Неферитити и остальные. Сериал. Часть 2. 18 серия

Похоронная процессия началась. Впереди шли профессиональные плакальщицы. Они голосили и били себя в грудь, рвали на себе одежды, падали лицом в пыль, потом поднимались, делали несколько шагов и снова падали. Их протяжные стоны и вопли не были хаотичными, в них прослеживалась древняя монотонная мелодия, заученная, вызубренная наизусть до каждого звука, до каждого вздоха, до каждого всхлипа. Народ, стоя у обочины, воздевал руки, падал в пыль и голосил в тон плакальщицам.
Это было похоже на завывание ветра  среди грязно-желтых скал в Городе Мертвых. Много веков назад этот ветер, видимо, и стал учителем поющих на похоронах.
Плач был страшен своей монотонностью и неискренностью. А тем, кто ехал в золотых носилках над толпой в окружении молчаливых жрецов, плакать не полагалось. Родители умершей девушки, разодетые в сверкающие белизной одежды, покрытые тяжелыми золотыми амулетами, с посыпанными золотой пудрой лицами, с подведенными черной краской глазами, со скрещенными на груди руками, в которые были вложены символы власти, золотые плеть и жезл, должны были ехать молча, возвышаясь над людьми в своей божественной невозмутимости. И только двойные короны слегка подрагивали в такт носилкам,  а с левого плеча были приспущены одежды в знак скорби.
Как бы ни были фараону противны эти обряды, как бы не нарушал он их в глубине дворца, Эхнатон не посмел сделать этого на глазах толпы, приученной видеть в чете фараонов живых богов.
На берегу их ждали две барки, одна роскошная, другая попроще. В них процессия должна была переправиться на западный берег в Город Мертвых. Туда плыли только царская семья,  избранные приближенные, жрецы и отборные слуги.
Место захоронения должно было остаться в глубокой тайне.
Высадившись на берег, процессия пошла быстрее. Зловещие скалы сужались. Тропинка становилась уже. Процессия вытянулась и, наконец, остановилась у подножия одной из скал. Могила представляла собою глубокую шахту в скале, вырубленную заранее. Она стала приготовляться сразу же после рождения ее владелицы, ибо каждый родившийся должен был сразу же обзавестись своей могилой в меру своего положения и возможности.
28
Деревням, артелям рабочих и мастеровых, городским кварталам бедноты принадлежали огромные коллективные могилы, выдолбленные наподобие пещер в скалах. Они приобретались в складчину, стоили для общины чрезвычайных усилий. Иногда использовались природные пещеры, их отдавали в распоряжение самых бедных общин. Хоронить старались как можно плотнее, засовывая мертвецов после легкого, почти формального бальзамирования в любую щель между рядами покойных и тщательно утрамбовывая. Могилы долгое время оставались открытыми, пока не заполнялись до отказа. Последних втискивали стоймя, при необходимости даже вверх ногами, а потом заваливали пещеру камнями.
Жрецы обещали усопшим вечную жизнь в другом мире, в том же качестве, в каком человек ее заканчивал на земле. Крестьянин оставался крестьянином, рабочий – рабочим, чиновник – чиновником, фараон - фараоном.  Это была победа над небытием. Победа полная и, можно сказать, безоговорочная, если не считать сомнений, которые время от времени охватывали людей, и с которыми жрецы яростно боролись.
Тем не менее, почти каждый желал воскреснуть в любом виде, даже вверх ногами.
Чиновники имели другие могилы. Мелкий чиновник имел свою норку, где ему полагалось отдельное ложе. Рядом с ним клали глиняные дощечки и заостренные палочки, чтобы он мог и дальше составлять документы. Чиновникам крупного ранга отводились просторные гробницы, с комнатами отдыха, залами для приемов и кладовыми, где помещалась домашняя утварь, украшения, богатые одежды, а также сделанные из камня фигурки слуг – «ушебти», которые должны были прислуживать богатому начальнику и после его смерти. Эти могилы заказывались заранее, строились в течение всей жизни, расширялись и украшались по мере восхождения чиновника по служебной лестнице. Если смерть настигала владельца внезапно, до окончания удачной карьеры, тогда строителям гробницы приходилось в спешном порядке закругляться, и следы небрежности таких захоронений видны до сих пор.

Носилки с телом принцессы и царской четой поставили на землю. Эхнатон поднялся и сошел с них сам. Нефертити поддерживали под руки. Сумрачные жрецы окружили их. Эхнатон взглянул на их лица и опустил глаза. Ему показалось, что в их молчании сквозит злорадство. Всем своим видом они, казалось, говорили ему: «Ты хотел обойтись без нас – не получилось. Пусть ты считаешь себя хозяином жизни, но хозяевами смерти все равно остаемся мы».
Жрецы сами стали распевать заупокойные молитвы. Они протягивали руки ко входу в гробницу, и фараону почудилось, что кто-то, находящийся в глубине могилы, жадно вслушивается в их слова, ожидая покойницу. Может быть, это были столь ненавистные ему боги.
Вдруг Нефертити запрокинула голову и запричитала так жалобно, что жрецы прекратили пение и посмотрели на нее в недоумении. Царица пошатнулась. Эхнатон подхватил ее под руку и сжал запястье, чтобы она пришла в себя, но горло у него перехватило спазмами, и он закрыл глаза ладонью, чтобы присутствующие не увидели его собственных слез. Сквозь пальцы он заметил мастера Инани в толпе жрецов. Он жадно глядел на царскую чету. Кто пустил его сюда? Ах, да! Он сам повелел, чтобы художники изображали жизнь такой, какая она есть. Многочисленные фрески, где царица сидит у него на коленях, где они вместе едут на колеснице, дружелюбно беседуя, где они гуляют по саду или играют с дочерьми, где они целуются с Нефертити – все это были работы Инани и его учеников. Он сам разрешил им это. В пику всем этим огромным и бессмысленным статуям.
Но сейчас взгляд Инани показался ему нескромным, даже оскорбительным. Как раздуваются его ноздри, как будто он увидел нечто заповедное и хочет передать это всему миру. Вот смотрите, это увидел я! Это запечатлел я! Вот какими могут быть сильные мира сего! Такими же несчастными, страдающими, заплаканными, как и мы!
Это было за гранью дозволенного. Эхнатон судорожно попытался найти объяснение своим мыслям. Если бы он знал такое выражение как «частная жизнь», он наверняка бы сумел определиться. Но таких слов не было в языке египтян на заре человечества. Гений Эхнатона еще только пытался  нащупать эти понятия, запутавшись в противоречиях и в смутных ощущениях, как птица в силках.
И он решил идти до конца. Пусть видят его таким! Слабым, раздавленным.  Он разрешает запечатлеть им и это. В этом его сила.
Так они и остались изображенными на фресках,  Эхнатон и Нефертити. Она рыдает, запрокинув голову над телом дочери, а он сжимает ее запястье. За тысячу лет до Эхнатона не было ничего подобного и не будет ничего подобного еще тысячу лет после него.