Всё ещё мёртв

               



    То, о чём я сейчас расскажу, прошу хранить в тайне, потому что это неразделимо с моей подлостью и невоспитанностью. С кем не бывает – подслушал, украл, подглядел. Мысли же мои, хочу предвестить, относятся ко мне крайне обвинительно. Уж поверьте.
    Однажды, проходя мимо деревьев с почти опавшими листьями, на которых выжившие, но умирающие члены представляли себя, как веснушки, я любовался дорогой впереди, застывшими силуэтами русских баб, склонившихся, будто бы, на парапет веков, но в действительности – над колодцем, напевая «Вниз по матушке по Волге», «Ох, да слобода ты ли моя, слободушка…», думал о смерти, о её предпочтениях, правилах, закономерности, и наконец, о её жизни в наших головах. Вдыхал девственный воздух, в котором, не нарушая его гармонии,  пестрили ароматы деревенских блюд. Тогда был последний выходной день, воскресный. Я ждал такси, бродил взад и вперёд по зелёной тропинке подле грязевой дороги – второй по важности русской беды. Внезапно моё внимание привлекли задыхающиеся стоны, успокаивающий их бас, противный, стреляющий словами фальцет, иногда переходящий в плач. «Дай-ка гляну обстановку…» - подумал я и зашагал в сторону огромного дома. Подойдя к нему, позвонил, меня встретил, по-видимому, дворецкий, впустил, ничего не спрашивая. Когда мы шли к двери, он решил удостовериться: «Вы же доктор, да?». -  «Да…», - ответила моя поспешность. Когда мы вошли в дом, у меня невольно открылся рот, дёрнулся нерв на виске и упала трость, - стены были облеплены картинами, как грудь высохшего ветерана орденами, всюду были книги, какой-то творческий беспорядок сопровождал каждый орган здания. Поднявшись на второй этаж, пройдя по коридору, со стен коего меня сверлили острые глаза портретов, мы зашли в спальню. Обстановка комнаты была проста: двухместная кровать, слева тумба, справа вкрученная в стену советская лампа, шикарное кресло под ней и много картин вокруг, естественно. В кресле сидел в бордово-бархатном халате помятый старичок с острым взглядом, держащийся за живот, на кровати сидели старуха и двое детей, напротив кресла стояли мужчина с женщиной средних лет.
    В тот момент в моих глазах рисовалась картина солёно-горького предчувствия смерти, мокрого, холодного, гнилого, печального и священного. Лишённые надежды взгляды всей семьи были устремлены на меня, а скорее, в мозг, в затылок. Молча, я вошёл, не будучи доктором, растерялся, попросил всех выйти. Не нарушая тишины, все вышли, кроме больного. «Возьми тумбочку, сядь возле меня», - попросил старик. Я выполнил его прошение, положив обратно в выдвижной ящик вывалившуюся бутылку старого вина, и, удивляясь своим словам, спросил: «Вы думаете, что умрёте?». – «Знаю, сынок. А как ещё, с моей-то хворью…», - «Я не доктор», - вырвалось у меня. «Это понятно, ты на него не похож», потом, после паузы: «Мне надоело жить, я выполнил своё предназначение, закончил все более-менее важные начинания, теперь могу тапочки белые присмотреть, не так ли?», - хриплый смех, добродушная улыбка, как в голливудском фильме. «Мне этого пока не понять», старик через минуту молчания ответил: «Я – бездушный скелет, на котором шевелится и удовлетворяется минимальными плотскими желаниями мясо. Я ни на что уже не способен. Скажи им, что я умер. И пусть зайдут через день. Без лекарств и дня не проживу, так что…», - глубокий кашель. Казалось, у старика внутри что-то взрывалось, било мелкой картечью, его грудь тряслась, конечности то мякли, то напрягались… Мне было невыносимо страшно и, признаюсь, интересно. Тем временем все признаки жизни покинули тело.
    Пока оно остывало, я оглянулся: из-под края одеяла выглядывал оранжевый конверт. Я его засунул себе во внутренний карман и удалился, рассказав семье печальную для них новость. В ту самую минуту засветились глаза поддержанной «волги» и жёлтая машина увезла меня домой.
   Приехав в город, я расплатился с таксистом, попрощался взглядом с оранжево-фиолетовым небом, зашёл в дом, переоделся, начал читать записку.
    «Все мы иногда думаем о собственной смерти, а вот что в этом самое приятное и уютное – так это осознавание своей значимости и влияния, придумывание огромного количества людей, стоящих в очереди, чтобы попрощаться с твоим безжизненным холодцом. Позже всплывают более адекватные рассуждения: «…Я не так уж много заслужил, не столько работал, чтобы пришла толпа малознакомых мне людей…»; «…Всё-таки пора вкалывать, чтобы это заслужить. Да, настало время поработать на себя…».
   И, искусственно открыв в себе второе дыхание, начинаешь раздавать советы: «Лен, когда я умру, не забудь приготовить жульен с грибами на поминки. Моя племянница его просто обожает, ты знаешь. Никифору Дмитричу налей вина, которое у меня в тумбе возле поношенного портмоне». А перед смертью «Ну что ты плачешь, не плачь! Я о своей жизни не жалею. Скажи детям, что… что…» Согласитесь, так умирать приятно, находясь в преклонном возрасте, обеспечив жизнь детям и внукам, вкусив кровь и плоть Сына Божьего незадолго до кончины.
