Собачий понедельник-III

                Собачий понедельник-III


                Опять понедельник, едри его за ногу


   Продолжение. Начало: http://www.proza.ru/2013/12/21/1134, http://www.proza.ru/2013/12/22/1184.


     После стычки с «варягами» прошло около  месяца.
Боцман затосковал, понимая, что   если  бы вовремя  не вмешался  матрос- новобранец, с которым он даже не был знаком, схватка закончилась  бы  плачевно. Но себя  он не жалел.  Навязчивая мысль, что он  фактически не сумел  отстоять свою территорию,  не давала  покоя. Хотя здравый смысл, загнанный в самый угол сознания, с надрывом кричал ему оттуда: – « Да ты что? Совсем  того?  Хотел  противостоять «варягам», каждый из которых, по крайней   мере, не слабее тебя!» Боцман  или игнорировал  эту истину, или долдонил, как попка:  «Да, но ведь это моя  территория». А понедельники с того дня он невзлюбил пуще прежнего. 
     Вот  и сегодня  такой же понедельник.  Только  ранняя зима  уж слишком  рьяно  вступала в права.  Матросы  в кубриках  корпят над научными трудами пролетарских  вождей. Силятся  так втиснуть  в свои  мозги  пресловутые «три источника – три составных части», чтобы  и место там  не занимали, и жить по-людски  не мешали.  Вновь  Боцман  остался   наедине  с  невесёлыми   мыслями   о том происшествии месячной давности. Ведь когда собаке  заняться нечем,  то  лезет в голову разная чепуха, от которой,порой,свет мил не бывает.
     Пустынная палуба наводит тоску. А здесь ещё вахтенный у трапа, единственная на палубе живая душа, опасаясь  проверки, встал  с Боцманом  на официальную ногу и даже - вот до чего дошло! -  прогонял с первого шкафута, служащего  парадным подъездом корабля. Разве  после всего  этого у нормальной  собаки может быть   доброе настроение? Никудышное с самого утра,  хуже не бывает! Тянет беспричинно налаяться от души.  Но лаять на корабле?..  На кого? Может ещё завыть для разнообразия?  И  кому же это понравится,  да ещё в такой «святой» на флоте  день!
     Пёс попытался отлежаться  в  любимом  местечке - пожарном  ящике на полуюте, где хранились свёрнутые  в плотные бухты  брезентовые  рукава. Однако,  даже там никак не мог устроиться, чтобы  ничто не давило в бока.  Хандра  не проходила, тоска  не отпускала собачью грудь.
   Вот тогда-то Боцман и решился  сойти с корабля на причал. Какое-то время он ещё пребывал в сомнениях.  Ведь   корабль стоит третьим корпусом, и день к тому же, выдался морозный,  ледяной металл палубы жёг подушечки собачьих лап.  Да и не мог он выдумать себе  какое-никакое занятие на причале в этот день. Боцман знал, что в этот особый  день  на берегу так же пустынно и скучно, как и на корабле. 
   Вдруг Боцман почуял, как в  коктейль корабельных запахов металла, пэхавэшной краски, машинного масла, льняных пожарных рукавов, сдобренный крепким амбре турбинного керосина, примешался ещё один. Но какой! Из вентиляционного грибка камбуза повеяло  духом варящегося мяса. До обеда оставалось ещё около двух часов. Боцман, закрыв глаза и подняв нос, с наслаждением  втянул  порцию густого бульонного аромата и судорожно проглотил комок, молниеносно образовавшийся в  горле.
    Камбузный дух напомнил Боцману о приближении обеда, и настроение  у него немного улучшилось. Не всё так плохо! В конце концов,  закончатся  политзанятия, и  засидевшийся флотский народ вывалит на палубу, на свежий морозный воздух, и Боцман вновь станет центром матросского внимания. А там объявят и  предобеденную приборку,  бачковые потянутся на камбуз и, возвращаясь  с полными бачками в кубрики, разнесут  аппетитные запахи  по всей палубе. Числилась за Боцманом одна слабость. Любил он   сопровождать  бачковых от камбуза в кубрики. Вытянув нос,   следовал в кильватере бачка, за которым тянется  шлейф съестного аромата  доброй матросской еды. Но до обеда ещё далеко.
    И тут Боцмана осенило! Есть лекарство  от  собачьей хандры! Любой,  пусть самый неважнецкий мосол из того самого котла с бульоном, который спеет  на камбузной плите, как рукой снимет его душевную хворобу.   Как пить дать, поможет, вылечит  несомненно!   
    Самый раз  наведаться на камбуз с визитом  вежливости.  Прежде чем исполнить  замысел, пёс  высунулся  из укрытия, дабы уточнить рекогносцировку. Ha пустынной, цвета  старой телячьей кожи палубе ветер  хороводил  редкие   снежинки,  которые разлитым молоком  собирались под торпедными аппаратами,  на ватервейсах вдоль бортов и комингсах люков - зародыши сугробов. Но сугробами им не стать, через час на палубу выйдут одуревшие  от духоты и муторных политических наук матросы и с удовольствием пройдут голиками (метла из прутьев) по палубным закоулкам. Вон гляди-ка,  вахтенный у трапа  уж застоялся, бедолага,  и,  дабы  согреться и  скоротать оставшийся до смены час, усердно скребёт голиком шкафут. Вид безлюдной палубы, как на «Летучем голландце», не обрадовал Боцмана. Он выбрался из ящика и, обогнув люк машинного отделения, не спеша, направился в сторону рубки корабля.
   Камбуз  располагался  под  рубкой. Из  коридора,  проходящего сквозь   рубку,     в  камбуз   спускался  наклонный трап. Помещение  корабельного пищеблока  тесное,  изрядную часть его занимали громадная электрическая плита  и разделочный стол. 
   Боцман подошёл к двери  в рубку, но она оказалась плотно закрытой. Зима - на корабле  берегли тепло. Пришлось вернуться на  шкафут и  пройти   на левый борт.   Пёс  перевалил через высокий комингс двери и  юркнул в коридор.  С опаской прошёл мимо  трапа в офицерский отсек, где появляться ему не разрешалось,  впрочем, как и всем матросам, не имеющим дела в офицерском отсеке.   Приостановился на секунду у  наклонного трапа, ведущего  в матросский кубрик. Там его хозяин и лучшие друзья-приятели. Принюхался.  Из  кубрика  пахнуло тяжёлым воздухом  помещения, переполненного людьми.   Сморщив нос,  пёс чихнул и,  отпрянув от проёма,    решительно направился   к камбузу.
     Теперь, сумей-ка выцыганить  мосол у кока. Дело хоть с виду простое, но  требует сноровки, да и  капелька хитрости не помешает. Боцман примостился передними лапами  на  верхней ступеньке трапа, ведущего в камбуз и,  не двигаясь, решил ждать, пока  его  заметят снизу.  Появляться на камбузе ему было ни-ни, и он стойко  преодолевал  соблазн спуститься по трапу, чтобы  лично  наблюдать за   извлечением  косточки  из    котла.


