Праздник. Гл. 17

Начало:  http://proza.ru/2013/12/17/248
         http://proza.ru/2013/12/18/145
         http://proza.ru/2013/12/19/318
         http://proza.ru/2013/12/20/296
         http://proza.ru/2013/12/21/262
         http://proza.ru/2013/12/21/270
         http://proza.ru/2013/12/21/278
         http://www.proza.ru/2013/12/22/412
         http://www.proza.ru/2013/12/23/146
         http://proza.ru/2013/12/23/159
         http://proza.ru/2013/12/24/207


17
Наталья была довольна – успела благополучно. На часах половина двенадцатого, полная боевая готовность: стол искрится хрусталём на белом снегу скатерти, все задуманные блюда парадно заняли свои места, противень с мясом затих в истоме духовки, торт затаился в прохладе тамбура, длинношейная шампанская бомба отлежалась в морозилке в надлежащий срок. Вот только участники не подкачали бы… Женя поднялся с трудом, в глазах стоит дальний сон и желание лечь и досмотреть его, а не жевать деликатесы. Августа Васильевна снова включила негромко («уж так и быть») любимый телевизор, но чувствуется, что внутри у неё смутно клубится недовольство. Наталья принесла камеру и запечатлела подлежащее скорому разорению великолепие, стараясь поймать в кадр сразу и норовящую заслониться рукой мать, и хмурого Женю, и себя. Четвёртым, там, где обычно сидит Андрей, пялил экран телевизор.
- Ну что же, давайте проводим старый год, – взяла на себя Наталья роль тамады. – Наполняйте тарелки… Женя, сырный салатик не обойди. Мама, продегустируй рыбку… Шампанское откроем под куранты, а старенький год согласен и на липтон, я думаю… незачем ему, уходящему, алкоголем баловаться.
- Провожать год тоже спиртным надо, – пробурчала Августа Васильевна. – Всегда так было.
- А мы создадим новую традицию, – миролюбиво отвечала Наталья и поскорее двинулась дальше. – Вспоминаете, что было в начале года? Я – с трудом. Всё-таки год – это много.
- Я всё помню, – строптиво возразила Августа Васильевна.
- И прекрасно, мама, – одобрила Наталья, хотя ей очень хотелось сказать, что матери так только кажется. – Женя перешёл на третий курс… почти безболезненно, да, Жень? – попыталась она вовлечь сына. – И ещё выступал со сцены, солировал…
- Да ладно тебе, – заёрзал Женя, – перестань. Уговорили на такую дурь. Игорю не хотелось отказывать. Больше ни за что.
- И напрасно, – расстроилась Наталья. – Я поверить не могла, что это ты поёшь. Думала, это фанера! В быту ничего похожего, а со сцены очень красивый баритон… Ну, дело твоё, конечно… Я выставку, наконец, пробила – два года по кабинетам ходила, доказывала… казалось, не одолею! Но получилось-таки…
- А нас очередной раз продали, – мрачно вставила Августа Васильевна. – Ворррьё… Всех дельных людей потеряли, все разбежались! Не понимаю, чем это кончится. Как это так может быть, чтобы завод стал не нужен? А что нужно? Торговые центры эти? Тьфу!
Она звучно сплюнула воздухом под стол.
- Мам, ну что делать, – попыталась Наталья свернуть с опасной обличительной дорожки.
 («Только не сейчас!.."
  "Теперь и обсудить заводские дела не с кем, мужики все поумирали от таких событий… с Наташкой не обсудишь, что она понимает про завод, в своём музее!»)
– ... Тут процесс сложный, в масштабах страны… Во всяком случае, завод был, столетиями даже, и не из последних, и ты на нём оттрудилась полвека. Считай, что завод состарился, и вам с ним обоим пора на «заслуженный отдых»… на пенсию.
- На пенсию? – ощетинилась Августа Васильевна. – Какая ещё пенсия? А, что ты понимаешь… отдых! Заслуженный!
- Ну не надо, мам, – взмолилась Наталья, – давай станем надеяться на лучшее. На новое в новом году… да? Может, пенсия не так уж и страшна. Я вот согласилась бы уже на пенсию… благодать: «хочешь – спать ложись, хочешь – песни пой»… шучу, шучу! Пусть неприятное старый год заберёт с собой. В общем, не такой уж плохой выдался год, ничего совсем уж дурного с нами не произошло, все живы-здоровы, можно этому порадоваться и сказать старому году спасибо… Мам, колбаса исключительно удачная, – изо всех сил отвлекала она Августу Васильевну, – и «хризантему» бери, пока свеженькая…
- Ладно, успеете поесть, – распорядилась Августа Васильевна. – Скоро президент говорить будет. Женя, переключи и сделай погромче.
