Сделаем это вместе

– Сделаем это вместе, – предложила однокурсница по факультету журналистики МГУ Маргарита Бычкова, похожая на воинствующую демократку Новодворскую (от одного взгляда на которую охватывала ностальгия по временам недавнего застоя, а то и диктатуры). – Давай?
– Да я, собственно, всегда готов, Рит. Ты кого предпочитаешь, парня или дев¬ку?
– Мужика хочу! Все есть – помещение, деньги… А мужиков нет.
– Кадры в период реконструкции решают все, – согласился я, закусывая и выпивая. – Но что именно сделаем?
– Журнал. Иллюстрированный. Глянцевый. Типа «Космополитена».
– Ни фига себе! Прикольно было бы, конечно…
– У тебя же турагентство, – вступил ее супруг Юра Бычков, тоже однокашник, директор массовой рекламной газеты «Цент plus». – И журналистику знаешь.
– Знаю, – самонадеянно подтвердил я, чокаясь с Юрой. – Не понаслышке. Но агентство причем?
– Журнал-то туристический! – воскликнул Бычков. – Сейчас бум. Туризм. Отдых. Путешествия. Вояжи.
– Так и назовем – «Вояж». Коротко и ясно.
– Завтра подадим документы на регистрацию. Заходи к нам Петровку.
– Не 38, не волнуйся, – пошутила вальяжная Маргарита, разглядывая меня сквозь линзы очков и вспоминая, должно быть, студенческие бдения под гитару у костра на картошке в Бородино: я ей тогда нравился.
Мы вернулись к компании, отмечавшей новоселье нашего однокурсника Андрея Мальгина (бывшего на закате перестройки московским депутатом, редактором журнала «Столица», одного из первых в СССР официально-демократического, – Андрей Мальгин, умилялась та же Новодворская, – веселый и дерзкий мальчишка, который любит разорять тоталитарные птичьи гнезда). Энергичный, шустрый, он сам «пробил» этот дом в переулке у Белорусского вокзала, перевел из нежилого в жилой фонд, организовал свою перестройку с капитальным ремонтом. В качестве соседей привлек людей именитых, к коим тяготел с младых ногтей. Поэтессу Беллу Ахмадулину с мужем, художником Борисом Мессерером, прозаика Евгения Попова, одного из авторов нашумевшего в конце 70-х «неподцензурного» альманаха «Метрополь», актеров, драматургов, юмористов, критиков. Новоселье пришли также отметить люди, ставшие известными впоследствии. Например, Светлана Конеген, с которой мы познакомились в 90-м году в Париже на радиостанции «Свобода», где подрабатывали у завкорпунктом Семена Мирского (за получасовой рассказ в эфире о наличии отсутствия колбасы в советских магазинах, бесправных инвалидах афганской войны или московских валютных путанах он платил по 800 франков, около полутора сотен долларов – серьезные деньги для прибывшего по частному приглашению из-за железного занавеса).
Конеген, тоже чем-то напоминавшая Новодворскую, но больше похожая на Собчака, выразилась тогда в том смысле, что история Советов детерминирована и иллюзорна, а исторический материализм – не более чем трансцендентальная имманентная апперцепция.
Присутствовала на новоселье и некая личность, ныне всемирно известная, сыгравшая чуть позже роль роковую в судьбе страны. Эта личность тогда была не в духе и выказала лишь брезгливость к журналистике вообще.
А я в ту пору стремился вернуться ко второй древнейшей профессии. Наскучило торговать шкатулками, матрешками и картинами. Хотя торговали мы в Хаммер-центре, как в народе называли «Совинцентр» на Красной Пресне, лихо. У нас с Ольгой были магазин сувениров «Русь» и картинная галерея «Ольга», а потом открыли там и турагентство «Веста +», съездив с группой в Египет и договорившись с влиятельным Усамой «посылать к нему людей»…
Период презентаций и ассоциаций миновал еще на рубеже 90-х. Наступали времена чисто конкретные. Все, кто считал себя предпринимателем (подавляющее большинство населения развалившегося СССР) что-то открывали, регистрировали, перерегистрировали. Как бы (это выражение было в моде) накатывала вторая волна очередного зарождения капитализма и свободы в России. Первая разбилась об октябрьский расстрел Ельциным парламента в 93-м. Теперь должны были загрохотать залпы большой бандитской войны: Глобус, Бобон, Сильвестр, Отари, Мансур (квартира последнего оказалась напротив редакции; в процессе создания журнала и в связи с неравнодушием бандитского авторитета к жрицам любви, именовавшим себя не иначе как фотомоделями и манекенщицами, мне довелось с ним познакомиться, – но об этом чуть позже)…
Ваучеры уже были распроданы за бесценок у винных ларьков и в подземных переходах. Приватизировались металлургические комбинаты, нефтяные вышки, газ, лес, рыба, алмазы, золото, телевидение, радио, газеты, журналы…Целые города и республики!..
