мои надежды канули в Лету. Один из арестантов, вечно пытавшийся со мной повздорить, вышел ночью по понятным делам за ширму, что скрывала наш более чем скромный «клозет». Не прошло и минуты, как все заключенные, включая меня, вскочили от бешенных криков арестанта. Кровь брызгала из-за ширмы, попадая нам на лица, и все мы сгрудились у самой решетки – никто и подумать не смел прийти на помощь бедолаге. С тех пор меня никто не трогал, да и вообще обращались ко мне по минимуму, тем более что остаток срока я провел в одиночной камере.

Освободившись ранее за хорошее поведение, я продал свою квартиру и уехал в деревню моих предков, давно уже почивших. Жил я на окраине, в самом захудалом домишке, и по внешнему своему виду нисколько не отличался от местных алкоголиков, что меня нисколько не заботило, так как занят я был одним – круглые сутки искал разного рода живность: собак, кошек, кур, гусей, в общем, все, что попадало в руки, после чего тащил находку к себе и спал спокойно. Через несколько дней, а то и недель, приходило существо и с удовольствием сжирало свой обед. К сожалению, такая идиллия продолжалась недолго: селяне как-то выследили и здорово побили меня, после чего я уже не решался на воровство. Между тем, мое голодное наказание приходило в бешенство – по утрам я часто находил на полу кости, видимо, принадлежащие, когда-то его жертвам.

Решение пришло само собой. Возвращаясь с магазина домой, я приметил в канаве местного пьяницу, что уныло качал головой, жаждая лишь одного похмельного глотка. Я приветливо позвал его к себе. Дома мы гуляли до самого вечера, пока он, наконец, не свалился мертвецки пьяным. Осторожно я перенес его к порогу и лег в постель. Все прошло тихо. Хочется верить, что бродяга так и не очнулся и не почувствовал той боли, какую испытывали предыдущие лакомства неизвестного существа.

Много у меня с тех пор перебывало народа, да только слух в деревне пошел нехороший, и даже самый-самый забулдыга, как бы ни хотелось ему выпить, обходил мой дом стороной. Тогда, понимая всю тщетность попыток, я снес деревянный туалет, что стоял в моем огороде, завалил его всяким хламом, поставил крест, прочитал множество молитв, заговоров и отправился восвояси.

С тех пор я бродил по неведомо каким лесам, старательно обходя людские поселения, если только не надо было что-то уж очень срочное; на одном месте старался не задерживаться, отходя от прошлого ночлега как можно дальше. Иногда я просыпался от резкого, зловонного запаха крови и всяческих испражнений, после чего тут же вставал и шел куда глаза глядят, лишь бы не повстречалось мне существо, выбравшее меня когда-то своим рабом, своим поваром и, наконец, своим обедом.