                Не всё коку масленица

     На камбузе  приготовление   обеда   в разгаре.  Кок, татарин  Нигмедзянов, крутился возле плиты, что-то в сердцах безадресно бормотал по-татарски.  У него, как и у Боцмана, с утра день не заладил.  Сгорел  нагревательный  элемент плиты, и это уже второй за неделю.  Дежурный электрик, потыкал  контрольной лампой и поставил  диагноз: -  «Сгорел нагревательный  элемент, надо менять ». А как менять, если на плите  обед  для  полста   душ!  Теперь попробуй-ка,  изловчись и сготовь ко времени  на  печи без двух нагревателей.   К тому же рабочий по камбузу,  молодой  минёр-эстонец,  оказался  никудышным   помощником. Медлительный кулёма,  ничего не умеет, только поднести и подать. Всё приходится делать своими руками, а их всего лишь две...    
Старший матрос Нигмедзянов  отслужил  два года и разменял третий - последний, но старался,  как матрос первогодок.  Здесь не посачкуешь: каждый день  надо кормить команду и кормить так, чтобы ни в глаза, ни за глаза  никто не  попрекал. И хотя он не авралил, не  стрелял  торпедами или из орудия по надводным целям, не запускал реактивные глубинные бомбы,     не стоял на мостике за штурвалом, но  вместе со всеми  выходил в море,  готовил   еду в любых  погодных условиях,  как  эквилибрист, хватая на лету  сковородки  и кастрюли.  За это он пользовался уважением на корабле, ведь хороший кок  - это уже полкоманды. 
   Готовить же он умел,  а  к третьему году службы  понял, что готовить еду ему нравится, и возможно,  эта  флотская профессия станет его делом  на «гражданке».  Хотя,  будучи в отпуске, в родном татарском  посёлке,  Нигмедзянов  никому не рассказал, что на корабле он кок, а попросту повар. На рукаве его суконной голландки красовался  вышитый красным  шёлком  шеврон  минно-торпедной боевой  части, и  представлялся он  торпедистом. Почётная боевая  флотская специальность.             

