Снопик

                С Н О П И К

     Чем отличается зима от лета – знает каждый, а в моём понимании ещё и тем, что помимо холода, зима отнимает у природы разнообразие красок и прячет под снег увядшую листву. И хоть умом человек понимает, что зимнюю пору надо как-то пережить, перетерпеть, надеясь на то, что придёт весна и всё повторится сызнова, детям ожидание лета намного тягостнее. Засушенные между книжных страниц листики садовых и иных дерев греют душу, но этого так мало для развивающегося человека, что дети невольно подключают своё воображение. Опять же, не все, а только те, кому это воображение Богом дано. Меня же Боженька одарил воображением полной мерой, да ещё и щепотку сверху сыпнул, а в придачу ранимую чувственную душу вложил в худенькое тельце с длинными косами. А воображение и ранимость души могут родить печаль там, где другие люди и предположить такое не могут.
     Взять, к примеру, припасённый с лета снопик травы для нашей козы, Зорьки. В нашем селе обычно сено косили мужики, у кого в хозяйстве корова была. В нашем же доме из мужиков были: старый да малый. Это мой дедушка и брат, Николка, который ещё на четыре года моложе меня. А чтоб хоть какое-никакое молоко в доме водилось, как мама говорила: «Стянули концы с концами» и купили козу. Коза – животное неприхотливое и всего того, что родил наш огород, ей хватало. Стебли кукурузы, листва опавшая из яблонь, груш, слив, а по меже с граба, ясеня, клёна, белой акации – всё это сгребали, сметали и на большом рядне приминали. То рядно собирали с четырёх концов в большой узел, взваливали на плечо и по лестнице тащили на чердак хлева. Благо листва сама по себе лёгкая, так мы с братом это и за работу не считали. И всё же, как бы мы ни старались, бабушка, которая была в семье «за главного», листву считала не основным кормом, а что-то вроде воскресного пряника. Вся надежда была на снопики. Особенно, когда рождались козлята.
     Три раза за лето бабушка серпом обжинала межу вокруг нашего огорода в сорок соток. Мы же, внуки, рядном носили всё ею сжатое, кроме полыни, на наш двор и раскладывали вдоль завалинки вокруг хаты. Носить сырую траву тяжело. За бабушкой мы явно не поспевали, а к концу жатвы просто валились от усталости. Дедушка вилами равномерно расстилал траву, переворачивал и отгонял кур. «Пусти их – всё изгадят, проклятущие…» - ворчал недовольно дедушка.
     С фермы вернулась мама, устало села на завалинку и, окинув двор взглядом, обрадовано закивала головой.
     - Был бы жив отец, непременно похвалил бы вас, помощники вы мои, дорогие…
     Мы уже знали, что такой разговор непременно заканчивался слезами и мамиными жалобами на Судьбу. «Вот, если б был жив Василь, то мы бы (и то, и это) сделали, а так – что я могу?..» И пока мама говорила ежедневно повторяющиеся слова, мы с братом спешно искали в уме тему, на которую желательно бы перевести разговор. Такое маленькое «событие» обязательно случалось за то время, пока мамы дома не было. И мы, смеясь, рассказывали маме, привирая конечно для пущего веса, пока бабушка не постучит ногтём об оконное стекло со стороны хаты – у нас за спиной. Это значило, что пора обедать, а за стол, «всякое мирское» тащить не следует. Дедушка пустословия не потерпит.
     Но это было летом. Зимой же всё наоборот. Теперь мой брат, Николка, по высокой лестнице лез на чердак хлева, где хранилось припасённое за лето сено и опускал мне на верёвке несколько снопиков сушёной, той самой травы, которую бабушка серпом жала, а спустя несколько дней – в снопики вязала. Перевясла бабушка крутила из всего, что под руку попадалось, лишь бы  достаточно длинные стебли были. То, что крапива жалит, бабушкины огрубевшие от работы руки вроде бы даже и не замечали. А мы, глядя на это, сжимались в комок от испугу. «Это не боль, это пройдёт», - говорила бабушка, имея в виду, что боль душевная – куда тяжелее.
     Однажды, в самые крещенские морозы, когда на оконных одинарных стёклах изморозь в палец толщиной, внесли мы с братом, снятые с чердака в сени снопики и сложили за дверь. Чтоб де – немножко отогрелись перед тем, как бабушка отнесёт один из них в хлев и бросит в ясли. Осторожная и очень чистоплотная коза и листочка под ноги не уронит. Всё съест. Я же в тот день последний из принесённого нами припасу снопик в хату внесла. В углу, возле умывальника положила на земляной пол и осторожно развязала перевясло, легонечко так, чтоб листья на стебле не раскрошились, разложила стебельки в ряд, травинка к травинке. Бабушка в это время сматывала крашеные суровые нитки в большой клубок и только покосилась в мою сторону, ничего не сказала.
     Как же мне любо было в эту минуту лето вспоминать. Листики оттаивали и источали забытые запахи. Кошка спрыгнула с припечка и, шевеля чуткими ноздрями, принюхивалась к каждому стебельку. Из загородки выскочил козлёнок и тоже стал нюхать траву.
     - На, ешь! – протягиваю ему травинку.
     - Не будет он это есть, рано ему ещё… Отнеси его на место, а то луж понаделает…
     Сколько радости таилось в этом снопике. То, я не замечала в травах летом, что теперь рассмотрела в примятых сухих листиках. Как любовно я их разглаживала. Даже Николке стало интересно, хотя он и считал, что всякие там цветочки-лепесточки – это девчачья дребедень.
     В хату вошёл дедушка. Разделся, вымыл руки и, придвинув поближе ко мне скамеечку, что всегда стояла у печки, сел. И тут начались наши расспросы. Дедушка не только знал названия каждой травинки, но и припоминались ему всякие истории из его длинной жизни, связанные с названной травой. Слушая дедушку, нам каждый стебелёк казался родным.
     Сколько длились эти рассказы, этого мне уже не припомнить, но тут бабушка взглянула на зарумянившиеся от заходящего солнца закуржавелые окна, поднялась с лавки, потянулась и властным, недопускающим возражения голосом, сказала:
     - Хватить байки городить! Ну-ка, отойдите…
     Мы попятились к печке. Бабушка бесцеремонно сгребла всё моё зелёное богатство в одну кучу. Накинула на плечи большой клетчатый платок, перевяслом стянула наскоро жалобно шуршащие стебли и, сунув снопик под мышку, вышла за дверь. У меня на глаза слёзы навернулись, а Николка заплакал на голос. Дедушка, как умел, уговаривал нас, но от его слов нам листики ещё жальче было. Вернулась в хату бабушка, недоумённо окинула нас взглядом и недовольно проворчала:
     - Вот, дурные! Чего ревёте? Коза съест траву, потом молоко даст…
     Своим практичным умом, повидавшая многое женщина и представить себе не могла, как же я ненавидела в эту минуту козу, её молоко, а за одно и всех взрослых, огрубевших душой, как зелёные бодыля к осени, не сумевшие сберечь в сердце своём ни капельки жалости к живой красоте, которая из корня выросла.
     Наверное с неделю мы с братом отказывались пить молоко и лезть на чердак за снопиками. Это было противостояние старого и нового  взгляда на существующий мир. Не знаю, а может мы такими уродились?.. Именно тогда я чётко разделила: у стариков была коза, крынки с молоком и всё ими нажитое добро, а у меня – целый мир, у которого иная ценность, не поддающаяся хозяйскому расчёту.

                Декабрь 2013 г.