Голова 30. Медвежья услуга

В тот уик-энд я выбирался в кино аж дважды, оба раза, к слову, не из любви к этому искусству, без великого хотения. В субботу меня затащила на какой-то чрезмерный арт-хаус Афина, в воскресенье на легкую заморскую кинокомедию Моника. Обе картины показались мне слабыми копиями других слабых копий с крепких фильмов старой школы. Хотя, допускаю, что трудности восприятия заключались не в слабой постановке самих картин, а в обострении того чувства, что я вновь угодил в подзабытую западню, в которой любое воскресенье заведомо омрачено подступающим как тошнота понедельником, суббота же отдает уже воскресеньем – предпонедельником. И чувство это, как правило, бывает вызвано не чем иным, как отвращением к работе, причем не работе как таковой, а именно что своей. После киносеансов я порассказывал и Афине, и Монике, что общение со всеми этими Крылатыми, Шершавыми и Сизыми дается мне очень и очень нелегко, в том числе в силу чудовищной энергетики стен и решеток, а потому с ощутимой уже тревогой я ожидаю предстоящую неделю. Девушки, разумеется, как могли сочувствовали и выказали поддержку, а впрочем, и помочь ведь ничем не могли. В те выходные я попытался также встретиться и с Димасом и Денисом, однако они, увы, вновь увязли в заказах, пик которых приходился как раз на выходные.

Наступившая рабочая неделя подтверждала мои наихудшие опасения наилучшим образом: каждый вечер я возвращался домой поздно, съедал пачку пельменей, после чего падал без сил в кровать, мгновенно забываясь черными снами, чтобы отбегав весь следующий день, повторять алгоритм опять. Тогда я полагал, что просто мне тут малость не свезло, поскольку именно в пору моего назначения у заключенных внутренних манагеров случился всплеск интереса к идеям Кропоткина, Махно и прочих прославленных бузотеров. Бывалые внутренние манагеры вовсю выпендривались и выеживались, заявляя, что не хотят обманывать людей почем зря, «тупо кидая на бабло», то есть для того, чтобы оно, бабло, уходило в государственную казну или оседало по непонятным карманам. Нет, отныне они желали возвращения к самым истокам, хотели кидать исключительно идейно, в свою воровскую пользу, потому как они, дескать, иной крови и масти, и с проклятой системой ничего общего иметь не изволят. Вот поэтому-то мы, я и другие шефы, круглыми днями торчали теперь в «Kresty», вербуя новые кадры: преимущественно всякую безыдейную молодежь, не исповедующую никаких принципов или взглядов. И наверное, само общество этих Прыщей, Костылей и Патронов так основательно опустошало и вытягивало из меня все соки.

В последний день той трудовой недели, в пятницу, ближе к концу рабочего дня я вернулся в офис, чтобы подписать скопившуюся кипу документов и убраться оттуда прочь. Но стоило лишь приступить к этой операции, как в мой личный кабинет стремительно ворвалась Моника и, подкинув на стол белый конверт, активной жестикуляцией указала, что прочесть его содержимое следует безотлагательно, после чего столь же бесцеремонно удалилась. Я, помнится, был порядком раздосадован ее поступком: неужто так не сказать? Однако письмо, к чести Моники, было лаконичным и информативным:

«Писать в инете и говорить вслух не могу – «уши» могут слушать. Будь осторожней с Афиной, вот-вот она начнет действовать, как – не знаю, но знаю, что начнет, будь внимательней! P.S. Завтра какие планы? М.»

Эх, а ведь я хотел просто-напросто подписать нужные бумаги и двинуть домой, вот только своим письмом Моника лишь спровоцировала очередной приступ раздумий. Я по-прежнему в упор не понимал: ну чем Афина может мне навредить, зачем ей это и почему мне, а не кому угодно другому? И все же письмо заставило меня взглянуть на ситуацию под иным углом зрения, поскольку тот факт, что жеребьевка подтасована в мою пользу, был установлен мною лично и по-прежнему никак не объяснен.

По правде сказать, к тому времени я уже благополучно успокоил себя мыслью, что, должно быть, это инициатива Козыря, который, по просьбе Нины Иоанновны, подтягивает меня к успеху. И в то же время: с Ниной Иоанновной я не выходил на связь с тех самых пор, как та вызывала меня в свою резиденцию, а со стороны Козыря за две недели руководства отделом я не заметил никаких особенных поблажек, тот и намеком не обмолвился о подтасовке, ничем себя не выдавая. Напротив, все это время Гарик Валентиныч был донельзя взвинчен: ничего не осталось от того добренького дядьки, который то и дело испускает остроты и иронично-беспричинно матерится. По всей видимости, его так удручала ситуация с забунтовавшимися внутренними манагерами, а еще вероятнее – Козырь не на шутку терзался из-за сорвавшейся поездки на какой-нибудь курорт, поскольку ситуация обязывала безвылазно быть в Питерсбурге.