                *  *  *

        Подождав минуту-другую,  Боцман почувствовал, что внизу обстановка накалёна до предела и гостям, похоже,   рады не будут. А значит,  выпросить  косточку  будет ох как  непросто,  потребуется время и терпение. Что же, он готов ждать.  Для этого пёс удобнее улёгся на живот так, что его передние лапы чуть свешивались с первой ступеньки трапа, а на  морде –   артист, да и только!-  состроил  обворожительный  собачий смайл. И то верно. Кислой миной разве кого очаруешь?
  Прошло ещё несколько минут, но на камбузе  не удосужились взглянуть на   пса, терпеливо ожидающего  собачьего счастья.    И в самом деле,  обед  «на носу», а работы невпроворот, чтобы  попусту глазеть по сторонам. Боцман продолжал терпеливо выжидать, наблюдая   за  видимой   частью  камбуза. При этом, приподняв кончик антрацитового  уха,  ловил  звуки снизу,  пытаясь угадать  передвижения кока и его помощника по  камбузу. 
     Чуткий  собачий слух  Боцмана ловил  массу разнообразных  шумов и звуков, рождающихся в  недрах  стального  тела корабля.  Порой  ему казалось, что корабль- это большое  существо, живая суть которого постоянно подтверждалась  множеством  стуков, скрежетом, щёлканьем, хлюпаньем, бульканьем, доносящимися отовсюду.  Даже если это существо спит или дремлет,  органы его, как  у  всех живых созданий, продолжают  функционировать, издавая  звуки на разный манер. Век собачий невелик и за  время  службы на корабле Боцман, (а ему оно казалось  долгим)  он  познал и запомнил  корабельную многоголосицу. Конечно, он  не  мог  понять  того, что издавало  тот или иной звук, но ясно представлял, откуда он исходил, в  какой части  корабля  рождался. Пёс   находил  в прослушивании корабля какое-то собачье удовольствие от  узнавания звуков и осознания их  принадлежности   родному  кораблю. Вот и сейчас  Боцман старался из общекорабельной  разноголосицы   выделить звуки камбуза, которые с лихвой дополнялись ароматами  поспевающего на плите  матросского обеда. 


                *  *  *

    Никто, ни кок Нигмедзянов, ни рабочий  по камбузу  так и не взглянул наверх,  и терпение  пса начало помалу убывать. С  Нигмедзяновым  отношения у Боцмана  были  сложные, если не сказать натянутые.   С одной стороны пёс не мог обойтись без мослов, а ими по должности   распоряжался  кок.  С другой - кок любил  чистоту и  приходил в негодование  при виде  в районе  камбуза обглоданную и брошенную Боцманом  кость. Возможно, косточку  пёс не бросал, а припрятывал на чёрный день, но для  кока всё одно.  А однажды, Нигмедзянов застиг Боцмана на камбузе, откуда его с пристрастием  выпроводил и, в сердцах,  пригрозил утопить пса, если казус  повторится.   Казус не повторился, но отношения  между ними  испортились - разбитую вдребезги чашку не склеишь.   Поэтому доморощенный дипломат Боцман понимал, что  попытка привлечь  внимание камбуза в такой напряжённый момент может быть понята превратно, не в его пользу.  Тем не менее,  посчитав лимит вежливости исчерпанным,  он  тявкнул,  давая о себе знать.    Тявкнул  дружелюбно, даже  заискивающе, чтобы   кок  и заподозрить  не смог, что Боцман попросту клянчит лакомство. Всего-навсего   сообщает, что   пробегал  ненароком мимо и решил зайти. Чай, со вчерашнего дня не виделись. А гостей, как водится, принято угощать.
      Наконец-то   незваного  хитреца  услышали.  В проёме  выросла  голова  эстонца, увенчанная  белоснежным  поварским  колпаком.   Появилась  и  пропала.
 «Теперь, одно из двух,-  пронеслось в ушлой  башке Боцмана,- или  эстонец появится с угощеньем  в руках, или же сам  кок не поленится предстать, вот тогда  на лакомство не рассчитывай!»