Итак, на новоселье у Мальгина мы выпили за успех. Мы были в нем уверены. Газета «Центр plus» стремительно набирала обороты: еще недавно ее создателям приходилось самим мотаться по офисам и клянчить рекламу, а теперь с утра выстраивались очереди из желающих опубликовать на страницах газеты объявления: установка стальных дверей, противоугонной автосигнализации, снятие сглаза и порчи, повышение потенции, обналичивание денег, баснословные проценты по вкладам «МММ»…
Да и наше туристическое агентство развивалось. Начав со скромного объявления в газете «Частная жизнь» о турах в Египет («тайны древнего Каира, незабываемый отдых на Красном море, сафари с бедуинами в цветущей пустыне, танец живота в египетских ночах»), оформив нескольких новых русских, которые не торговались, мы наняли менеджеров и еженедельно отправляли рейсом Москва – Каир из «Шереметьево-1» внушительные, вызывавшие зависть у немногочисленных еще конкурентов, группы (частенько передавая Усаме с кем-нибудь из туристов увесистые пачки долларов, собранных с них же за поездку). Отправляли в Объединенные Арабские Эмираты, в Испанию.
Вели переговоры о покупке недвижимости на Кипре, в Турции и даже на Антильских островах. Принимали в Москве бесконечных эмиссаров, в основном мусульман, желавших выйти на российский рынок: пили с ними водку в «дубовом» зале ЦДЛ или в «Континентале», подсчитывали будущие недюжинные прибыли…
– Я ничего не понимаю в этих глянцевых журналах, – вещала Белла Ахмадулина, высвобождая острый локоть из заботливой пухлой ручки Мессерера и поднося ко рту со скорбно опущенными уголками бокал. – В них не печатают поэзию. Но это красиво. И должно быть много денежных знаков, в которых я тоже ничего не понимаю. Дай вам Бог.
– Устроим! – шумели выпившие однокурсники. – У «Вокруг света» до сих пор десятки тысяч подписчиков, а наш журнал будет круче!.. «Космополитен» 200 тысяч баксов прибыли дает ежемесячно!.. Будем брать рекламу у авиакомпаний, отелей, банков, турагентств, которые плодятся, как тараканы!.. На бирже «Алиса» Германа Стерлигова будем продавать рекламные площади!.. Подтянем и других миллионеров – Артема Тарасова, Сережу Мавроди, Вову Гусинского с «Мостом», мой друг с ним ГИТИС заканчивал, Мишу Ходорковского, который тоже с «Менатепом» поднимается, Борю Березовского!.. Одни наши!.. А ты антисемит?.. Будем брать с них бабки за фоторепортажи о том, как они отдыхают на Канарах и Багамах!.. И за фото их любовниц молодых!.. Организуем всероссийский конкурс красоты «Мисс «Вояж»!.. Да что там – всемирный! Финал проведем в Лас-Вегасе с вещанием на все страны мира по CNN, с Тедом Тернером договоримся по бартеру!.. Лучше в Маниле! В Буэнос-Айресе!.. И программу «Вояж» на первом канале захерачим, Влад Листьев, наш однокашник, поможет, он поднаторел в своем «Взгляде»!.. Откроем ночной клуб и казино «Вояж» с лучшим в России стриптизом негритянок, китаянок и мулаток!.. Сеть национальных ресторанов!.. Магазины международных сувениров!.. Организуем автопробег на джипах Москва – Мельбурн – Рио-де-Жанейро!.. Разверстай за это дело водочки!..
Я вышел от Мальгина ночью. Мигали во мгле светофоры. Было зябко с похмелья. На газоне перед мостом лежал человек. Ботинки стояли рядом. Из дырки носка торчал палец с кривым черным ногтем. Лицо человека было прикрыто журналом. «Вояж» – прочитал я на блестящей обложке с содроганием. Пригляделся – «Vogue».
– Ты живой, братан? – поинтересовался я. – Не замерз?
– Пошел на ***, – невозмутимо ответил читатель популярного французского журнала.
– Вопросов больше не имею, – признал я, разглядывая полуобнаженную красотку на обложке и размышляя о том, что абсурд в России сопутствует любому начинанию.
