Тихое сумасшествие

Сумасшествие Лизино было тихое и спокойное, - не такое, когда упирающуюся изо всех сил, визжащую истошно больную волокут дюжие санитары, и колют насильно лекарства в тесных  стенах с зарешеченными окнами. Нет, была Лиза со всеми мила и приветлива, так что в голову никому не пришло бы  вызвать для неё «скорую». 
Впрочем, вся болезнь её только и  выражалась в том, что Лиза никак не могла поверить в смерть собственного мужа. О том, как она любит супруга, давно знали  соседи, особенно Федор, у которого долго оставался на спине след от ожога. Это Лиза хватила его кипятком, когда Федор, в её комнате, стянул с себя майку и возбужденно шептал: «что муж…он далеко…в море…подумаешь, муж…».  Выбегая испуганно из комнаты, ошпаренный, он задел нечаянно большой стеклянный корабль, стоявший на  полке рядом с книгами. Корабль пошатнулся, но удержался на месте. Разбился он потом, как раз накануне того дня, когда Лиза узнала о гибели мужа. Он тяжело заболел и умер так скоро, что не успел написать предсмертного письма.  Уговорил только, чтоб похоронили его в море.  Во всяком случае, так сначала рассказывала Лиза, хотя многие уже тогда сомневались – не по уставу всё это, кажется, странно как-то.  А вскоре с Лизой произошли перемены. Выражались они прежде всего в том, что на чье-нибудь естественное сочувствие, она  удивленно вскидывала голову: «Миша? Нет, вы что-то путаете. Это чей-то другой  Миша умер, а мой, он жив. Я очень жду его. Он скоро будет здесь. Я знаю».  Попробовал было сунуться с утешениями и Федор, но застав Лизу как раз в тот момент, когда она наливала в чашку горячий чай, выбежал из её комнаты. 
Ещё перемены  заключались в том, что прежде Лиза была разговорчива с соседями, теперь же ни с кем уже не заговаривала, и на каждый (как всегда, не ею начатый) разговор, отпускалось новою Лизой не более трех-четырех слов.  А дальше – и того страннее. Привела с улицы молодого моряка какого-то. И они остались вместе в её комнате. До утра.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………
- Она странная такая, - рассказывал  Константин    другу, - всё спрашивает, какое оно, море? А что я расскажу  ей? Три года прослужил, а и сам не знаю, какое оно, море. И, знаешь, в первую же ночь меня другим именем назвала. Я сделал вид, что внимания не обратил. Может, она любит кого. Я ведь не муж ей, чтоб выяснять. А потом, наутро …всё равно…только Мишей и называет. Всё Миша да Миша…И прошлое какое-то общее вспоминает. Я думал, просто мы… на одну ночь.  Но она такими глазами на меня смотрела, утром, как будто умрет, если я не приду. Вот и хожу  к ней. Уже две недели.


- Я…завтра не приду…не смогу, - предупредил Лизу  Костя. Он сказал эти слова осторожно, почти неслышно, но Лиза сразу попятилась назад, словно слова эти навалились на неё и хотели убить.
- Нет…нет…почему…родной мой…ты ведь и так уходишь каждый день…я понимаю…у  тебя важные дела…но почему….почему….нет…я боюсь, что ты опять уйдешь…в море…и я опять буду одна…Миша, я устала быть одна, каждый день ждать тебя, я устала. А  ещё мне врать стали, что ты умер, представляешь? Я тебе не говорила раньше. Они подлые. Они мне завидуют. Соседи. Что у меня ты есть. Завидуют. Я боюсь,  Миша…Вдруг они сделают ещё что-нибудь с тобой….
Константин, уткнувшись в руки её, долго не мог поднять головы, - боялся.


Завтра было 14 мая. Ровно  четыре года со дня смерти Карины, которую он когда-то безумно любил.  Из-за неё он и пошел служить во флот, - только бы как можно дальше от проклятой земли, где ты сидишь у постели любимой, зная, что очень скоро тело её засыпят холодной землей. Три года службы мало помогли забыть Карину,  море не совладало с землей. Соленая вода морских просторов  так и не умалила боль тех чудовищных минут, когда падали тяжелые комья земли на закрытый уже гроб Каринушки.   И в позвавшей его на улице к себе домой женщине, он пытался найти  утраченное когда-то тепло Кариных рук. 
Он всегда приходил в морской форме, зная теперь, что Лиза видит в нем своего погибшего мужа. И он готов был быть им. Но и сам он тоже специально закрывал глаза, представляя не чью-то вдову, а свою Карину.   И если не открывать глаза…можно…можно поверить, что и впрямь его ласкают  родные руки, давно, беззаветно любимые губы смешно покусывают мочку его уха… и всё-таки он боялся забыться до конца, боялся, что сорвется имя Карины, и все исчезнет, сломается украденная  ими у жестокости жизни, гармония.
Ворованный воздух  счастья был живительным, волшебным, но чужим, принадлежащим по праву иному миру, кому-то другому, - тому времени, когда не приходилось заменять родных людей чужими телами.  И каждый раз, когда Лиза называла его другим именем,  Костя  вспоминал, что всё вокруг – чужое,  и что  женщина, словно смешной, милый слепой котенок тычущийся тебе в грудь, - ещё менее твоя, чем исчезнувший к рассвету сон.
Завтра он не может придти. Этот обман и так в долгу перед Кариной.  Её уже четыре года нет на свете, а он беспомощно ищет замену её теплу, вместо того, чтобы свято хранить верность их общим счастливым дням.  И если завтра  вместо того, чтобы ехать на кладбище, он опять будет утешаться чужими руками, целовать теплые ладони, а не холодный, могильный крест, - это, верно, будет окончательное предательство.