      
     Так и есть! Вот почему так устроено в жизни, не успеешь с дури помянуть лихо, а  оно уже тут, как лист перед травой?   В проёме  появилось красное, в капельках пота  недовольное  лицо  Нигмедзянова.  Белоснежный колпак он держал в левой руке,  правой готовясь  утереть пот со лба.  Редкие  усики  на верхней губе  топорщились  в разные стороны, что, известно по опыту,   не сулило окружающим  ничего путного.  Неужели не ясно? От такого кока только пинок в бок гарантирован, про мослы забудь.

     Боцману    сразу бы убраться восвояси, но надежда заполучить ароматную косточку ещё теплилась. И он, пытаясь всё-таки умаслить явно рассерженного кока, приветливо взмахнул ушами и  вовсю заулыбался  хвостом.     Напрасно,  ни артистизм его, ни хитрость Боцману не помогли.  С  утра раздражённый камбузными неурядицами  кок   не стал добрее.   Он с  досадой  махнул на пса рукой, приготовленной  для  удаления  пота со лба  и, пробормотав  что-то в  ёжик усов,  исчез. Внизу опять промелькнул безучастный  эстонец со скучными глазами, и Боцману  стало ясно, что  спасительного  мосла  ему  не видать до самого обеда.    Дальнейшее пребывание  у камбузного  трапа не имело смысла и могло лишь ухудшить и без того не блестящие  с коком отношения.  А вот этого-то Боцман, допускать  не желал и с потерянным видом  поплёлся из рубки. 









 
               
                Убежав от дождя, попал под водопад (посл.)

     На верхней палубе  ничего не изменилось, лишь падающий снег ей слегка добавил белизны.  После обидного фиаско на камбузе, Боцману уже  ничего не оставалось, как  сойти на берег, в надежде    избавиться от невыносимой хандры. Пусть глупым  беспричинным лаем,  но  облегчить  собачью душу.   Решился, но  прежде вздумал  всё же  осмотреть с корабля  свои  «владения», право  быть хозяином  которых он  отвоевал в том незадачливом  поединке с  «варягами».    Боцман  засеменил  по палубе вдоль левого борта,  добрался до  стойки  реактивной  бомбомётной установки. Этой странной штуковины  он остерегался, зная, что она, хоть и неживая, но может внезапно  крутануть в любую сторону  своей уродливой, ни на что не похожей головой. Потому с опаской взял правее,  мимо палубного люка    матросского кубрика, обогнул шпиль. Никто его не позвал, не окликнул, словно команда исчезла бесследно, и он  остался один- одинешенек на этом    громадном  железном чудище. От этого ужасного чувства  у пса что-то болезненно  сжалось в груди.     Хоть  и считал Боцман  корабль   своим домом, но, признаться,  в душе относился к нему как  к  живому  грозному существу,  которого   невольно побаивался.   И   остаться  на корабле совершенно одному, один на один с этим монстром, никогда бы не отважился.
     Пёс суетливо преодолел  волнорез, отсекающий  собственно «бак» корабля от палубы.    На самом носу корабля, у гюйсштока   остановился и, вытянув шею, осмотрелся. Дальше по каналу,  в сторону внутренней гавани  у причала дремали  тральщики, с виду такие же безжизненные, как  и противолодочные корабли. На противоположной стороне канала сквозь снежную пелену едва проступали размытые  грязно-рыжие  пятна старых немецких домов с высокими черепичными крышами.       
         На причале  ни   души - ни людей, ни собак. Мелкие снежинки  слегка  припорошили газоны прилегающего к причалу сквера и  серыми змейками извивались  по асфальту причала.  Из дверей одноэтажного   клуба  береговой базы, что  напротив стоянки  кораблей, выскочили   матросики. Закурили, но пронизывающий, ледяной ветрюга быстро загнал их  восвояси. Снова  стало пустынно.  Боцман не смог найти взглядом на причале  ничего мало-мальски заслуживающего,  ради чего стоило бы сойти с корабля в такую погоду. Тем не менее, одержимый  желанием уйти на берег просто так,  без причины,  он решительно направился  на шкафут.             
               
