Дракон Мардука. глава 32. Затмение

Миновала ночь. Прошло утро. Солнце стояло высоко в белом небе. Душно было и тревожно, ветер дул из пустыни. Проснувшись, еще не открывая глаз, принцесса Шаммурукин ощутила запах его кожи. Он принадлежал другому миру, за пределами дворца, широкому, бегущему все к горизонту и горизонту, где бежевый, оранжевый, красный воздух, где фиолетовый свет очерчивает четкие границы, в тени мир меняет масть, пылит конница, идут пешие воины, втягиваясь в долину между скал, в стеклянном воздухе плывут орлы.

Принцесса приподнялась, осторожно выбралась из-под спящей руки Авель-Мардука. Бешеное солнце заливало спальню, совсем лишая предметы теней. Все лампы были потушены. На столе вспыхивали бликами свежие фрукты, серебряный сосуд с вином. Он не проснулся, но Шаммурукин показалось, что ресницы его дрогнули.

Все, что о нем говорят, не может быть правдой, она знает его лучше других, знает даже его кровь на вкус. Авель-Мардук подобен льву. Кто сравнится с ним? Под его рукой Вавилон еще более усилится.

Принцесса поднялась на ложе в полный рост, вся раскрытая, нагая, с широкими бедрами, тяжелой грудью в узорах татуировки. Темные волосы с ранними прядями седины, будто плащ, спускались до колен. С улыбкой любовалась она своим мужем.

Он схватил ее за щиколотку, открыл глаза.

- Я хочу пить, - смеясь, сказала она и попыталась вырваться.

Прищурившись, он глядел на нее снизу вверх, голую, податливую, будущую царицу. Ресницы рассеивали свет, очертания ее фигуры размывались – большое, прекрасное тело. Она снова засмеялась. Он ударил ее под колено, Шаммурукин рухнула на него, как срубленный кедр, и он принял ее в объятия.

После, оставляя ее, смятую, со следами укусов на груди, он сказал:

- Ты отличаешься от других женщин тем, что не отнимаешь силу, а даешь.

Шаммурукин лежала на животе, подперев кулаком подбородок и широко ему улыбнулась, обнажая крупные острые клыки. Блестящие миндалины глаз истекали слезами.


***


В роскошной колеснице, запряженной шестеркой лошадей, в окружении конных гвардейцев Авель-Мардук ехал по широким улицам Старого города. Вавилон был как настороженный волк, - знал, чего ожидать.

Идин с тревогой посматривал на принца. Лицо Авель-Мардука было суровым, он ни разу не взглянул на друга. Астролог сообщил точное время начала затмения. Принц решил покинуть дворец, быть с народом, дабы никто впредь не смог обвинить его в трусости.

Толпы людей бежали к Эсагиле. Завидев кортеж властителя, падали ниц. До затмения оставались минуты. Ворота храма были наглухо закрыты. Из-за стен доносилось глухое пение. Несметная толпа кипела, осаждая храм, заполняла собой центральные кварталы.

Кортеж остановился. Идин, натянув поводья, склонился к уху принца.

- Прикажешь отпереть ворота, господин?

- Нет, я останусь с моим народом. Жрецы не ждут меня, - отвечал Авель-Мардук.

Идин побледнел.

- Господин, посмотри, что твориться вокруг. Как только солнце исчезнет с неба, они набросятся на тебя. В храме будет безопасно.

- Народ должен знать, что он не брошен. Затмение продлится несколько минут.

- За это время они успеют убить тебя. Смотри, страх ослепил их. Они не видят ничего, кроме страха.

Внезапно тень упала на землю. Пронеслась фиолетовым крылом над городом, обрубая квартал за кварталом. Толпа дохнула жаром, отхлынула от стен храма. Черный диск наползал на солнце, мерк свет. Минуты онемелого молчания иссякли, где-то в утробе гигантской толпы зарождался вопль.

- Освободить мечи! – закричал Идин гвардейцам. – Командующий в опасности!

Гвардейцы, растерянные, бледные, сомкнули кольцо вокруг колесницы. Шум нарастал, крик, вой неслись со всех сторон. Солнце стало похоже на серп месяца, сумерки сгущались. Паника началась в толпе. Люди пытались влезть на стены храма, срывались вниз. Тех, кто в давке не удержался на ногах, затаптывали насмерть.

Тьма накрыла великий город. Не стало ни дворцов, ни храмов, ни торговых путей. В небе висел черный диск в огненном ореоле. Люди в суеверном ужасе бросались на землю, волны безумия накатывали одна за другой. В толпе проповедовали конец мира, знаком которого явилось затмение. И кто-то, наконец, закричал:

- Вот он, демон! Убейте его! Не быть ему царем, он несет Вавилону несчастье. Убейте, убейте, убейте!!!

- Отпереть ворота! – во все горло закричал Идин. – Именем правителя Вавилона!

Песнопения за храмовыми стенами были ответом командующему конницей. Гвардейцы ринулись вперед, рассекая толпу. Ударили в ворота. Ужас гнал людей; весь гнев был сосредоточен на колеснице наследника. Они были готовы душить, рвать зубами, терзать. Толпа вышла из повиновения, теперь это было абсолютное зло, многоголовый монстр, вырвавшийся на свободу. Гвардейцы защищали принца, хлынула кровь.