- Да что он там скажет! – фыркнул Женя.
- Тихо! – прикрикнула Августа Васильевна, вглядываясь в «первое лицо». – Ишь, без шапки даже… тренированный, закалённый… или просто молодой ещё…
Женя безразличен к политике; он и не знает, подумала Наталья, как в советские времена всем и каждому было положено слушать «руководство страны», дабы явить свою благонадёжность. Это она, Наташа, тогда только чуяла, а теперь знает, сколько бесстыжего, циничного вранья и бессмысленной пустопорожней болтовни с важным видом изрекают с экрана важные дяди с серьёзно-надутыми физиономиями. Августе уже не перемениться, не изжить веру в печатное и телевизионное слово. А Наташа, после романтических порывов перестроечных лет (сломать прогнившее!) и жестокого разочарования с дальнейшем, – больше ничему не верит, никаким правителям, что бы они ни говорили. «Второй раз не обманешь». Пока президент шевелил губами, подводя итоги года, она думала своё: Дюша… Год назад он жил – здесь. Теперь – где? человек живёт там, где ночует…
Глядя на подползающую к верхушке циферблата стрелку, Женя неторопливо взял шампанское за горлышко. Августа Васильевна уже успела налюбоваться на «первого» и настроилась на неминуемый залп:
- Куда, куда потащил? Тут уметь надо… бокалы где?
Возник небольшой переполох, женщины схватили фужеры.
- Что он делает? – волновалась Августа Васильевна. – Наташа, возьми ты!..
- С чего это? – отрезала Наталья, не отводя взгляда от Жениных рук и морщась в ожидании. – Женя не ребёнок… а я тебе не мужик! Это мужское дело…
- Мужчину нашла… зальёт всё! Ой, куранты!!! Давай, давай скорее! – пыталась подпрыгивать на стуле Августа Васильевна.
Пробка отвалилась от тёмного горлышка неслышно, выпустив тонкий белый дымок.
- Даже не выстрелило, только пук… – разочарованно протянула Августа Васильевна и заполошно завопила: – Ура! урра!! Новый год, Новый год пришё-о-ол!!! Урра! наливай, наливай!! Где бенгальские огни?!
Наталья досадливо вздохнула: вот кто больше всех здесь похож на ребёнка.
- Мама, мы ещё в прошлом году от них окончательно отказались… вспомни. С Новым годом, давайте чокаться… Про загаданные желания не говорим вслух…
- Ба, ты что, забыла, – сердито напомнил Женя Августе Васильевне, – как твои бенгальские огни всё на столе загаживали? Всё чёрным пеплом покрывалось – салат, ветчина… На улицу ходили жечь, мы с Дюшей с моста на лёд кидали, кто дальше.
- Глупости, – отвергла Августа Васильевна. – Всегда с бенгальскими встречали! Между прочим, где это ты так наловчился открывать шампанское? Подозрительно. Ты что, пьёшь?
- Мама, он не пьёт, – уверила Наталья.
- Тут важно понимать суть процесса, – небрежно пояснил Женя, довольный своей безупречно удавшейся «мужской ролью», – а не практиковаться.
- Не знаю, с кем ты время проводишь… и чем вы там занимаетесь.. Не пьёт! Почём я знаю. Вон материна подруженция, Зойка, тоже якобы не пила, а пришла к нам – не выпроводить было, пока не вылакала весь коньяк.
Это был регулярно поминавшийся Августой Васильевной эпизод. Много лет тому назад, когда Женя был ещё маленький, а к ним ещё хаживали гости, Наташина подруга Зоя, барышня умная и независимая, затянувшая чрезмерно своё незамужнее положение придирчивым выбором женихов и страдавшая в ту пору от очередной «личной катастрофы», впала при виде Наташиного «семейного благополучия» в горестное отчаяние. Решив «раскрепоститься», в надежде привлечь внимание наличных свободных мужчин, Зоя истребила весь предложенный гостям алкоголь и позволила себе несколько экстравагантных выходок. Ну да, на взгляд трезвого человека, это было немного чересчур, но ничего неприличного: напялив на голову Наташину свадебную широкополую шляпу, с сигаретой в одной руке и фужером в другой, она сновала по квартире, затевая яростные споры об искусстве модерна, философии буддизма и политике; не без успеха пыталась организовать хоровое пение и зажигательные танцы, вздувая колоколом широкую юбку и теряя тапочки с ног; а закончила тем, что увела в ночь двоих очарованных Дюшиных приятелей… Интересно, что тогда Августа Васильевна смотрела на Зоины «подвиги» снисходительно, и лишь с годами в её поминаниях этого «незабываемого вечера» стали нарастать осуждающее брюзжание и морализаторские нотки. А не зависть ли это, подумала вдруг Наталья. Зойка тогда напилась, конечно, но напилась вполне красиво… так, как Августе недоступно было никогда: это не истошные вопли «ура» под размахивание бенгальскими огнями, и тем более не сидение на унитазе с обнажённым задом…
- … устроила тут пляски, юбку подкидывала – обмахивалась, а тапки выбросила в окно, – поедая отварной язык, живописала Августа Васильевна. Женя слушал не без интереса и вяло ухмылялся. «Этого ещё недоставало», – подумала Наталья.