                *  *  *
     Корабли противолодочного дивизиона  сплочённой  ватагой борт в борт прилепились к причальной стенке.   На   шкафуте, между ходовой рубкой и  надстройкой, где возвышалась  гигантская шайба  антенны   наведения  пушки,  устроен проход на корабли  второго и третьего  корпуса. Здесь же несли вахту постовые  у трапа и находились  те самые проёмы  между бортами, которых  панически  боялся  Боцман.   Для человека перешагнуть полуметровую щель не представляло труда. А вот  Боцману, перепрыгнуть с борта на борт было нелёгкой и подчас опасной задачей.  Пока всё обходилось:  Боцман с осторожностью преодолевал  эти страшные щели. Понадеялся на лучшее он и в этот раз. 
      Первый проём между бортами  родного  и соседнего кораблей Боцман пусть неуклюже, но преодолел. Пересёк   палубу  соседнего корабля   и приблизился  к его противоположному борту. Здесь его ожидало очередное препятствие – такая же щель между бортами.   
    
               
                *  *  *

     На соседнем корабле вахту у трапа  нёс  молодой матрос Хрипков, которого Боцман знал, как и каждого из пяти сотен  матросов дивизиона.  Правда,  Хрипков  не входил в круг  близких друзей, которым пёс доверял, позволял  трепать себя  за уши, великодушно подавал лапу и для которых  был готов на всякие потешные выкрутасы.               
       Первогодок  матрос  Хрипков топтался  на шкафуте, стараясь согреться  после почти  двухчасового  пребывания  на влажном   балтийском  норд-весте.   Вся команда с утра изнывает на политзанятиях в душных кубриках, а он на свежем воздухе, хоть и продрог  малость.  Не беда,   через полчаса, как раз к окончанию занятий, его  сменят, а там и обед не за горами с «адмиральским» часом в придачу. Служба флотская, конечно, не курорт, но приятных  моментов  не лишена.
     На палубе появился Боцман.  Покосился  на Хрипкова  и зацокал когтями  по стылому металлу, перебираясь на другую сторону  корабля. Приблизившись к борту,  с опаской заглянул в    межкорабельную расщелину и, поражённый её ужасным видом, в нерешительности замер. Это его и сгубило.  Немалую лепту в дальнейший  ход   событий внёс  Хрипков, который убедившись, что  палуба пустынна, так некстати вздумал пообщаться с  дивизионным любимцем.
 - Ну что, Боцман, желаешь сойти на берег? По делам или просто прогуляться  вздумал?
    Боцман поднял на Хрипкова  чёрные маслины печальных глаз  и  не ответил.
 - О, да ты, братец, видать,  не в настроении…Что случилось,  дружище?
На это Боцман, уже готовый прыгнуть на соседний борт, лишь повернул голову  и удостоил Хрипкова ещё одним, но уже укоризненным взглядом, мол,  извини, ну нет желания у собаки общаться!  И правда,  с утра  пса  одолевала хандра, на сердце  скребли кошки, которых  он терпеть не мог  и наяву. А тут ещё кок по «старой дружбе» обездолил…  Впрочем, всего не расскажешь, да и не поймёт же матросик. Что  брехать тогда  попусту?   И вот этот  поворот головы дорого обошёлся Боцману! Досадуя на Хрипкова, да и вообще, на всё и вся, он   не собрался, как следует, и неуклюже прыгнул на палубу соседнего корабля. Уже в прыжке пёс почуял неладное.
  -  Не так!  Ох, не так! -  мысленно запаниковал  Боцман.
     Однако,  и в страшном сне он представить не мог, чем  на сей раз  обернётся  попытка достичь  соседнего борта.  Ведь бывали случаи и похуже, но в заключительной стадии  прыжка пёс как-то подбирался, изворачивался и  приземлялся  на  соседнем корабле, хватаясь подчас, как говорят,  зубами за воздух.  И на этот раз  Боцман  передними лапами всё-таки дотянулся до  соседней палубы. Оставалось  только  выжать провисший  между корпусами кораблей зад,  и  через секунду инцидент  был бы забыт.  Но в этот скверный день  собачья фортуна отвернулась от   Боцмана  окончательно. Его правая сильная лапа попала  на ледышку, проскребла её  когтями до металла палубы, и уже было зацепилась! Однако, беспомощно свисающий массивный зад  стащил собаку с палубы, и Боцман, не успев подать голос, рухнул в  узкую и глубокую щель между кораблями.


