У чёртовой бабушки

Вы мне, конечно, не поверите. Да я вас и не прошу. Сам бы услышал — не поверил. Так хоть дослушайте спокойно до конца, не перебивайте — страсть не люблю. Так вот, уволок меня, значит, черт. Само собой, в полночь и, разумеется, в преисподнюю. В одном исподнем, как полагается. Открываю глаза — темень, хоть глаз выколи. И черт мой тут же, не от¬ходя от кассы, предлагает... От какой кассы? А черт его знает! Может там, перед адскими вратами, и взаправду касса имеется. Чтобы прегрешения искупать. Только у меня все одно денег ни копья не было, так что я со всеми грехами, как есть, в ад угодил. О чем это я? Просил же не перебивать!
Ах да! Так вот, и предлагает мне мой черт глаза либо выколоть, либо завязать — на выбор. Потому как не полагается грешникам зрить наперед путь свой тернистый со всеми соответствующими препонами. Так я его и вопрошаю, черта моего: «А назад хоть зрить разрешается?». А он, морда, покраснел. Размечтался, небось, образина лохматая, что я его хвостатым задом интересуюсь. На предмет, откуда ноги растут. Так и дозволил зрячим топать. Только порядки у них, доложу, неправильные. Вот и нарушают все. Грешник, как я понимаю, просто обязан адские версты видеть. И сокрушаться при этом.
А небо все краснело да краснело. Будто заря всходит. И стопы босые припекать стало. Подозвал я тогда спутника моего рогатого (а он рогатей Яшки будет, у того рогов и не заметишь, пока с супругой не познакомишься) и говорю ему человеческим голосом, по-русски то есть, что надоело мне шлепать и вообще, уговору такого не было — спросонья в ад мобилизовать. А черт, лихоманка его забери, отвечает, что уговору взаправду не было и кровавую роспись я не чертил. Зато предписание пришло сверху. Ну, думаю, - что сверху — то от Бога, в спорить тут нечего. Однако хнычу для порядка, но без надежды: «А по что именно Пашку, почетного дворника, малопьющего, бабу не бьющего — она сама меня лупит, смирного киношника да доминошника? Чай, погрешнее
найдутся — живьем-то брать!». «Может и найдутся, — говорит, — Только нам искать не-до-суг. План выполнять надо — конец года». «Правильно, вам не до сук, — говорю, — так вы честных граждан хватаете, аккуратных плательщиков всех налогов, алиментов и за жилплощадь? Где же совесть-то у вас профсоюзная?». «А где и положено, в профсоюзе», — отвечает.
Вот гнида мохнатая! Так и заболтал он меня вконец, я и про жару забыл, и про тернии, что пальцы занозили. Только злость прошибает. Терпеть не могу несправедливость, особливо когда ее надо мной учиняют. Зыркаю по сторонам — красная темь кругом, ни тропок, ни дорожек — не сбежать. Хреново, думаю. Совсем нос повесил. А черт, тот держит хвост морковкой: «Не скучай, — говорит, — скоро прибудем».
И верно, по правую сторону у горизонта туша какая-то объявилась. Шевелится лениво и вроде как к нам прет. Тут черт затормозил, да и мне приземлиться позволил. Все, мол, приехали. Ноги все в колючках, гудят. А вынуть — черта лысого. Ей богу, не вру. Вытащил я втихомолку пару колючек — так прямо из-под земли еще черт вынырнул. Лысый, угрявый — чуть не стошнило. А туша все ближе и ближе. В общем, колючки я снова на место вогнал, чтобы новый убрался ко всем чертям.
Спрашиваю своего: «Это что же за коряга ползет?». Мой вгляделся и отвечает: «Бэ-тэ-эр». Ну, думаю, раз БТР, так и пехота на нем имеется. Только интересно, какая: чертячья или из грешников. «Слушай, — говорю, — а кто там, на БТРе?». «Известно кто, — отвечает. — Взвод лейтенанта Макарова». «А какого они роду-племени?» — интересуюсь. «Из штрафников», — бурчит. Ну, думаю, коли штрафники, значит — черти. Да еще окаянные.
А туша бзтээровская подползла уже близехонько. Гляжу — черт-те знает что! Туша-то живая, не машинная, на дракона слегонца смахивает. Стал вспоминать, как эта дура называется. БТР... То ли брюнетозверь, то ли бронетозверь?... В общем, чудище доисторическое ящеричного типа. После мне сказали, что это она, женщина, то есть. Маней зовут. И добрая — чисто наша корова. Только с седлом. А на седле целый взвод умещается.
Так вот, лейтенант сполз с Мани и мне представляется: «Макаров. Потому как пистолет, что мне по уставу положен, Макарова». «Ну и что, — возражаю, — пистолет? Он сам по себе, а Вы — совсем другое дело». «Отставить разговорчики, — отвечает, — Во-первых, пистолет мой. Во-вторых, пистолет Макарова. Значит, я и есть Макаров. А в-третьих, дурья твоя голова, за пререкания трое суток положено. Грешникам воду мешать. А там пар обжигает». Вижу, совсем обозлился. «Прошу прощения, — говорю и кланяюсь низёхонько, — Не знал. Не хотел. Исправлюсь. Осознал. Отслужу. Каюсь. Грешен, батюшка, грешен». Лейтенант по¬добрел, смягчился, даже по плечу меня потрепал по-отечески. И я уже не удивился, что все солдаты его оказывались Калашниковыми. «Если у вас автоматы Калашникова — значит все правильно, — замечаю. — Только как вас всех различать позволите?». «А никак не позволим, — брякают солдаты в один голос. — Нам различаться не положено. Мы повиноваться должны». «Так точно! — подтвердил лейтенант. — А кто отличается — под арест, да на хлебушек с водицей. У нас все равны. И полная взаимозаменяемость. И полное единство. Bce как один». Лейтенант повернулся к Калашниковым: «Взвод! Стрый-ся! Ррр-няйсь! Смир-на! Наш девиз!». «Пока мы едины, мы непобедимы!!!», — грянули бод¬ро двенадцать глоток. «Напра-во! Шыгм мырш!», — и взвод быстро удалился в общем направлении к горизонту, весело напевая походную песню:
«Вот пули летают
И нас убивают.