Остановилась патрульная машина. Вышли двое с короткоствольными автоматами. Не обращая на уставшего читателя Vogue особого внимания, потребовали у меня документы. Документов не оказалось – забыл сумку в квартире у Мальгина. Посадили в машину. Прихватив на Тверской двух проституток посимпатичнее, привезли в отделение милиции. Я стал бузить, мол, пресса, права человека!.. Затолкали в «обезьянник».
– Анжела, – представилась кареглазая крашенная блондинка, стягивая разор-ванные колготки. – Студентка юридического. А ты?
– Редактор иллюстрированного журнала.
– Я недавно голой фотографировалась для одного такого журнала, – сказала Анжела. – Пидор снимал – встань так, повернись этак, раздвинь ножки… А сам – голубец голубцом. У вас все, что ли, такие?
– Все, – ответил я. – Где-то я тебя видел.
– Так все говорят. Хочешь снять?
– Будешь мисс «Вояж».
– С дальнобойщиками, что ли? Я не плечевая.
– Позировать, – пояснил я. – Жюри международное.
– Жюри – это субботник? Когда все бесплатно?
– Жюри – это жюри. А еще на юридическом учишься… Ты в 80-х у «Интуриста» случайно не работала? Впрочем, тебе лет 10 тогда было.
– Да ладно! – Анжела сипло хохотнула и хлопнула меня ладонью по ляжке. – Как сам-то сюда попал? Мужиков снимал на скверу у Большого театра? Значит, по одному и тому же мы с тобой здесь делу. А то заладил: журналист, бля.
– По одному, – согласился я. – А на самом деле как звать тебя?
– Верка. А тебя?
– Сережка.
Нас выпустили утром. До освобождения я выслушал, с сочувствием, пониманием, как и положено журналисту, без пяти минут редактору, душещипательные истории с географией современных Сонь Мармеладовых и Катюш Масловых, соблазненных и покинутых. Подругу Веры несколько раз выводили «на допрос».
– Еще попадешься, – предупредил напоследок немолодой лейтенант со злым лицом, видимо, не слишком ценимый коллегами по работе, – будет тебе взъебка по полной программе.
С девчонками менты попрощались едва ли не почтительно.
– Двести баксов, – сплюнула Вера на улице. – Ладно, чего уж…
– Что – двести баксов? – не понял я.
– По таксе штраф стольник, а тут за журналиста, говорит, накинуть надо, а то в газету тебе сообщат, все такое.
– В какую газету?! И ты за меня двести долларов отдала?!
– Шарлоте субботник небольшой устроили, один мент даже с Петровки специально заезжал под утро. А я отдала. Потому что мне нельзя сейчас субботник. Выпить хочешь?
– Хочу.
Шарлота уехала спать. В коммерческом ларьке Вера купила бутылку «Распутина», шоколадку «Марс» и чипсы. Мы устроились на скамейке в тени лип. С романтической завистью глядели таксисты и ранние прохожие на Анжелу с высвеченными перекисью волосами, растекшейся по щекам краской, в серебристых сапогах с ботфортами, и на меня, опухшего и помятого, пьющих на бульваре водку из горла.
– Сережка, забери меня отсюда, – сказала вдруг Вера. – Поехали ко мне. В Каргополь. У нас сейчас совсем прозрачные светлые ночи. Мы с девчонками в такие ночи даже стеснялись купаться без всего. Хотя никого вокруг. Поехали. Молоко парное. Грибы скоро можно будет косой косить. Книгу напишешь, как этот… Достоевский.
– Позови меня в даль светлую, – многозначительно произнес я. – Не могу. Журнал надо делать.
– Ну и мудак, – Анжела затушила сигарету, сплюнула, встала и пошла, виляя высокими бедрами, по Тверскому бульвару. Посреди бульвара в лужице остался от нее окурок в губной помаде.
Она была права. Потом я в этом убедился. Но – Je ne regrette rien, как поет Эдит Пиаф. Я ни о чем не жалею.
***
На другой день мы взяли месячного щенка восточно-европейской овчарки. У нас уже был подросток Тимофей, Тим, ирландский сеттер. Его мы привезли из балашихинского питомника на дачу в поселке Новомелково на Волге. Но очень скоро поняли, что этого шебутного шкодливого рыжего ирландского лорда, породистого-распородистого, самого придется на даче охранять. И вот появился черненький, большелапый, от весьма суровой мамани ростом с теленка, которая во время смотрин нас чуть не сожрала, бутуз.
С похмелья я прикидывал, не дать ли щенку кличку Вояж? Или, например, по-русски – Путешественник? Назвали Трифоном. Но некие «тайные властительные связи» все же установились. Я осознал это лишь через восемь лет. Стоя с лопатой в руке у забора. И подставляя лицо октябрьскому дождю, чтобы скрыть слезы.