                Купель мала, да немало дала

    Пока он падал,  чертыхнулся по- собачьи и почему–то пытался вспомнить, какая нелёгкая его дёрнула  сойти на берег. С этим мучительным вопросом  Боцман достиг поверхности ледяной воды и  с разгона окунулся  с головой.
      Вынырнув,  пёс яростно   заработал  лапами, пытаясь снять с тела  оцепенение от резкого воздействия  студёной воды. Оторопь прошла,  и он  посмотрел  вверх, откуда  только что так нелепо рухнул. Полоска свинцового балтийского неба  и  всё.  И всё!? А где же вахтенный?  Ему что, недосуг?  Пусть пёс пропадает почём зря!   Да нет же! Боцман отбросил эти панические мысли. Попросту, как на грех,  никто не заметил его неожиданное  падение. Час от часу не легче!  Пёс сгоряча уж решился было добраться до причала  вплавь, но вовремя  одумался.  Ведь  для этого надо было обогнуть корабль с носа. Да и что это меняет? На двухметровую стенку причала ему всё равно не взобраться.  Тем временем  густая его шерсть  окончательно пропиталась  водой, и холод стал нестерпимым.  Боцман понял, что так он  долго не протянет. Ему  стало жалко себя,и он жалобно заскулил, продолжая судорожно перебирать лапами.
               
                *  *  *

   Вахтенный у трапа  Хрипков действительно  не видел  падения Боцмана,  обернувшись  на  проходящего   по правому борту дежурного по кораблю. Всплеск он услышал, но не обратил на него внимание, так как  вода меж бортами рядом стоящих кораблей   обычно громко хлюпает и всплёскивает.   Однако Хрипкова удивило внезапное исчезновение собаки с палубы соседнего корабля.  Пёс словно испарился.  Не мог же он мгновенно пересечь восьмиметровую  палубу и сбежать по трапу на берег.
     На корабле, стоящим  у причальной стенки первым корпусом,  вахтенный  комендор Тарасюк  стоял лицом  к трапу и никак  не мог видеть происходящее за спиной. Хрипков окликнул  коллегу, чтобы спросить, не пробегал ли Боцман по трапу на берег. И в этот момент  они услышали жалобный  собачий голос, доносившийся неизвестно откуда. Хрипков глянул за борт  и всё понял. Внизу, на  трёхметровой глубине, в узкой расщелине между  бортами несчастный пёс  нарезал  круги,   с надеждой поглядывая  вверх. Заметив  голову Хрипкова и поняв, что его услышали,  он, радостно тявкнув и  заскулил  сильнее.    Теперь-то  в беде  его не оставят, раз увидели, в каком бедственном  положении он пребывает!
 