- В какое окно, мама?! С четвёртого этажа? это в комнате было… тапка в угол угодила, – попыталась она восстановить справедливость.
- Нет! – упёрлась в своей версии Августа Васильевна. – Она подходила к окну и швыряла тапки на улицу.
Да, было жарко, окно настежь, вот ей и втемяшилось в голову… В следующий раз, обречённо подумала Наталья, она станет утверждать, что Зоя высадила окно этими тапками, юбку задрала на голову и спьяну пыталась выброситься… Хорошо, что сама Зойка, уже лет пять как уехавшая за рубеж, не ведает этой пошлой метаморфозы в Августиной памяти. Ну да ладно, пусть, не сейчас…
- Чего-то не хватает, – задумалась над вторым куском языка Августа Васильевна.
- Тебе тоже так показалось? – с готовностью переменила тему Наталья. – И я подумала – пресновато. Может, соли? Или вот горчичка, хрен, майонез… даже аджика есть! Я тут вспомнила, как дядя Миша над ней священнодействовал, и решила купить. Правда, тогда, в советское время, аджику в «майонезных», трёхсотграммовых банках продавали, и я помню, она у него какая-то другая была на вид – тёмная такая, однородная, плотная…
- У кого?! – брезгливо и недовольно возмутилась почему-то Августа Васильевна.
- У дяди Миши… – оторопела Наталья. Мать что, забыла своего второго и обожаемого мужа?
- При чём тут аджика?
- Ну здрасьте… Ему всегда аджику доставали, больше её никто и не ел…
- Ничего подобного. Первый раз слышу. Не ел он никакой аджики, – хмуро отрезала Августа Васильевна.
Наталья шумно вздохнула. Она хотела упоминанием отчима сделать матери приятное. Для самой Наташи это всегда был человек чужой, далёкий, живший отдельно и вполне равнодушный к иной, дочерней и материнской, ипостаси своей жены, Августы. Наташа с бабушкой, Анной Михайловной, были сами по себе, Августино существование с мужем – само по себе. Пересекались несколько раз в год на непременных семейных праздниках, и этим всё исчерпывалось. Наташа бывала раз пять-шесть, ещё девчонкой, в дяди Мишиной квартире с визитом, и ей каждый раз было странно видеть, как мать, Августа, там распоряжается, в этом чужом доме, знает, где что лежит, перебирает одежду в шкафу, что-то готовит в каких-то незнакомых кастрюлях… Бабушка не была у зятя никогда – незачем. Так захотел он сам, «дядя Миша», и Августа покорно следовала этой «установке». Поэтому о его кончине Наташа не скорбела, и сам он остался в памяти лишь несколькими скудными чёрточками, вроде той же аджики. Зато для Августы Васильевны сравнительно рано ушедший из жизни муж обретал с каждым годом светившийся всё сильнее ореол святости. Настоящий нимб над головой. Когда Наталья, сама уже мать и дважды жена, посмела лишь заикнуться о том, что эгоистически-замкнутый образ жизни дяди Миши был странноват, а его отношение не только к падчерице, но и к тёще, и к жене, могло бы быть теплее и человечнее – она наткнулась на такое яростное сопротивление Августы, на такое непримиримое негодование, такой возмущённый отпор, что тема «дяди Миши» стала между Натальей и Августой Васильевной настоящим табу. «Да как ты смеешь!.. Да что он тебе сделал?!. Приготовилась говорить гадости про умершего?! Со своими мужьями разберись!» Тема обходилась молчанием многие годы, но сколько же можно держать оборону при отсутствии нападения? Отпор явно не соответствовал напору. Наталья надеялась, что мать со временем поняла это, и хотела сейчас общими воспоминаниями смягчить недоразумение.
