Этот стон... Часть четырнадцатая. Мейлах в октябре

               
                Я, такой одинокий.
                Пусть пришёл бы, кто в дом.
                Хоть цыган, хоть бандит,
                Хоть товарищ, с серпом!

         На душе у Мейлаха было неуютно. Он, тоскливо уставившись на висящие на стене неисправные часы-ходики, нежным тихим голосом пел старинную еврейскую песню, в которой говорилось о том, что одному человеку всё время не везло. Он страдал от невезения.

 И вот, однажды,  судьба,  казалось бы, повернулась к нему со стороны удачи – любимая девушка пришла к нему на свидание к его дому. Он пошёл открывать калитку и потерял по дороге свои яйца и элемент сопутствующий им.

 Оно понятно, что в жизни так не бывает, но песня была настолько красиво-печальной, проникновенной, что мы с Лёней на всякий случай срезали бельевую верёвку, висящую под окнами страдальца, чтобы не искушала его без нужды. Раз он хотел застрелиться, то не нужно ему создавать условия, чтобы он подвесился.

         Синхронный перевод текста песни, сделанный другом Лёней,  может быть, отличался от оригинала текста. Мы были молодыми рысаками. Как говорится, у нас было ещё «всё спереди», но мы прониклись трагическим смыслом услышанного и примерили ситуацию на себя. От этого песня нам стала ещё понятней своей грустью.

- Дядя Мейлах! Не переживайте так. Зачем нагнетать такую грусть. Всё у вас на месте – сказал ему Лёня и подморгнул мне хитрющим глазом. Но наше сочувствие на словах – ничего не значило. Мы всегда имели желание позубоскальничать, не соблюдая меры, что мы немедленно попытались осуществить.

         Мейлах пару дней не выходил из дома, а когда вышел, мы, покрутив носами, делая вид, что не видим Мейлаха, стали перебрасываться между собой вопросами:
         - Интересно, откуда это тянет таким запахом? Неужели Мейлах опять ведро выколачивает? Вот неугомонный человек!

         Мейлах, спрятавшись за угол, вслушивался в наш разговор. Он не понимал, что мы его разыгрывали. Как только он появлялся, мы вновь крутили носами, недоумевающем взглядом искали по сторонам источник запаха и непременно останавливали свои взгляды на нём. Он чувствовал свою «вину» и, засуетившись, исчезал.

         В эту историю уже вовлекались и другие люди. Запаха не было, но когда о нём постоянно напоминали, то присутствующие тоже начинали думать, что запах есть! Эффект стадности, проявлялся, даже на беспочвенности.

         - Мейлах! Что ты мучаешь людей? Где ты берёшь этот запах? Отнеси его в баню, к Соломону. Объясни иму, что к чему, он тибя без билета должен пропустить, – советовала Рахиль Менделевна, хоть нос её давно ничего не чувствовал, кроме неудержимого любопытства.

         Совет Мейлаху показался деловым, и он вынужден был согласиться. Сборы его не затруднили. Мыло, мочалку и рубашку почти чистую, он нашел сразу, а с носками получилось не совсем. Они были, но один серый, а другой синий, в полоску.

 Стирал он их сам, но редко. Когда носок мог стоять на полу самостоятельно – значит в стирку, а если лежит, то можно ещё поносить. При такой системе отбора носки могли перепутаться. «Сойдёт, для районного центра», - подумал Мейлах и, сложив всё своё самостоятельно постиранное добро в авоську, засеменил в баню.