     Хрипков  не более секунды  пребывал  в замешательстве. Что предпринять, для спасения собаки?   Пока было ясно  лишь то, что спасти  собаку будет непросто. Не мешкая, нажав на сигнальную гашетку, вызвал помощь. Появился дежурный по кораблю, старшина минно-торпедной боевой части.  Взглянув вниз на беднягу, он  понял, что предстоит  нелёгкая спасательная операция,  и, судя по всему,   времени на её проведение остаётся немного.  Собака может погибнуть на глазах!  Не раздумывая, дежурный    бросился  на нос корабля, где в форпике  хранился боцманский скарб – верёвки,  тросы и   монтажные пояса.               
     В ожидании помощи, Боцман из последних сил  продолжал  перебирать лапами в ледяной воде. С каждой секундой  холод  всё глубже проникал  в  тело. Пёс  уже не чувствовал  хвоста, а  лапы становились деревянными. Вверху, в проёме меж двух бортов,  появились  ещё  матросские  головы, но почему-то никто не пытался   вытащить его из воды. Собравшись с  силами, Боцман   возмущённо залаял, словно,  пытаясь сказать: «Давайте же…! Делайте что-нибудь !   Терпеть больше нет  мочи!».    
     На верху же не знали, что предпринять. Пока решили бросить  пробковый спасательный круг. Но пёс почему-то им не воспользовался, считая,  видимо, что   вправе требовать  принятие    кардинальных мер по его спасению из водяной   ловушки.
      Но вот, наконец-то, на месте происшествия вновь появился  дежурный старшина. Надо бы отдать должное его  оперативности - с ним  находились  два матроса, причём,  на одном   был надет надувной спасательный жилет и широкий монтажный пояс, к которому  принайтован толстый конец  джутовой верёвки.  Они,  преисполненные решимостью спасти Боцмана, не мешкая, принялись за дело. С борта спустили  два кранца. Матрос   начал спускаться в проём, цепляясь за  тросы кранцев и упираясь в борта ногами и руками.  С приближением к воде борта    расходились, и матросу остались только тросы кранцев  и  верёвка, прихваченная  к  монтажному поясу. 
 

                *  *  *

    Спасателя своего Боцман приветствовал  радостным  нетерпеливым тявканьем.  Теперь то его спасут!  Скорее бы! Ведь ещё немного – и, глядишь, пёс  камнем  пошёл бы  ко дну.     Но спасательная  операция  была ещё далека до  успешного завершения.  Наступал самый ответственный и трудный этап. По замыслу   старшины, матрос должен был взять пса в руки, а затем их двоих  поднимут за верёвку  на палубу.
     Боцман был  той  распространённой собачьей породы,  которую  в народе называют «дворянской».  Если присмотреться, то  можно разглядеть в нём что-то от спаниэля и  от русского  чёрного терьера.  Однако,  явная диспропорция   коротких ног и довольно массивного туловища  выдавала  довольно хаотичное  и самопроизвольное смешение собачьих пород.  Но, «дворняги»,  позвольте  не к месту заметить,  не претендуя на собачий аристократизм пропорциями, окрасом и родословной,  порой могут дать фору   породистому псу  в  уме, смекалке и таланте, что в полной мере относилось к  нашему герою, корабельному псу  противолодочного дивизиона.   
      Всё это   к тому, что  Боцман был коренастым, не маленьким псом  и тянул, быть может,  на  пуд, не менее. Поэтому  подвешенному на верёвке  моряку стоило немалых  усилий  захватить терпящего бедствие пса и удержать его,  промокшего до  последнего волоска, в руках. А уж  вся тяжесть  подъёма  их обоих пришлась  на  сильные руки  оказавшихся по случаю рядом матросов.  Подъём спасателя и спасаемого  сопровождался непредвиденными трудностями. Матрос  довольно лихо спустился вниз, помогая себе руками, которыми он упирался в борта и цеплялся за  концы спущенных  с двух бортов кранцев. С  собакой  же в руках он превратился  в пассивный груз, пытаясь, правда,  что-то изобразить ногами для облегчения   подъёма. Да и щель между бортами оказалось узкой, для   негабаритного   симбиоза  тел человека и собаки. Спасателям на палубе пришлось передвинуться  на несколько метров  ближе к носу корабля, где корпус    сужался, и пространство  между бортами  позволяло  беспрепятственно  завершить  спасательную операцию.
                *  *  *
      Наконец,  испуганный, полуживой и уже ничего не соображающий Боцман оказался  на палубе. Вода стекала с его  лап, хвоста и ушей, образуя ручейки, которые слились в один поток у ватервейса, в поисках  первого  сливного паза.  Мокрая шерсть облепила тело Боцмана и, безжалостно проявив  все изъяны  его «дворянского» телосложения  придала ему неприглядный,  жалкий  вид.  Довольные успешной операцией по спасению   пса матросы,  любовались комичным видом  питомца, считая дело законченным. И то верно. Пёс    на своих четырёх твёрдо стоит на палубе, все живы и здоровы.   В этот момент Боцман,  похоже, обретший  себя, сыграл классический номер мокрых собак.  Он неожиданно бодро для своего плачевного состояния тряхнул шкурой так, что град крупных брызг с его длинной густой шерсти накрыл разом спасателей и сочувствующих. С незлобной  руганью и смехом матросы  шарахнулись в стороны. Боцман, видимо  поняв свою оплошность,  виновато тявкнул, мол, извините. Однако эта инстинктивная  выходка   пса  отрезвила эйфорию окружающих. Срочно вызвали       хозяина собаки, который  куском чистой фланелевой ветоши растёр  своего дрожащего от холода и стресса питомца. Из форпика принесли  старый бушлат, в который завернули  пса, так, что наружу торчал лишь его  кожаный нос, да из глубины с признательностью поблёскивали чёрные  маслины собачьих глаз.  Приятное, живительное тепло возвращалось в измученное тело  Боцмана.    От не выраженной   благодарности и любви к его спасителям   сладко защемило собачье сердце.  Он начал   тихонечко поскуливать, выглядывая   из матросского бушлата  третьего срока. И вдруг пёс почувствовал, что на душе  у него стало покойно и светло, что  никакой тоски  у него уже нет, и нет никакой обиды на кока, и что вполне он согласен  со здравым смыслом относительно происшествия с «варягами», и респект тому матросику  с метлой, что не оставил его в беде.   Словно  принял Боцман   целительную  купель- нырнул  одним псом, а вытащили  его  из студёной воды совершенно другим. Будто, хвороба его душевная  зацепилась  за что-то  в глубокой железной расщелине. Зацепилась и осталась, будь он неладна.
     А понедельник?  Что понедельник – день как день, пусть не лучше других дней недели, но и не хуже, но разве что,чуть-чуть.   
    Отстоявший  уже вахту  Хрипков,  хоть и   продрог, в кубрик  не ушёл.  Радуясь счастливому вызволению  Боцмана,  он с участием  смотрел на спасённого, которого, как малого дитяти,  держали  на руках. Под умиротворённое поскуливание  пса  ему почему-то вспомнился родной дом в далёком шахтёрском городке, который  он покинул  полгода назад. Внезапно вспыхнувшее ностальгическое чувство, перехватив горло,  накатило крупную слезу в уголки глаз.  «Ещё не хватало  взрыднуть для полноты картины!» - охладил себя  Хрипков и, дабы не выдать себя, повернулся и быстро направился в кубрик.

