Правда -4- Первые годы в Питере

    Стала нас мать рассовывать кого куда. Старшую дочь отдала в учение в портнихи, младшую на зубоврачебные курсы. Начальную школу она только окончила, а жилица-зубной врач, она и устроила учиться. Отлично окончила, и сама ни один выпуск курсанток учила зубной технике. Сейчас попробуй!
    Надо сказать, что среди богатых, были добрые люди. Узнает, бывало, мать, что там-то живет богатая барыня, напишет жилец прошение (заявление) и мать пойдет, иногда меня с собой возьмет. Помню, пришли с черного хода на кухню. Вкусный запах. Повара, кухарки, в белых фартуках. На плите и на полке вдоль стены сияли, своим медным блеском, кастрюли разных размеров. Мать просит горничную передать прошение барыне, в котором (она) вдова с 4-я детьми просит помочь. Вышла старая-старая бабушка, даже голова трясется, осмотрела нас, опросила мать и с бисерной сумочки подаем маме 10 руб. золотом. Я руку бабушке поцеловал, как мать учила. Десять рублей в то время, это лошадь купить можно, обувь на всех пятерых справить.
    Подала прошение мать купцу Лионову, у которого по всему Питеру были гастрономические магазины. Дело было вроде к Пасхе. Подала прошение, он прочитал, адрес записал. А вечером, продавец приносит нам огромную корзину (лучинную), а в ней все, что надо к празднику: чай, сахар, сыр, колбаса, конфеты, пряники, рис и мука. Вообще всего положено. Так мама три месяца подряд и получала оттуда продукты. Денег не давал купец, видно боялся, что не на дело пустят. Есть такие, что и копят, или пропьют. Это помощь от Лионова.
    Было в Питере много кондитерских булочных немецких, и хозяева немцы были. Эти хозяева почему-то несли, как бы шефство над бедными (возможно чтобы симпатией пользоваться). Незадолго до Рождества мать идет к такому хозяину, больше к Веберу, что на Екатерининском проспекте, подает прошение и паспорт, где мы вписаны. Он записывает номера нашей обуви и выдает 4-е пригласительных билета на елку, в концертный зал «Пальма», на Максимильяновском переулке. На 3-ий день Рождества мать идет с нами туда. Сидим в зрительном зале. На сцене елка и макет с изображением Рождества Христова. Выходит немецкий священник, (ксендз), рассказывает как Христос родился, потом наш священник проповедь говорит. После все дети идут гуськом на сцену с билетом в руке и нам каждому дают.. .Что Вы думаете? Пачку печенья за Ваши деньги? Нет! Подают девочкам сверток коричневой шерсти на платье, пару хромовых ботинок и ситцевый мешочек, в котором килограмма 3-й гостинцев: апельсины, яблоки, пряники, конфеты, орехи. Мальчикам дают пакет с черным ученическим сукном на мундир и брюки, пару полуботинок хромовых и такой же мешок гостинцев. Идем в другую залу, там стоят столы, уставленные сдобными булками. Садимся с матерью за стол, и нам официанты разливают уже сладкий чай с молоком. Пьем, едим, а нам все подкладывают и наливают, а ведь нас не 20 человек, а 1,5-2 тысячи. Делали нам такую помощь каждый год, до совершеннолетия. Вот как делалась помощь нуждающимся в старое время.
   Вскоре мама меня и второго брата отдала в ясли табачной фабрики Шапошниковой, что на Клинском проспекте. Ходили мы туда к 9-ти часам утра и до 6-ти часов вечера. Там пили с утра кофе, после играли, потом обедом кормили, хорошо, но очень помалу. После обеда шли на прогулку. Завом яслей была строгая женщина, Лизавета Филипповна. Она баловать не давала, и мы частенько слышали, как она в ванной комнате порола какого-либо провинившегося розгами, и тот орал, во всю мочь: «Лизавета Филипповна! Миленькая! Простите! Больше не буду!» И в страхе, жались мы, затаив дыхание, друг к другу. Ну, нас бог миловал, не порола. Приходя из яслей, домой, сразу просили есть, а где было маме нас прокормить.
    И мы разузнали, что в Питере есть бесплатные, так называемые столовые для бедных. Ближайшая столовая была на Броницкой в общине Красного Креста и несколько дальше, на Рузовской улице, потом в Афонинском подвале, на Садовой улице у Никольского садика. В общем, много их было. Прибита вывеска «Столовая для бедных», и все иди и ешь. Мы больше ходили в Красный Крест, т.к. на Рузовской бывало много грязных нищих с Введенской и Мирония церквей. В Красном Кресте посетителей не бывало, так мы эту и облюбовали. Как поведет нас из яслей, после обеда на прогулку парами в садик, а посторонние ребята бегут, и кричат: «Крысы приютския! Приютския крысы!» так мы с братом зайдем за ворота, какого-либо дома, вроде как оправиться, а сами переждем, как уйдут, и через дорогу в Красный Крест. Ну, нас за это не ругали, т.к. им, видно, ужина больше останется. Приходили в Красный крест, во дворе в каменном со сводами помещении, стояли длинные столы, а в заду, в стене окно в кухню и около окна стопка железных мисок и ящики с ложками и с хлебом. Народ редко здесь бывал, а если и бывали, то на нас лаялись, будто мы баловали и шумели, смеялись. Мы же, как прибежим, так в перегонку за миской, кто скорей. «Здравствуй, тетя!» И подаем ей, чтобы наливала, а тетя нам в ответ: «Пускать не будем, тише!» Нам дают суп мясной, на второе кашу, жрем где-либо в конце, где не видят, смеемся, лазаем на стол, щупать, как трясет проводка. Так и балуем, пока не скажут: «Давайте посуду и валите на улицу». Уходим.
    А в воскресенье, на третье кисель дают, а в Пасху хороший обед: по 2-а яйца, кроме обеда, и по куличику сдобному, который не едим, а несем маме.
    А как пресытится мясной обед, так идем в трапезную Афонинского подворья, что на Второй роте, у монахов. Там давали все рыбное, с хорошего красного мяса, и обеды там поздно бывают, часов до 6-7-и вечера, т.ч. туда и ужинать ходили. Приходим чинно, тихо, баловать здесь не дают, не в Красном Кресте. Придем, первым делом шапку снимем, перекрестимся. Повар и прислуживающие одеты как попы, в комиловках и с бородками, а сами черные, и в черном. Поедим тихо, перекрестимся снова и уходим. Был здесь у меня один знакомый монах, звали его, отец Амвросий. Однажды позвал он меня к себе в келью. У него ниже подоконника была дыра и туда провалилась бутылка водки, а достать ему нельзя было, рука не пролезала. Далеко там. Вот я своей худенькой рукой и достал ему ее. Он погладил меня за это по голове и велел никому не говорить, что водку достал. Вот так и кормили нас в этих столовых для бедных, ни пропусков, ни карточек не существовало. Ни спросов, ни расспросов: «Кто ты, чем занимаешься, где работаешь?» Никто, ни с какими вопросами не обращался. А еще, обедающий как бы делал услугу столовой, тем, что пришел их проведать, а то делать, мол, Вам нечего будет без нас, бедных. Так мама нас и сбыла вроде с хлеба. Потом и из яслей нас взяла, меня выписали, большой стал, а брат один не стал ходить.