О стиле

Здесь всё сбивается. Знаю и не буду ничего исправлять.

-

Неужели, когда-нибудь, я буду писать стихотворения в строчку? Неужели я никогда не буду ставить в конце предложения точку? Неужели я забуду, как выглядят туманные рассветы? Неужели я найду на все вопросы ответы?
Мне трудно жить, я задыхаюсь в пыли дорожной; но мне и сложно дышать негой таёжной. Мне сложно рифмовать слова «кровь» и «любовь» - да и слова мои, в общем, не бьют ни в глаз, ни в бровь. Мне нравится только с берега отчаянный океан, но, что поделаешь, раз ум мой, как цыган: ворует идеи, чувства и жизнь из сердца.
И это происходит ровно в одну из терций.

Я не хочу писать всё время с маленькой буквы – лучше уйду в болота, в кустарники клюквы; или убегу в степи, как приверженец Тенгри. Ведь нет ничего лучше на всём белом свете.
Я не поэт, у меня нет совершенно никакого таланта. Мне дороги ни красота, ни юмор, ни Антанта. Мне дороги только мои самые близкие – и к счастью, в этом нет ничего поэтичного.

Поэты не могут рождаться в красивой местности – потому что для них нет неизвестного в неизвестности. Люди, живущие на природе, воспринимают всё, как должное. Они могут отличить любую другую ягоду от ядовитой волчьей. Они знают все луга для выпаса лошадей – они знают все реки, чьи воды намного бурней, чем все наши души, с бременем знания.
Им знание не нужно. Только шмеля жужжание.
Им не нужны стихи, это лишний тяжкий груз – зачем всё это, ведь ты не этруск, чтобы строить красивые башни, ваять скульптуры. Это не так согреет душу, как овечьи шкуры. Такие люди не воспринимают ничего духовного, да и зачем? У них есть своя работа, они никогда не занимаются «ничем». Они слушают шелест ковыля, чтобы узнать, куда дует ветер, когда волки ложатся спать.
Их не съедает болезнь любви и нежности; они никогда не понимали прелесть утренней свежести. Они не пишут записки ажурные своим любовникам. Они не устраивают протесты и митинги местным церковникам.
Такие люди совсем простые и в душе незамысловатые. Может быть, они немного глупы, а снаружи слегка мрачноватые. Но они не умеют предавать, у них внутри страстей накала нет.
Они просто знают, что тьма – есть тьма, а свет – есть свет.

Мы же просто живём в городах и дышим отходами общества – мы не можем сочувствовать и отпевать усопшего. Мы ходим на вечера для таких же не очень хороших людей, как мы – мы можем возвращаться домой только под шатром темноты. Мы не видим звёзды тогда, когда нам хочется, мы грубим таким людям, как, например, пожилая цветочница. Мы совсем забыли, что значит прозрачность и воздух.
Мы не знаем/забыли, сколько детей оставляет кукушка в чужих гнёздах.
Мы можем долго и вечно спорить о стиле стихотворения, а когда сядем писать, то поймём, что нет вдохновения. Наша муза давно была продана в бордель к морякам. Поверь, ей там намного лучше, чем в небесах облакам. Нас сейчас не волнует время года и суток; если холодно – согреет плед и камин, и гора самокруток. Мы можем читать хорошую и не очень литературу.
Мы можем терпеть даже самую наглую диктатуру.
Мы любим требовать свободу и просвещенье народу – мы не задумываемся над вкусом верескового мёду. Мы называем тех самых людей деревенщиной – мы смеёмся над любимой легендой развенчанной. Мы смотрим презрительно на всех необразованных, не понимая себя, лакированных.

Мы – «поэты из города», - на рассвете выходим в путь.
Перед выходом, наудачу, выпив ртуть.