                Эпилог

     В конце декабря   корабль наш ушёл  на  капитальный ремонт  в Либаву, и возвратились мы   через год.  Год на срочной  военной службе –  большой срок. Треть состава демобилизовалась, пришло пополнение. Когда возвратились в  базу,  пса   в  расположении дивизиона  не было.  Наверное, я бы и  не вспомнил  о нём. Но как-то, ранним январским утром  на физзарядке,  пробегая в составе матросской «коробки»  между  бесконечными цейхгаузами  береговой базы, обратил внимание на овчароподобную дворнягу. Она  шарахнулась  в сторону, видимо, испугавшись  нашей  дышащей  паром на морозе и гулко  топающей  в ногу  «коробки».   Узнав в собаке  подругу   Боцмана,  я сразу же вспомнил  о нём. В тот же день  начал расспрашивать  о дивизионном псе, как и  куда он исчез из дивизиона.

       Оказалось,  что  увёз его    матрос, корабельный хозяин пса, когда ему пришла пора демобилизоваться.  Настолько он  привязался к Боцману, что упросил  командира отдать ему  пса. Да и Боцман не мог уже оставаться без  своего хозяина. Корабельные рукоделы  смастерили из толстой кожи добротный   ошейник  с нержавеющими  заклёпками  и кольцом для поводка. Никогда пёс не носил ошейник, но, рассказывали, принял смиренно, понимая, что без него -никак.     Вдвоём они, матрос в чёрном флотском бушлате и абсолютно чёрный  пёс,  под  душещипательные звуки марша «Прощание славянки», последний раз  спустились   по трапу  с   корабля.   Стало быть,   пёс-матрос по кличке Боцман, отслужив  своё на русском  флоте, демобилизовался  и  ушёл  с родного корабля навсегда, как и мы все, каждый  в своё время.