Ан нет… не тут-то было. Неужели мать забыла мужнину аджику?! Не может быть. Наташа помнит, как на празднике родня, незнакомая с грузинской кухней, с интересом разглядывала баночку приправы; как спорили со смехом – «аджика» или «аджига», от слова «жжёт»; как пробовали на кончике ложки и с кряхтением уверялись – «жжёт», «аж дыхалку перехватило»; как сама она с детским любопытством, морщась, следила за исчезновением приправы во рту дяди Миши – неужто вкусно… Нет, просто мать не желает никаких обсуждений, и даже в Натальином нынешнем невинном замечании подозревает поношение покойному супругу. Ну что ж, оставим и это…
- Лешко тоже тут как-то аджику ел, с мантами, – вдруг некстати вставил зевающий Женя. – Едва жив остался… ел только потому, что Волков угощал.
- А, эти, купальщики, – презрительно скривилась Августа Васильевна. – Всё дурью маются. Зачем ему здоровье? Шёл бы деньги лишние подзаработать, сыну подбросить, чем сидеть в своём НИИ.
- А он подрабатывает, – заступился за отца Женя. – Преподавать устроился в вуз, на полставки. – И вдруг фыркнул: – Такие номера там отмачивает!
- А что такое? – удивилась Наталья, спеша уйти от злосчастной аджики.
- Вижу, говорит, что студенты заскучали от всей этой математики, просто не знают, куда деваться… А хотите, говорит, я вам спою? Хотим, завопили… и он давай им петь, прямо на лекции.
- Да ну? – Наташа покачала головой. – Лихо! Что ж это он им пел?
- Арию Ленского. «Куда, куда вы удалились».
- «Весны моей златые дни?» – засмеялась Наталья. – Очень уместно: зуб так и не вставил, и плешь на всю голову!.. И что студенты?
- А что им? Лишь бы не лекция. Благодарили, говорит. Аж глаза у всех заблестели.
- Пррридурок, – прошипела Августа Васильевна, уставясь в тарелку.
Женя переглянулся с матерью.
- Ну отчего же, – возразила Наталья, – нетривиальный педагогический приём. Вполне допустимо… для оживления занятий. Если не злоупотреблять…
- Шут гороховый. Тоже мне ещё преподаватель. Не понимает, как себя вести положено нормальному человеку.
- Все у тебя придурки и ненормальные, – пробурчал Женя. – Одна ты нормальная…
- Да, я совершенно нормальная! – взвизгнула Августа Васильевна. – Все вокруг сумасшедшие, и ты, и твой отец, и твоя мать, и её Зойка, и Андрей ваш… Очень умные тут собрались, слова не дают сказать, рот мне затыкают! Всё им не так, всё не то говорю, запрещают телевизор смотреть!
Так, началось, с отчаянием подумала Наталья, неужели её так повело с полфужера шампанского? Ищет себе обид, готова цепляться за что попало… Что-то надо менять в этих «семейных праздниках». Зачем сутки надрываться ради застолья, если сидеть за столом с «приятными разговорами» решительно некому: невыспавшийся подросток со сбитым режимом и стремительно набирающая год от года злобу агрессивная старуха, обиженная на весь мир? И ведь даже не получится, как у Тургенева: Одинцова в «Отцах и детях» сажала за стол престарелую тётушку для соблюдения приличий, и на неуместные вопросы старухи («А что пишет кнесь Иван?») никто и не думал отвечать… Базаров сразу понял: «Для ради важности держат». Августе попробуй не ответить, проигнорировать или возразить. Она желает «играть первую скрипку», всех судить, всем указывать, слушать и слышать только себя… Скорее бы Дюша приехал!
- Мама, зачем ты так? – сдерживаясь из последних сил, миролюбиво сказала Наталья. – Никто твой телевизор не выключает, смотри, что хочешь…
Августа Васильевна сердито замолчала, чувствуя, что возможность скандала приблизилась вплотную. Неопределённая, но жгучая обида разрасталась в ней, ища выход, однако незачем брать на себя ответственность… Наташка виляет, испугалась… то-то же. Надо уметь себя защитить и заставить с собой считаться.
- Нет, не могу больше есть, – сказал Женя, вытирая пальцы, запачканные икрой. – Больше нет места в животе! Давайте уже займёмся подарками, что ли.
- Давайте, пора! – обрадовалась подмоге Наталья.

(Продолжение: http://www.proza.ru/2013/12/15/1275)