- Ломайте ворота! – кричал Идин. Теплая, сладкая кровь заливала его лицо – камень, пущенный из пращи, рассек кожу на лбу. – Гвардейцы, защищайте принца!

Авель-Мардук стоял в колеснице с обнаженным мечем в руке. Кони кричали и рвали упряжь.

Толпа кипела, как смола в котле. Он не мог поверить, что все это на самом деле.

- Убейте Авель-Мардука! Убейте демона! – кричали отовсюду.

В какой-то момент он увидал, что на другом краю площади разыгрывается такая же кровавая драма. Там, по-видимому, наводил порядок Син-иддинам со своей легкой фалангой.

Храмовые ворота выдерживали натиск солдат – напрасно кричал Идин. Сумрак постепенно разжижался, как кровь в реке. Темнела душа принца, сердце запекалось черной злобой. Ворота храма раскрылись сами. На орущую, залитую кровью площадь вышли жрецы, неся штандарты с изображением Мардука и сонма старших богов. Изваяние дракона покачивалось на плечах служителей. Первые лучи солнца упали на его позолоченные рога. Покаянные псалмы смолкли, как только изуродованная колесница предстала взорам жрецов. Площадь была усеяна телами убитых и живых, боящихся глядеть на новый день.

Авель-Мардук был ранен. С омерзением глядел он вокруг и не верил глазам своим. И тогда Варад-Шамаш, новый верховный жрец Эсагилы, первым упал ничком на землю. Как снопы колосьев полегли вслед за ним и другие служители. Один золоторогий дракон стоял перед принцем. Многие из гвардейцев погибли. Идин был убит.

Авель-Мардук приказал положить его тело на колесницу и сам правил. Солдаты расчищали дорогу. Сиял день, снова ветер летел из пустыни, солнце накаляло камни города. На площади перед храмом поднимался плачь.

Лошади шли медленно. Слезы высыхали на лице принца соляными дорожками. Он не смотрел на Идина, знал, что не вынесет его мертвого лица. Но друг был еще рядом, последние минуты, ибо гигантский комплекс Южного дворца встал перед ним.

- Слишком дорогую цену приходится платить, - сказал как-то Авель-Мардук.

- Да, но это цена за право принадлежать к царскому роду, - отозвался Идин. – Знаешь, я бы так не смог. Слишком большая ответственность. Но, может быть, тебя это утешит…

- Что?

- Никто ни в чем не виноват.

Лил дождь, тонкие шторы тяжелели от ветра, в комнату с открытой террасы летели брызги – мелкий бисер брызг, разбивающихся о мраморные скульптуры. Когда это было? Была зима, шли дожди, тучи ползли по наклонному скату серого неба, отшлифованного до глади, до звона в сердце. Бесконечным караваном, задевая желтыми вспоротыми брюхами храм зиккурата. Краснел огонь светильников, обгорелый папирус лежал в чаше. Идин обернул к нему гладко выбритое лицо – светились глаза, и губы были точно выпиты женщиной – повторил:

- Никто и ни в чем.

Лил дождь. Земля пьянела. Он целовал Авель-Мардука, его друг, его любовник – если бы только Авель-Мардук пожелал.

Бешеное солнце стерло тени. Был только свет. Бесконечный день. Соль и кровь, точно мед, точно черная, жирная земля. Дворцовые ворота раскрыли зев, монументальные башни дышали жаром. Авель-Мардук стал другим. Идин был мертв.


***


Они стояли на террасе и глядели на черное, опоясанное огнем солнце. Казалось, даже упавшая ночь не испугала их. Иштар-умми заглядывала ему в лицо, Адапа что-то отвечал, рассеянно улыбаясь. Но думал он совсем о другом.

- Мы прощаемся, - сказала Иштар-умми. – Скоро все умрут, и мы тоже. Вот знамение богов.

- Ты будешь жить долго, никогда не старея. Затмение скоро кончится, будет день.

- Обними меня, - попросила Иштар-умми, - так, как если бы ты меня любил. Я бы согласилась теперь умереть с тобой, тогда ни с кем не пришлось бы тебя делить.

- Я хочу, чтобы ты была счастлива, - сказал Адапа.

- Спасибо. Но это делу не поможет. Все равно, спасибо.

Было что-то неестественное в том, как они стояли, обнявшись, у самых перил, точно над пропастью. Иштар-умми больше не плакала, она притихла, затаилась. Запоминала кожей, сотнями чутких пальцев его тепло, его кожу, быструю линию профиля – как красиво сбегает линия от губ к подбородку и, ниже, к шее – облик его совершенен.

Иштар-умми вспомнила дни перед свадьбой. Это была другая, счастливая эра, ибо само ожидание счастья в какой-то мере им является. Она ждала Адапу, полюбила с первого взгляда. Жаль, что ничего не вышло.

- Жаль. Ты прости меня, если сможешь, - сказал Адапа.

- Спасибо за романтичное прощание. Тебе это не нужно, я знаю. Это нужно мне. На твоего отца смотреть страшно.

- Он зол, - Адапа пожал плечами.

- Может быть, вы еще помиритесь?

- Вряд ли, - Адапа покачал головой. – Он не простит того, что я поступил, как хотел.

Стало светлее. Воздух был сер, как пепел; во всем был вкус пепла, время остановилось, сталкиваясь с самим собой, пошло вспять. День свалился на землю внезапно. Иштар-умми выскользнула из объятий Адапы.