А мы всё равно
Идём нога в но-
Идём нога в ногу!
А мы, слава Богу,
Идем нога в ногу.
А мы всё равно
Идём нога в но-
Идём нога в ногу!».
Однако сам лейтенант, похоже, никуда идти не собирался. Он спокойно уселся на травку и начал крутить самокрутку. «Как же они без Вас, лейтенант?» — поинтересовался я. «А-а-а, далеко не уйдут! — успокоил тот. — У нас далеко пойти или, к примеру, высоко взлететь не дадут». А мне по¬думалось, что у нас, на земле, то же самое. Даже с друзьями. Витька помните? Вот тоже: думал, что близкий друг. А оказалось, что недалекий. Ну да это так, к слову.
Короче, пригласил нас с лейтенантом мой черт в гости, на кулички, то есть. К теще на блины. Его, черта моего, Федей звали. Так вот, по дороге Макаров рассказал нам про Маню. Работает она у них пять лет. Безотказная. Бронетранспортер натуральный: и бронь тут тебе, и транспорт. Только вот май¬ор, негодяй, взял моду на ней балки таскать — он дачу строит. Совсем заездил скотину. Тут лейтенант недовольно сдвинул брови. «Слушай, Макаров, — это мой черт лейтенанта стал тормошить. — У тебя на сегодня что за дела?». «Да вот, майор поутру наказал доставить вам Маню. А дальше нет приказа. Значит, гуляй, Вася. Кстати, меня Васей зовут. А то по фамилии надоело. Макаров да Макаров. У нас все офицеры — Макаровы. Это когда я по приказу служу — то Макаров. А когда гуляю — так завсегда Вася». «Ну, раз гуляешь — оживился мой Федор, — так в настоящий загул иди. Не половинничай». «А что, и пойду! — икнул Мака¬ров. — У тебя самогонка е?». «Все свое ношу с собой, — ухмыльнулся Федя, — подставляй-ка емкость!»
Захмелевший Вася начал травить байку про какого-то Калашникова, что, стоя на часах, их, часы то есть, угробил. И дали ему, как водится, три наряда вне очереди. И все малы оказались, потому как в его взводе все носят пятидесятый, а ему дали сорок шестой. Скоро Макаров вконец заврался, за¬путался и, помолчав задумчиво, закончил: «Вообще, я думаю, без армии нельзя. Особливо сейчас, когда мир между народами». «Зачем же армия, если мир?» — спросил я, расхрабрившись опосля спиртного. Тут Вася посмотрел на меня с таким сожалением, что я сразу раскаялся. «Мир же МЕЖДУ народами. Так как же народы могут жить В мире, если он МЕЖДУ?» «Правильно, — заметил с ехидней Федя. — Если дом между деревьями, то деревья не могут быть в доме. Ну ты, Пашка, и тупь, не смотри, что дворник с незаконченным высшим!».
В это время вдали, меж деревьями, действительно показался дом. Он стоял на пригорке, то есть в низине у горы. «Тещин, — прокомментировал Федя. — Десять лет на очереди, а никак квартиру не дадут. Хоть бы уж у котельной, — правда, там грешниками палеными воняет, да все лучше, чем с тещей на куличках». Тут я и заметил, что земля вокруг домика — из куличей. Изюмительные, доложу, куличики — с изюмом! Я как сел на дорогу, так
ел, пока меня Федя с Васей не оторвали. Погоди, говорят, ужо наешься до отвала. То есть, пока не отвалишь отсюда.
Вокруг дома стояли сухие деревья. И Федя пояснил, что срубить их нельзя, потому что предписание, а они внезапно валятся и чертовски калечат. Однажды днем, когда все спали, он срубил пару дубов и срезы глиной замазал. Думал, не заметят. Так все одно разоблачили — догола — и высекли перед всей семьей. Дети ржали. А теща с радости упилась. Тут он резко осекся. На крыльцо выглянула старая чертовка в белом чепчике. «Знакомьтесь, — представил Федя. — Чертова теща. Звать тетя Вера». «Да вы задитё, задитё, — про¬шепелявила чертова бабушка, — Я щаш блины шоберу».
Блины собирали вместе, потому как раскиданы были они по всей избушке. А когда их подъели, тетя Вера открыла заслонку в печи и вынула целую сковороду грибов, аппетитно шипящих в масле. И вот я откинулся, гладя округлое пузо, и похвалил: «Хороши грибочки!». Тут-то мне тетя Вера и ввернула: «Детишки набрали. Шамые что ни на ещ шатанинские!». Тут-то мне и стало немного нехорошо.
Ну да ладно, вернулся в дом. Гляжу, мне постель застелили. Только там уже кто-то лежит. Поднимаю одеяло — Федина дочка! Вот она, современная молодежь! Чертовы де¬ти! Выгнал я, значит, распутницу, и на кровать. Спи — не хочу, на день глядя. Ну, мне и взаправду днем спать без привычки, вот и глядел. И высмотрел любопытную штучку. У чертей, оказывается, днем караулы ходят. Это такие толстые чертовки. И если на нее, не дай бог, напасть, как заорет «караул!» — хоть святых выноси. Только взять их, этих святых, в аду негде. Тут сплошь грешники. Но я о них потом отдельно расскажу.
А покуда мне пора — слышь, жена с балкона кличет.