И вот в тот момент, в свете очередного предостерегающего письма Моники о нависшей надо мной опасности, меня вдруг посетила догадка, что именно Афина, вероятно, и отвечала за всю организационную составляющую жеребьевки: в том числе и за изготовление бумажек с фамилиями и укладывание их по шарикам…

Мысль показалась мне перспективной, потому я ускоренными темпами подписывал стопку документов, чтобы успеть перехватить Афину и переговорить с ней на эту деликатную тему, параллельно размышляя и о том, что, и вправду, а не Афине ли было выгодно по каким-то причинам выдвинуть меня в центровые? А ведь сам я не далее как на прошлых выходных наизнанку выкручивал перед ней душу, излагая, как новая роль на самом деле угнетает меня: зарплата руководящего на практике оказалась больше зарплаты разводящего совсем незначительно, а вот реальной работы стало больше просто несопоставимо, учитывая особенно, что весь штат разводящих не делал принципиально ничего – так уж повелось, правда, задолго до меня. И такой расклад представлялся мне теперь еще более удивительным и уж точно не слишком удобным для меня лично, потому как пребывание в «Расчетном центре» я изначально рассматривал лишь как переходный этап перед неизбежным возвращением в «Купи у нас».

Здесь в моей голове засквозило и еще более занятное предположение. «А что, если… это в принципе сговор всего отдела, чтобы посадить на трон меня, а на самом деле никто тут вовсе и не желал стать руководящим… а весь этот спектакль с жеребьевкой – не более чем элегантная разводка уже меня самого… как самого непосвященного. Но зачем это Афине-то? И почему тогда молчит Моника, уж она-то узнала бы что-нибудь про подобный договорняк. Нет, эти непонятки меня решительно достали…» – закруглял я размышления, расправляясь с уменьшающейся уже стопочкой документов. Тогда-то промелькнула и еще более мрачная мысль: уж как-то странно совпали бунты в «Kresty» с моим назначением, да и исчезновение Минора Камоныча, аккурат после поездки туда, становилось еще более зловещим. «Эх, как бы самому теперь не исчезнуть», – додумал я, подписывая последний документ.

Выдохнув, поскольку за пятнадцать минут подписал кипу бумаг, которую обычно подписывал в тридцать, я решил самолично отнести документы Афине, а заодно и поинтересоваться у нее степенью участия в моем триумфе при жеребьевке… Я уже как-то и не сомневался, что не могла она быть не при делах, ведь организация разных мероприятий – это ее как раз задача и непосредственная обязанность. Единственный вопрос – сделано это по собственной инициативе, или же по настоятельной рекомендации всемогущего Козыря?

Когда я вошел в ее кабинет, Афина что-то меланхолично печатала. Сложив громоздкую пачку документов на стол, я дожидался момента, пока она обратит на меня внимание; момент этот не заставил себя долго ждать, тогда, идя ва-банк, я просто констатировал:
– Я знаю, что во всех шариках была только моя фамилия…

Из дальнейшего ее поведения сразу стало ясно, что мое знание было избыточным: глаза ее расширились в испуге, сама она будто бы собралась куда-то бежать; бежать, впрочем, было некуда, поэтому, взяв себя в руки и переходя на шепот, да и в целом ведя себя крайне разоблаченно, Афина разговорилась, разоткровенничалась. Так прозвучало множество взволнованных фраз и тезисов, общий смысл которых сводился к следующему: об этом не должен узнать никто и никогда, поскольку все это сугубо ее затея… от задумки до реализации. Со слов Афины получалось, что она просто-напросто хотела немного подсобить, посодействовать мне, что Козырь убьет ее насмерть, если прознает о самодеятельности и вмешательстве в такие определяющие вопросы. И для того-то тем понедельничным утром она и пришла специально пораньше, дабы успеть замести следы, спрятав шарики-бумажки от чужих глаз, но обнаружив меня в кабинете, сразу поняла, что я уже знаю, а я все это время молчал и молчал, потому-то она постепенно и успокоилась, убедив себя, что улики уже убрали утренние уборщики, а я пребываю в блаженном неведении… Покончив со своими сумбурными объяснениями, Афина, умоляющим взглядом, чем-то напомнившим Монику, просила меня не сердиться, ибо сделано это только и исключительно ради меня: для моего же блага и безбедного будущего, в котором, как она надеется, отыщется тепленькое местечко и для нее…

Чем отвечать на этот поток признаний, не знал уже я. Помнится, я сказал ей что-то про оказанную мне медвежью услугу, а затем, раздосадованный, вышел прочь. Спустя минут пять, впрочем, поостыв, я заглянул к ней в кабинет, дабы загладить свою поспешную горячность, а то действительно: если девочка старалась для меня, хотя и явно перестаралась, то оценил я ее усилия не слишком-то великодушно, а потому намеревался принести извинения за свою черную неблагодарность и пригласить куда-нибудь посидеть после работы, чтобы спокойненько все обсудить и решить – как дальше-то жить. Однако, к громадному моему сожалению, Афины в кабинете уже не было, равно как и ее пальто и сумочки. Ушла.

И откуда, спрашивается, мне было знать, что больше нам пообщаться уже и не придется...