   Смерть может вселять в людей жизнь, словно отдавая частицы энергии и превращаясь в пыль…
   Помню, был на одном собрании, лет пятнадцать назад, в Белфасте, кажется. Ну, не важно, где. Вобщем, это был тайный съезд влиятельных выдумщиков по приглашениям. Приехало много людей и не очень: писатели, списатели, желтопресники, самодовольные олигархи, польщённые комплиментами своих верных псов, художники, изобретатели, даже актёры и артисты. Эта сумбурная смесь, интеллектуально-бесформенная биомасса должна была выбрать единый путь развития человечества, способы политической помощи либералам, утопающем в жиже либерального нигилизма, как следствия своего прыжка в болото в 90-е, так как приглашающая нас сторона была с упомянутыми политическими взглядами. И что вы думаете? Правильно, все спорили, не соглашаясь друг с другом, путаясь, завираясь и лишь усугубляя положение. Один дряхлый старикашка, которому по виду было лет 200, не меньше, преставился прямо во время дискуссий. Всё, как положено: скорая помощь, всхлипы, рыдания, тишина. Тишина. «А кем он был?». - задал вопрос одутловатый, откормленный парень с рыжим чубом. «-Филолог, кажись…» - ответил рыжему сутуловатый физик с распотрошенной, даже наэлектризованной белой шевелюрой. «Да, он работал в сфере романо-германской филологии. Мифологию ещё любил» - отозвался женский голос. Так, по нарастанию, все обсуждали жизнь этого человека, плюсы и минусы филологии, начали составлять план, - первое собрание удалось. Второе, третье и так далее, - все они начинались с поминок Егора Арсеньевича, вовремя умершего старика. В итоге мы решили в первую очередь включить в программу среднего образования изучение четырёх языков, назначили стипендию ребятам с хорошими оценками по этим самым языкам, студентам её просто повысили.
      Когда я окончил школу искусств, в детстве, мне казалось, что стану музыкантом. Меня вдохновляли орган и клавесин Баха, скрипка Вивальди, гитара Альбениса, виолончель Ростроповича, фортепиано Листа и его учителя – Бетховена. Я был впечатлителен и плодотворен в своём творчестве. Поэтому моя карьера пошла вразрез родительским суждениям о зарплатах художников и музыкантов. В своё золотое время я грезил о спокойной смерти, когда я буду окружён внуками, лежа под шерстяным одеялом и слушая классическую музыку через какой-нибудь дорогой прибор. Я представлял себе смерть в жёлто-коричневом свете концерта ре-бемоль для флейты Баха, первой части. Да, глупо, но романтично.
    Грёзы грёзами, но, в конце концов, я стал писателем из-за одной глупой случайности, или случайной глупости. Это произошло, когда я был в зрелом возрасте, уже с детьми и устоявшейся работой – играл в одной секте на синтезаторе за хорошую зарплату, - дело было накануне Рождества. Я шёл с работы в супермаркет по пути к дому. Когда входил в магазин, заметил, что один мужчина присел, держась за сердце. Я, естественно, к нему подошёл, спросил, нужна ли помощь. Он ответил, что он писатель и дал мне рукопись, которую я должен был отредактировать и отдать на следующий день в редакцию какой-то газеты. Потом он спросил, кто я, на что я ответил, что музыкант. Мне показалось, что он умирает. И я пошёл осуществлять покупки. Когда выходил, то этот мужчина лежал в том самом месте, но уже бледный, с открытыми глазами, вобщем, мёртвый. Вы знаете, если бы я вызвал врачей,  то они прибыли бы минут через сорок, в лучшем случае. Потому что город у нас маленький, врачей мало, плюс люди в преддверье праздника, ну вы понимаете. Мне бы не удалось его спасти. А если бы людей позвал, то они бы меня не отпустили до завтра, а мне домой явиться нужно, не так ли? На следующий день статью эту я написал, хоть и быстро, не вдумчиво, как сейчас, но редакторы решили, что это лучшая работа якобы того мужчины. И, узнав, что он в прошлый вечер в ящик сыграл, они принялись разыскивать меня. Потом хвалили, убеждали в наличии огромного таланта. Я, человек добродушный и отзывчивый, не стал лишать удовольствия этих людей читать мои статьи. Окончательно поменял профессию. Но совесть всё же вспоминала слова Христа о том, что, якобы, все совершённые дела возвратятся…»
    На этой фразе я остановился, отложил записку на табурет.
    Смерть подпитывает жизнь, одна без другой не могут сосуществовать, не могут дышать! Будто они – это кислород. Две молекулы одного химического элемента. Смерть имеет характер, у неё есть привычки, права и обязательства. Возможно, Смерть – это житель совершенно незнакомого нам мира. Может быть, там и Жизнь, и Смерть, и десятки, сотни, тысячи подобных Жителей, может есть Бог, а может, эта власть дана Жизни, или Смерти. Может, это две стороны одной медали, может Они сосуществуют в одном теле и думают одной головой… Может, это и есть Бог…
    До конца письма остался абзац. Я пошёл на кухню, сделал крепкий кофе, покурил трубку на балконе, пропалив кашне. Надев подаренные оранжевые, а после стирки, теперь уже белые тапочки, поплёлся в спальню. Поднял оранжевый конверт, под которым лежало письмо, продолжил читать:
   « Я закончил поиски в жизни, готов к смерти, знаю, что за ней последует здесь, на Земле. Я простился с творчеством. Поэтому я всё ещё мёртв».