Это была уже третья бутылка водки. Он пил прямо из горла. Ничем не закусывая. Иначе – не возьмет.  Костя  был уже почти у самого кладбища, но до сих пор медлил. Перед глазами стояло несчастное, растерянное Лизино лицо: «если ты не придешь, я… я с ума сойду…Миша…хороший мой….я не могу без тебя».
Константин   представлял, что нежные слова порой бывают лукавы, но здесь были не просто слова….так может смотреть на тебя только ребенок,  на глазах у которого убивают его любимых  родителей. И казалось   ему, что если он пойдет сейчас, на кладбище, будет обнимать крест, как родного, живого человека, - то предаст  какое-то странное волшебство, которым жизнь одарила их вдруг вдвоем с Лизой.  И не просто предаст, а выдаст, как выдавали в войну полицаи участников партизанского отряда.   Костя  уже слышал шум танков, какие-то крики на немецком языке…автоматную очередь… Третья бутылка сделала свое дело. Идти было трудно. Земля спотыкалась об ноги. А тут ещё мальчишки какие-то подошли, протянули ему бумагу.  Они громко спорили.
- Нет, я говорю тебе, что кораблик делается не так!
- А я говорю – так!
- Дядя, сделайте нам, пожалуйста, настоящий кораблик.
Мальчишки горящими глазами смотрели на близлежащий прудик, ожидая, верно, что сейчас начнется, полное приключений, путешествие их бумажного корабля.
- Ой…что вы сделали? – вскрикнул один из них.
Олег держал в руках нечаянно разорванную бумагу.
- Я…я нечаянно,  - хотел сказать он, но не мог. Сильно тошнило.  Обиженные мальчики наконец ушли, а он остался стоять. Ничего не получается. Даже игрушечного моря  для  детей не сделать.

Утро он встретил в вытрезвителе. То что было вечером, ночью, помнил смутно, отрывочно, что-то – яркими, цветными кусками, что-то не помнил совсем. Там, у креста, его охватил такой вселенский холод, такая звериная тоска набросилась на душу, что выть захотелось без привычного уже Лизиного тепла, без ласковых рук её, волшебно усмиряющих  саднящее сердце, не дающих ему остановиться.  Костя  на коленях просил прощения у Карины: « Я живой, живой, Каринка. Хочешь я вены перережу? Но мы всё равно вместе не будем, никогда уже вместе не будем….так давай жить дальше, хорошо? Я не виноват ведь, что ты – живая, а я мертвый…
(он так и сказал, - «ты живая», «а я мертвый», не заметив даже что перепутал слова).
Родственники умерших, с чужих могил, кричали ему, чтобы он утихомирился, не позорил себя и кладбище. Он что-то сказал в ответ, его сильно толкнули,   но в  драку он не полез. Драться он хотел потом, с теми людьми в белых халатах, которые прямо на его глазах уводили Лизу. Его чуть было тоже не затолкали в машину,  но кто-то сказал, что «это просто пьянь болотная, а не псих», и  «в больнице ему делать нечего».
Помнил  Константин, хорошо помнил, свой страх оттого, что Лиза, Лиза, которую увозили прямо  на его глазах, не узнавала его.
- Лиза! – кричал он ей, - это я, Лиза! Это я, Миша!
-  Нет, - губы её сжались в несчастной улыбке, - вас я не знаю. Мой  Миша, он в море…Он приедет за мной. А, может, он умер. Я не знаю. Море оно такое, странное…
Ещё одна вспышка  памяти, - комната соседа, которому он кричал: «Она не узнала меня! Она меня не узнала!».
- Понятное дело, - сказал тот,  - она и так-то после смерти мужа умом тронулась. Только утешилась, и новый мужик  бросает. Вот она и повернулась совсем головой. Кричала тут, бросалась на всех, говорила, что это мы её мужа убили. Вообще, честно говоря, мне её не очень-то жалко, она меня так один раз кипятком ни за что ни про что оприходовала, - пол-года ожог не сходил. Ладно, давай лучше выпьем с тобой. Ты парень молодой, да ещё с флота.   Найдешь себе бабу хорошую. Это я вот поистаскался. А тебе и карты в руки.
Последнее, что помнил  Костя, - это как над его лицом зависло что-то тяжелое, черное, а потом исчезло. И он ещё смог понять, что это, на улице, чьи-то ноги перешагивают через него.